– Слушай, Алиса, сейчас договоримся так. В твоём распоряжении туалетный столик, ванну уступи мне, я опаздываю.
– К чему торговаться! Уступаю тебе всё. Я приму ванну у себя дома. Где будем обедать? Здесь или в городе?
Большая Коломба в отчаянии развела руками.
– Два урока на Валь-де-Грас, хоровой кружок в половине третьего на самой окраине Отёйля… Как же ты хочешь, чтобы я… По пути у меня есть закусочная.
– А Эрмина?
– О, малышка не обедает дома. Работа не позволяет… по её словам. Так что ты будешь в одиночестве.
– Ну, уж мне-то есть чем заняться! – сказала Алиса важным тоном, пытаясь скрыть разочарование. – Консьержка по-прежнему поднимается сюда в полдень? Я бы хотела заплатить ей за уборку.
– Ты мне уже вчера дала денег.
– Ох, оставь это! Финансы, как и в прежние времена, я беру на себя. Предоставь мне эту возможность. Я не люблю тех денег, что имею. Итак, встречаемся…
– В родном гнёздышке в полседьмого или в семь.
– А Эрмина?
– На неё особенно не рассчитывай… Эрмина! – крикнула она громко. – Ты будешь ужинать с нами?
Ответа не было, но спустя несколько секунд Эрмина вошла, захлопнув за собой дверь. Непонятный беспорядок царил в её облике. Поясок с шёлковой бахромой был развязан и волочился сзади, обнажённое плечо выглядывало из кружевной вставки, а лицо хранило следы прерванного макияжа. Алиса застыла в ожидании, подражая Коломбе, как обычно, хранящей хладнокровие. Выражение горячности сошло с лица Эрмины, и она прислонилась к двери.
– Ты что, дралась? – спросила Коломба, не повышая голоса.
– Почти, – ответила Эрмина.
– Можно узнать, в чём дело, или нельзя?
– Нельзя.
Она завязала пояс и прикрыла обнажённое плечо.
– Ну ладно, – сказала Коломба. – Алиса интересуется, ужинаешь ли ты с нами?
– А, ужинаю ли… Да, разумеется.
Растерянно-вежливым тоном Эрмина добавила:
«С удовольствием» и машинально улыбнулась, обнажив крупные и красивые, как и у сестёр, зубы и анемичные дёсны. Затем она взглянула на Алису взором испуганного ребёнка и ушла.
– Ну? – спросила Коломба. – Ты видела? О Боже, мне пора на метро…
– Но, Коломба… Мы что, так её и оставим? Не попытаемся выяснить, уладить… Я больше не узнаю её, нашу малышку…
Склонив голову и прищурив глаз от дыма, Коломба пожала плечами.
– Можешь попытаться. Я не буду и стараться. Все эти истории с господином Уикэндом, телефонные разговоры, развод и даже анонимные письма… Ох-ох-ох…
Она пошевелила крепкими испачканными никотином пальцами, умело справляющимися с клавиатурой, привычными к струнам…
– Анонимные письма? – живо спросила Алиса. – Кому их писали?
– Похоже, Эрмина их тоже получала, – сказала Коломба неуверенно. – Один раз её вызывали…
– Вызывали? Куда это? Кто, куда вызывал?
– Кажется, он называется комиссаром по судебным делам… Вызывали туда, куда направляют жалобы по поводу семейных скандалов и… ну, в общем, шантажа…
– Но ведь не Эрмина же направила жалобу? Говори, из тебя всё надо клещами вытягивать!
– Знаешь, в этих вопросах я не так уж разбираюсь…
– Когда это произошло?
– Постой… В январе.
– Значит, её подозревали? – спросила Алиса после паузы. – Но в чём?
– Не знаю, – чистосердечно призналась Коломба. – То, что мне известно и о чём я тебе рассказала, прояснилось для меня позже, постепенно, по обрывкам телефонных разговоров, путём догадок… Ты же видишь, что к ней не подступиться… О-ля-ля, пора на метро, двое малышей ждут моего урока…
Алиса ушла, так и не повидавшись с младшей сестрой, которая из-за какого-то странного смущения заперлась в их единственной спальне. Сквозь закрытую дверь она прокричала: «Не входи, я голая и в татуировке! Да, лапочка моя, до вечера, увидимся за ужином! Тихонечко, тихонечко! А потом пойдём в кино! Да, лапуля!»
Алиса потеряла терпение и ушла, облачившись в чёрное и опустив на нос маленькую креповую вуальку.
Бессознательно она избрала свой обычный маршрут. Походка её была размашистой и уверенной, как в те времена, когда она, оставив невинные забавы родного гнёздышка – болтовню, праздную тишину, курение, – возвращалась к мужу и их общему обиталищу. В зеркальной витрине магазина она увидела, как издали к ней приближается высокая изящная женщина в трауре, задравшая нос и словно соизмеряющая свой шаг с ритмами какой-то музыки. «Смотри-ка, а платье моё коротковато», – решила она. Чёрные чулки облегали её породистые стройные ноги. Ей послышался ласковый голос Мишеля: «Куда же это ты собралась, моя бесконечная?» Воспоминание было столь живо, что она налетела на столик уличного кафе и больно ушибла себе палец ноги. Прежде ей было невозможно себе представить, что отсутствие Мишеля, смерть Мишеля и её собственное горе утвердятся в ней так нескоро и будут пребывать на некоем постоянном уровне, став достоверной реальностью, которую не смогут потеснить ни сон, ни события жизни. Полное смятение… И какое дать ему имя? Порой ею овладевал приступ тупого забвения, полного забвения его кончины: «Да, надо будет поставить подкладку на его летнее пальто…» Но тут жестокая память пробуждалась, заливая краской лицо Алисы. Порой откуда-то издалека являлись и с лёгкостью утверждались в ней полнейшая неблагодарность и безразличие женщины, никогда не имевшей ни мужа, ни любовника, не имевшей Мишеля, не оплакавшей умершего. «Во-первых, умершего не оплакивают, его забывают или находят ему замену, если не умирают сами от его утраты!» В эти краткие минуты душевной чёрствости она пыталась стыдиться себя самой, но та Алиса, что была более умудрённой жизнью, помнила: женщина стыдится лишь тех чувств, что она выказывает, а не тех, что испытывает…
«О, они невозможно хороши, эти влажные луговые купальницы…» Она уже открыла сумку, чтобы купить сноп крупных, жёлтых, глянцевых купальниц, пропитанных проточной водой… но вспомнила о своей консьержке, о Неспящей – особе строгих правил… «Может быть, из уважения к этим дамам мне не следует покупать ничего, кроме крашеных иммортелей? Ну уж я их выдрессирую…»
Впрочем, она безропотно мирилась и с той, и с другой. Ожидая в темноте, пока спустится лифт, она услышала донёсшиеся из комнатки консьержки слова осуждения: «Коротенькая вуалетка вот досюда, такой едва ли достаточно и для траура по дядюшке!» Неспящая, приходящая и бесполая прислуга, упорно разглядывала Алису, пытаясь обнаружить на её голове белую вдовью повязку, а на руках – чёрные нитяные перчатки. Её участливость проявилась в единственном вопросе:
– Не угодно ли мадам, чтобы я приготовила ей отвар из трав?
Алиса едва не расхохоталась. Однако её неуместная весёлость была непродолжительной… Оказавшись в своей супружеской квартире, где все окна были распахнуты навстречу майскому солнцу, она ощутила горечь и раздражение и тщетно пыталась обнаружить следы вчерашнего страха и блуждающий призрак бесплотного Мишеля. «Я хотела привести в порядок бумаги… Какие бумаги? Все досье Мишеля в порядке, я знаю. Вот папка с делами по управлению «Омниум-Синема» в Сан-Рафаэле, а эта – по Театру Молотка в Монпелье, эта – по галерее Пера и Кисти в Лионе, по Средиземноморскому Кольцу… Катастрофические счета по Крансаку… Итог жалкой и короткой жизни нуждающегося, довольно легкомысленного, довольно трудолюбивого, часто падающего духом человека, которого я подбадривала… Из моего здесь наброски, эскизы костюмов к "Королеве Элеоноре". Два платья, два пальто…» Она облокотилась о подоконник, глядя вниз на улицу, где не было магазинов: «Мне отсюда ничего не нужно. Ничего не люблю, ни к чему не питаю отвращения… Откуда же эта боль?»
– Мадам будет обедать здесь?
Алиса резко обернулась:
– Нет-нет, я обедаю с сёстрами. Понимаете…
Она внезапно умолкла, ощутив какой-то странный упадок духа, но Неспящая нашла это, по-видимому, вполне естественным, покачала своей увенчанной тусклыми волосами головой и подняла руку:
– Разве я не понимаю!.. Ну а вечером мадам будет ужинать здесь?
Алиса ожидала этого вопроса и тем не менее вздрогнула:
– Нет-нет… Сейчас мне лучше побыть у сестёр. Там и переночую. Кстати, я не собираюсь снова устанавливать тут телефон… Вода горячая? Я быстренько искупаюсь.
Ей хватило четверти часа. Несмотря на горячую воду, её бил озноб. Она не прикоснулась к бежевой пижаме, висевшей в ожидании Мишеля на крючке в ванной, и очень осторожно достала из футлярчика-гробика опалового цвета зубную щётку, лежащую рядом с щёткой Мишеля. Затем она сложила чемодан, перекинула через руку чёрное пальто и, чтобы быть уверенной, что ничто её не задержит, оставила настежь распахнутой входную дверь, отдавая Неспящей распоряжения по уходу за квартирой.
«Я могу пережить смерть Мишеля и при этом теряюсь перед ничтожнейшими вещами, перед совершенно безобидными людьми – неужели не ясно, что Неспящая не испытывает ко мне никакой личной антипатии… Родное гнёздышко… Скорее туда…»
Охваченная нежностью, она прикрыла свои тяжёлые веки. «Родное гнёздышко… Пристанище, пещера, следы людского бытия, его скромные отпечатки на стенах, небрежность без нечистоплотности… Никто в гнёздышке не был особенно счастлив, но никто не хочет его покинуть…» Она вспомнила, что будет обедать одна, но не пожелала идти в ресторан. По пути в мастерскую она купила свежего укропа, банку тунца, яиц всмятку, творогу и четвертьлитровую бутылочку шампанского, но неукротимый голод, сосавший под ложечкой, испортил эту импровизированную трапезу. Пока яйцо плясало в кипящей воде, Алиса без хлеба расправлялась с тунцом, перчила творог, хрустела укропом, выполнявшим роль десерта, и наконец обнаружила, что забыла откупорить бутылочку с шампанским. Она поставила бутылочку в «кратер номер два» – кухонный шкаф. В эмалированной раковине была замочена пара шёлковых чулок. «Это чулки Коломбы ли Эрмины?.. Скорее, Эрмины, они тонкие…» Она быстро постирала чулки с мылом, расстелила на ручном полотенце. Тихонько напевала, сжимая в губах сигарету. «А кофе? Я забыла о кофе! Выпью его в кафе напротив».
Она зашла в комнату, где была спальня Эрмины. «Небольшой беспорядок, но пахнет здесь очень приятно». Она убрала на место пару туфель, пижаму из креп-сатена, расчёску. Льющийся со двора свет пасмурного дня, проходя сквозь розовые занавески с чёрными цветами, казался более радужным. «Всё здесь выглядит пошикарнее, чем во времена папаши Эд, – констатировала Алиса, – но мне уютнее в мастерской. А эта комната похожа на саму Эрмину – в ней полно незнакомых мне вещей».
Напевая вполголоса: «Кофе, чарующий напиток…», она снова надела свою траурную шляпку и стала спускаться. На третьем этаже какая-то запыхавшаяся женщина, бегом поднимающаяся по лестнице, налетела на неё и попросила извинения.
– Эрмина!
– Я…
– Что случилось?
– Ничего… Позволь, я пойду…
Эрмина оступилась, но Алиса крепко обхватила её стан. Чёрный беретик с булавкой в виде золотой розочки упал; Эрмина не стала за ним наклоняться.
– Я поднимусь с тобой. Держись за перила, – сказала Алиса. – Держись, говорю тебе.
Она ощупью подобрала бархатный берет, провела сестру в мастерскую, усадила на кожаный диван. С непокрытой головой и упавшими на лоб белокурыми волосами Эрмина казалась неестественно бледной, а её зрачки непрестанно бегали справа налево и слева направо, как бывает при чтении.
– Ты пьяна? – спросила Алиса. Эрмина отрицательно покачала головой.
– Ты ела? Тоже нет? Ты не ранена?
Она быстро схватила сумочку сестры, но не обнаружила там никакого оружия.
– Подожди минутку.
Она принесла четвертьлитровую бутылочку шампанского, до половины наполнила стакан.
– Держи. Нет-нет, пей. Тёплое шампанское – лучшее рвотное… Что же с тобой произошло, моя крошка?
Эрмина отвела стакан от своих влажных губ и в упор глянула на сестру:
– Я тебе не крошка! Я стреляла в госпожу Лак… в госпожу Уикэнд!
– Что?
– Я стреляла в госпожу Уикэнд! Сколько раз тебе это повторять?
Она осушила стакан и поставила его. Алиса опустила голову и стала растирать себе пальцы, онемевшие от побежавших по ним мурашек.
– Она… она умерла? – спросила она. Эрмина гневно пожала плечами.
– Да ты что! Я для этого чересчур неуклюжа! Нет, она жива. Даже не ранена.
– Но об этом знают… Придут тебя арестовать? Эрмина, ты мне правду сказала? Моя Мина…
Эрмина принялась плакать, по-детски хныкая:
– Нет, за мной не придут… Я промахнулась… Она насмехалась надо мной… Сказала, что я могу отправляться домой… что она даже не будет подавать в суд… что я просто-напросто дура… Она мне ещё сказала, что плохие мелодрамы у меня прямо в крови… О! Алиса…
Она яростно прижала к глазам кулаки.
– Свидетелей не было?
– Нет. Поначалу нет.
– А под конец?
– Под конец?
Эрмина вдруг умолкла, двигаясь в тесном пространстве между оконечностью рояля, письменным столом и окном. Уперев руки в бёдра, ссутулившись и провалив грудь на манер измождённых манекенщиц, она больше не следила за собой.
– Не знаю, зачем я тебе всё это рассказываю, – внезапно сказала она. – В общем… Под конец вошёл он, Леон, господин Уикэнд. Поскольку меня в этот час там не должно было быть, он дёрнулся. Тогда госпожа Лак… госпожа Уикэнд сказала ему, что я занемогла и прошу разрешения уйти. Глядя на меня, в это можно было поверить.
– А револьвер?
– Она его спрятала в ящик стола. Вот уж бросовый товар оказался… Он был неисправен. Можешь себе представить меня с этой штукой в руке, а когда я нажимала на курок, раздавалось такое «тик-тик-тик»…
Она отвернулась с рассеянным видом и стала глядеть на улицу, облизывая помаду с губ.
– Но она-то, – не унималась Алиса, – какой вид был у неё…
– У неё? Да никакой. Она вывихнула мне запястье. Она чуть приподняла край рукава, снова опустила его.
– И подобрала револьвер. Вот и всё. Ах! Ты её не знаешь…
– Ты говоришь, что под конец вошёл господин Уикэнд? А когда ты ушла, что он стал делать?
– Ничего, – ответила Эрмина. – Это же мужчина, – сказала она с горьким спокойствием. – Ты когда-нибудь видела, чтобы мужчина совершал какой-то поступок в тот именно момент, когда ты этого от него ждёшь?
– Нечасто, – сказала Алиса. – Но я видала и женщин, совершавших вполне идиотские, по твоим словам, поступки. Ты же не станешь утверждать…
– Тихо, малютка, тихо. Каждый сходит с ума по-своему.
Старшая подняла изумлённые глаза на высокую и смуглую молодую женщину, схожую с ней во всём, кроме белокурых волос и вызывающей тревогу худобы, – никогда прежде той не приходило в голову назвать её «малюткой» этим тоном равнодушного превосходства. Ощутив внезапную и беспричинную усталость, она улеглась с ногами на диван, и ей ужасно захотелось выпить чашку горячего кофе, захотелось, чтобы рядом оказался Мишель, погружённый в приятное послеобеденное молчание, шелестящий страницами иллюстрированных журналов…
– Послушай, Эрмина…
Одним жестом младшая отвергла всё то, что она собиралась сказать.
– Нет. «Послушай, Эрмина» – это тоже самое, что слова «видишь ли, малютка», с которыми умудрённый опытом отец обращается к сыну. А ты не умудрённая опытом, Алиса.
– Ну уж не меньше тебя…
– Меньше. Ты никогда не знала самой ужасной из женских забот – поисков для себя мужчины. Нас было четверо, и мы вкалывали больше чем за четверых, мы смеялись немного меньше, чем четверым положено, ну а потом ты всего лишь дала себе труд упасть в объятия Мишеля. И, честно говоря, не очень для этого надрывалась! О Ласочке я не говорю. Она пропащая.
Задержавшись на минутку у окна, она явно почувствовала озноб и накинула на плечи плед в клетку – «дипла», – ночью служивший одеялом для спящих на диване. В глазах Алисы Эрмина сейчас воскрешала её самоё, двадцатипятилетнюю, которая, закутавшись в этот же плед, у того же приоткрытого окна ждала, когда же прозвучат три сиплых гудка жалкого автомобиля-доходяги, за рулём которого был Мишель…
– Любовь, – продолжала Эрмина. – если она взаимная, не требует, чтобы ты унижалась. Тебе не надо бороться с кем-то стоящим между тобой и Мишелем.
– Но, – сказала Алиса, – твоя история с господином Уикэндом – разве это не любовь?
Эрмина пожала дрожащими в лихорадке плечами, прижала руки к горячим щекам.
– Что ты… Нет… Ты вообразила…
– Прости, – оборвала её Алиса. – Мне нечего «воображать». Безосновательные предположения не предусмотрены нашим кодексом. Так же, как и оскорбительные допросы. Я бы отшила тебя, если бы ты сунула свой нос, самый хорошенький и наименее аннамский носик в семье, в мои сердечные дела. И никто не нарушал то не очень любезное молчание, которое ты хранила в отношении господина Уикэнда, можешь хранить его и дальше.
– Для этого сейчас самое время, – сказала Эрмина с грустной усмешкой. – Леон… господин Уикэнд – это мой шанс, ну как тебе объяснить… Это моя цель, цель, что открылась передо мной, это…
– Но он же женат, Эрмина!
1 2 3 4 5 6 7