Меморандум от 1938 года.
Хартенштейну явно расхотелось пить и есть, несмотря на то что перед ним уже стояла алюминиевая миска с аппетитным гуляшом по-венгерски и к ней стакан чистейшего, как родниковая вода, неразбавленного спирта. Он бредил наяву. Какой зооотдел, какая история, при чем здесь вообще «Аненэрбе»? Это же научное общество по расовым вопросам, правда, в прямом ведении рейхсфюрера Гиммлера, но концы с концами все равно не сходились.
– Не расстраивайтесь, есть еще Ени. Почетный бригадефюрер Рейнеке, старый пень, – последние слова Вилли произнес тихо и с насмешкой. – Можете представиться ему, если хотите. Он вроде как научный руководитель. Только наш старина Ени болен, схватил катар легочных путей, теперь лежит бревном и пьет микстуру. Ему седьмой десяток стукнет в нынешний Сочельник. Вообще-то он мой шеф, притом гениальный строительный инженер, хотя во многом – зануда и конформист. Так что мы и до сих пор с ним ругаемся понемногу. А раньше, бывало, битвы Тевтонского ордена за Литву устраивали между собой.
Тут интересную беседу пришлось прервать, потому что люди, тоже сидевшие за общим с ними длинным столом, жаждали и своей доли внимания. Он узнал расположившегося неподалеку вечно сонного радиста Бруно, тот и сейчас дремал над своей тарелкой, еще капитану представились человек десять из персонала базы. Хартенштейн, как это свойственно моряку, запомнил особенно двух – миленькую девушку Гуди, повара станции, судя по гуляшу, весьма неплохого, и Шарлоту Эйгрубер, блондинку среднего возраста с внушительным бюстом, оказавшуюся военным врачом и унтершарфюрером СС.
К Хартенштейну немедленно пристали с расспросами: «Что делается на Восточном фронте? Правда ли, дивизии вермахта уже на Волге? Сколько единиц вражеских судов потопил сам капитан? Действительно ли гросс-адмирал Редер поссорился с его шефом Карлом Деницем?» На базе связь имелась только местного значения, очень маломощный передатчик. Вступать в контакты на дальних расстояниях было запрещено. Единственно, удавалось подслушивать изредка сообщения, перехваченные из Мельбурна и еще реже – Кейптауна, иногда и с других радиостанций, но с большими помехами. На базе ощущался явный информационный голод.
Хартенштейн рассказывал и вспоминал в подробностях, что мог. И эпопею с «Лаконией», и свои операции в северных морях, и даже как однажды крепко запил на базе в Лориане, угодил на гауптвахту, едва не был разжалован, лично папа Дениц обозвал его головорезом, но после был помилован и вот послан в секретный поход.
Здесь повествование его внезапно прервалось, к столу подошел еще один человек, только что с улицы, или со двора, или оттуда, что на базе подразумевалось под этими понятиями. От вновь прибывшего тянуло холодом, принесенным снаружи. Высокий блондин, несколько костлявый, с вытянутым, породистым лицом, очень тонким, но и приятным. Ему улыбались и приветливо предлагали садиться, кто-то даже потеснился, освобождая место поближе к Хартенштейну. Словно явился всеобщий любимец и душа компании, а может, так оно и было на самом деле. Парень, еще совсем молодой, тоже в ответ улыбался до ушей, несколько застенчиво отводил глаза, хотя на предложенное место все же сел.
– Знакомьтесь, капитан. Это – наш Волк, – представил молодого блондина Ганс Тенсфельд, старший механик базы, и вдруг ухмыльнулся неприятно и нехорошо.
Хартештейн сразу понял, то ли по интонации, то ли по общей атмосфере, внезапно возникшей за столом, что Волк – никакая не фамилия и тем более не имя, а прозвище, видно, на базе это было принято. Ведь недаром он сам слышал, как посредника Марвитца называли Медведем. Но Вернер Хартенштейн был еще и командир военной подводной лодки, а значит, имел неординарную способность подмечать вроде бы малозначащие мелочи. Вот и сейчас от него не ускользнуло, как хорошенькая Гуди, ставя перед Волком его порцию, заученным и слегка испуганным жестом схватилась за серебряный медальон, висевший у нее на груди. А врач Эйгрубер укоризненно покачала головой, мол, как не стыдно.
Хартенштейн засмотрелся на медальон, пытаясь разгадать его значение. Но без успеха. Это определенно была вырезанная из металла буква, и не буква даже, а кажется, руна. В СС полагалось знать такие вещи, но спрашивать у Шарлоты было неудобно. Хотя надо же! И у врача Эйгрубер, и у Тенсфельда, и у дремлющего Бруно, и у всех вообще, за исключением самого Волка, имелся такой же точно знак. Однако он не висел медальоном, но в виде значка был приколот у кого к куртке, а у кого прямо на толстой вязки свитер. Значок напоминал готическое «Z», только перевернутое по горизонтали и в центре перечеркнутое вертикальной короткой полосой. Впрочем, Хартенштейн не слишком удивился: почитай, каждое, пусть и самое маловажное подразделение теперь претендует на собственное отличие. Вот и его лодка имеет свой личный герб, сделанный по средневековому образцу. Придавать таким вещам излишнее значение и вправду глупо, правильно Гуди поставили на место. Все же он отважился спросить, в чем дело. И едва открыл рот, как в столовую, даже не сняв меховой, подернутой инеем куртки, ввалился Марвитц, испуская от себя и вокруг клубы морозного пара.
– Собирайтесь, капитан, нам пора, – громким, ревущим голосом приказал он несколько фамильярно и без должного уважения.
Хартенштейн заспорил было – каким бы влиянием ни пользовался здесь Марвитц, а он тоже не последняя шишка. Однако Медведь столь дружелюбно, хоть и крепко, хлопнул его по спине, будто родного, пускай и непослушного ребенка, что Хартенштейну сделалось не до обид. Невоспитанный грубиян, зато рубаха-парень, подумал он о Марвитце и принял решение не спорить, но следовать за ним. Ведь не впустую, а по делу его спешно вызывают из-за стола.
Но Марвитц привел его сначала в складской ангар, где выдал меховые сапоги, подобные тем, какие Хартенштейн видел на севере у пленных советских летчиков, и еще настоящую короткую по колено шубу тоже из жесткого коричневого меха.
– Теперь будет в самый раз, – удовлетворенно оглядел его Медведь-Марвитц и опять хлопнул тяжелой дланью по спине.
«Еще раз стукнет, отвечу в глаз!» – подумал про себя Вернер, впрочем, без злобы, а так, чтобы знал наших. Все же волки папы Деница не дадут себя в обиду простому сельскому увальню.
После они отправились в небольшую пристройку, где стояли рядком давешние сани, а их уже и ждали. Невысокого роста человек, даже человечек. В таких же точно шубе и сапогах, в меховой шапке с опущенными ушами. Очень неприятное, даже страшноватое лицо, не в смысле уродливое, а непроницаемое и зловеще наблюдающее, особенно зеркальные, сверлящие черные глаза, будто украдкой высматривающие из-под мехового козырька. Хартенштейну уже приходилось встречать именно такой взгляд, и надо ли объяснять, у представителей какой организации. Но его-то на испуг не возьмешь, подумаешь, СС!
– Гауптштурмфюрер Лео Ховен, – представился обладатель страшных глаз. Не отдал честь, не протянул руки, даже не вскинулся в традиционном приветствии. Так что и «Хайль!» осталось за бортом.
– Капитан третьего ранга Хартенштейн, – неохотно отозвался Вернер.
– Вы, капитан, прибыли в мое распоряжение согласно приказу, – так, словно сообщал никому неинтересную и банальную истину, просветил его гауптштурмфюрер. И речь его звучала, как холодный, со льдинками, посвист арктического ветра, будто указывала – где ты, капитан, а где я, гауптштурмфюрер СС Лео Ховен.
– Согласно какому приказу? Я лично никакого приказа ни от кого не получал! – взбрыкнул Хартенштейн, желая поставить наглого эсэсовского выскочку на место.
– Получал я. Сами вы и передали в ящиках с документацией, адресованной лично на мое имя. Это так. Если хотите ознакомиться в письменном виде, после я удовлетворю ваше законное желание. А сейчас у нас другие дела, – отчеканил Ховен без малейшего намека на неудовольствие.
«Стальное чучело», – подумал про себя Хартенштейн, но и невольно зауважал надуто-высокомерного гауптштурмфюрера. Самого Вернера редко кому удавалось осадить, даже и папа Дениц не каждый раз достигал в этом успеха. Но вот у Ховена получилось, и капитану ничего не оставалось, пусть ворча и плюясь в душе, как уступить и подчиниться.
Они кое-как разместились в мотосанях, один Марвитц занял больше половины места. Зато щуплый гауптштурмфюрер честно примостился в скромном уголке. Так что получилось по справедливости.
Вернер думал, сейчас они двинутся в направлении его лодки, возможно, Ховен желает сообщить экипажу приказ и определить будущие задачи, однако сани свернули совсем в другую сторону. Ехали теперь совсем недолго. Вдоль пути тоже стояли высокие тонкие вехи, по обеим сторонам отмечавшие дорогу через каждые пятьдесят шагов, флажки на них были уже не красные, а черные с желтой полосой. И дорога оказалась вовсе не простым накатанным снежным настом, а военной колеей, очень широкой, так что сани неслись посреди глубоких параллельных ледяных выбоин, с легкостью умещаясь между ними. «Здесь, кажется, имеется и танк», – припомнил Хартенштейн рассказ своего добровольного экскурсовода, и наличие гусеничной колеи сразу сделалось понятным. Дальнейшие выводы осмыслить он не успел, сани внезапно выскочили на открывшийся за пригорком берег. Точнее, в узкую, словно прорезанную среди льдов, безветренную бухту, впрочем, весьма удобную для стоянки, отметил он наметанным глазом. На изломе берега, который чуть ли не острым углом сходился в одну точку, стоял такой же хозяйственный ангар, как и на самой базе, разве более скромный размером. К этому сооружению, запертому на тяжелый замок с деревянным засовом, и подлетели сани.
– Вам придется немного обождать, капитан, – кратко сообщил ему гауптштурмфюрер и полез из саней прочь. За ним следом вывалился всем гигантским телом Марвитц.
Вернер остался сидеть, только нарочно вызывающе посмотрел в зазеркальные глаза своего нового начальства, так некстати свалившегося на его капитанскую голову. «И чего? Какого черта мы сюда приперлись?» – как бы без слов спросил Хартенштейн. Гауптштурмфюрер, понятливый черт, снова не утрудил свою особу длинным объяснением:
– Скоро все узнаете, – и пошел себе к сараю.
А там уже копошился проворный Марвитц, вытаскивал длинные деревяшки, окрашенные в черно-белую полоску, мостил их на снегу, так, чтобы краем они доставали до воды. Удобный спуск, нарочно вырубленный в ледяном береге. «Да это же самодельная пристань!» – сообразил Хартенштейн. Кажется, он уже догадывался, что к чему. И правда, Медведь мощными рывками стал крутить протянутую наскоро лебедку, вскоре из дверей ангара показался нос небольшого удобного катера, из тех, что в дни инспекции торжественно доставляют на борт высоких чинов. Малютка без трюмного помещения и даже без полубака, прогулочная игрушка – на кой она здесь? Хартенштейн вылез из саней и, ведомый любопытством, зашагал к ангару. Однако не такая уж и игрушка, подойдя поближе, с удивлением заметил Вернер. Бронированный корпус, ну это, положим, чтобы не убиться о лед, турель с пулеметом на корме, там же полукругом, понизу, натянута стальная сеть неизвестного назначения, да еще в носовой части довольно внушительный прожектор на шарнирах. А сам крошка катер с нешуточным двигателем, со специальными крыльями сзади – по боками и возле днища. Вернер подобного никогда еще не видел. На такой штуке, прикинул он, если развить порядочную скорость, можно перелетать через небольшие препятствия. Подобно крылатым рыбам, какие ему случалось наблюдать в тропических широтах.
Вскоре катер уже был спущен на воду, довольно быстро и ловко, в основном благодаря сноровке Марвитца, и капитана жестами пригласили на борт. Хартенштейн, чье любопытство сделалось невмоготу жгучим, без возражений перепрыгнул с берега на заднюю деревянную скамью возле пулемета. Там и сел, чинно и мирно ожидая, что гауптштурмфюрер предложит ему, как единственному кадровому моряку, стать к штурвалу и принять управление. Но ничего подобного не произошло. Место рулевого уже занял Марвитц и вовсе не собирался его никому уступать. А жаль, он, Вернер, с удовольствием опробовал бы это игрушечное диво.
К его несказанному изумлению, катер развернулся совсем не в сторону выхода из уютной бухты, а прямо к угловой, ледяной стене, смыкавшейся в отвесной и ровной белизне утесов и завершавшей собой весь залив.
В какую-то секунду Хартенштейну показалось, что их крошечный кораблик, набравший весьма быстро огромную скорость, вот-вот врежется в ее основание, но этого не случилось. Под стеной возникла вдруг черная полукруглая дыра, издали казавшаяся простой темной точкой, а вблизи весьма большого диаметра, не то что катер, а и легкий крейсер прошел бы, как на параде. Вообще в здешних местах все неладно с размерами, отметил про себя Вернер. На фоне изломанных чудовищных глыб нельзя судить о том, что мало, а что велико, уж очень гигантские масштабы для сравнения. К примеру, бухта на вид узенькая змейка, а ведь может вместить целую флотилию. Катер тем временем скользнул под своды зияющей черной пасти, Марвитц немедленно включил прожектор, столь мощный, что Вернер на некоторое время даже совершенно ослеп. А когда прозрел, то, несмотря на достаточное освещение, где-то наверняка отраженное от искристых белоснежных сводов, так и не сумел охватить взглядом все представшее перед ним пространство, словно уходящее в никуда. Катер теперь сбавил скорость и скользил по мрачно антрацитовой водяной глади то ли в пещере, то ли в тоннеле – нельзя было разобрать. А еще минуту спустя Марвитц сделал резкий, ухарский разворот (за подобное сам Вернер без размышлений влепил бы внеочередную чистку клозетов) и заглушил двигатель.
– Здесь, – будто приговор произнес, сказал ему гауптштурмфюрер Ховен.
– Моя благодарность отразилась бы даже в письменном приказе, если бы вы, гауптштурмфюрер, сделали одолжение и потратили на меня несколько больше из вашего словарного запаса, – очень вежливо и язвительно ответил Вернер. Игра в прятки в подземных лабиринтах его уже порядком допекла. Хотелось определенности, особенно от этой мелкой гадины в эсэсовском звании.
– Оглядитесь хорошенько. Медведь, посвети, – приказал Ховен, никак не отреагировав на уничижительный тон капитана.
Именно его полное равнодушие к преднамеренному ерничеству показалось Хартенштейну особо обидным. Проклятый гауптштурмфюрер снова поставил его на место, и бог весть как ему это удалось. «Все их полицейские штучки, ну да ладно, будем смотреть», – подосадовал про себя Вернер и стал следить за поворотами прожектора.
– О Господи! Господи! Господи! Боже ты мой, и его матерь! – богохульно принялся восклицать капитан, не найдя от неожиданности других выражений.
– Ваш словарный запас тоже отличается некоторой скудостью, – злорадно прозвучал над его ухом рассыпавшийся колючим смехом голос Ховена. – Когда вам надоест призывать всевышние силы, чтобы прояснить себе мозги, подайте знак, и я приступлю к сути дела.
– Что здесь за чертовщина? – Хартенштейну удалось преодолеть собственную растерянность, и не последнюю роль сыграло пренебрежение, высказанное в его адрес поганцем гауптштурмфюрером.
– Собственно, это и есть пресловутая база 211. А то, что вы видели в поселке, – всего-навсего временное наше пристанище. Предстоит еще строить и строить, – Ховен коротким взмахом руки обозначил пространство вокруг своей особы.
Прямо по курсу в белом свете мощной прожекторной лампы перед Вернером лежала абсолютно ровная гранитная площадка с натянутыми леерами, ограждавшими от воды, недалеко от которой и качался на плаву их катер. С правой ее стороны в обледенелый камень была врублена стальная дверь с сейфовым замком, а рядом, метрах в десяти, еще одна. Но не это поразило Хартенштейна. Еще дальше, по боковому периметру, вверх, вглубь горы уходил бетонный желоб непонятного назначения, но тщательно заминированный, и тут же неподалеку второй, недостроенный, но отчего-то лишь снизу, где из скалы торчали скелетообразные куски погнутой арматуры. И всюду масса всевозможной техники, то ли брошенной, то ли временно законсервированной. Гусеничные трелевочные трактора, огромные пневматические домкраты и даже один портовый кран, пришвартованный на платформе. Как это было возможно, оставалось совсем неясным. Слева и напротив зиял пустотой пролом, укрепленный опорами, какой можно проделать направленным взрывом. Словно прокладывали шахту, да и бросили на полдороге.
– Там будет располагаться следующая установка, – указал на нее Ховен, ничего, в сущности, не разъяснив. – Но вы не беспокойтесь, те две тоже еще пусты.
1 2 3 4 5 6 7
Хартенштейну явно расхотелось пить и есть, несмотря на то что перед ним уже стояла алюминиевая миска с аппетитным гуляшом по-венгерски и к ней стакан чистейшего, как родниковая вода, неразбавленного спирта. Он бредил наяву. Какой зооотдел, какая история, при чем здесь вообще «Аненэрбе»? Это же научное общество по расовым вопросам, правда, в прямом ведении рейхсфюрера Гиммлера, но концы с концами все равно не сходились.
– Не расстраивайтесь, есть еще Ени. Почетный бригадефюрер Рейнеке, старый пень, – последние слова Вилли произнес тихо и с насмешкой. – Можете представиться ему, если хотите. Он вроде как научный руководитель. Только наш старина Ени болен, схватил катар легочных путей, теперь лежит бревном и пьет микстуру. Ему седьмой десяток стукнет в нынешний Сочельник. Вообще-то он мой шеф, притом гениальный строительный инженер, хотя во многом – зануда и конформист. Так что мы и до сих пор с ним ругаемся понемногу. А раньше, бывало, битвы Тевтонского ордена за Литву устраивали между собой.
Тут интересную беседу пришлось прервать, потому что люди, тоже сидевшие за общим с ними длинным столом, жаждали и своей доли внимания. Он узнал расположившегося неподалеку вечно сонного радиста Бруно, тот и сейчас дремал над своей тарелкой, еще капитану представились человек десять из персонала базы. Хартенштейн, как это свойственно моряку, запомнил особенно двух – миленькую девушку Гуди, повара станции, судя по гуляшу, весьма неплохого, и Шарлоту Эйгрубер, блондинку среднего возраста с внушительным бюстом, оказавшуюся военным врачом и унтершарфюрером СС.
К Хартенштейну немедленно пристали с расспросами: «Что делается на Восточном фронте? Правда ли, дивизии вермахта уже на Волге? Сколько единиц вражеских судов потопил сам капитан? Действительно ли гросс-адмирал Редер поссорился с его шефом Карлом Деницем?» На базе связь имелась только местного значения, очень маломощный передатчик. Вступать в контакты на дальних расстояниях было запрещено. Единственно, удавалось подслушивать изредка сообщения, перехваченные из Мельбурна и еще реже – Кейптауна, иногда и с других радиостанций, но с большими помехами. На базе ощущался явный информационный голод.
Хартенштейн рассказывал и вспоминал в подробностях, что мог. И эпопею с «Лаконией», и свои операции в северных морях, и даже как однажды крепко запил на базе в Лориане, угодил на гауптвахту, едва не был разжалован, лично папа Дениц обозвал его головорезом, но после был помилован и вот послан в секретный поход.
Здесь повествование его внезапно прервалось, к столу подошел еще один человек, только что с улицы, или со двора, или оттуда, что на базе подразумевалось под этими понятиями. От вновь прибывшего тянуло холодом, принесенным снаружи. Высокий блондин, несколько костлявый, с вытянутым, породистым лицом, очень тонким, но и приятным. Ему улыбались и приветливо предлагали садиться, кто-то даже потеснился, освобождая место поближе к Хартенштейну. Словно явился всеобщий любимец и душа компании, а может, так оно и было на самом деле. Парень, еще совсем молодой, тоже в ответ улыбался до ушей, несколько застенчиво отводил глаза, хотя на предложенное место все же сел.
– Знакомьтесь, капитан. Это – наш Волк, – представил молодого блондина Ганс Тенсфельд, старший механик базы, и вдруг ухмыльнулся неприятно и нехорошо.
Хартештейн сразу понял, то ли по интонации, то ли по общей атмосфере, внезапно возникшей за столом, что Волк – никакая не фамилия и тем более не имя, а прозвище, видно, на базе это было принято. Ведь недаром он сам слышал, как посредника Марвитца называли Медведем. Но Вернер Хартенштейн был еще и командир военной подводной лодки, а значит, имел неординарную способность подмечать вроде бы малозначащие мелочи. Вот и сейчас от него не ускользнуло, как хорошенькая Гуди, ставя перед Волком его порцию, заученным и слегка испуганным жестом схватилась за серебряный медальон, висевший у нее на груди. А врач Эйгрубер укоризненно покачала головой, мол, как не стыдно.
Хартенштейн засмотрелся на медальон, пытаясь разгадать его значение. Но без успеха. Это определенно была вырезанная из металла буква, и не буква даже, а кажется, руна. В СС полагалось знать такие вещи, но спрашивать у Шарлоты было неудобно. Хотя надо же! И у врача Эйгрубер, и у Тенсфельда, и у дремлющего Бруно, и у всех вообще, за исключением самого Волка, имелся такой же точно знак. Однако он не висел медальоном, но в виде значка был приколот у кого к куртке, а у кого прямо на толстой вязки свитер. Значок напоминал готическое «Z», только перевернутое по горизонтали и в центре перечеркнутое вертикальной короткой полосой. Впрочем, Хартенштейн не слишком удивился: почитай, каждое, пусть и самое маловажное подразделение теперь претендует на собственное отличие. Вот и его лодка имеет свой личный герб, сделанный по средневековому образцу. Придавать таким вещам излишнее значение и вправду глупо, правильно Гуди поставили на место. Все же он отважился спросить, в чем дело. И едва открыл рот, как в столовую, даже не сняв меховой, подернутой инеем куртки, ввалился Марвитц, испуская от себя и вокруг клубы морозного пара.
– Собирайтесь, капитан, нам пора, – громким, ревущим голосом приказал он несколько фамильярно и без должного уважения.
Хартенштейн заспорил было – каким бы влиянием ни пользовался здесь Марвитц, а он тоже не последняя шишка. Однако Медведь столь дружелюбно, хоть и крепко, хлопнул его по спине, будто родного, пускай и непослушного ребенка, что Хартенштейну сделалось не до обид. Невоспитанный грубиян, зато рубаха-парень, подумал он о Марвитце и принял решение не спорить, но следовать за ним. Ведь не впустую, а по делу его спешно вызывают из-за стола.
Но Марвитц привел его сначала в складской ангар, где выдал меховые сапоги, подобные тем, какие Хартенштейн видел на севере у пленных советских летчиков, и еще настоящую короткую по колено шубу тоже из жесткого коричневого меха.
– Теперь будет в самый раз, – удовлетворенно оглядел его Медведь-Марвитц и опять хлопнул тяжелой дланью по спине.
«Еще раз стукнет, отвечу в глаз!» – подумал про себя Вернер, впрочем, без злобы, а так, чтобы знал наших. Все же волки папы Деница не дадут себя в обиду простому сельскому увальню.
После они отправились в небольшую пристройку, где стояли рядком давешние сани, а их уже и ждали. Невысокого роста человек, даже человечек. В таких же точно шубе и сапогах, в меховой шапке с опущенными ушами. Очень неприятное, даже страшноватое лицо, не в смысле уродливое, а непроницаемое и зловеще наблюдающее, особенно зеркальные, сверлящие черные глаза, будто украдкой высматривающие из-под мехового козырька. Хартенштейну уже приходилось встречать именно такой взгляд, и надо ли объяснять, у представителей какой организации. Но его-то на испуг не возьмешь, подумаешь, СС!
– Гауптштурмфюрер Лео Ховен, – представился обладатель страшных глаз. Не отдал честь, не протянул руки, даже не вскинулся в традиционном приветствии. Так что и «Хайль!» осталось за бортом.
– Капитан третьего ранга Хартенштейн, – неохотно отозвался Вернер.
– Вы, капитан, прибыли в мое распоряжение согласно приказу, – так, словно сообщал никому неинтересную и банальную истину, просветил его гауптштурмфюрер. И речь его звучала, как холодный, со льдинками, посвист арктического ветра, будто указывала – где ты, капитан, а где я, гауптштурмфюрер СС Лео Ховен.
– Согласно какому приказу? Я лично никакого приказа ни от кого не получал! – взбрыкнул Хартенштейн, желая поставить наглого эсэсовского выскочку на место.
– Получал я. Сами вы и передали в ящиках с документацией, адресованной лично на мое имя. Это так. Если хотите ознакомиться в письменном виде, после я удовлетворю ваше законное желание. А сейчас у нас другие дела, – отчеканил Ховен без малейшего намека на неудовольствие.
«Стальное чучело», – подумал про себя Хартенштейн, но и невольно зауважал надуто-высокомерного гауптштурмфюрера. Самого Вернера редко кому удавалось осадить, даже и папа Дениц не каждый раз достигал в этом успеха. Но вот у Ховена получилось, и капитану ничего не оставалось, пусть ворча и плюясь в душе, как уступить и подчиниться.
Они кое-как разместились в мотосанях, один Марвитц занял больше половины места. Зато щуплый гауптштурмфюрер честно примостился в скромном уголке. Так что получилось по справедливости.
Вернер думал, сейчас они двинутся в направлении его лодки, возможно, Ховен желает сообщить экипажу приказ и определить будущие задачи, однако сани свернули совсем в другую сторону. Ехали теперь совсем недолго. Вдоль пути тоже стояли высокие тонкие вехи, по обеим сторонам отмечавшие дорогу через каждые пятьдесят шагов, флажки на них были уже не красные, а черные с желтой полосой. И дорога оказалась вовсе не простым накатанным снежным настом, а военной колеей, очень широкой, так что сани неслись посреди глубоких параллельных ледяных выбоин, с легкостью умещаясь между ними. «Здесь, кажется, имеется и танк», – припомнил Хартенштейн рассказ своего добровольного экскурсовода, и наличие гусеничной колеи сразу сделалось понятным. Дальнейшие выводы осмыслить он не успел, сани внезапно выскочили на открывшийся за пригорком берег. Точнее, в узкую, словно прорезанную среди льдов, безветренную бухту, впрочем, весьма удобную для стоянки, отметил он наметанным глазом. На изломе берега, который чуть ли не острым углом сходился в одну точку, стоял такой же хозяйственный ангар, как и на самой базе, разве более скромный размером. К этому сооружению, запертому на тяжелый замок с деревянным засовом, и подлетели сани.
– Вам придется немного обождать, капитан, – кратко сообщил ему гауптштурмфюрер и полез из саней прочь. За ним следом вывалился всем гигантским телом Марвитц.
Вернер остался сидеть, только нарочно вызывающе посмотрел в зазеркальные глаза своего нового начальства, так некстати свалившегося на его капитанскую голову. «И чего? Какого черта мы сюда приперлись?» – как бы без слов спросил Хартенштейн. Гауптштурмфюрер, понятливый черт, снова не утрудил свою особу длинным объяснением:
– Скоро все узнаете, – и пошел себе к сараю.
А там уже копошился проворный Марвитц, вытаскивал длинные деревяшки, окрашенные в черно-белую полоску, мостил их на снегу, так, чтобы краем они доставали до воды. Удобный спуск, нарочно вырубленный в ледяном береге. «Да это же самодельная пристань!» – сообразил Хартенштейн. Кажется, он уже догадывался, что к чему. И правда, Медведь мощными рывками стал крутить протянутую наскоро лебедку, вскоре из дверей ангара показался нос небольшого удобного катера, из тех, что в дни инспекции торжественно доставляют на борт высоких чинов. Малютка без трюмного помещения и даже без полубака, прогулочная игрушка – на кой она здесь? Хартенштейн вылез из саней и, ведомый любопытством, зашагал к ангару. Однако не такая уж и игрушка, подойдя поближе, с удивлением заметил Вернер. Бронированный корпус, ну это, положим, чтобы не убиться о лед, турель с пулеметом на корме, там же полукругом, понизу, натянута стальная сеть неизвестного назначения, да еще в носовой части довольно внушительный прожектор на шарнирах. А сам крошка катер с нешуточным двигателем, со специальными крыльями сзади – по боками и возле днища. Вернер подобного никогда еще не видел. На такой штуке, прикинул он, если развить порядочную скорость, можно перелетать через небольшие препятствия. Подобно крылатым рыбам, какие ему случалось наблюдать в тропических широтах.
Вскоре катер уже был спущен на воду, довольно быстро и ловко, в основном благодаря сноровке Марвитца, и капитана жестами пригласили на борт. Хартенштейн, чье любопытство сделалось невмоготу жгучим, без возражений перепрыгнул с берега на заднюю деревянную скамью возле пулемета. Там и сел, чинно и мирно ожидая, что гауптштурмфюрер предложит ему, как единственному кадровому моряку, стать к штурвалу и принять управление. Но ничего подобного не произошло. Место рулевого уже занял Марвитц и вовсе не собирался его никому уступать. А жаль, он, Вернер, с удовольствием опробовал бы это игрушечное диво.
К его несказанному изумлению, катер развернулся совсем не в сторону выхода из уютной бухты, а прямо к угловой, ледяной стене, смыкавшейся в отвесной и ровной белизне утесов и завершавшей собой весь залив.
В какую-то секунду Хартенштейну показалось, что их крошечный кораблик, набравший весьма быстро огромную скорость, вот-вот врежется в ее основание, но этого не случилось. Под стеной возникла вдруг черная полукруглая дыра, издали казавшаяся простой темной точкой, а вблизи весьма большого диаметра, не то что катер, а и легкий крейсер прошел бы, как на параде. Вообще в здешних местах все неладно с размерами, отметил про себя Вернер. На фоне изломанных чудовищных глыб нельзя судить о том, что мало, а что велико, уж очень гигантские масштабы для сравнения. К примеру, бухта на вид узенькая змейка, а ведь может вместить целую флотилию. Катер тем временем скользнул под своды зияющей черной пасти, Марвитц немедленно включил прожектор, столь мощный, что Вернер на некоторое время даже совершенно ослеп. А когда прозрел, то, несмотря на достаточное освещение, где-то наверняка отраженное от искристых белоснежных сводов, так и не сумел охватить взглядом все представшее перед ним пространство, словно уходящее в никуда. Катер теперь сбавил скорость и скользил по мрачно антрацитовой водяной глади то ли в пещере, то ли в тоннеле – нельзя было разобрать. А еще минуту спустя Марвитц сделал резкий, ухарский разворот (за подобное сам Вернер без размышлений влепил бы внеочередную чистку клозетов) и заглушил двигатель.
– Здесь, – будто приговор произнес, сказал ему гауптштурмфюрер Ховен.
– Моя благодарность отразилась бы даже в письменном приказе, если бы вы, гауптштурмфюрер, сделали одолжение и потратили на меня несколько больше из вашего словарного запаса, – очень вежливо и язвительно ответил Вернер. Игра в прятки в подземных лабиринтах его уже порядком допекла. Хотелось определенности, особенно от этой мелкой гадины в эсэсовском звании.
– Оглядитесь хорошенько. Медведь, посвети, – приказал Ховен, никак не отреагировав на уничижительный тон капитана.
Именно его полное равнодушие к преднамеренному ерничеству показалось Хартенштейну особо обидным. Проклятый гауптштурмфюрер снова поставил его на место, и бог весть как ему это удалось. «Все их полицейские штучки, ну да ладно, будем смотреть», – подосадовал про себя Вернер и стал следить за поворотами прожектора.
– О Господи! Господи! Господи! Боже ты мой, и его матерь! – богохульно принялся восклицать капитан, не найдя от неожиданности других выражений.
– Ваш словарный запас тоже отличается некоторой скудостью, – злорадно прозвучал над его ухом рассыпавшийся колючим смехом голос Ховена. – Когда вам надоест призывать всевышние силы, чтобы прояснить себе мозги, подайте знак, и я приступлю к сути дела.
– Что здесь за чертовщина? – Хартенштейну удалось преодолеть собственную растерянность, и не последнюю роль сыграло пренебрежение, высказанное в его адрес поганцем гауптштурмфюрером.
– Собственно, это и есть пресловутая база 211. А то, что вы видели в поселке, – всего-навсего временное наше пристанище. Предстоит еще строить и строить, – Ховен коротким взмахом руки обозначил пространство вокруг своей особы.
Прямо по курсу в белом свете мощной прожекторной лампы перед Вернером лежала абсолютно ровная гранитная площадка с натянутыми леерами, ограждавшими от воды, недалеко от которой и качался на плаву их катер. С правой ее стороны в обледенелый камень была врублена стальная дверь с сейфовым замком, а рядом, метрах в десяти, еще одна. Но не это поразило Хартенштейна. Еще дальше, по боковому периметру, вверх, вглубь горы уходил бетонный желоб непонятного назначения, но тщательно заминированный, и тут же неподалеку второй, недостроенный, но отчего-то лишь снизу, где из скалы торчали скелетообразные куски погнутой арматуры. И всюду масса всевозможной техники, то ли брошенной, то ли временно законсервированной. Гусеничные трелевочные трактора, огромные пневматические домкраты и даже один портовый кран, пришвартованный на платформе. Как это было возможно, оставалось совсем неясным. Слева и напротив зиял пустотой пролом, укрепленный опорами, какой можно проделать направленным взрывом. Словно прокладывали шахту, да и бросили на полдороге.
– Там будет располагаться следующая установка, – указал на нее Ховен, ничего, в сущности, не разъяснив. – Но вы не беспокойтесь, те две тоже еще пусты.
1 2 3 4 5 6 7