– Они, конечно, этого не заслуживают, поганки. Однако случай исключительный! А кто будет за вас спасибо говорить, негодницы?.. Ступайте, ступайте, пора в постель! Скоро девять…– Мадемуазель! Позвольте Рено осмотреть дортуар, перед тем как глупышки лягут.– От такой слышу! Да, пусть осмотрит, – соглашается она и встаёт. – А вы, легкомысленные создания, берегитесь, если я найду на полу хоть одну соринку!
Бело-серые, бело-голубые, бело-жёлтые стены, занавески, узкие кровати, похожие на туго запелёнутых младенцев. Рено вдыхает особый запах – здесь пахнет здоровенькими девочками, сладкими снами, терпкой болотной мятой, пучок которой покачивается под потолком; у Рено тонкий нюх, он анализирует, пробует, размышляет. Мадемуазель по привычке уверенно шарит рукой под подушками, надеясь обнаружить там плитку шоколада со следами острых зубов или секретный клад в десять сантимов…– И ты здесь спала, Клодина? – спрашивает чуть слышно Рено, барабаня горячими пальцами по моему плечу.У Мадемуазель тонкий слух: она перехватила вопрос и предупредила мой ответ:– Клодина?! Никогда! Да я этого и не хотела. В каком состоянии оказался бы на следующий же день дортуар? А воспитанницы?«А воспитанницы?» – сказала она. Как же можно! Я не могу (моё целомудрие восстаёт против этого) терпеть и дальше эти пикантные намёки. Скорее спать!– Вы всё осмотрели, Рено?– Всё.– Тогда – баиньки.За нашей спиной перешёптываются. Могу себе представить, о чём говорят эти чёрненькие сестрицы: «Неужели она будет спать с этим господином в кровати мадемуазель Эме?.. Да-а, наверное, кровать мадемуазель Эме никогда не видела стольких мужчин!»Уходим. Я на ходу улыбаюсь малышке Элен, которая заплетает волосы на ночь, уткнувшись подбородком в собственное плечо. Да уходим же!
Узкая и светлая комнатка, пышущая жаром лампа, за окном синеет ночное небо; кот – маленькое пушистое привидение – крадётся, рискуя жизнью, по подоконнику..Возрастающий пыл Его милости моего Мужа, который весь вечер наблюдал за совсем юными клодинами; нервозность, от которой уголки его губ растягиваются в ниточку…Недолгий сон Клодины, лежащей на животе, поджав ноги к пояснице на манер «связанной пленницы», как говорит Рено…Заря заставляет меня вскочить с постели и подбежать к окну в одной рубашке: я хочу увидеть, как плывёт туман над лесом со стороны Мутье, и поближе услышать маленькую наковальню Шука, вызванивающую нынче утром, как в дни моего детства, в соль-диез…Я запомнила ту ночь во всех подробностях.
В школе пока – ни звука, ведь всего шесть часов. Однако Рено просыпается, так как чувствует даже во сне, что меня нет рядом. Он прислушивается к серебристому перезвону молотков и непроизвольно начинает насвистывать арию из вагнеровского «Зигфрида»…Он выглядит вполне сносно по утрам, а это большая редкость для мужчины! Он неизменно начинает с того, что зачёсывает пятернёй волосы на левую сторону, потом набрасывается на графин и выпивает большой стакан воды. Я не в состоянии этого понять! Ну как можно утром пить холодную воду?! А раз мне это не нравится, как он может любить такое?– Клодина! В котором часу уезжаем?– Не знаю. А что, уже пора?– Пора! Здесь я не чувствую тебя своей. Изменяешь мне с первым попавшимся звуком, запахом, знакомым лицом; любое дерево имеет на тебя больше прав, чем я…(Я смеюсь, но ничего не отвечаю: мне кажется, что его слова не лишены истины. И потом, раз у меня здесь нет собственной крыши над головой…)– Поедем в два часа.Обрадованный Рено смотрит на сладости, которыми завален стол.– Клодина! А что если мы устроим малышкам сладкое пробуждение? Как ты думаешь?– Ну, если мадемуазель нас увидит…– Боишься, она в наказание заставит тебя переписывать пять страниц из Бланше?– Ещё бы… И потом, глупо, если она нас застукает!– Ах, Клодина! Как я люблю в тебе школьницу! Подойди-ка, я хочу тобой надышаться, дорогая открытая тетрадочка!– Да ну вас, Рено! Вы помните мою обложку!.. И Мадемуазель скоро встанет: надо торопиться…Он – в голубой пижаме, я – в длинной белой сорочке и непричёсанная – крадёмся, нагрузившись конфетами. Прежде чем войти, я прислушиваюсь, остановившись под дверью в дортуар… Ничего. Тихо, как в могиле. Я неслышно приотворяю дверь…Как они могут спать, негодницы, когда солнце давно встало и охватило пламенем белые занавески?!Я бросаюсь на поиски Элен: она зарылась мордашкой в одеяло, только чёрная косичка торчит, будто развернувшаяся змейка. Рядом с Элен лежит на спине её сестра Изабель; правильная и чем-то озабоченная даже во сне, она опустила длинные ресницы и о чём то задумалась. Следующая – рыжеволосая девочка, похожая на забытого кем-то клоуна: руки раскинуты в стороны, рот раскрыт, космы торчат во все стороны, – она едва слышно похрапывает… Но Рено не сводит глаз с Пом; ей было слишком жарко в рубашке с длинными рукавами, она свернулась калачиком и почти касается головой коленей, отчего её задок округлился и стал упругим… Пом гладко зачесала волосы и заплела их в тугую косицу; одна щека у неё пылает, другая нежно розовеет; губы плотно сжаты, кулачки – тоже.Какая прелестная картина! До чего похорошели ученицы Школы! В моё время воспитанницы способны были самого Дютертра навести на мысль о целомудрии.Очарованный не меньше меня (а может быть, и больше), Рено подходит к кровати Пом, своей любимицы. Он роняет огромную конфету фисташкового цвета прямо ей на гладкую щёчку. Щека вздрагивает, кулаки расжимаются, и Пом начинает шевелиться.– Здравствуй, Пом!Бархатные глаза округляются в радостном изумлении. Пом садится в постели, ничего не соображая. Но вот её рука натыкается на зелёную шершавую конфету. Пом ахает, показав на мгновение розовый язычок, и с трудом выговаривает:– Здравствуйте, сударь.Её звонкий голосок, а также мой смех разбудили Элен: она зашевелилась под одеялом, хвостик её косички, похожий на развернувшуюся змею, оживает, и Элен, будто спугнутая черноголовая славка, резко садится в постели. Она просыпается не сразу, смотрит на нас, пытается связать происходящее с событиями вчерашнего дня, и её янтарные щёчки розовеют. Взлохмаченная, прелестная со сна, она отводит рукой большую непокорную прядку, падающую ей на носик. Потом переводит взгляд на сидящую Пом с набитым ртом.– Ой! – вскрикивает Элен. – Она всё съест! Оживление, порывистый жест, детский страх – всё в Элен меня подкупает. Я сажусь у неё в ногах по-турецки, а она отползает подальше и ещё больше краснеет.Её сестра потягивается, что-то лепечет и стыдливо прикрывает рукой расстегнувшуюся на груди широкую ночную сорочку. Рыженькая Hана стонет от зависти, наблюдая за нами из противоположного угла комнаты, и кусает кулаки: Пом добросовестно и неутомимо уничтожает запасы конфет…– Рено, это жестоко! Пом полна достоинств, не спорю, однако дайте же конфет Элен и другим девочкам!Он с торжественным видом качает головой и отодвигается:– Слушайте все! Я не дам больше ни одной конфетки… (безмолвный трепет), пока вы не подойдёте за ними сами.Девочки в испуге переглядываются. Но вот юная Нана спускает свои короткие ножки и внимательно их осматривает, дабы удостовериться: они чистые и их не совестно выставить на всеобщее обозрение. Задрав длинную рубашку, чтобы не споткнуться, она летит стрелой к Рено, шлёпая по полу босыми пятками, всклокоченная, словно сошла с новогодней картинки. Завладев перевязанным пакетиком, который ей бросает Рено, она возвращается к себе на кровать, довольно урча.Пом не в силах сдержаться и тоже срывается из-под одеяла; не обращая внимания на заголившуюся игру, мелькнувшую на мгновение в луче солнца, она подбегает к Рено; тот поднимает желанные сладости высоко над головой.– О, пожалуйста, сударь! – хнычет бедняжка.И поскольку вчера это помогло, она обвивает руками шею Рено и целует его. Сегодня это тоже срабатывает. Эти игры начинают действовать мне на нервы…– Ступайте же, Элен! – сердито шепчет Изабель.– Сама иди! Ты выше ростом. И сладкоежка побольше моего!– Врешь!– Я вру? Ладно, я вообще не пойду… А Пом одна всё съест… Вот бы её вырвало! Он тогда будет знать…Мысль о том, что Пом одна всё съест, подстёгивает Изабель: она спрыгивает на пол. Я тем временем удерживаю Элен за изящную щиколотку, нащупав её через простыню:– Не ходите туда, Элен, я сама вам принесу. Изабель возвращается с победным видом. Но пока она торопливо забирается в кровать, Нана выкрикивает пронзительным голосом:– А у Изабель ноги волосатые! Волосатые! Волосатые!– Это неприлично! Замолчи! – кричит Изабель, забившись под одеяло и гневно сверкая глазами. Она осыпает Нану ругательствами и угрозами, потом её голос осекается, и, уткнувшись в подушку, она разражается слезами.– Что вы наделали, Рено!Он громко смеётся, злой мальчишка, и роняет последний пакетик; тот рвётся, ударившись об пол.– Во что мне собрать конфеты? – спрашиваю я у своей любимицы.– Не знаю, у меня здесь ничего нет… Ага! Можно в кувшин! Мой – третий на умывальнике.В эмалированном кувшине я приношу ей всю эту разноцветную дрянь.– Рено! Выгляньте в коридор. Мне послышались чьи-то шаги.Сама я остаюсь сидеть на кровати моей Элен; она сосёт и грызёт конфеты, поглядывая на меня снизу вверх.Стоит мне ей улыбнуться, как она сейчас же краснеет, потом собирается с духом и улыбается мне в ответ, приоткрывая влажный аппетитный ротик…– Чему вы смеетесь, Элен?– Смотрю на вашу рубашку. Вы похожи в ней на воспитанницу, только у вас рубашка из линона… нет, из батиста? И всё просвечивается…– Да я и есть воспитанница! Не верите?– Нет… И так жалко!..(Всё идёт как по маслу. Придвигаюсь ближе.)– Я вам нравлюсь?– Да… – едва слышно выдыхает она.– Хотите меня поцеловать?– Нет, – торопится она возразить почти с испугом.Я склоняюсь над ней и переспрашиваю:– Нет? Знаю я эти «нет», означающие «да»… Я и сама так когда-то отвечала…Умоляющими глазами она указывает на своих подруг. Но я злючка и просто умираю от любопытства! Я собираюсь мучить её ещё и ещё и снова склоняюсь над ней, ещё ближе… вдруг дверь распахивается, и в дортуар заходит Рено, а за ним – Мадемуазель в пеньюаре (да что я говорю: в домашнем платье) и уже причёсанная, как на парад.– Ну как, госпожа Клодина, пансион вводит вас в соблазн?– Угу! В этом году есть на кого глаз положить.– Только в этом году? Как замужество повлияло на мою Клодину!.. Эй, голубушки, вы знаете, что скоро восемь? Без четверти девять я загляну к вам под кровати и если обнаружу хоть пылинку, заставлю вылизывать языком!Мы выходим из дортуара вместе с ней.– Надеюсь, вы нас извините за это утреннее вторжение, мадемуазель? – говорю я уже в коридоре.Она вполголоса отвечает с неизменной любезностью, ловко скрывая насмешку:– Сейчас каникулы! И вполне понятно, что ваш муж хочет вас побаловать… по-отечески!Этого я ей никогда не прошу!Помню предобеденную прогулку – паломничество на порог «моего» прежнего дома (жизнь в этом гнусном Париже заставила меня ещё больше полюбить дом в Монтиньи); я вспоминаю, как у меня защемило сердце и я застыла у крыльца с двойной лестницей и почерневшими металлическими перилами. Я уставилась на истёртое медное кольцо, на котором я, возвращаясь из школы, любила повиснуть, пока звонил колокольчик; я смотрела так долго, что снова ощутила его в своих ладонях. И пока Рено заглядывал в окно моей комнаты, я подняла на него глаза, полные слёз:– Давай уйдём, мне плохо.Моё горе его потрясло. Ни слова не говоря, он повёл меня прочь; я доверчиво прижималась к его плечу. Проходя мимо дома, я не удержалась и поддела пальцем задвижку на ставне первого этажа… и вот…
И вот теперь я недоумеваю: зачем я настояла, чтобы мы заехали в Монтиньи? Что мною двигало? Сожаление? Любовь? Гордыня? Да, и гордыня. Я хотела покрасоваться рядом со своим неотразимым мужем… Да и муж ли это? Скорее любовник и отец в одном лице, мой сладострастный покровитель… Я хотела подразнить Мадемуазель и её Эме (а та взяла да и уехала домой!). И теперь – это послужит мне уроком – я чувствую себя маленькой и совсем несчастной, не знаю, где мой настоящий дом, разрываюсь между двумя городами!Из-за меня обед не клеится. Мадемуазель не понимает, почему у меня такой растерянный вид (я – тоже); девочки, объевшись сладостей, ничего не берут в рот. Один Рено не унывает и пытает Пом:– Вы всегда говорите «да», о чём бы вас ни попросили, Пом?– Да, сударь.– Как я завидую счастливчикам, которые будут иметь дело с вами, розовым и круглым Яблочком! Вас ждёт прекрасное будущее, заключающееся в справедливом разделе и полной ясности.Он бросает вопросительный взгляд на Мадемуазель, желая узнать, не раздражает ли её этот разговор, однако та лишь пожимает плечами и замечает в ответ:– Напрасно стараетесь, она вас не понимает.– Может, прибегнуть к языку жестов?– До отправления поезда не успеете, сударь. Пом всё приходится повторять раз по десять.Я сержусь и знаком останавливаю Моего шалопая-мужа, уже открывшего рот, чтобы ответить. Моя любимица Элен с любопытством следит за моей реакцией, она слушает во все уши (любопытно, что я с первой минуты стала называть её про себя «своей любимицей Элен»).Прощай, школа! Пока я укладываю вещи, двор сотрясается от звона колокольчика и ругательств папаши Ракалена. Прощайте!Я любила и теперь ещё люблю эти гулкие светлые коридоры, эту казарму, отделанную розовым кирпичом, этот неожиданно обрывающийся лесистый горизонт; я смаковала в глубине души отвращение к Мадемуазель, мне нравилась её малышка Эме, и Люс, которая так ничего никогда и не узнала.На мгновение я застываю на лестнице, схватившись рукой за прохладную стену.Рено внизу, у меня под ногами, продолжает (!) разговаривать с Пом:– Прощайте, Пом.– Прощайте, сударь.– Вы будете мне писать, Пом?– Я не знаю, как вас зовут.– Возражение неубедительное! Меня зовут «Муж Клодины». Вы хоть пожалеете обо мне?– Да, сударь.– Особенно из-за конфет?– О да, сударь.– Пом! Ваше неприличное простодушие воодушевляет. Поцелуйте меня!У меня за спиной раздаётся едва слышный шорох… Моя любимица Элен тут как тут. Я оборачиваюсь. До чего она хорошенькая: тёмные волосы, белая кожа… я ей улыбаюсь. Она хочет мне что-то сказать. Но я знаю: это слишком трудно; она молча смотрит на меня, её глаза искрятся. И вот, пока внизу покорная и невозмутимая Пом виснет на шее у Рено, я обхватываю одной рукой за плечи эту молчаливую девочку, пахнущую кедровым карандашом и веером сандалового дерева. Она трепещет, потом сдаётся, и, припав к её упругим губам, я прощаюсь со своим недавним прошлым…
Со своим недавним прошлым?.. Уж тут-то я не могу лгать… Элен, подбежавшая к окну, дрожащая, уже влюблённая, провожающая меня! Ты никогда не узнаешь того, что могло бы тебя удивить и опечалить: целуя тебя в жадные и неумелые губы, я видела в тебе лишь призрак Люс!
Прежде чем заговорить с Рено в увозящем нас поезде, я в последний раз смотрю, как башня, будто осевшая под надвигающейся на неё мохнатой тучей, исчезает за горбатым холмом. Почувствовав освобождение, словно простилась с живым существом, я возвращаюсь к своему дорогому, своему легкомысленному другу; он мною восхищается (дабы не потерять навык!), прижимает меня к себе и… я его останавливаю:– Скажите, Рено, приятно целоваться с этой Пом? Я строго смотрю ему прямо в глаза и никак не могу проникнуть в глубь его тёмно-синих зрачков.– «С этой Пом»? Дорогая! Неужели я достоин великой чести, живейшего удовольствия: ты ревнуешь?– Вы отлично знаете, что это никакая не честь: я не могу относиться к Пом как к достойной вас победе.– Деточка моя, любовь моя! Если бы ты сказала: «Не целуйся с Пом», мне бы даже не принадлежала теперь эта скромная заслуга: оставить у себя за спиной вздыхающую школьницу!
Да. Он сделает всё, что я захочу. Но он не ответил прямо на мой вопрос: «Приятно целоваться с этой Пом?» Он умудряется не принадлежать мне целиком, выскальзывает, окружает меня «уклончивыми» ласками.Он меня любит, что вне всяких сомнений, и это главное. К счастью, и я его люблю, это также верно. Но он похож на женщину даже больше, чем я! Мне кажется, я держу себя проще, я более резкая… мрачная… страстная…Я намеренно избегаю слова «искренняя». Я могла бы так сказать год с небольшим тому назад. В то время я была неспособна, стоя на верхней ступени лестницы, ведущей из дортуара, так скоро соблазниться и поцеловать эту девочку в губы, влажные и холодные, словно надтреснутый плод, отговорившись тем, что прощаюсь со своим школьным прошлым, со своим детством в форменном платьице… Тогда я бы ограничилась поцелуем парты, над которой Люс склоняла упрямую головку.Я чувствую, как за последние полтора года исподволь разлагаюсь, чем обязана моему Рено. Стоит ему соприкоснуться с чем-нибудь великим, и оно мельчает, а нечто, представляющееся смыслом всей жизни, сокращается на глазах; зато незначительные мелочи, в особенности пагубные, приобретают огромную важность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Бело-серые, бело-голубые, бело-жёлтые стены, занавески, узкие кровати, похожие на туго запелёнутых младенцев. Рено вдыхает особый запах – здесь пахнет здоровенькими девочками, сладкими снами, терпкой болотной мятой, пучок которой покачивается под потолком; у Рено тонкий нюх, он анализирует, пробует, размышляет. Мадемуазель по привычке уверенно шарит рукой под подушками, надеясь обнаружить там плитку шоколада со следами острых зубов или секретный клад в десять сантимов…– И ты здесь спала, Клодина? – спрашивает чуть слышно Рено, барабаня горячими пальцами по моему плечу.У Мадемуазель тонкий слух: она перехватила вопрос и предупредила мой ответ:– Клодина?! Никогда! Да я этого и не хотела. В каком состоянии оказался бы на следующий же день дортуар? А воспитанницы?«А воспитанницы?» – сказала она. Как же можно! Я не могу (моё целомудрие восстаёт против этого) терпеть и дальше эти пикантные намёки. Скорее спать!– Вы всё осмотрели, Рено?– Всё.– Тогда – баиньки.За нашей спиной перешёптываются. Могу себе представить, о чём говорят эти чёрненькие сестрицы: «Неужели она будет спать с этим господином в кровати мадемуазель Эме?.. Да-а, наверное, кровать мадемуазель Эме никогда не видела стольких мужчин!»Уходим. Я на ходу улыбаюсь малышке Элен, которая заплетает волосы на ночь, уткнувшись подбородком в собственное плечо. Да уходим же!
Узкая и светлая комнатка, пышущая жаром лампа, за окном синеет ночное небо; кот – маленькое пушистое привидение – крадётся, рискуя жизнью, по подоконнику..Возрастающий пыл Его милости моего Мужа, который весь вечер наблюдал за совсем юными клодинами; нервозность, от которой уголки его губ растягиваются в ниточку…Недолгий сон Клодины, лежащей на животе, поджав ноги к пояснице на манер «связанной пленницы», как говорит Рено…Заря заставляет меня вскочить с постели и подбежать к окну в одной рубашке: я хочу увидеть, как плывёт туман над лесом со стороны Мутье, и поближе услышать маленькую наковальню Шука, вызванивающую нынче утром, как в дни моего детства, в соль-диез…Я запомнила ту ночь во всех подробностях.
В школе пока – ни звука, ведь всего шесть часов. Однако Рено просыпается, так как чувствует даже во сне, что меня нет рядом. Он прислушивается к серебристому перезвону молотков и непроизвольно начинает насвистывать арию из вагнеровского «Зигфрида»…Он выглядит вполне сносно по утрам, а это большая редкость для мужчины! Он неизменно начинает с того, что зачёсывает пятернёй волосы на левую сторону, потом набрасывается на графин и выпивает большой стакан воды. Я не в состоянии этого понять! Ну как можно утром пить холодную воду?! А раз мне это не нравится, как он может любить такое?– Клодина! В котором часу уезжаем?– Не знаю. А что, уже пора?– Пора! Здесь я не чувствую тебя своей. Изменяешь мне с первым попавшимся звуком, запахом, знакомым лицом; любое дерево имеет на тебя больше прав, чем я…(Я смеюсь, но ничего не отвечаю: мне кажется, что его слова не лишены истины. И потом, раз у меня здесь нет собственной крыши над головой…)– Поедем в два часа.Обрадованный Рено смотрит на сладости, которыми завален стол.– Клодина! А что если мы устроим малышкам сладкое пробуждение? Как ты думаешь?– Ну, если мадемуазель нас увидит…– Боишься, она в наказание заставит тебя переписывать пять страниц из Бланше?– Ещё бы… И потом, глупо, если она нас застукает!– Ах, Клодина! Как я люблю в тебе школьницу! Подойди-ка, я хочу тобой надышаться, дорогая открытая тетрадочка!– Да ну вас, Рено! Вы помните мою обложку!.. И Мадемуазель скоро встанет: надо торопиться…Он – в голубой пижаме, я – в длинной белой сорочке и непричёсанная – крадёмся, нагрузившись конфетами. Прежде чем войти, я прислушиваюсь, остановившись под дверью в дортуар… Ничего. Тихо, как в могиле. Я неслышно приотворяю дверь…Как они могут спать, негодницы, когда солнце давно встало и охватило пламенем белые занавески?!Я бросаюсь на поиски Элен: она зарылась мордашкой в одеяло, только чёрная косичка торчит, будто развернувшаяся змейка. Рядом с Элен лежит на спине её сестра Изабель; правильная и чем-то озабоченная даже во сне, она опустила длинные ресницы и о чём то задумалась. Следующая – рыжеволосая девочка, похожая на забытого кем-то клоуна: руки раскинуты в стороны, рот раскрыт, космы торчат во все стороны, – она едва слышно похрапывает… Но Рено не сводит глаз с Пом; ей было слишком жарко в рубашке с длинными рукавами, она свернулась калачиком и почти касается головой коленей, отчего её задок округлился и стал упругим… Пом гладко зачесала волосы и заплела их в тугую косицу; одна щека у неё пылает, другая нежно розовеет; губы плотно сжаты, кулачки – тоже.Какая прелестная картина! До чего похорошели ученицы Школы! В моё время воспитанницы способны были самого Дютертра навести на мысль о целомудрии.Очарованный не меньше меня (а может быть, и больше), Рено подходит к кровати Пом, своей любимицы. Он роняет огромную конфету фисташкового цвета прямо ей на гладкую щёчку. Щека вздрагивает, кулаки расжимаются, и Пом начинает шевелиться.– Здравствуй, Пом!Бархатные глаза округляются в радостном изумлении. Пом садится в постели, ничего не соображая. Но вот её рука натыкается на зелёную шершавую конфету. Пом ахает, показав на мгновение розовый язычок, и с трудом выговаривает:– Здравствуйте, сударь.Её звонкий голосок, а также мой смех разбудили Элен: она зашевелилась под одеялом, хвостик её косички, похожий на развернувшуюся змею, оживает, и Элен, будто спугнутая черноголовая славка, резко садится в постели. Она просыпается не сразу, смотрит на нас, пытается связать происходящее с событиями вчерашнего дня, и её янтарные щёчки розовеют. Взлохмаченная, прелестная со сна, она отводит рукой большую непокорную прядку, падающую ей на носик. Потом переводит взгляд на сидящую Пом с набитым ртом.– Ой! – вскрикивает Элен. – Она всё съест! Оживление, порывистый жест, детский страх – всё в Элен меня подкупает. Я сажусь у неё в ногах по-турецки, а она отползает подальше и ещё больше краснеет.Её сестра потягивается, что-то лепечет и стыдливо прикрывает рукой расстегнувшуюся на груди широкую ночную сорочку. Рыженькая Hана стонет от зависти, наблюдая за нами из противоположного угла комнаты, и кусает кулаки: Пом добросовестно и неутомимо уничтожает запасы конфет…– Рено, это жестоко! Пом полна достоинств, не спорю, однако дайте же конфет Элен и другим девочкам!Он с торжественным видом качает головой и отодвигается:– Слушайте все! Я не дам больше ни одной конфетки… (безмолвный трепет), пока вы не подойдёте за ними сами.Девочки в испуге переглядываются. Но вот юная Нана спускает свои короткие ножки и внимательно их осматривает, дабы удостовериться: они чистые и их не совестно выставить на всеобщее обозрение. Задрав длинную рубашку, чтобы не споткнуться, она летит стрелой к Рено, шлёпая по полу босыми пятками, всклокоченная, словно сошла с новогодней картинки. Завладев перевязанным пакетиком, который ей бросает Рено, она возвращается к себе на кровать, довольно урча.Пом не в силах сдержаться и тоже срывается из-под одеяла; не обращая внимания на заголившуюся игру, мелькнувшую на мгновение в луче солнца, она подбегает к Рено; тот поднимает желанные сладости высоко над головой.– О, пожалуйста, сударь! – хнычет бедняжка.И поскольку вчера это помогло, она обвивает руками шею Рено и целует его. Сегодня это тоже срабатывает. Эти игры начинают действовать мне на нервы…– Ступайте же, Элен! – сердито шепчет Изабель.– Сама иди! Ты выше ростом. И сладкоежка побольше моего!– Врешь!– Я вру? Ладно, я вообще не пойду… А Пом одна всё съест… Вот бы её вырвало! Он тогда будет знать…Мысль о том, что Пом одна всё съест, подстёгивает Изабель: она спрыгивает на пол. Я тем временем удерживаю Элен за изящную щиколотку, нащупав её через простыню:– Не ходите туда, Элен, я сама вам принесу. Изабель возвращается с победным видом. Но пока она торопливо забирается в кровать, Нана выкрикивает пронзительным голосом:– А у Изабель ноги волосатые! Волосатые! Волосатые!– Это неприлично! Замолчи! – кричит Изабель, забившись под одеяло и гневно сверкая глазами. Она осыпает Нану ругательствами и угрозами, потом её голос осекается, и, уткнувшись в подушку, она разражается слезами.– Что вы наделали, Рено!Он громко смеётся, злой мальчишка, и роняет последний пакетик; тот рвётся, ударившись об пол.– Во что мне собрать конфеты? – спрашиваю я у своей любимицы.– Не знаю, у меня здесь ничего нет… Ага! Можно в кувшин! Мой – третий на умывальнике.В эмалированном кувшине я приношу ей всю эту разноцветную дрянь.– Рено! Выгляньте в коридор. Мне послышались чьи-то шаги.Сама я остаюсь сидеть на кровати моей Элен; она сосёт и грызёт конфеты, поглядывая на меня снизу вверх.Стоит мне ей улыбнуться, как она сейчас же краснеет, потом собирается с духом и улыбается мне в ответ, приоткрывая влажный аппетитный ротик…– Чему вы смеетесь, Элен?– Смотрю на вашу рубашку. Вы похожи в ней на воспитанницу, только у вас рубашка из линона… нет, из батиста? И всё просвечивается…– Да я и есть воспитанница! Не верите?– Нет… И так жалко!..(Всё идёт как по маслу. Придвигаюсь ближе.)– Я вам нравлюсь?– Да… – едва слышно выдыхает она.– Хотите меня поцеловать?– Нет, – торопится она возразить почти с испугом.Я склоняюсь над ней и переспрашиваю:– Нет? Знаю я эти «нет», означающие «да»… Я и сама так когда-то отвечала…Умоляющими глазами она указывает на своих подруг. Но я злючка и просто умираю от любопытства! Я собираюсь мучить её ещё и ещё и снова склоняюсь над ней, ещё ближе… вдруг дверь распахивается, и в дортуар заходит Рено, а за ним – Мадемуазель в пеньюаре (да что я говорю: в домашнем платье) и уже причёсанная, как на парад.– Ну как, госпожа Клодина, пансион вводит вас в соблазн?– Угу! В этом году есть на кого глаз положить.– Только в этом году? Как замужество повлияло на мою Клодину!.. Эй, голубушки, вы знаете, что скоро восемь? Без четверти девять я загляну к вам под кровати и если обнаружу хоть пылинку, заставлю вылизывать языком!Мы выходим из дортуара вместе с ней.– Надеюсь, вы нас извините за это утреннее вторжение, мадемуазель? – говорю я уже в коридоре.Она вполголоса отвечает с неизменной любезностью, ловко скрывая насмешку:– Сейчас каникулы! И вполне понятно, что ваш муж хочет вас побаловать… по-отечески!Этого я ей никогда не прошу!Помню предобеденную прогулку – паломничество на порог «моего» прежнего дома (жизнь в этом гнусном Париже заставила меня ещё больше полюбить дом в Монтиньи); я вспоминаю, как у меня защемило сердце и я застыла у крыльца с двойной лестницей и почерневшими металлическими перилами. Я уставилась на истёртое медное кольцо, на котором я, возвращаясь из школы, любила повиснуть, пока звонил колокольчик; я смотрела так долго, что снова ощутила его в своих ладонях. И пока Рено заглядывал в окно моей комнаты, я подняла на него глаза, полные слёз:– Давай уйдём, мне плохо.Моё горе его потрясло. Ни слова не говоря, он повёл меня прочь; я доверчиво прижималась к его плечу. Проходя мимо дома, я не удержалась и поддела пальцем задвижку на ставне первого этажа… и вот…
И вот теперь я недоумеваю: зачем я настояла, чтобы мы заехали в Монтиньи? Что мною двигало? Сожаление? Любовь? Гордыня? Да, и гордыня. Я хотела покрасоваться рядом со своим неотразимым мужем… Да и муж ли это? Скорее любовник и отец в одном лице, мой сладострастный покровитель… Я хотела подразнить Мадемуазель и её Эме (а та взяла да и уехала домой!). И теперь – это послужит мне уроком – я чувствую себя маленькой и совсем несчастной, не знаю, где мой настоящий дом, разрываюсь между двумя городами!Из-за меня обед не клеится. Мадемуазель не понимает, почему у меня такой растерянный вид (я – тоже); девочки, объевшись сладостей, ничего не берут в рот. Один Рено не унывает и пытает Пом:– Вы всегда говорите «да», о чём бы вас ни попросили, Пом?– Да, сударь.– Как я завидую счастливчикам, которые будут иметь дело с вами, розовым и круглым Яблочком! Вас ждёт прекрасное будущее, заключающееся в справедливом разделе и полной ясности.Он бросает вопросительный взгляд на Мадемуазель, желая узнать, не раздражает ли её этот разговор, однако та лишь пожимает плечами и замечает в ответ:– Напрасно стараетесь, она вас не понимает.– Может, прибегнуть к языку жестов?– До отправления поезда не успеете, сударь. Пом всё приходится повторять раз по десять.Я сержусь и знаком останавливаю Моего шалопая-мужа, уже открывшего рот, чтобы ответить. Моя любимица Элен с любопытством следит за моей реакцией, она слушает во все уши (любопытно, что я с первой минуты стала называть её про себя «своей любимицей Элен»).Прощай, школа! Пока я укладываю вещи, двор сотрясается от звона колокольчика и ругательств папаши Ракалена. Прощайте!Я любила и теперь ещё люблю эти гулкие светлые коридоры, эту казарму, отделанную розовым кирпичом, этот неожиданно обрывающийся лесистый горизонт; я смаковала в глубине души отвращение к Мадемуазель, мне нравилась её малышка Эме, и Люс, которая так ничего никогда и не узнала.На мгновение я застываю на лестнице, схватившись рукой за прохладную стену.Рено внизу, у меня под ногами, продолжает (!) разговаривать с Пом:– Прощайте, Пом.– Прощайте, сударь.– Вы будете мне писать, Пом?– Я не знаю, как вас зовут.– Возражение неубедительное! Меня зовут «Муж Клодины». Вы хоть пожалеете обо мне?– Да, сударь.– Особенно из-за конфет?– О да, сударь.– Пом! Ваше неприличное простодушие воодушевляет. Поцелуйте меня!У меня за спиной раздаётся едва слышный шорох… Моя любимица Элен тут как тут. Я оборачиваюсь. До чего она хорошенькая: тёмные волосы, белая кожа… я ей улыбаюсь. Она хочет мне что-то сказать. Но я знаю: это слишком трудно; она молча смотрит на меня, её глаза искрятся. И вот, пока внизу покорная и невозмутимая Пом виснет на шее у Рено, я обхватываю одной рукой за плечи эту молчаливую девочку, пахнущую кедровым карандашом и веером сандалового дерева. Она трепещет, потом сдаётся, и, припав к её упругим губам, я прощаюсь со своим недавним прошлым…
Со своим недавним прошлым?.. Уж тут-то я не могу лгать… Элен, подбежавшая к окну, дрожащая, уже влюблённая, провожающая меня! Ты никогда не узнаешь того, что могло бы тебя удивить и опечалить: целуя тебя в жадные и неумелые губы, я видела в тебе лишь призрак Люс!
Прежде чем заговорить с Рено в увозящем нас поезде, я в последний раз смотрю, как башня, будто осевшая под надвигающейся на неё мохнатой тучей, исчезает за горбатым холмом. Почувствовав освобождение, словно простилась с живым существом, я возвращаюсь к своему дорогому, своему легкомысленному другу; он мною восхищается (дабы не потерять навык!), прижимает меня к себе и… я его останавливаю:– Скажите, Рено, приятно целоваться с этой Пом? Я строго смотрю ему прямо в глаза и никак не могу проникнуть в глубь его тёмно-синих зрачков.– «С этой Пом»? Дорогая! Неужели я достоин великой чести, живейшего удовольствия: ты ревнуешь?– Вы отлично знаете, что это никакая не честь: я не могу относиться к Пом как к достойной вас победе.– Деточка моя, любовь моя! Если бы ты сказала: «Не целуйся с Пом», мне бы даже не принадлежала теперь эта скромная заслуга: оставить у себя за спиной вздыхающую школьницу!
Да. Он сделает всё, что я захочу. Но он не ответил прямо на мой вопрос: «Приятно целоваться с этой Пом?» Он умудряется не принадлежать мне целиком, выскальзывает, окружает меня «уклончивыми» ласками.Он меня любит, что вне всяких сомнений, и это главное. К счастью, и я его люблю, это также верно. Но он похож на женщину даже больше, чем я! Мне кажется, я держу себя проще, я более резкая… мрачная… страстная…Я намеренно избегаю слова «искренняя». Я могла бы так сказать год с небольшим тому назад. В то время я была неспособна, стоя на верхней ступени лестницы, ведущей из дортуара, так скоро соблазниться и поцеловать эту девочку в губы, влажные и холодные, словно надтреснутый плод, отговорившись тем, что прощаюсь со своим школьным прошлым, со своим детством в форменном платьице… Тогда я бы ограничилась поцелуем парты, над которой Люс склоняла упрямую головку.Я чувствую, как за последние полтора года исподволь разлагаюсь, чем обязана моему Рено. Стоит ему соприкоснуться с чем-нибудь великим, и оно мельчает, а нечто, представляющееся смыслом всей жизни, сокращается на глазах; зато незначительные мелочи, в особенности пагубные, приобретают огромную важность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17