к примеру, обалденные йогурты по вполне обычным наглым ценам.
Здесь-то, около йогуртов, Рита и увидела Юльку, которая, задрав коротко стриженную голову, разглядывала молочное богатство.
«Маленькая собачонка до старости щенок», - отметила про себя Рита, зная, что они с Юлькой год в год ровесницы, то есть им обеим уже по тридцать два, а издали Юльке никак не больше четырнадцати: маленькая, худющая, модные джинсы на всех нужных женских местах болтаются. «Худоба - это красиво?» - в очередной раз засомневалась Рита. С ее сорок восьмым размером давно уже ничего невозможно было сделать. Сначала это была трагедия, потом - глухое отчаяние, после она смирилась. Но, увидев Юльку, очень обрадовалась своим крутым бедрам и возлюбила их, как родных.
– Юлия! - торжественно пропела она в ухо джинсовой малышке.
Та вздрогнула от неожиданности и повернулась к Рите. Ага, вот он, возраст, и вылез весь наружу! Мелкие морщинки вокруг глаз, уже заметные продольные на лбу…
– Ритка! - Юлька вся расцвела, обнажив в улыбке дырочку от недостающего зуба, ту дырочку, которую видно исключительно при очень большой радости. На Юльке модная джинсовая курточка - мечта поэта: вся в заклепках, застежках и «липучках», на руке - часы - самый писк - тяжелые, большие. Очков нет, а ведь уже в десятом совсем их не снимала, наверное, линзы надела.
– А ты - в порядке! - весело сказала Рита.
– Брось, Катаева, я ж в зеркало иногда смотрю. Вот ты у нас расцвела!
– Я уже сто лет не Катаева, а Гаврилова. А цвести в нашем возрасте - самое то.
– Кому то, а кому и не то… - Юля перестала улыбаться, и мордашка ее сделалась озабоченной. Опять проявились все морщинки.
– Эй, не хмурься, состаришься. Что не так? Ты уже не Лавочкина, что ли?
– Лавочкина я, Лавочкина, не нервничай, - досадливо замахала рукой Юля. - Лучше объясни, что ты тут делаешь?
– Оригинально! Йогурты вот покупаю. А ты?
– Я живу вон там, - Юлька махнула рукой куда-то вправо, - в соседнем доме. Разве ты…
– Нет-нет, я тут тетушку навещаю. Тетушка моя лыжи навострила, на чемоданах сидит. Вот я и провожаю ее уже месяца три.
– Пойдем ко мне! Кофе выпьем, поболтаем! - Юлька вдруг оживилась, глаза заблестели, щеки порозовели, она схватила Риту за руку и встряхивает, встряхивает…
– Ой, ненормальная, отцепись, руку оторвешь! Зайду, конечно, но не сегодня. Не могу я сегодня, мне еще к тетке, потом в нормальный советский магазин, и - домой, дитя ждет. У тебя есть дети?
– Есть. Дочь Ася. Шесть лет.
– Здорово. И у меня. Сын Ваня. Представляешь, шесть лет. Будет о чем поболтать! Я к тетке теперь в четверг приеду. Хочешь, я к ней специально пораньше, а потом к тебе зайду?
– Давай!
– Напиши где-нибудь телефон и адрес.
– Это правда? Ты точно зайдешь? Мне тебя ждать? - Юлька была так радостно взбудоражена, будто встретила самого родного человека, с которым была в долгой разлуке. Странная такая!
– Ты, Юлька какая-то… необычная. Сказала же - зайду. Телефон давай, Лавочкина! И отцепись же, наконец, от моего рукава!
Юлька бежала домой. Все ее нервочки подрагивали, а где-то в районе солнечного сплетения давило и щекотало. «Какая я дура! Чуть все не испортила! Эмоции все, эмоции…» У Юльки появилась цель, по крайней мере - до ближайшего четверга включительно: показать хотя бы этой Маргарите, в каком она полном порядке, как все у нее хорошо…
Первый год жизни с Ромой в доме ее мамы и Володи был, можно сказать, сказочный. Они погрузились друг в друга полностью, абсолютно, до последнего сосуда, до каждого нервного корешка. Они одновременно просыпались друг у друга в объятиях, они синхронно засыпали после любви, не отодвигая тело от тела ни на миллиметр. Ходили везде и всегда, взявшись за руки, в одно и то же время им хотелось есть. Словом, так не бывает!
– Так просто не бывает! - восклицала мама, глядя на них. - Это дар вам дан какой-то! Счастливые!
Дар… Счастливые… Юлька нервно ковыряла ключом в замочной скважине. Сейчас откроется дверь, и она тут же увидит себя в зеркале, висящем прямо напротив. Надо зажмуриться, не видеть, не смотреть. Какого черта именно здесь повесили это дрянное зеркало? Да-а, ведь это она сама так решила тогда, давно, когда они с Ромкой, мамой и Володей пришли смотреть однокомнатные кооперативные хоромы… «Представляешь, Ром, гости входят и тут же видят себя в зеркало, и свое «здравствуйте» тоже говорят как бы сами себе! Здорово?» Гости… Ха-ха…
По закону они могли купить и двухкомнатный кооператив, но у мамы с Володей денег на такую роскошь тогда не наскреблось. А Ромкина мать…
– Ты еще смеешь ко мне приходить с такими просьбами? - орала Вера Георгиевна на понуро сидевшего в кухне его бывшего дома Ромку. - Ты! За последние три месяца ты лишь раз забежал ко мне, чахлые мимозы принес к женскому дню! Сыночек, радость мамина! А теперь: денег ему давай, половину кооперативного взноса, видите ли!
– Да нет, не так! Я только спросил, - мямлил Роман, чувствуя, как опять начинали ныть все его сросшиеся косточки. Это у него на мать, на бабушку реакция такая… Как это тяжело, знает только Юленька.
– Он только спросил! Пусть мать твоей женушки продаст свои бриллианты. Небось не обеднеет! А я - вдова, с больной матерью на руках, помощи - ниоткуда, так я - деньги давай?
Из комнаты раздался жалобный бабушкин стон. Ромка в ужасе вздрогнул: этот стон он очень хорошо помнил и знал. Когда-то он ему верил…
– Ну и что, подумаешь, однокомнатная, - рассуждала Людмила Сергеевна, когда они вчетвером бродили по квартире. - Комната двадцать метров, кухня - десять, считай, еще одна комната. А когда ребенка родите, тут же встанете на очередь в кооперативе на расширение. И сразу на трехкомнатную. К тому времени разбогатеете. Да и мы поможем.
Через несколько лет, когда подошла их очередь на расширение (Аське был годик), и надо было платить деньги, у Ромки и Юли не было ничего… А Володя взбрыкнул:
– Я что-то не понял - вы, ребята, сами-то собираетесь хоть что-нибудь для себя сделать или нет? Нет, ну серьезно: время сейчас какое? Было бы желание заработать, а деньги сами прибегут. Детки, лет-то вам сколько?
– Вы правы, дядя Володя, вы абсолютно правы, - твердо ответил потемневший лицом Роман. - Мы пока ничего себе не заработали. Значит, подождем. Очередь никуда не уйдет.
– Но… - вскинулась было Людмила Сергеевна, глядя на печальную Юльку, но Володя ее остановил:
– Все нормально, Люся, спокойно. Детки начинают взрослеть. Очень полезный процесс. Действительно, подождут…
Очередь, естественно, ушла, и вообще все эти кооперативные правила отменились, а денег у них так и не появилось. Навеки, навсегда теперь у них эта однокомнатная пытка.
Но тогда… Рома и Юля бродили, взявшись за руки, по пустой квартире, обалдевшие, счастливые, влюбившиеся уже в каждую щелочку паркетной доски, в каждый цветочек на обоях, во все краны сразу и даже в белый унитаз. Ведь все это теперь было их домом. Их первым, лучшим в мире, домом.
Так и есть! Не удалось вовремя зажмуриться и вот опять смотришь на себя глаза в глаза, оторваться не можешь, все задаешь себе вопрос: ну что, убогая, где твоя жизнь? Куда что подевалось, и с чем осталась ты, «счастливая с даром» и лучшим в мире домом?
Они обихаживали его, как игрушку. В кухне переклеили обои, поменяли все дверные ручки на красивые, деревянные. Один Володин знакомый сделал на заказ: выстругал из красного дерева в форме голов разных зверей: льва, собаки, носорога… Счастье продолжалось.
Они вдруг полюбили заниматься любовью днем.
– Эй, делаем ночь? - вдруг лукаво прищуривался Ромка. И Юлька тут же бросалась закрывать плотные зеленые шторы - мамин подарок, потом быстро сбрасывала с себя халатик и кидалась, как дикая кошка, с криком «мяу!» на Ромку, который, в лучшем случае, успевал снять рубашку или майку, словом, то, что сверху. «Нижним» занималась уже Юлька… Ромка всегда был нежный и медлительный, Юлька - страстная и нетерпеливая. Странно, но, несмотря на некоторое несовпадение темпераментов, у них все получалось необыкновенно хорошо (нате вам, сексологи и сексопатологи с вашими дурацкими теориями!), причем где угодно: на кровати, на полу, в кресле - в зависимости от того, где настигала супруга Юля своим дикарским «мяу!».
Ромка поражался: от Юльки у него ничего не болело, даже то самое проклятое раздробленное ребро… Стоило его Маме слово сказать, стоило ему переступить порог родительского дома, как он начинал чувствовать, что разваливается на куски. А Юлька…
Прыгает на него, тискает, мнет, а ему - не больно, ему - полный кайф. Мистика какая-то!
– Если любовь это мистика, то - да, мой дурачок! - страстно шептала Юлька, покусывая мочку его уха, и он стонал от блаженства и счастья, и он уплывал куда-то в ночь, в звездную, горячую, зеленого цвета, цвета штор. А за ними, за шторами был солнечный день, время работы, деятельности, учебы, а не любви. Но им какое дело! Быть дню или ночи диктуют любовь и голые, тонкие Юлькины руки, запахивающие шторы, а потом ласкающие его, Ромки, тело, нежно теребящие его волосы; ее губы, скользящие от уха, вдоль шеи, легонько покусывающие его соски, И потом наступает момент, когда нет ни дня, ни ночи, ни земли, ни неба, ни его, ни ее. Есть только биение одного сердца, не двух, но бьется оно везде, в каждой точке их общего тела, оно бьется даже вокруг, и громче его звучит только стон наслаждения…
Юлька вошла в комнату. Зеленые шторы уже здорово потускнели и выцвели за столько лет. Давно надо бы сменить. Но не хватает духа: кажется, вот снимешь их, и все прошлое уйдет безвозвратно, станет только прошлым, без права существования хоть чего-то оттуда в настоящем. А ведь в глубине души Юлька иногда надеялась, что хоть что-нибудь вернется, хотя бы та страсть, которая настигала их посреди дня, бросала друг к другу… Юлька закрыла глаза - ее даже качнуло от воспоминаний. Неужели все это происходило с ней?
В восемьдесят пятом Ромка закончил свой ВТУЗ, самый престижный факультет, но все равно пошел трубить на ЗИЛ. Правда, трубил он в очень перспективной тогда лаборатории роботов и считался весьма многообещающим электронщиком.
Юлька закончила курсы машинописи и стала машинисткой-надомницей, чем вызывала огромную зависть своих знакомых девочек.
– Заработок тот же, что у других, а никуда ездить каждый божий день не надо, начальства под носом нет, «муж приходит, а ты - дома, - вздыхали они. - И на фига, действительно, нужны все эти институты?
Юльку просто распирало от счастья и гордости за прекрасно устроенную и продуманную жизнь.
– Женщина должна сидеть дома, - ораторствовала она. - Ее предназначение - очаг, дети. Я планирую свой день, как считаю нужным, не подчиняюсь расписаниям, часам пик. Я имею возможность следить за собой, делаю зарядку. Мой Ромка доволен ужасно!
Знакомые девочки печально кивали головами. Такой вариант жизни был мечтой, наверное, очень многих советских женщин, но именно этот вариант всегда был какой-то то ли недоступный, то ли запретный, то ли так казалось. Ведь вот взяла эта кроха Юля и построила в отдельной квартире рай для советской женщины и для мужчины тоже! А они-то, дурочки, как проклятые, каждое утро, рано-рано на службу во все эти КБ, НИИ и прочие гнусные конторы. У них - дипломы, да, ну и что? Те, кто замужем, уже в двадцать три - двадцать четыре года изведали все прелести тяжеленных сумок, переполненного транспорта и ощущения конченности жизни. Кто не замужем - не знает, куда себя деть после бездарного восьмичасового рабочего дня. А вот Юлька… Не зря страдали ребята, жизнь их вознаградила. И Юлька - настоящий мудрец, хоть и с троечным аттестатом. Она по жизни мудрец. Дальше всех глядела.
Так все и думали, а Юлька гордилась. Ромка был вполне доволен жизнью, по десяточке в квартал ему прибавляли зарплату, «а в остальном, прекрасная маркиза», ничего не менялось. Рождались дети, родили и Лавочкины Аську. И опять все шло согласно заданному кем-то ритму. По крайней мере, так казалось…
Но, наверное, планеты завершили какой-то круг, начинался новый цикл жизни. Он начинался незаметно. Новый день подкрался тихо, на мягких лапах…
Все изменилось. Жизнь встала на ребро. Все вещи и явления поменяли знак - плюс на минус и наоборот. И в образовавшемся хаосе некто предложил каждому вновь найти себя и свое место. Все - заново, все - опять. И справиться с такой задачкой удалось не всем.
Хотя кто-то именно теперь нашел себя и влез на жизненную горку. Обозрев оттуда окрестности, он сказал: «Жизнь теперь у моих ног. И это правильно!»
Алена Старцева была из тех, кто обозревал жизнь с горки. Туда они взобрались очень постепенно с мужем Сашей Рамазановым. За него Алена вышла назло Ромке, Юльке, всему миру, вышла очень быстро, почти сразу после школы. Сашка не особенно кобенился - казалось, после Юлькиного абсолютного «ухода» в Романа, ему было просто все равно. А потом оказалось, что они нашли друг друга. Оба - сильные, деловые, с той самой коммерческой жилкой, крепкой хваткой. В восемьдесят пятом они с готовностью подхватили «кооперативное» знамя и двинулись впереди колонны к победе индивидуального и кооперативного труда: создали швейно-торговое предприятие «Алиал» (Алена и Александр). Потом им врезали, как следует, согласно новым постановлениям, они утерли разбитые носы и без рефлексии ушли в подполье. Ну, а потом…
Потом была чехарда, скачки, мордобои, унижения, риск и все такое прочее. Факт тот, что ныне она - генеральный директор торгово-посреднической фирмы «Ирис», где ее супруг - бессменный президент. И не будет Алена вспоминать некоторые гнусности и грязности, к примеру, как она получала последнюю нужную подпись на разрешение их деятельности в этом вонючем департаменте, получала ее у жирного, потного дядьки… Получила, конечно. Но и он, что хотел, получил. Сашке это знать необязательно, пусть так и думает, что тех «лимонов» вполне хватило. Ха-ха!
И вот она, Алена Старцева, в своем собственном красном «опеле» красиво едет по Ленинскому проспекту («сменят когда-нибудь это название, черт возьми? Прямо жутко ехать по чему-то «ленинскому»!), а рядом с ней сидит Максим, Юлькин брат. И везет она его в гости к его замечательной сестре-курице, о которой вспоминать жалко и противно. Вот ведь убогое существо! Сама свою жизнь закопала в стиральную машину-холодильник-пылесос и из Ромки (сердце Алены сжалось) сделала приставку-пристройку к быту, к семье.
– Что вы в ней находили тогда, дурачье? - допытывалась Алена у мужа абсолютно без всякой ревности, из чистого любопытства. Какая могла быть ревность? Они с Сашкой - идеальная пара, скрепленная общими интересами, общим капиталом (и неплохим), а также классным, здоровым сексом.
Сашка в ответ пожимает плечами:
– Романтизм, наверное, какой-то. Такая она была маленькая, воздушная, влюбленная…
– Теперь-то не жалеешь, что все вышло, как вышло?
Сашка дугой выгнул свои соболиные брови:
– Жалеть? - он привлек ее к себе. - Ты моя Елена Прекрасная, моя девочка, мой пупс… - и он начинал целовать ее, как всегда, жадно и умело, она отвечала ему тем же. Ревность? Ха! Жалость одна к этой маленькой чурке с глазами линзовыми. Но вот Ромка…
Алена гнала от себя мысли, как бы сложилось у них с Ромкой, если бы сложилось. Но они упорно приходили, мухи назойливые: вполне возможно, что ей всю жизнь пришлось бы тащить на своем горбу не очень-то энергичного Ромку. Ведь он - совсем не такой, как ее авантюрист Сашка, который однажды, чтобы получить доступ в некое учреждение, с такой наглостью выдал себя за младшего брата мэра Москвы, что никто и не усомнился! А потом еще умудрился избежать неприятностей, ловко сунув кому надо сколько надо.
Нет, Ромка - не та птичка. Рома - птичка-невеличка. Хотя, кто знает, если б за него в свое время взялась она, Алена, может, и расшевелила бы мальчика. Но за Ромку взялась Юля-курица. И как взялась! Стал наш Рома невеличкой-петухом, да еще таким, который не дерется. Вот и сидит в своем чудом сохранившемся СП на триста пятьдесят тысяч в месяц. Его курица не изволит работать, и господин Лавочкин на эти грошики содержит семейство. Еще иногда и маме отстегивает на вечно больную и вечно живую бабушку.
Алена даже поежилась. У них с Сашкой детей нет, родители - в порядке (все себя нашли в коммерции), а доход раз в пятьдесят превышает так называемый доход семейства Лавочкиных. Правда, большую часть они стараются в дело вкладывать… Но все равно - несравнимые цифры, несравнимые уровни жизни. Как «эти» еще не сдохли элементарно с голоду - загадка. Вот у них с Сашкой… В квартире евроремонт сделали, по две тачки на брата уже сменили, за границу - как на дачу, хоть каждый месяц могут мотаться. И не дикари какие-нибудь: на Лайзе Минелли были, на Джексоне были… И на этой… как ее… а, Монсеррат Кабалье - тоже. И сидели всегда в пределах первых десяти рядов.
А что видят эти Лавочкины? Ну да, видак, благодаря дяде Володечке, у них есть (вот, кстати, мужик - у них с ним общие торговые дела - молодчина, тоже не растерялся в этой жизни, дело свое имеет, жену престарелую, как куколку, содержит, сын Максимка - как принц упакованный и с самым модным распоследнего разлива плейером.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Вам и не снилось… пятнадцать лет спустя'
1 2 3
Здесь-то, около йогуртов, Рита и увидела Юльку, которая, задрав коротко стриженную голову, разглядывала молочное богатство.
«Маленькая собачонка до старости щенок», - отметила про себя Рита, зная, что они с Юлькой год в год ровесницы, то есть им обеим уже по тридцать два, а издали Юльке никак не больше четырнадцати: маленькая, худющая, модные джинсы на всех нужных женских местах болтаются. «Худоба - это красиво?» - в очередной раз засомневалась Рита. С ее сорок восьмым размером давно уже ничего невозможно было сделать. Сначала это была трагедия, потом - глухое отчаяние, после она смирилась. Но, увидев Юльку, очень обрадовалась своим крутым бедрам и возлюбила их, как родных.
– Юлия! - торжественно пропела она в ухо джинсовой малышке.
Та вздрогнула от неожиданности и повернулась к Рите. Ага, вот он, возраст, и вылез весь наружу! Мелкие морщинки вокруг глаз, уже заметные продольные на лбу…
– Ритка! - Юлька вся расцвела, обнажив в улыбке дырочку от недостающего зуба, ту дырочку, которую видно исключительно при очень большой радости. На Юльке модная джинсовая курточка - мечта поэта: вся в заклепках, застежках и «липучках», на руке - часы - самый писк - тяжелые, большие. Очков нет, а ведь уже в десятом совсем их не снимала, наверное, линзы надела.
– А ты - в порядке! - весело сказала Рита.
– Брось, Катаева, я ж в зеркало иногда смотрю. Вот ты у нас расцвела!
– Я уже сто лет не Катаева, а Гаврилова. А цвести в нашем возрасте - самое то.
– Кому то, а кому и не то… - Юля перестала улыбаться, и мордашка ее сделалась озабоченной. Опять проявились все морщинки.
– Эй, не хмурься, состаришься. Что не так? Ты уже не Лавочкина, что ли?
– Лавочкина я, Лавочкина, не нервничай, - досадливо замахала рукой Юля. - Лучше объясни, что ты тут делаешь?
– Оригинально! Йогурты вот покупаю. А ты?
– Я живу вон там, - Юлька махнула рукой куда-то вправо, - в соседнем доме. Разве ты…
– Нет-нет, я тут тетушку навещаю. Тетушка моя лыжи навострила, на чемоданах сидит. Вот я и провожаю ее уже месяца три.
– Пойдем ко мне! Кофе выпьем, поболтаем! - Юлька вдруг оживилась, глаза заблестели, щеки порозовели, она схватила Риту за руку и встряхивает, встряхивает…
– Ой, ненормальная, отцепись, руку оторвешь! Зайду, конечно, но не сегодня. Не могу я сегодня, мне еще к тетке, потом в нормальный советский магазин, и - домой, дитя ждет. У тебя есть дети?
– Есть. Дочь Ася. Шесть лет.
– Здорово. И у меня. Сын Ваня. Представляешь, шесть лет. Будет о чем поболтать! Я к тетке теперь в четверг приеду. Хочешь, я к ней специально пораньше, а потом к тебе зайду?
– Давай!
– Напиши где-нибудь телефон и адрес.
– Это правда? Ты точно зайдешь? Мне тебя ждать? - Юлька была так радостно взбудоражена, будто встретила самого родного человека, с которым была в долгой разлуке. Странная такая!
– Ты, Юлька какая-то… необычная. Сказала же - зайду. Телефон давай, Лавочкина! И отцепись же, наконец, от моего рукава!
Юлька бежала домой. Все ее нервочки подрагивали, а где-то в районе солнечного сплетения давило и щекотало. «Какая я дура! Чуть все не испортила! Эмоции все, эмоции…» У Юльки появилась цель, по крайней мере - до ближайшего четверга включительно: показать хотя бы этой Маргарите, в каком она полном порядке, как все у нее хорошо…
Первый год жизни с Ромой в доме ее мамы и Володи был, можно сказать, сказочный. Они погрузились друг в друга полностью, абсолютно, до последнего сосуда, до каждого нервного корешка. Они одновременно просыпались друг у друга в объятиях, они синхронно засыпали после любви, не отодвигая тело от тела ни на миллиметр. Ходили везде и всегда, взявшись за руки, в одно и то же время им хотелось есть. Словом, так не бывает!
– Так просто не бывает! - восклицала мама, глядя на них. - Это дар вам дан какой-то! Счастливые!
Дар… Счастливые… Юлька нервно ковыряла ключом в замочной скважине. Сейчас откроется дверь, и она тут же увидит себя в зеркале, висящем прямо напротив. Надо зажмуриться, не видеть, не смотреть. Какого черта именно здесь повесили это дрянное зеркало? Да-а, ведь это она сама так решила тогда, давно, когда они с Ромкой, мамой и Володей пришли смотреть однокомнатные кооперативные хоромы… «Представляешь, Ром, гости входят и тут же видят себя в зеркало, и свое «здравствуйте» тоже говорят как бы сами себе! Здорово?» Гости… Ха-ха…
По закону они могли купить и двухкомнатный кооператив, но у мамы с Володей денег на такую роскошь тогда не наскреблось. А Ромкина мать…
– Ты еще смеешь ко мне приходить с такими просьбами? - орала Вера Георгиевна на понуро сидевшего в кухне его бывшего дома Ромку. - Ты! За последние три месяца ты лишь раз забежал ко мне, чахлые мимозы принес к женскому дню! Сыночек, радость мамина! А теперь: денег ему давай, половину кооперативного взноса, видите ли!
– Да нет, не так! Я только спросил, - мямлил Роман, чувствуя, как опять начинали ныть все его сросшиеся косточки. Это у него на мать, на бабушку реакция такая… Как это тяжело, знает только Юленька.
– Он только спросил! Пусть мать твоей женушки продаст свои бриллианты. Небось не обеднеет! А я - вдова, с больной матерью на руках, помощи - ниоткуда, так я - деньги давай?
Из комнаты раздался жалобный бабушкин стон. Ромка в ужасе вздрогнул: этот стон он очень хорошо помнил и знал. Когда-то он ему верил…
– Ну и что, подумаешь, однокомнатная, - рассуждала Людмила Сергеевна, когда они вчетвером бродили по квартире. - Комната двадцать метров, кухня - десять, считай, еще одна комната. А когда ребенка родите, тут же встанете на очередь в кооперативе на расширение. И сразу на трехкомнатную. К тому времени разбогатеете. Да и мы поможем.
Через несколько лет, когда подошла их очередь на расширение (Аське был годик), и надо было платить деньги, у Ромки и Юли не было ничего… А Володя взбрыкнул:
– Я что-то не понял - вы, ребята, сами-то собираетесь хоть что-нибудь для себя сделать или нет? Нет, ну серьезно: время сейчас какое? Было бы желание заработать, а деньги сами прибегут. Детки, лет-то вам сколько?
– Вы правы, дядя Володя, вы абсолютно правы, - твердо ответил потемневший лицом Роман. - Мы пока ничего себе не заработали. Значит, подождем. Очередь никуда не уйдет.
– Но… - вскинулась было Людмила Сергеевна, глядя на печальную Юльку, но Володя ее остановил:
– Все нормально, Люся, спокойно. Детки начинают взрослеть. Очень полезный процесс. Действительно, подождут…
Очередь, естественно, ушла, и вообще все эти кооперативные правила отменились, а денег у них так и не появилось. Навеки, навсегда теперь у них эта однокомнатная пытка.
Но тогда… Рома и Юля бродили, взявшись за руки, по пустой квартире, обалдевшие, счастливые, влюбившиеся уже в каждую щелочку паркетной доски, в каждый цветочек на обоях, во все краны сразу и даже в белый унитаз. Ведь все это теперь было их домом. Их первым, лучшим в мире, домом.
Так и есть! Не удалось вовремя зажмуриться и вот опять смотришь на себя глаза в глаза, оторваться не можешь, все задаешь себе вопрос: ну что, убогая, где твоя жизнь? Куда что подевалось, и с чем осталась ты, «счастливая с даром» и лучшим в мире домом?
Они обихаживали его, как игрушку. В кухне переклеили обои, поменяли все дверные ручки на красивые, деревянные. Один Володин знакомый сделал на заказ: выстругал из красного дерева в форме голов разных зверей: льва, собаки, носорога… Счастье продолжалось.
Они вдруг полюбили заниматься любовью днем.
– Эй, делаем ночь? - вдруг лукаво прищуривался Ромка. И Юлька тут же бросалась закрывать плотные зеленые шторы - мамин подарок, потом быстро сбрасывала с себя халатик и кидалась, как дикая кошка, с криком «мяу!» на Ромку, который, в лучшем случае, успевал снять рубашку или майку, словом, то, что сверху. «Нижним» занималась уже Юлька… Ромка всегда был нежный и медлительный, Юлька - страстная и нетерпеливая. Странно, но, несмотря на некоторое несовпадение темпераментов, у них все получалось необыкновенно хорошо (нате вам, сексологи и сексопатологи с вашими дурацкими теориями!), причем где угодно: на кровати, на полу, в кресле - в зависимости от того, где настигала супруга Юля своим дикарским «мяу!».
Ромка поражался: от Юльки у него ничего не болело, даже то самое проклятое раздробленное ребро… Стоило его Маме слово сказать, стоило ему переступить порог родительского дома, как он начинал чувствовать, что разваливается на куски. А Юлька…
Прыгает на него, тискает, мнет, а ему - не больно, ему - полный кайф. Мистика какая-то!
– Если любовь это мистика, то - да, мой дурачок! - страстно шептала Юлька, покусывая мочку его уха, и он стонал от блаженства и счастья, и он уплывал куда-то в ночь, в звездную, горячую, зеленого цвета, цвета штор. А за ними, за шторами был солнечный день, время работы, деятельности, учебы, а не любви. Но им какое дело! Быть дню или ночи диктуют любовь и голые, тонкие Юлькины руки, запахивающие шторы, а потом ласкающие его, Ромки, тело, нежно теребящие его волосы; ее губы, скользящие от уха, вдоль шеи, легонько покусывающие его соски, И потом наступает момент, когда нет ни дня, ни ночи, ни земли, ни неба, ни его, ни ее. Есть только биение одного сердца, не двух, но бьется оно везде, в каждой точке их общего тела, оно бьется даже вокруг, и громче его звучит только стон наслаждения…
Юлька вошла в комнату. Зеленые шторы уже здорово потускнели и выцвели за столько лет. Давно надо бы сменить. Но не хватает духа: кажется, вот снимешь их, и все прошлое уйдет безвозвратно, станет только прошлым, без права существования хоть чего-то оттуда в настоящем. А ведь в глубине души Юлька иногда надеялась, что хоть что-нибудь вернется, хотя бы та страсть, которая настигала их посреди дня, бросала друг к другу… Юлька закрыла глаза - ее даже качнуло от воспоминаний. Неужели все это происходило с ней?
В восемьдесят пятом Ромка закончил свой ВТУЗ, самый престижный факультет, но все равно пошел трубить на ЗИЛ. Правда, трубил он в очень перспективной тогда лаборатории роботов и считался весьма многообещающим электронщиком.
Юлька закончила курсы машинописи и стала машинисткой-надомницей, чем вызывала огромную зависть своих знакомых девочек.
– Заработок тот же, что у других, а никуда ездить каждый божий день не надо, начальства под носом нет, «муж приходит, а ты - дома, - вздыхали они. - И на фига, действительно, нужны все эти институты?
Юльку просто распирало от счастья и гордости за прекрасно устроенную и продуманную жизнь.
– Женщина должна сидеть дома, - ораторствовала она. - Ее предназначение - очаг, дети. Я планирую свой день, как считаю нужным, не подчиняюсь расписаниям, часам пик. Я имею возможность следить за собой, делаю зарядку. Мой Ромка доволен ужасно!
Знакомые девочки печально кивали головами. Такой вариант жизни был мечтой, наверное, очень многих советских женщин, но именно этот вариант всегда был какой-то то ли недоступный, то ли запретный, то ли так казалось. Ведь вот взяла эта кроха Юля и построила в отдельной квартире рай для советской женщины и для мужчины тоже! А они-то, дурочки, как проклятые, каждое утро, рано-рано на службу во все эти КБ, НИИ и прочие гнусные конторы. У них - дипломы, да, ну и что? Те, кто замужем, уже в двадцать три - двадцать четыре года изведали все прелести тяжеленных сумок, переполненного транспорта и ощущения конченности жизни. Кто не замужем - не знает, куда себя деть после бездарного восьмичасового рабочего дня. А вот Юлька… Не зря страдали ребята, жизнь их вознаградила. И Юлька - настоящий мудрец, хоть и с троечным аттестатом. Она по жизни мудрец. Дальше всех глядела.
Так все и думали, а Юлька гордилась. Ромка был вполне доволен жизнью, по десяточке в квартал ему прибавляли зарплату, «а в остальном, прекрасная маркиза», ничего не менялось. Рождались дети, родили и Лавочкины Аську. И опять все шло согласно заданному кем-то ритму. По крайней мере, так казалось…
Но, наверное, планеты завершили какой-то круг, начинался новый цикл жизни. Он начинался незаметно. Новый день подкрался тихо, на мягких лапах…
Все изменилось. Жизнь встала на ребро. Все вещи и явления поменяли знак - плюс на минус и наоборот. И в образовавшемся хаосе некто предложил каждому вновь найти себя и свое место. Все - заново, все - опять. И справиться с такой задачкой удалось не всем.
Хотя кто-то именно теперь нашел себя и влез на жизненную горку. Обозрев оттуда окрестности, он сказал: «Жизнь теперь у моих ног. И это правильно!»
Алена Старцева была из тех, кто обозревал жизнь с горки. Туда они взобрались очень постепенно с мужем Сашей Рамазановым. За него Алена вышла назло Ромке, Юльке, всему миру, вышла очень быстро, почти сразу после школы. Сашка не особенно кобенился - казалось, после Юлькиного абсолютного «ухода» в Романа, ему было просто все равно. А потом оказалось, что они нашли друг друга. Оба - сильные, деловые, с той самой коммерческой жилкой, крепкой хваткой. В восемьдесят пятом они с готовностью подхватили «кооперативное» знамя и двинулись впереди колонны к победе индивидуального и кооперативного труда: создали швейно-торговое предприятие «Алиал» (Алена и Александр). Потом им врезали, как следует, согласно новым постановлениям, они утерли разбитые носы и без рефлексии ушли в подполье. Ну, а потом…
Потом была чехарда, скачки, мордобои, унижения, риск и все такое прочее. Факт тот, что ныне она - генеральный директор торгово-посреднической фирмы «Ирис», где ее супруг - бессменный президент. И не будет Алена вспоминать некоторые гнусности и грязности, к примеру, как она получала последнюю нужную подпись на разрешение их деятельности в этом вонючем департаменте, получала ее у жирного, потного дядьки… Получила, конечно. Но и он, что хотел, получил. Сашке это знать необязательно, пусть так и думает, что тех «лимонов» вполне хватило. Ха-ха!
И вот она, Алена Старцева, в своем собственном красном «опеле» красиво едет по Ленинскому проспекту («сменят когда-нибудь это название, черт возьми? Прямо жутко ехать по чему-то «ленинскому»!), а рядом с ней сидит Максим, Юлькин брат. И везет она его в гости к его замечательной сестре-курице, о которой вспоминать жалко и противно. Вот ведь убогое существо! Сама свою жизнь закопала в стиральную машину-холодильник-пылесос и из Ромки (сердце Алены сжалось) сделала приставку-пристройку к быту, к семье.
– Что вы в ней находили тогда, дурачье? - допытывалась Алена у мужа абсолютно без всякой ревности, из чистого любопытства. Какая могла быть ревность? Они с Сашкой - идеальная пара, скрепленная общими интересами, общим капиталом (и неплохим), а также классным, здоровым сексом.
Сашка в ответ пожимает плечами:
– Романтизм, наверное, какой-то. Такая она была маленькая, воздушная, влюбленная…
– Теперь-то не жалеешь, что все вышло, как вышло?
Сашка дугой выгнул свои соболиные брови:
– Жалеть? - он привлек ее к себе. - Ты моя Елена Прекрасная, моя девочка, мой пупс… - и он начинал целовать ее, как всегда, жадно и умело, она отвечала ему тем же. Ревность? Ха! Жалость одна к этой маленькой чурке с глазами линзовыми. Но вот Ромка…
Алена гнала от себя мысли, как бы сложилось у них с Ромкой, если бы сложилось. Но они упорно приходили, мухи назойливые: вполне возможно, что ей всю жизнь пришлось бы тащить на своем горбу не очень-то энергичного Ромку. Ведь он - совсем не такой, как ее авантюрист Сашка, который однажды, чтобы получить доступ в некое учреждение, с такой наглостью выдал себя за младшего брата мэра Москвы, что никто и не усомнился! А потом еще умудрился избежать неприятностей, ловко сунув кому надо сколько надо.
Нет, Ромка - не та птичка. Рома - птичка-невеличка. Хотя, кто знает, если б за него в свое время взялась она, Алена, может, и расшевелила бы мальчика. Но за Ромку взялась Юля-курица. И как взялась! Стал наш Рома невеличкой-петухом, да еще таким, который не дерется. Вот и сидит в своем чудом сохранившемся СП на триста пятьдесят тысяч в месяц. Его курица не изволит работать, и господин Лавочкин на эти грошики содержит семейство. Еще иногда и маме отстегивает на вечно больную и вечно живую бабушку.
Алена даже поежилась. У них с Сашкой детей нет, родители - в порядке (все себя нашли в коммерции), а доход раз в пятьдесят превышает так называемый доход семейства Лавочкиных. Правда, большую часть они стараются в дело вкладывать… Но все равно - несравнимые цифры, несравнимые уровни жизни. Как «эти» еще не сдохли элементарно с голоду - загадка. Вот у них с Сашкой… В квартире евроремонт сделали, по две тачки на брата уже сменили, за границу - как на дачу, хоть каждый месяц могут мотаться. И не дикари какие-нибудь: на Лайзе Минелли были, на Джексоне были… И на этой… как ее… а, Монсеррат Кабалье - тоже. И сидели всегда в пределах первых десяти рядов.
А что видят эти Лавочкины? Ну да, видак, благодаря дяде Володечке, у них есть (вот, кстати, мужик - у них с ним общие торговые дела - молодчина, тоже не растерялся в этой жизни, дело свое имеет, жену престарелую, как куколку, содержит, сын Максимка - как принц упакованный и с самым модным распоследнего разлива плейером.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Вам и не снилось… пятнадцать лет спустя'
1 2 3