Ответная
реакция Мириам была потрясающей, но в порыве страсти она на какую-то долю
секунды забежала вперед. В подобных случаях я сам следую за женщиной и
быстренько приноравливаюсь к ее ритму. Тут я точен, как хронометр марки
"Вашерон и Константин", и, если необходимо, могу умерить свой пыл. Мириам не
почувствовала, что у меня из-за нее возникла эта маленькая проблема. Да и
как она могла почувствовать? На шестой раз я стал придерживаться ритма
легкого венского марша, чтобы под конец перейти к апофеозу в стиле Дворжака.
Это был триумф!
Последнему нашему соитию мне хотелось придать приподнятый, почти
торжественный характер еще и потому, что я нахожу эту схему более близкой к
апофеозу, правда, случается, что обстоятельства складываются по-своему. В
общем, получилось что-то вроде ларго-анданте-аллегретто с фугой в финале по
типу мессы семнадцатого века.
Из-под жалюзи уже пробивался свет - яркая полоска, напоминающая
неоновую трубку, - а с улицы доносился грохот похожей на жабу
мусороуборочной машины. Она остановилась перед домом и начала свою
каждодневную работу по пережевыванию мешков с мусором, которые рабочие
выносили из подъездов. На виа Аренула им приходится потрудиться
основательно. Сверкающая "жаба" добрых два часа заглатывает мусор со всего
нашего квартала. Дома здесь большие, и их многочисленное население
производит огромное количество отбросов. Днем женщины ходят за покупками,
приносят домой сумки, набитые всякой снедью, а на рассвете следующего дня
"жаба" заглатывает отбросы. Таков нормальный цикл появления и уборки
городских отбросов. Цикл малоприятный, так как он напоминает людям, что все
на свете потребляется и уничтожается. Я имею в виду главным образом все
съедобное, потому что у остальных вещей полезный цикл много дольше. Обувь,
одежда, посуда, например, а также холодильники и тому подобное могут служить
человеку долгие годы и только потом попасть на Великую Вселенскую Свалку,
где оказывается в конечном итоге все. Некоторые вещи теоретически могли бы
сохраняться вечно, ну например изделия из хрусталя, если ими не
пользоваться. Но сам человек живет так мало, что он не успевает даже
осознать, как долго может сохраняться хрусталь. Осознать это в состоянии
только несколько поколении. И вообще, любое сравнение вещей с человеком
всегда оказывается не в его пользу. Я говорю, конечно, не об овощах и прочих
скоропортящихся продуктах.
Когда Мириам стала натягивать чулки, я подумал: все, праздник окончен.
Где ты научился всем этим штукам? спросила она. Сам придумал, ответил
я. Конечно же, я имел в виду систему, потому что все остальное старо как
мир. А вот идею музыкальной системы я действительно вынашивал долго, и
подбор схемы был плодом моих исследований: я прослушал сотни радиопередач и
грамзаписей. Иногда, сидя в концертном зале, я делал пометки в блокноте,
изучал, можно сказать, азы музыки. Обычно люди сначала делают, а потом
думают. Я - нет. Я редко делаю что-нибудь, не обдумав предварительно все как
следует.
Значит, мозг у тебя всегда в работе, сказала Мириам. Всегда, ответил я.
И ты не устаешь?
Я действительно часто устаю, можно сказать, не знаю отдыха ни днем, ни
ночью, потому что голова продолжает работать даже во сне, у нее не бывает
перерыва, только поспевай за ней. Со стороны это незаметно: я кажусь самым
обыкновенным торговцем марками, но ведь и торговец марками может парить в
мыслях, потому что мозг его живет самостоятельно и мысли рождает
самостоятельные, И потому торговец марками может быть кем угодно - Королем,
Ученым, Святым, Императором, а при желании даже папой римским. Ну и конечно.
Распутником, Донжуаном. Но со стороны ничего не заметно, не заметно разницы
между одним и другим, со стороны никогда ничего не видно.
Мириам стояла передо мной полностью одетая. Одетая женщина смотрится
совсем по-другому, если ты ее видел голой. И вот теперь она стояла в юбке из
шотландки, в нейлоновых чулках, с ниткой жемчуга от Диора, браслетом, ну и
всем остальным. Элегантная.
Я провожу тебя, сказал я. Но она хотела вернуться домой на такси. У
меня перед магазином стояла машина, так нет же, она не пожелала, чтобы я ее
проводил, не хотела, наверное, чтобы я узнал ее адрес. Я предпочитаю такси,
сказала она. И все. Перешла через дорогу, взяла на стоянке такси и уехала. Я
снова опустил жалюзи и лег спать.
В тот период я начал стесняться своих марок, да и себя самого. Иногда я
целый день сидел за прилавком и не осмеливался выглянуть на улицу. Грубил
клиентам. Насмехался над ними. Ах, вы филателист, собираете коллекцию?
спрашивал я. Клиент отвечал: да. Молодец, говорил я. Тот смотрел на меня
недоуменно. Поздравляю, говорил я ироническим тоном. А если меня спрашивали
о цене, я отвечал: полкило миллионов. И клиент начинал сердиться. Иногда,
правда, попадались очень уж терпеливые, они слушали меня, улыбались и
уходили, поблагодарив. Неизвестно за что. Но чаще клиенты уходили
разъяренные, поклявшись, что ноги их больше не будет в моем магазине.
Некоторые громко хлопали дверью. Что за хам, говорили они; что за идиот! А я
помалкивал. Больше они не приходили. Мне же только этого и надо было.
Я заработал порядочно денег (миллионы наличными) благодаря тому, что
сумел использовать миссионерские организации. Я ходил туда и копался в
картонных коробках, набитых китайскими и африканскими марками, покупал их
пригоршнями, на вес, за сотни лир, а перепродавал школьникам за тысячи с
помощью служителей, получавших от меня свою долю. Сбывал я марки и в другие
магазины, так как миссионерские каналы оказались неиссякаемыми. Хороший был
у них товар, даже отличный. Миссионеры поддерживают связи со всеми странами
мира, особенно с Китаем и Африкой. Ну и с Индией, Австралией, Южной Америкой
- в зависимости от того, что это за миссионеры и из какой они миссии. Я
приходил в одну большую миссионерскую организацию, которая находится за
церковью Сан-Джованни ин Латерано, и говорил их руководителю: пусть вам
присылают марки, я буду у вас их скупать, а вырученные деньги вы можете
пустить на благотворительные цели или на что другое. Вот так, благодаря этим
махинациям с миссионерами и миссиями, я сделался чуть ли не самым крупным
торговцем марками в столице.
Марки заполнили все мои дни, всю мою жизнь, но какое значение они имели
для меня лично? Почти у всех вещей есть еще какое-нибудь другое значение,
взять хотя бы те же миссии и миссионеров. Но марки? О деньгах в данном
случае речи нет. Маленькие бумажные прямоугольнички бывают не только
некрасивыми на вид, но иногда даже безобразными. Грубые цвета, классический
рисунок. Цена их возрастает благодаря какому-нибудь дефекту, говорил я себе,
опечатке например. Представление о ценности в нашем деле нередко
определяется отрицательным качеством. Я начал ненавидеть и филателистов, и
коллекционеров вообще, и даже само понятие - коллекционирование. Можно ли
было с такими настроениями рассчитывать на успешную торговлю? Я запустил
свой бизнес, продавал марки случайным покупателям, сам не проявлял никакой
инициативы, миссионеры искали со мной встреч, а я не поддавался, решил
продолжать торговлю пока не распродам все, а потом сменить работу. Иногда, я
уже говорил об этом, моим клиентам доставались от меня и насмешки, и
грубости.
Средства у меня имелись, я мог смотреть в будущее спокойно, но голова
была занята совсем не будущим. Не исключено, что в конвертах из вощеной
бумаги была даже какая-нибудь совсем редкая марка, но думать об этом не
хотелось. С марками - все, говорил я себе. Я стал часто опускать жалюзи и
бродить по городу в надежде открыть для себя что-то новое, но что именно,
мне пока было неясно. Потом я увлекся пением, встретил Мириам. И едва не
сорвался в полет с холма Джаниколо - совсем как однажды в спортзале Фурио
Стеллы. В таком вот настроении я совершал долгие пешие прогулки по
набережной Тибра, время от времени перегибался через парапет, смотрел на
бегущую внизу воду, снова принимался ходить, потом опять смотрел вниз. Птицы
пролетали у меня над головой. И самолеты тоже. Не моя ли профессия прижимает
меня к земле? И все эти марки! Ну может ли летать торговец марками? Вот в
чем вопрос. Может он оторваться от земли и парить в воздухе? Может торговец
марками летать над крышами и куполами? Скорее уж полетит какой-нибудь нищий,
говорил я себе, или возница, монах, студент.
Некоторые ситуации не поддаются логическому анализу. Ведь я сам решил
стать торговцем марками, не родился же я им. Значит, можно и отделаться от
марок, даже если все тут так прочно связано. Долой шкафы, долой марки, не
желаю видеть всех этих Королей, Пап, Святых и Изобретателей с их запахом
гуммиарабика и натуральных чернил. Долой каталожный шкаф "Оливетти", долой
каталоги и конверты из вощеной бумаги, долой все. Долой столик и койку с
металлической сеткой. Нет, ты давай, пожалуйста, без крайностей, говорил я
себе. Можно ведь спокойно закрыть магазин, ликвидировать дело, распродать
марки и даже приобрести новую профессию, на свете столько профессий. Ну а
бывший торговец марками, спрашивал я себя, сможет летать? Или то, что я
прежде торговал марками, останется для меня помехой на всю жизнь?
И я снова шагал вдоль парапета: если долго глядеть на воду, начинает
кружиться голова. Головокружение несовместимо с полетом. Я уже не раз готов
был сорваться с места и полететь, но вдруг эксперимент не удастся? Можно
ведь упасть в реку, а плавать я не умею. Сколько раз я видел людей, словно
приклеившихся к парапету, а потом - кареты скорой помощи с включенными
сиренами, полицейские фургоны и любопытных, выбегающих из своих машин, чтобы
поглазеть на утопленника. Назавтра во всех газетах появилось бы сообщение и
о моей смерти.
А вдруг бывший торговец марками все-таки сможет летать? говорил я себе.
В таком случае надо прикрыть свою лавочку. Немедленно. Или лучше дать ей
угаснуть, почить естественной смертью, что я, собственно, и делаю. Спокойно,
говорил я себе, спокойно. И как ни в чем не бывало возвращался за прилавок.
Так поступают все, у кого есть голова на плечах, говорил я себе. Пока -
никаких полетов. Ноги у меня были тяжелыми, они как бы врастали в землю.
Чтобы получить раствор необходимой концентрации, берем основную
тинктуру, то есть изначальный раствор одного грамма вещества в ста каплях
спирта. Потом разводим одну каплю полученного раствора опять-таки в ста
каплях спирта. Таким образом мы получаем деци-раствор. Берем (обычной
аптечной пипеткой) одну каплю этого раствора и, разведя его в следующих ста
каплях спирта, получаем санти-раствор. При девятом разведении у нас
образуется милли-раствор, жидкость, состав которой в цифровом выражении
можно записать, как 1**-18, то есть нечто, не поддающееся воображению. Одна
капля вещества окажется теперь в миллион миллиардов раз жиже первоначальной.
Так можно продолжать до бесконечности, хотя и без того следы взятого нами
вещества уже практически исчезли. Останется энергия. Прежде чем брать каплю
каждого нового раствора, его нужно сильно взбалтывать. Эта процедура так и
называется взбалтыванием, а ее результат - динамизацией. Иными словами,
энергия остается, материя исчезает. Все это придумал не я, а ученый XVIII
века Сэмюэл Ханеман. С помощью его системы можно получить энергию из ничего,
то есть из антиматерии. Основное вещество берете по собственному усмотрению
- каждый берет то, что отвечает его потребностям или вкусу.
Глава 5
Если у нас есть душа, она, как говорится в Библии, должна преобладать
над телом.
Все на море! - писали газеты. Я ездил к морю, скучал, не понимал, что
скучаю, и продолжал ездить. Это называется развлекаться. Каждое воскресенье
я вставал около восьми утра, бросал в машину халат, плавки, флакон крема от
загара и пускался в путь, пока дороги еще не забиты, но они все равно уже
оказывались забитыми от вокзала Трастевере, куда стекаются машины с трех
направлений: от Порта Портезе, от бульвара Трастевере и от окружной дороги
Джаниколезе. Только на то, чтобы проехать под железнодорожным мостом,
приходилось убивать полчаса. Я поднимал стекла, чтобы не дышать выхлопными
газами других машин, и тут же начинал погибать от жары, опускал стекла и -
дышал выхлопными газами. В этом районе воздух и так уже отравлен ядовитыми
выбросами завода "Пурфина". У людей в соседних машинах вид был довольный, а
я люблю находиться среди довольных людей: раз они довольны, значит, не
сердятся на меня. Все на море! - писали газеты.
При выезде на автостраду у Сан-Паоло приходилось терять еще десять
минут, а потом уже можно было беспрепятственно катить до самого пляжа. Все
машины там движутся в .одном направлении - одни быстрее, другие медленнее.
Тут только смотри, не зевай, следи то за разделительными полосами (простыми,
двойными, пунктирными), то за машинами впереди, не сворачивают ли они и
можно ли идти на обгон, поглядывай в зеркало заднего обзора и не упускай из
виду посты дорожной полиции, прячущиеся за опорами туннелей, за поворотами
или даже за пышными кустами олеандров. Идет бешеная гонка, все хотят прибыть
к месту первыми - настоящий спорт, коррида. Бывает, кто-нибудь оказывается
под колесами.
Я тоже мчался в Остию на своем "Фиате-600", с халатом, плавками и
флаконом крема от загара. Осторожно, не задави какого-нибудь пешехода,
говорил я себе, подъезжая к Остии. Они норовят выскочить отовсюду - голые,
как черви, босые, загорелые, волосатые. Если задавишь пешехода - прощай
удовольствие. Тебе кажется, что ты задавил просто голого человека, а
оказывается, ты стал убийцей отца шестерых детей, промышленника, финансиста,
начальника отдела, какой-нибудь персоны, которая "стоит" много миллионов
лир. Так, например, один задавил инженера, но поди знай, что он инженер, он
же голый! Это случилось на самом взморье восемь лет тому назад, а человек до
сих пор выплачивает деньги, и неизвестно, сколько лет еще будет выплачивать.
Жара на пляже всегда была невероятная. Солнце жгло сверху, а
раскаленный песок - снизу. Я укладывался загорать, время от времени
натирался кремом от ожогов, притворялся спящим, но на самом деле все видел
сквозь свои темные очки. Сколько девушек! С ума сойти, настоящий
супермаркет. Сплошные ноги, руки, пятки, головы и так далее и тому подобное.
Мужчины выходили из воды и, мокрые, барахтались в песке, как свиньи, песок
приставал к телу, и они бежали под душ ополаскиваться. Потом снова бросались
на песок. Ну свиньи и свиньи. Сплошное мельтешение, сплошное безумие. Пот
заливал мне глаза под стеклами очков, и я уже ничего не видел.
Лежать неподвижно под палящим солнцем, когда оно обжигает, а песок еще
отражает этот жар, - штука опасная, кажется, так и взорвешься сейчас, точно
бомба. Не выдержав, я поднимался и бежал к воде. Плавать я не умею - меня
сразу тянет ко дну. Когда входишь в воду, она кажется ледяной, но ты
погружаешься до колен, а потом до живота - ужас какой-то! Сотни людей
глазеют на тебя, словно из партера театра. Они смеются, даже если их лица
кажутся серьезными, смеются внутренне, я же это прекрасно понимаю. И я,
сделав рукой такой жест, будто забыл что-то на берегу, возвращался на песок,
обжигающий голые ступни.
Добравшись прыжками до своей кабинки, я запирался в ней, чуть не плача,
и разглядывал свои ступни: они был черными от смолы и нефти, из-за
приставших к коже липких бляшек нельзя было даже носки надеть, а если я их и
надевал, то потом приходилось выбрасывать. У нас нефтеналивные танкеры
промывают танки в открытом море. В Тирренском море, где много торговых
портов, это обычное явление.
Я смотрелся в зеркальце, вделанное в стенку кабины, и видел свое
безволосое, словно ошпаренное тело. Нормальный загар ко мне не пристает,
кожа у меня только краснеет. Думаете, мне удалось там хоть приятелями
обзавестить? Нет. Часто я брал два шезлонга, будто пришел на пляж не один, в
надежде, что какая-нибудь девушка по ошибке сядет рядом, но ни разу такого
не случилось. Иногда, правда, подходил кто-нибудь из мужчин и пытался унести
мой второй шезлонг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
реакция Мириам была потрясающей, но в порыве страсти она на какую-то долю
секунды забежала вперед. В подобных случаях я сам следую за женщиной и
быстренько приноравливаюсь к ее ритму. Тут я точен, как хронометр марки
"Вашерон и Константин", и, если необходимо, могу умерить свой пыл. Мириам не
почувствовала, что у меня из-за нее возникла эта маленькая проблема. Да и
как она могла почувствовать? На шестой раз я стал придерживаться ритма
легкого венского марша, чтобы под конец перейти к апофеозу в стиле Дворжака.
Это был триумф!
Последнему нашему соитию мне хотелось придать приподнятый, почти
торжественный характер еще и потому, что я нахожу эту схему более близкой к
апофеозу, правда, случается, что обстоятельства складываются по-своему. В
общем, получилось что-то вроде ларго-анданте-аллегретто с фугой в финале по
типу мессы семнадцатого века.
Из-под жалюзи уже пробивался свет - яркая полоска, напоминающая
неоновую трубку, - а с улицы доносился грохот похожей на жабу
мусороуборочной машины. Она остановилась перед домом и начала свою
каждодневную работу по пережевыванию мешков с мусором, которые рабочие
выносили из подъездов. На виа Аренула им приходится потрудиться
основательно. Сверкающая "жаба" добрых два часа заглатывает мусор со всего
нашего квартала. Дома здесь большие, и их многочисленное население
производит огромное количество отбросов. Днем женщины ходят за покупками,
приносят домой сумки, набитые всякой снедью, а на рассвете следующего дня
"жаба" заглатывает отбросы. Таков нормальный цикл появления и уборки
городских отбросов. Цикл малоприятный, так как он напоминает людям, что все
на свете потребляется и уничтожается. Я имею в виду главным образом все
съедобное, потому что у остальных вещей полезный цикл много дольше. Обувь,
одежда, посуда, например, а также холодильники и тому подобное могут служить
человеку долгие годы и только потом попасть на Великую Вселенскую Свалку,
где оказывается в конечном итоге все. Некоторые вещи теоретически могли бы
сохраняться вечно, ну например изделия из хрусталя, если ими не
пользоваться. Но сам человек живет так мало, что он не успевает даже
осознать, как долго может сохраняться хрусталь. Осознать это в состоянии
только несколько поколении. И вообще, любое сравнение вещей с человеком
всегда оказывается не в его пользу. Я говорю, конечно, не об овощах и прочих
скоропортящихся продуктах.
Когда Мириам стала натягивать чулки, я подумал: все, праздник окончен.
Где ты научился всем этим штукам? спросила она. Сам придумал, ответил
я. Конечно же, я имел в виду систему, потому что все остальное старо как
мир. А вот идею музыкальной системы я действительно вынашивал долго, и
подбор схемы был плодом моих исследований: я прослушал сотни радиопередач и
грамзаписей. Иногда, сидя в концертном зале, я делал пометки в блокноте,
изучал, можно сказать, азы музыки. Обычно люди сначала делают, а потом
думают. Я - нет. Я редко делаю что-нибудь, не обдумав предварительно все как
следует.
Значит, мозг у тебя всегда в работе, сказала Мириам. Всегда, ответил я.
И ты не устаешь?
Я действительно часто устаю, можно сказать, не знаю отдыха ни днем, ни
ночью, потому что голова продолжает работать даже во сне, у нее не бывает
перерыва, только поспевай за ней. Со стороны это незаметно: я кажусь самым
обыкновенным торговцем марками, но ведь и торговец марками может парить в
мыслях, потому что мозг его живет самостоятельно и мысли рождает
самостоятельные, И потому торговец марками может быть кем угодно - Королем,
Ученым, Святым, Императором, а при желании даже папой римским. Ну и конечно.
Распутником, Донжуаном. Но со стороны ничего не заметно, не заметно разницы
между одним и другим, со стороны никогда ничего не видно.
Мириам стояла передо мной полностью одетая. Одетая женщина смотрится
совсем по-другому, если ты ее видел голой. И вот теперь она стояла в юбке из
шотландки, в нейлоновых чулках, с ниткой жемчуга от Диора, браслетом, ну и
всем остальным. Элегантная.
Я провожу тебя, сказал я. Но она хотела вернуться домой на такси. У
меня перед магазином стояла машина, так нет же, она не пожелала, чтобы я ее
проводил, не хотела, наверное, чтобы я узнал ее адрес. Я предпочитаю такси,
сказала она. И все. Перешла через дорогу, взяла на стоянке такси и уехала. Я
снова опустил жалюзи и лег спать.
В тот период я начал стесняться своих марок, да и себя самого. Иногда я
целый день сидел за прилавком и не осмеливался выглянуть на улицу. Грубил
клиентам. Насмехался над ними. Ах, вы филателист, собираете коллекцию?
спрашивал я. Клиент отвечал: да. Молодец, говорил я. Тот смотрел на меня
недоуменно. Поздравляю, говорил я ироническим тоном. А если меня спрашивали
о цене, я отвечал: полкило миллионов. И клиент начинал сердиться. Иногда,
правда, попадались очень уж терпеливые, они слушали меня, улыбались и
уходили, поблагодарив. Неизвестно за что. Но чаще клиенты уходили
разъяренные, поклявшись, что ноги их больше не будет в моем магазине.
Некоторые громко хлопали дверью. Что за хам, говорили они; что за идиот! А я
помалкивал. Больше они не приходили. Мне же только этого и надо было.
Я заработал порядочно денег (миллионы наличными) благодаря тому, что
сумел использовать миссионерские организации. Я ходил туда и копался в
картонных коробках, набитых китайскими и африканскими марками, покупал их
пригоршнями, на вес, за сотни лир, а перепродавал школьникам за тысячи с
помощью служителей, получавших от меня свою долю. Сбывал я марки и в другие
магазины, так как миссионерские каналы оказались неиссякаемыми. Хороший был
у них товар, даже отличный. Миссионеры поддерживают связи со всеми странами
мира, особенно с Китаем и Африкой. Ну и с Индией, Австралией, Южной Америкой
- в зависимости от того, что это за миссионеры и из какой они миссии. Я
приходил в одну большую миссионерскую организацию, которая находится за
церковью Сан-Джованни ин Латерано, и говорил их руководителю: пусть вам
присылают марки, я буду у вас их скупать, а вырученные деньги вы можете
пустить на благотворительные цели или на что другое. Вот так, благодаря этим
махинациям с миссионерами и миссиями, я сделался чуть ли не самым крупным
торговцем марками в столице.
Марки заполнили все мои дни, всю мою жизнь, но какое значение они имели
для меня лично? Почти у всех вещей есть еще какое-нибудь другое значение,
взять хотя бы те же миссии и миссионеров. Но марки? О деньгах в данном
случае речи нет. Маленькие бумажные прямоугольнички бывают не только
некрасивыми на вид, но иногда даже безобразными. Грубые цвета, классический
рисунок. Цена их возрастает благодаря какому-нибудь дефекту, говорил я себе,
опечатке например. Представление о ценности в нашем деле нередко
определяется отрицательным качеством. Я начал ненавидеть и филателистов, и
коллекционеров вообще, и даже само понятие - коллекционирование. Можно ли
было с такими настроениями рассчитывать на успешную торговлю? Я запустил
свой бизнес, продавал марки случайным покупателям, сам не проявлял никакой
инициативы, миссионеры искали со мной встреч, а я не поддавался, решил
продолжать торговлю пока не распродам все, а потом сменить работу. Иногда, я
уже говорил об этом, моим клиентам доставались от меня и насмешки, и
грубости.
Средства у меня имелись, я мог смотреть в будущее спокойно, но голова
была занята совсем не будущим. Не исключено, что в конвертах из вощеной
бумаги была даже какая-нибудь совсем редкая марка, но думать об этом не
хотелось. С марками - все, говорил я себе. Я стал часто опускать жалюзи и
бродить по городу в надежде открыть для себя что-то новое, но что именно,
мне пока было неясно. Потом я увлекся пением, встретил Мириам. И едва не
сорвался в полет с холма Джаниколо - совсем как однажды в спортзале Фурио
Стеллы. В таком вот настроении я совершал долгие пешие прогулки по
набережной Тибра, время от времени перегибался через парапет, смотрел на
бегущую внизу воду, снова принимался ходить, потом опять смотрел вниз. Птицы
пролетали у меня над головой. И самолеты тоже. Не моя ли профессия прижимает
меня к земле? И все эти марки! Ну может ли летать торговец марками? Вот в
чем вопрос. Может он оторваться от земли и парить в воздухе? Может торговец
марками летать над крышами и куполами? Скорее уж полетит какой-нибудь нищий,
говорил я себе, или возница, монах, студент.
Некоторые ситуации не поддаются логическому анализу. Ведь я сам решил
стать торговцем марками, не родился же я им. Значит, можно и отделаться от
марок, даже если все тут так прочно связано. Долой шкафы, долой марки, не
желаю видеть всех этих Королей, Пап, Святых и Изобретателей с их запахом
гуммиарабика и натуральных чернил. Долой каталожный шкаф "Оливетти", долой
каталоги и конверты из вощеной бумаги, долой все. Долой столик и койку с
металлической сеткой. Нет, ты давай, пожалуйста, без крайностей, говорил я
себе. Можно ведь спокойно закрыть магазин, ликвидировать дело, распродать
марки и даже приобрести новую профессию, на свете столько профессий. Ну а
бывший торговец марками, спрашивал я себя, сможет летать? Или то, что я
прежде торговал марками, останется для меня помехой на всю жизнь?
И я снова шагал вдоль парапета: если долго глядеть на воду, начинает
кружиться голова. Головокружение несовместимо с полетом. Я уже не раз готов
был сорваться с места и полететь, но вдруг эксперимент не удастся? Можно
ведь упасть в реку, а плавать я не умею. Сколько раз я видел людей, словно
приклеившихся к парапету, а потом - кареты скорой помощи с включенными
сиренами, полицейские фургоны и любопытных, выбегающих из своих машин, чтобы
поглазеть на утопленника. Назавтра во всех газетах появилось бы сообщение и
о моей смерти.
А вдруг бывший торговец марками все-таки сможет летать? говорил я себе.
В таком случае надо прикрыть свою лавочку. Немедленно. Или лучше дать ей
угаснуть, почить естественной смертью, что я, собственно, и делаю. Спокойно,
говорил я себе, спокойно. И как ни в чем не бывало возвращался за прилавок.
Так поступают все, у кого есть голова на плечах, говорил я себе. Пока -
никаких полетов. Ноги у меня были тяжелыми, они как бы врастали в землю.
Чтобы получить раствор необходимой концентрации, берем основную
тинктуру, то есть изначальный раствор одного грамма вещества в ста каплях
спирта. Потом разводим одну каплю полученного раствора опять-таки в ста
каплях спирта. Таким образом мы получаем деци-раствор. Берем (обычной
аптечной пипеткой) одну каплю этого раствора и, разведя его в следующих ста
каплях спирта, получаем санти-раствор. При девятом разведении у нас
образуется милли-раствор, жидкость, состав которой в цифровом выражении
можно записать, как 1**-18, то есть нечто, не поддающееся воображению. Одна
капля вещества окажется теперь в миллион миллиардов раз жиже первоначальной.
Так можно продолжать до бесконечности, хотя и без того следы взятого нами
вещества уже практически исчезли. Останется энергия. Прежде чем брать каплю
каждого нового раствора, его нужно сильно взбалтывать. Эта процедура так и
называется взбалтыванием, а ее результат - динамизацией. Иными словами,
энергия остается, материя исчезает. Все это придумал не я, а ученый XVIII
века Сэмюэл Ханеман. С помощью его системы можно получить энергию из ничего,
то есть из антиматерии. Основное вещество берете по собственному усмотрению
- каждый берет то, что отвечает его потребностям или вкусу.
Глава 5
Если у нас есть душа, она, как говорится в Библии, должна преобладать
над телом.
Все на море! - писали газеты. Я ездил к морю, скучал, не понимал, что
скучаю, и продолжал ездить. Это называется развлекаться. Каждое воскресенье
я вставал около восьми утра, бросал в машину халат, плавки, флакон крема от
загара и пускался в путь, пока дороги еще не забиты, но они все равно уже
оказывались забитыми от вокзала Трастевере, куда стекаются машины с трех
направлений: от Порта Портезе, от бульвара Трастевере и от окружной дороги
Джаниколезе. Только на то, чтобы проехать под железнодорожным мостом,
приходилось убивать полчаса. Я поднимал стекла, чтобы не дышать выхлопными
газами других машин, и тут же начинал погибать от жары, опускал стекла и -
дышал выхлопными газами. В этом районе воздух и так уже отравлен ядовитыми
выбросами завода "Пурфина". У людей в соседних машинах вид был довольный, а
я люблю находиться среди довольных людей: раз они довольны, значит, не
сердятся на меня. Все на море! - писали газеты.
При выезде на автостраду у Сан-Паоло приходилось терять еще десять
минут, а потом уже можно было беспрепятственно катить до самого пляжа. Все
машины там движутся в .одном направлении - одни быстрее, другие медленнее.
Тут только смотри, не зевай, следи то за разделительными полосами (простыми,
двойными, пунктирными), то за машинами впереди, не сворачивают ли они и
можно ли идти на обгон, поглядывай в зеркало заднего обзора и не упускай из
виду посты дорожной полиции, прячущиеся за опорами туннелей, за поворотами
или даже за пышными кустами олеандров. Идет бешеная гонка, все хотят прибыть
к месту первыми - настоящий спорт, коррида. Бывает, кто-нибудь оказывается
под колесами.
Я тоже мчался в Остию на своем "Фиате-600", с халатом, плавками и
флаконом крема от загара. Осторожно, не задави какого-нибудь пешехода,
говорил я себе, подъезжая к Остии. Они норовят выскочить отовсюду - голые,
как черви, босые, загорелые, волосатые. Если задавишь пешехода - прощай
удовольствие. Тебе кажется, что ты задавил просто голого человека, а
оказывается, ты стал убийцей отца шестерых детей, промышленника, финансиста,
начальника отдела, какой-нибудь персоны, которая "стоит" много миллионов
лир. Так, например, один задавил инженера, но поди знай, что он инженер, он
же голый! Это случилось на самом взморье восемь лет тому назад, а человек до
сих пор выплачивает деньги, и неизвестно, сколько лет еще будет выплачивать.
Жара на пляже всегда была невероятная. Солнце жгло сверху, а
раскаленный песок - снизу. Я укладывался загорать, время от времени
натирался кремом от ожогов, притворялся спящим, но на самом деле все видел
сквозь свои темные очки. Сколько девушек! С ума сойти, настоящий
супермаркет. Сплошные ноги, руки, пятки, головы и так далее и тому подобное.
Мужчины выходили из воды и, мокрые, барахтались в песке, как свиньи, песок
приставал к телу, и они бежали под душ ополаскиваться. Потом снова бросались
на песок. Ну свиньи и свиньи. Сплошное мельтешение, сплошное безумие. Пот
заливал мне глаза под стеклами очков, и я уже ничего не видел.
Лежать неподвижно под палящим солнцем, когда оно обжигает, а песок еще
отражает этот жар, - штука опасная, кажется, так и взорвешься сейчас, точно
бомба. Не выдержав, я поднимался и бежал к воде. Плавать я не умею - меня
сразу тянет ко дну. Когда входишь в воду, она кажется ледяной, но ты
погружаешься до колен, а потом до живота - ужас какой-то! Сотни людей
глазеют на тебя, словно из партера театра. Они смеются, даже если их лица
кажутся серьезными, смеются внутренне, я же это прекрасно понимаю. И я,
сделав рукой такой жест, будто забыл что-то на берегу, возвращался на песок,
обжигающий голые ступни.
Добравшись прыжками до своей кабинки, я запирался в ней, чуть не плача,
и разглядывал свои ступни: они был черными от смолы и нефти, из-за
приставших к коже липких бляшек нельзя было даже носки надеть, а если я их и
надевал, то потом приходилось выбрасывать. У нас нефтеналивные танкеры
промывают танки в открытом море. В Тирренском море, где много торговых
портов, это обычное явление.
Я смотрелся в зеркальце, вделанное в стенку кабины, и видел свое
безволосое, словно ошпаренное тело. Нормальный загар ко мне не пристает,
кожа у меня только краснеет. Думаете, мне удалось там хоть приятелями
обзавестить? Нет. Часто я брал два шезлонга, будто пришел на пляж не один, в
надежде, что какая-нибудь девушка по ошибке сядет рядом, но ни разу такого
не случилось. Иногда, правда, подходил кто-нибудь из мужчин и пытался унести
мой второй шезлонг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19