Несколько секунд прошло в благоговейном молчании.
– Видишь, – сказала наконец тётя Алисия, – в самой глубине зелёного камня словно светится синий огонёк. Это большая редкость, такие изумруды, с синей искоркой, считаются самыми красивыми.
– А кто подарил его тебе, тётя? – отважилась спросить Жижи.
– Король, – просто ответила тётя Алисия.
– Великий король?
– Нет, не великий. Великие короли не дарят таких красивых камней.
Тётя Алисия блеснула своими белыми зубками.
– Если хочешь знать моё мнение, великие короли не очень любят делать подарки. Между нами говоря, не великие тоже.
– Тогда кто же дарит самые красивые камни?
– Кто? Самые робкие. Впрочем, гордецы тоже. Ещё невежи, они думают, что, подарив дорогую вещь, можно скрыть своё дурное воспитание. Случается, женщины дарят драгоценности мужчинам, чтобы их унизить. Никогда не носи дешёвых украшений, подожди, когда у тебя появятся настоящие.
– А если они вообще не появятся?
– Тут уж ничего не поделаешь. Тогда вместо того, чтобы носить плохой бриллиант за три тысячи франков, лучше надень кольцо за сто су. Ты всегда сможешь сказать: «Это сувенир, я не расстаюсь с ним ни днём ни ночью». И ещё никогда не носи мещанских украшений, это позор для женщины.
– А что такое мещанские украшения?
– Они бывают разные. Например, золотая сирена с глазами из хризопраза. Или египетский скарабей. Или большой ажурный аметист. Браслет, о котором говорят, что он сделан рукой мастера. Птица-лира, брошь в виде звезды, инкрустированная черепаха. Всё это отвратительно. Никогда не носи изделий из жемчуга, даже если это шляпная булавка. И берегись фамильных драгоценностей.
– А у бабушки есть такая красивая камея-медальон.
– Красивых камей не бывает, – заявила тётя Алисия, качая головой. – Есть драгоценные камни и жемчуг. Есть бриллианты, белый, жёлтый, розовый и голубоватый. Не будем говорить о чёрных бриллиантах, они того не стоят. Есть рубин – когда он настоящий. Сапфир, если он из Кашмира, изумруд, если только он, Бог знает отчего, не отдаёт желтизной.
– Тётя, а мне так нравятся опалы.
– Сожалею, но их ты носить не будешь. Я категорически против.
Удивлённая Жижи застыла с открытым ртом.
– О!.. так ты тоже, тётя, считаешь, что они приносят несчастье?
– А почему бы и нет? Глупышка, – легкомысленным тоном продолжала тётя Алисия, – надо обязательно делать вид, что ты в это веришь. Бойся, бойся опалов. Так, а ещё чего? Бирюзы, дурного глаза…
– Но, тётя, – неуверенно сказала Жижи, – это же суеверия…
– Конечно, девочка. Но это можно назвать и просто слабостями. У каждой женщины должно быть множество слабостей, и она обязательно должна бояться пауков, иначе она не будет иметь никакого успеха.
– Почему, тётя?
Тётя Алисия закрыла шкатулку, но Жильберта осталась стоять на коленях.
– Потому что девять мужчин из десяти суеверны, потому что девятнадцать мужчин из двадцати верят в дурной глаз, а девяносто восемь из ста боятся пауков. Они прощают нам… очень многое, но никогда не простят, если окажется, что мы в чём-то сильнее их… Что ты так вздыхаешь?
– Я в жизни всё это не запомню.
– Главное не в том, чтобы ты всё это запомнила, а что мне всё это слишком хорошо известно.
– Тётя, а что такое письменный прибор из малахита?
– Ещё одна несуразица. Господи, откуда ты всего этого нахваталась?
– Я читала списки подарков в газетах.
– Хорошее чтение. Впрочем, ты можешь оттуда узнать, какие подарки никогда не следует ни дарить, ни принимать.
Пальцы тёти Алисии то и дело притрагивались к свежему личику девочки. Приподняв верхнюю губу, она проверяла эмаль зубов.
– Прекрасные зубы, крошка. Если бы у меня были такие, я бы съела весь Париж и в придачу всю заграницу. Правда, мне тоже кое-что перепадало. Что это у тебя здесь? Прыщик? У тебя не должно быть прыщиков возле носа. А здесь? Маленький угорь? У тебя не должно быть угрей, и ты не должна их выдавливать. Я дам тебе мой лосьон. Не ешь никаких колбасных изделий, кроме варёной ветчины. Ты не пудришься?
– Бабушка не разрешает.
– Надеюсь. Желудок работает хорошо? Дыхни на меня? Впрочем, сейчас это бесполезно, ты только что позавтракала.
Она положила руки на плечи Жильберты.
– Запомни, что я сейчас тебе скажу: ты можешь нравиться. Твой носик невозможен, рот тоже оставляет желать лучшего, скулы несколько мужиковаты…
– О, тётя, – простонала Жижи.
– …Но зато у тебя есть глаза, ресницы, зубы и волосы, и если ты не полная дура… Что касается фигуры…
Она сложила ладони углом и прикрыла ими грудь Жижи.
– Пока это только набросок. Но набросок многообещающий. Не ешь слишком много миндаля, от него тяжелеет грудь. Так, теперь дай мне подумать, как научить тебя выбирать сигары.
Жильберта так широко раскрыла глаза, что кончики её ресниц коснулись бровей.
– Зачем?
Тётя Алисия легонько шлёпнула её по щеке.
– Затем. Я ничего не делаю без причин. Если уж я занимаюсь тобой, то должна подумать обо всём. Когда женщина знает пристрастия мужчины, в том числе к сигарам, когда мужчина знает, что нравится женщине, они хорошо вооружены друг против друга.
– Тут-то они и начинают драться, – заключила Жильберта с лукавым видом.
– То есть как это драться? – тётя Алисия с недоуменным видом взглянула на Жильберту. – А-а, – протянула она. – Ничего не скажешь, богатая мысль… Пойдём, психолог, я напишу тебе записку для Генриетты от Бешоф…
Пока она писала, сидя за миниатюрным розоватым письменным столиком, Жильберта вдыхала аромат уюта и порядка, вновь с лишённым всякой зависти интересом разглядывала хорошо знакомые и вместе с тем таинственные предметы: на каминной полке Амур-стрелец, указывающий время, две фривольные картины на стене, кровать в форме раковины, покрытая мехом шиншиллы, чётки из маленьких хрупких жемчужин, Библия на ночном столике, две китайские вазы, удачно гармонирующие с мягким серым цветом шпалер…
– Ступай, малыш. Скоро я опять приглашу тебя. Не забудь взять у Виктора пирог для мамы и бабушки. Осторожно, не испорти мне причёску. Я обязательно буду смотреть на тебя из окна. Не смей шагать как гренадёр и не волочи ноги.
В мае месяце, когда в Париж вернулся Гастон Лашай, Жильберта могла похвастаться двумя новыми, прекрасно сшитыми платьями, лёгким пальто, а также новыми шляпками и туфлями. Она изменила причёску, спустив на лоб несколько завитков, – это сделало её банальной. Перед Гастоном она предстала в бело-голубом платье почти до пят. «Знаете, дядюшка, какая ширина у моей юбки: четыре метра двадцать пять сантиметров». Пояс из плотной шёлковой ткани с серебряной пряжкой подчёркивал её осиную талию, которой она не без основания гордилась. Но она машинально пыталась освободить свою красивую мускулистую шею, которой было тесно в воротнике на китовом усе, воротнике «на венецианский манер». Рукава и юбка парусом из полосатого бело-голубого шёлка слегка шуршали, и Жильберта кокетливо поддёргивала пышные рукава.
– Учёная обезьяна – вот ты кто, – сказал ей Лашай. – Ты мне гораздо больше нравилась в старом клетчатом платье. С этим воротником, который жмёт тебе шею, ты похожа на подавившуюся курицу. Посмотри на себя.
Обиженная Жильберта кинулась к зеркалу. Щека была раздута огромным леденцом, прибывшим из Ниццы стараниями Гастона.
– Чего только о вас не говорят, дядюшка, – сказала Жильберта, – но я никогда не слышала, что у вас хороший вкус по части туалетов.
Он с возмущением смерил взглядом эту новоявленную модницу и набросился на госпожу Альварес:
– Отличное воспитание. Примите мои поздравления.
Отказавшись от ромашки, Лашай удалился, и госпожа Альварес всплеснула руками.
– Что ты наделала, бедная моя Жижи!
– Да он сам нарывается, – сказала Жижи. – Должен же он понимать, что я всегда могу ему ответить.
Бабушка встряхнула её за плечи.
– Опомнись, несчастная! Боже мой, когда же ты наконец повзрослеешь? Ведь ты смертельно его оскорбила. Мы из сил выбиваемся, чего мы только не делаем, чтобы…
– Для чего, бабушка?
– Для того, чтобы ты выглядела как можно лучше, чтобы подчеркнуть твои достоинства…
– Но кому это нужно, бабушка? Признайся, что для такого старого друга, как дядюшка, из кожи вон лезть необязательно.
Госпожа Альварес ни в чём не призналась. Не призналась и в том, как потрясло её появление на следующий день жизнерадостного Гастона Лашая в светлом костюме.
– Надевай шляпку, Жижи! Я повезу тебя ужинать.
– Куда? – воскликнула Жижи.
– В «Резервуар», в Версаль.
– Ура, ура, ура! – запела Жильберта и крикнула, повернувшись к кухне: – Бабушка, я ужинаю в Версале с дядюшкой.
Госпожа Альварес ворвалась в комнату, даже не успев снять фартук из сатина в цветочек, и мягкой своей ручкой остановила Гастона и Жижи.
– Нет, Гастон, – просто сказала она.
– Как это нет?
– О! Бабушка, – захныкала Жижи. Госпожа Альварес была непреклонна.
– Побудь немного у себя в комнате, Жижи, мне надо поговорить наедине с господином Лашаем.
Она проводила взглядом Жижи, закрыла за ней дверь и, возвращаясь к Гастону, спокойно встретила его свирепый взгляд.
– Что это значит, тётушка? Почему вдруг сегодня вы так ко мне переменились?
– Присядьте, Гастон, сделайте одолжение, я так устала, – сказала госпожа Альварес. – Ох, бедные мои ноги…
Она вздохнула, помолчала в ожидании, не проявит ли гость интерес к её немощам, и, не дождавшись, развязала свой фартук с нагрудником, под которым оказалось чёрное платье с большой камеей на груди. Она указала Лашаю на стул, а сама тяжело опустилась в кресло, провела рукой по своим чёрным с проседью волосам и скрестила руки на коленях. Спокойный взгляд огненно-чёрных глаз, непринуждённая неподвижность позы – она прекрасно владела собой.
– Гастон, надеюсь, вы не сомневаетесь, что я отношусь к вам с большой симпатией.
Лашай усмехнулся и дёрнул себя за ус.
– И очень признательна вам за вашу дружбу. Но я не имею права забывать о том, что вся ответственность за судьбу Жижи лежит только на мне. У Андре, как вы знаете, нет ни времени, ни желания заниматься девочкой. Наша Жильберта не слишком расторопная девица. Она ещё совсем ребёнок…
– Которому шестнадцать лет, – заметил Лашай.
– Да, ей скоро будет шестнадцать, – подтвердила госпожа Альварес. – С самого детства вы дарите ей конфеты и безделушки. Она к вам очень привязана. А теперь вы приглашаете её на ужин в ресторан и собираетесь везти её туда в своём автомобиле…
Госпожа Альварес прижала руку к груди.
– Клянусь вам, Гастон, если бы речь шла только о нас с вами, я бы сказала: «Везите Жильберту, куда хотите, я отдаю её вам с закрытыми глазами». Но ведь мы с вами не одни… Вы человек известный. На тех, с кем вы появляетесь, все обращают внимание…
Гастон Лашай потерял терпение.
– Хорошо, хорошо, я всё понял! Вы хотите убедить меня, что, если Жижи поужинает со мной, она будет скомпрометирована? Вот эдакая пигалица, у которой молоко на губах не обсохло, да кому она интересна, кто на неё посмотрит?..
– Скажем так, – ласково прервала его госпожа Альварес, – с этого момента Жижи окажется на виду у всех. Где бы вы ни появились, Гастон, это не проходит незамеченным. Про девушку, которая поужинает с вами наедине, уже нельзя сказать, что это девушка как все прочие. А наша Жильберта, пока, во всяком случае, должна оставаться такой, как все. Для вас, конечно, разница невелика: одной сплетней больше, одной меньше, но, уверяю вас, мне будет не до смеха, когда я увижу имя Жижи в «Жиль Блаз».
Гастон Лашай поднялся, прошёлся от стола к двери, потом от двери к окну и только после этого холодно сказал:
– Ну что ж, тётушка, не хочу огорчать вас. Спорить не буду. Берегите вашу внучку. – Задрав подбородок, он смотрел на госпожу Альварес. – Вот только интересно, для кого вы её бережёте? Для какой-нибудь конторской крысы: законный брак, четверо детей за три года и прочие прелести?
– Я по-другому понимаю роль матери, – степенно ответила госпожа Альварес. – Я постараюсь отдать Жижи такому мужчине, который скажет мне: «Я беру все заботы о ней на себя, я обеспечу её будущее». Вы позволите предложить вам ромашку, Гастон?
– Нет, спасибо, я опаздываю.
– Вы хотите, чтобы Жижи вышла попрощаться с вами?
– Не стоит, я увижусь с ней в другой раз. Впрочем, не знаю когда, я сейчас очень занят.
– Ну что ж, Гастон, не беспокойтесь из-за неё. Приятного вам вечера, Гастон…
Оставшись одна, госпожа Альварес отёрла лоб и открыла дверь к Жижи.
– Жижи, ты подслушивала.
– Нет, бабушка.
– Подслушивала, подслушивала. И напрасно. Когда подслушиваешь под дверью, толком всё равно ничего не слышишь и можешь всё понять неправильно. Гастон Лашай ушёл.
– Вижу, – сказала Жижи.
– Будь добра, вымой как следует молодую картошку. Я вернусь и поджарю её.
– Ты уходишь, бабушка?
– Я иду к тёте Алисии.
– Опять?
– Может, ты не будешь делать мне замечания? – холодно сказала госпожа Альварес. – Лучше умой лицо, ты ведь имела глупость плакать.
– Бабушка…
– Что?
– А что, тебе жалко было, чтобы я поужинала с дядюшкой Гастоном в моём новом платье?
– Прекрати! Если ты совсем глупая, пусть уж лучше за тебя думают те, кто на это способен. И надень мои резиновые перчатки, прежде чем браться за картошку.
На целую неделю молчание воцарилось в доме госпожи Альварес, пока в один прекрасный день его не посетила тётя Алисия. Она прибыла в двухместной карете, вся в матовых шелках и чёрных кружевах, с розой на плече. Уединившись с сестрой, они принялись что-то обсуждать с озабоченным видом. Перед уходом тётя Алисия уделила немного внимания Жижи, коснулась её щеки кончиками губ и удалилась.
– Зачем приезжала тётя? – спросила Жижи госпожу Альварес.
– Да просто так… Ей нужен был адрес врача, который лечил госпожу Бюффери, когда у неё болело сердце.
Жижи на мгновение задумалась.
– До чего же он длинный, – сказала она.
– Кто длинный?
– Адрес врача. Бабушка, дай мне порошок, у меня мигрень.
– Но у тебя вчера уже была мигрень. Мигрень не продолжается двое суток.
– Наверное, у меня необычные мигрени, – сказала обиженная Жижи.
За эту неделю Жижи стала резковатой, говорила, возвращаясь с занятий: «Учителя ко мне придираются», жаловалась на бессонницу и проявляла склонность к лени, за чем бабушка внимательно наблюдала, но не вмешивалась. Как-то днём, когда Жижи чистила мелом свои белые полотняные ботинки, без звонка появился Гастон Лашай: волосы длиннее обычного, лицо загорелое, летний костюм в переливающуюся клетку. Он остановился перед Жильбертой, которая сидела на кухонной табуретке, надев ботинок на левый кулак.
– О… Бабушка оставила ключ в дверях, это на неё похоже.
Гастон Лашай молча смотрел на неё, Жижи медленно покраснела, положила ботинок на стол и натянула юбку на колени.
– Значит, сегодня вы проникли к нам как грабитель, дядюшка! Надо же, как вы похудели. А что же ваш знаменитый повар, который служил у принца Уэльского, он вас больше не кормит? Теперь, когда вы похудели, ваши глаза кажутся больше. Правда, и нос тоже…
– Мне надо поговорить с твоей бабушкой, – прервал её Гастон Лашай. – Иди к себе в комнату, Жижи.
На мгновение Жижи застыла с раскрытым ртом, потом спрыгнула с табуретки. Её крепкая шея напряглась, как у дующего в трубу архангела.
– «Иди к себе»! «Иди к себе»! – повторяла она, наступая на Гастона. – А если я бы вам такое сказала? Кто вы, собственно, такой, чтобы запирать меня в моей комнате? Хорошо, я уйду. И обещаю вам: пока вы здесь, я оттуда больше не выйду.
Она захлопнула за собой дверь и демонстративно щёлкнула задвижкой.
– Гастон, – смущённо пробормотала госпожа Альварес, – я потребую, чтобы Жижи извинилась перед вами, да, я потребую, а если придётся…
Гастон Лашай, не слушая, смотрел на захлопнувшуюся дверь.
– А теперь, тётушка, я хочу поговорить с вами по очень важному делу.
– Подведём итоги, – сказала тётя Алисия. – Значит, вначале он сказал: «Я буду баловать её, как…»
– Как не баловал ни одну другую женщину!
– Да, но всё это весьма туманно, типично по-мужски. Я бы предпочла, чтобы он сделал какие-нибудь уточнения.
– Уточнения тоже были, Алисия. Он же сказал, что даст Жижи состояние, чтобы она была не зависима ни от кого, в том числе от него самого, а сам будет при ней чем-то вроде опекуна.
– Да… да… Неплохо, неплохо… И всё-таки туманно, очень туманно…
Тётя Алисия ещё лежала в постели, седые локоны рассыпались по розовой наволочке. Занятая своими мыслями, она машинально завязывала и развязывала ленточку на своей ночной рубашке.
Госпожа Альварес, бледная и печальная в своей утренней шляпке, как луна, выглядывающая из облаков, скрестив руки, опиралась локтями об изголовье кровати.
– А ещё он сказал: «Я не хочу ускорять события. Прежде всего, я друг Жижи, её лучший друг. Я дам ей время привыкнуть ко мне». И добавил: «Я всё же не дикарь». Я никогда не сомневалась, что он джентльмен, истинный джентльмен.
1 2 3 4 5 6
– Видишь, – сказала наконец тётя Алисия, – в самой глубине зелёного камня словно светится синий огонёк. Это большая редкость, такие изумруды, с синей искоркой, считаются самыми красивыми.
– А кто подарил его тебе, тётя? – отважилась спросить Жижи.
– Король, – просто ответила тётя Алисия.
– Великий король?
– Нет, не великий. Великие короли не дарят таких красивых камней.
Тётя Алисия блеснула своими белыми зубками.
– Если хочешь знать моё мнение, великие короли не очень любят делать подарки. Между нами говоря, не великие тоже.
– Тогда кто же дарит самые красивые камни?
– Кто? Самые робкие. Впрочем, гордецы тоже. Ещё невежи, они думают, что, подарив дорогую вещь, можно скрыть своё дурное воспитание. Случается, женщины дарят драгоценности мужчинам, чтобы их унизить. Никогда не носи дешёвых украшений, подожди, когда у тебя появятся настоящие.
– А если они вообще не появятся?
– Тут уж ничего не поделаешь. Тогда вместо того, чтобы носить плохой бриллиант за три тысячи франков, лучше надень кольцо за сто су. Ты всегда сможешь сказать: «Это сувенир, я не расстаюсь с ним ни днём ни ночью». И ещё никогда не носи мещанских украшений, это позор для женщины.
– А что такое мещанские украшения?
– Они бывают разные. Например, золотая сирена с глазами из хризопраза. Или египетский скарабей. Или большой ажурный аметист. Браслет, о котором говорят, что он сделан рукой мастера. Птица-лира, брошь в виде звезды, инкрустированная черепаха. Всё это отвратительно. Никогда не носи изделий из жемчуга, даже если это шляпная булавка. И берегись фамильных драгоценностей.
– А у бабушки есть такая красивая камея-медальон.
– Красивых камей не бывает, – заявила тётя Алисия, качая головой. – Есть драгоценные камни и жемчуг. Есть бриллианты, белый, жёлтый, розовый и голубоватый. Не будем говорить о чёрных бриллиантах, они того не стоят. Есть рубин – когда он настоящий. Сапфир, если он из Кашмира, изумруд, если только он, Бог знает отчего, не отдаёт желтизной.
– Тётя, а мне так нравятся опалы.
– Сожалею, но их ты носить не будешь. Я категорически против.
Удивлённая Жижи застыла с открытым ртом.
– О!.. так ты тоже, тётя, считаешь, что они приносят несчастье?
– А почему бы и нет? Глупышка, – легкомысленным тоном продолжала тётя Алисия, – надо обязательно делать вид, что ты в это веришь. Бойся, бойся опалов. Так, а ещё чего? Бирюзы, дурного глаза…
– Но, тётя, – неуверенно сказала Жижи, – это же суеверия…
– Конечно, девочка. Но это можно назвать и просто слабостями. У каждой женщины должно быть множество слабостей, и она обязательно должна бояться пауков, иначе она не будет иметь никакого успеха.
– Почему, тётя?
Тётя Алисия закрыла шкатулку, но Жильберта осталась стоять на коленях.
– Потому что девять мужчин из десяти суеверны, потому что девятнадцать мужчин из двадцати верят в дурной глаз, а девяносто восемь из ста боятся пауков. Они прощают нам… очень многое, но никогда не простят, если окажется, что мы в чём-то сильнее их… Что ты так вздыхаешь?
– Я в жизни всё это не запомню.
– Главное не в том, чтобы ты всё это запомнила, а что мне всё это слишком хорошо известно.
– Тётя, а что такое письменный прибор из малахита?
– Ещё одна несуразица. Господи, откуда ты всего этого нахваталась?
– Я читала списки подарков в газетах.
– Хорошее чтение. Впрочем, ты можешь оттуда узнать, какие подарки никогда не следует ни дарить, ни принимать.
Пальцы тёти Алисии то и дело притрагивались к свежему личику девочки. Приподняв верхнюю губу, она проверяла эмаль зубов.
– Прекрасные зубы, крошка. Если бы у меня были такие, я бы съела весь Париж и в придачу всю заграницу. Правда, мне тоже кое-что перепадало. Что это у тебя здесь? Прыщик? У тебя не должно быть прыщиков возле носа. А здесь? Маленький угорь? У тебя не должно быть угрей, и ты не должна их выдавливать. Я дам тебе мой лосьон. Не ешь никаких колбасных изделий, кроме варёной ветчины. Ты не пудришься?
– Бабушка не разрешает.
– Надеюсь. Желудок работает хорошо? Дыхни на меня? Впрочем, сейчас это бесполезно, ты только что позавтракала.
Она положила руки на плечи Жильберты.
– Запомни, что я сейчас тебе скажу: ты можешь нравиться. Твой носик невозможен, рот тоже оставляет желать лучшего, скулы несколько мужиковаты…
– О, тётя, – простонала Жижи.
– …Но зато у тебя есть глаза, ресницы, зубы и волосы, и если ты не полная дура… Что касается фигуры…
Она сложила ладони углом и прикрыла ими грудь Жижи.
– Пока это только набросок. Но набросок многообещающий. Не ешь слишком много миндаля, от него тяжелеет грудь. Так, теперь дай мне подумать, как научить тебя выбирать сигары.
Жильберта так широко раскрыла глаза, что кончики её ресниц коснулись бровей.
– Зачем?
Тётя Алисия легонько шлёпнула её по щеке.
– Затем. Я ничего не делаю без причин. Если уж я занимаюсь тобой, то должна подумать обо всём. Когда женщина знает пристрастия мужчины, в том числе к сигарам, когда мужчина знает, что нравится женщине, они хорошо вооружены друг против друга.
– Тут-то они и начинают драться, – заключила Жильберта с лукавым видом.
– То есть как это драться? – тётя Алисия с недоуменным видом взглянула на Жильберту. – А-а, – протянула она. – Ничего не скажешь, богатая мысль… Пойдём, психолог, я напишу тебе записку для Генриетты от Бешоф…
Пока она писала, сидя за миниатюрным розоватым письменным столиком, Жильберта вдыхала аромат уюта и порядка, вновь с лишённым всякой зависти интересом разглядывала хорошо знакомые и вместе с тем таинственные предметы: на каминной полке Амур-стрелец, указывающий время, две фривольные картины на стене, кровать в форме раковины, покрытая мехом шиншиллы, чётки из маленьких хрупких жемчужин, Библия на ночном столике, две китайские вазы, удачно гармонирующие с мягким серым цветом шпалер…
– Ступай, малыш. Скоро я опять приглашу тебя. Не забудь взять у Виктора пирог для мамы и бабушки. Осторожно, не испорти мне причёску. Я обязательно буду смотреть на тебя из окна. Не смей шагать как гренадёр и не волочи ноги.
В мае месяце, когда в Париж вернулся Гастон Лашай, Жильберта могла похвастаться двумя новыми, прекрасно сшитыми платьями, лёгким пальто, а также новыми шляпками и туфлями. Она изменила причёску, спустив на лоб несколько завитков, – это сделало её банальной. Перед Гастоном она предстала в бело-голубом платье почти до пят. «Знаете, дядюшка, какая ширина у моей юбки: четыре метра двадцать пять сантиметров». Пояс из плотной шёлковой ткани с серебряной пряжкой подчёркивал её осиную талию, которой она не без основания гордилась. Но она машинально пыталась освободить свою красивую мускулистую шею, которой было тесно в воротнике на китовом усе, воротнике «на венецианский манер». Рукава и юбка парусом из полосатого бело-голубого шёлка слегка шуршали, и Жильберта кокетливо поддёргивала пышные рукава.
– Учёная обезьяна – вот ты кто, – сказал ей Лашай. – Ты мне гораздо больше нравилась в старом клетчатом платье. С этим воротником, который жмёт тебе шею, ты похожа на подавившуюся курицу. Посмотри на себя.
Обиженная Жильберта кинулась к зеркалу. Щека была раздута огромным леденцом, прибывшим из Ниццы стараниями Гастона.
– Чего только о вас не говорят, дядюшка, – сказала Жильберта, – но я никогда не слышала, что у вас хороший вкус по части туалетов.
Он с возмущением смерил взглядом эту новоявленную модницу и набросился на госпожу Альварес:
– Отличное воспитание. Примите мои поздравления.
Отказавшись от ромашки, Лашай удалился, и госпожа Альварес всплеснула руками.
– Что ты наделала, бедная моя Жижи!
– Да он сам нарывается, – сказала Жижи. – Должен же он понимать, что я всегда могу ему ответить.
Бабушка встряхнула её за плечи.
– Опомнись, несчастная! Боже мой, когда же ты наконец повзрослеешь? Ведь ты смертельно его оскорбила. Мы из сил выбиваемся, чего мы только не делаем, чтобы…
– Для чего, бабушка?
– Для того, чтобы ты выглядела как можно лучше, чтобы подчеркнуть твои достоинства…
– Но кому это нужно, бабушка? Признайся, что для такого старого друга, как дядюшка, из кожи вон лезть необязательно.
Госпожа Альварес ни в чём не призналась. Не призналась и в том, как потрясло её появление на следующий день жизнерадостного Гастона Лашая в светлом костюме.
– Надевай шляпку, Жижи! Я повезу тебя ужинать.
– Куда? – воскликнула Жижи.
– В «Резервуар», в Версаль.
– Ура, ура, ура! – запела Жильберта и крикнула, повернувшись к кухне: – Бабушка, я ужинаю в Версале с дядюшкой.
Госпожа Альварес ворвалась в комнату, даже не успев снять фартук из сатина в цветочек, и мягкой своей ручкой остановила Гастона и Жижи.
– Нет, Гастон, – просто сказала она.
– Как это нет?
– О! Бабушка, – захныкала Жижи. Госпожа Альварес была непреклонна.
– Побудь немного у себя в комнате, Жижи, мне надо поговорить наедине с господином Лашаем.
Она проводила взглядом Жижи, закрыла за ней дверь и, возвращаясь к Гастону, спокойно встретила его свирепый взгляд.
– Что это значит, тётушка? Почему вдруг сегодня вы так ко мне переменились?
– Присядьте, Гастон, сделайте одолжение, я так устала, – сказала госпожа Альварес. – Ох, бедные мои ноги…
Она вздохнула, помолчала в ожидании, не проявит ли гость интерес к её немощам, и, не дождавшись, развязала свой фартук с нагрудником, под которым оказалось чёрное платье с большой камеей на груди. Она указала Лашаю на стул, а сама тяжело опустилась в кресло, провела рукой по своим чёрным с проседью волосам и скрестила руки на коленях. Спокойный взгляд огненно-чёрных глаз, непринуждённая неподвижность позы – она прекрасно владела собой.
– Гастон, надеюсь, вы не сомневаетесь, что я отношусь к вам с большой симпатией.
Лашай усмехнулся и дёрнул себя за ус.
– И очень признательна вам за вашу дружбу. Но я не имею права забывать о том, что вся ответственность за судьбу Жижи лежит только на мне. У Андре, как вы знаете, нет ни времени, ни желания заниматься девочкой. Наша Жильберта не слишком расторопная девица. Она ещё совсем ребёнок…
– Которому шестнадцать лет, – заметил Лашай.
– Да, ей скоро будет шестнадцать, – подтвердила госпожа Альварес. – С самого детства вы дарите ей конфеты и безделушки. Она к вам очень привязана. А теперь вы приглашаете её на ужин в ресторан и собираетесь везти её туда в своём автомобиле…
Госпожа Альварес прижала руку к груди.
– Клянусь вам, Гастон, если бы речь шла только о нас с вами, я бы сказала: «Везите Жильберту, куда хотите, я отдаю её вам с закрытыми глазами». Но ведь мы с вами не одни… Вы человек известный. На тех, с кем вы появляетесь, все обращают внимание…
Гастон Лашай потерял терпение.
– Хорошо, хорошо, я всё понял! Вы хотите убедить меня, что, если Жижи поужинает со мной, она будет скомпрометирована? Вот эдакая пигалица, у которой молоко на губах не обсохло, да кому она интересна, кто на неё посмотрит?..
– Скажем так, – ласково прервала его госпожа Альварес, – с этого момента Жижи окажется на виду у всех. Где бы вы ни появились, Гастон, это не проходит незамеченным. Про девушку, которая поужинает с вами наедине, уже нельзя сказать, что это девушка как все прочие. А наша Жильберта, пока, во всяком случае, должна оставаться такой, как все. Для вас, конечно, разница невелика: одной сплетней больше, одной меньше, но, уверяю вас, мне будет не до смеха, когда я увижу имя Жижи в «Жиль Блаз».
Гастон Лашай поднялся, прошёлся от стола к двери, потом от двери к окну и только после этого холодно сказал:
– Ну что ж, тётушка, не хочу огорчать вас. Спорить не буду. Берегите вашу внучку. – Задрав подбородок, он смотрел на госпожу Альварес. – Вот только интересно, для кого вы её бережёте? Для какой-нибудь конторской крысы: законный брак, четверо детей за три года и прочие прелести?
– Я по-другому понимаю роль матери, – степенно ответила госпожа Альварес. – Я постараюсь отдать Жижи такому мужчине, который скажет мне: «Я беру все заботы о ней на себя, я обеспечу её будущее». Вы позволите предложить вам ромашку, Гастон?
– Нет, спасибо, я опаздываю.
– Вы хотите, чтобы Жижи вышла попрощаться с вами?
– Не стоит, я увижусь с ней в другой раз. Впрочем, не знаю когда, я сейчас очень занят.
– Ну что ж, Гастон, не беспокойтесь из-за неё. Приятного вам вечера, Гастон…
Оставшись одна, госпожа Альварес отёрла лоб и открыла дверь к Жижи.
– Жижи, ты подслушивала.
– Нет, бабушка.
– Подслушивала, подслушивала. И напрасно. Когда подслушиваешь под дверью, толком всё равно ничего не слышишь и можешь всё понять неправильно. Гастон Лашай ушёл.
– Вижу, – сказала Жижи.
– Будь добра, вымой как следует молодую картошку. Я вернусь и поджарю её.
– Ты уходишь, бабушка?
– Я иду к тёте Алисии.
– Опять?
– Может, ты не будешь делать мне замечания? – холодно сказала госпожа Альварес. – Лучше умой лицо, ты ведь имела глупость плакать.
– Бабушка…
– Что?
– А что, тебе жалко было, чтобы я поужинала с дядюшкой Гастоном в моём новом платье?
– Прекрати! Если ты совсем глупая, пусть уж лучше за тебя думают те, кто на это способен. И надень мои резиновые перчатки, прежде чем браться за картошку.
На целую неделю молчание воцарилось в доме госпожи Альварес, пока в один прекрасный день его не посетила тётя Алисия. Она прибыла в двухместной карете, вся в матовых шелках и чёрных кружевах, с розой на плече. Уединившись с сестрой, они принялись что-то обсуждать с озабоченным видом. Перед уходом тётя Алисия уделила немного внимания Жижи, коснулась её щеки кончиками губ и удалилась.
– Зачем приезжала тётя? – спросила Жижи госпожу Альварес.
– Да просто так… Ей нужен был адрес врача, который лечил госпожу Бюффери, когда у неё болело сердце.
Жижи на мгновение задумалась.
– До чего же он длинный, – сказала она.
– Кто длинный?
– Адрес врача. Бабушка, дай мне порошок, у меня мигрень.
– Но у тебя вчера уже была мигрень. Мигрень не продолжается двое суток.
– Наверное, у меня необычные мигрени, – сказала обиженная Жижи.
За эту неделю Жижи стала резковатой, говорила, возвращаясь с занятий: «Учителя ко мне придираются», жаловалась на бессонницу и проявляла склонность к лени, за чем бабушка внимательно наблюдала, но не вмешивалась. Как-то днём, когда Жижи чистила мелом свои белые полотняные ботинки, без звонка появился Гастон Лашай: волосы длиннее обычного, лицо загорелое, летний костюм в переливающуюся клетку. Он остановился перед Жильбертой, которая сидела на кухонной табуретке, надев ботинок на левый кулак.
– О… Бабушка оставила ключ в дверях, это на неё похоже.
Гастон Лашай молча смотрел на неё, Жижи медленно покраснела, положила ботинок на стол и натянула юбку на колени.
– Значит, сегодня вы проникли к нам как грабитель, дядюшка! Надо же, как вы похудели. А что же ваш знаменитый повар, который служил у принца Уэльского, он вас больше не кормит? Теперь, когда вы похудели, ваши глаза кажутся больше. Правда, и нос тоже…
– Мне надо поговорить с твоей бабушкой, – прервал её Гастон Лашай. – Иди к себе в комнату, Жижи.
На мгновение Жижи застыла с раскрытым ртом, потом спрыгнула с табуретки. Её крепкая шея напряглась, как у дующего в трубу архангела.
– «Иди к себе»! «Иди к себе»! – повторяла она, наступая на Гастона. – А если я бы вам такое сказала? Кто вы, собственно, такой, чтобы запирать меня в моей комнате? Хорошо, я уйду. И обещаю вам: пока вы здесь, я оттуда больше не выйду.
Она захлопнула за собой дверь и демонстративно щёлкнула задвижкой.
– Гастон, – смущённо пробормотала госпожа Альварес, – я потребую, чтобы Жижи извинилась перед вами, да, я потребую, а если придётся…
Гастон Лашай, не слушая, смотрел на захлопнувшуюся дверь.
– А теперь, тётушка, я хочу поговорить с вами по очень важному делу.
– Подведём итоги, – сказала тётя Алисия. – Значит, вначале он сказал: «Я буду баловать её, как…»
– Как не баловал ни одну другую женщину!
– Да, но всё это весьма туманно, типично по-мужски. Я бы предпочла, чтобы он сделал какие-нибудь уточнения.
– Уточнения тоже были, Алисия. Он же сказал, что даст Жижи состояние, чтобы она была не зависима ни от кого, в том числе от него самого, а сам будет при ней чем-то вроде опекуна.
– Да… да… Неплохо, неплохо… И всё-таки туманно, очень туманно…
Тётя Алисия ещё лежала в постели, седые локоны рассыпались по розовой наволочке. Занятая своими мыслями, она машинально завязывала и развязывала ленточку на своей ночной рубашке.
Госпожа Альварес, бледная и печальная в своей утренней шляпке, как луна, выглядывающая из облаков, скрестив руки, опиралась локтями об изголовье кровати.
– А ещё он сказал: «Я не хочу ускорять события. Прежде всего, я друг Жижи, её лучший друг. Я дам ей время привыкнуть ко мне». И добавил: «Я всё же не дикарь». Я никогда не сомневалась, что он джентльмен, истинный джентльмен.
1 2 3 4 5 6