– Вчера вечером вместе с Масару они пошли воровать уголь на склад, их поймал сторож и здорово им всыпал.
– Дурачье, – засмеялась сестра.
Но тут пришла клиентка. Видимо, она жила совсем рядом – поверх шерстяной кофты был надет передник. Она остановилась у входа.
– Ко-тян, маринованной капусты.
– Замерзли, тетушка? – приветливо улыбнулась сестра и сунула руку в наполненную доверху рассолом бочку с капустой. Но тут же лицо ее исказилось от боли. Перемогая себя, она положила капусту на весы.
Я смотрела и недоумевала: что с ней? Как только покупательница ушла, сестра, морщась от боли, сразу же сунула руки под кран на улице, вытерла их передником и подошла ко мне.
– Что с тобой? – спросила я.
– Вот, смотри, – она протянула мне руки. От запястьев до кончиков пальцев кожа вздулась и была покрыта иссиня-черными пятнами, как будто по ней били молотком, в некоторых местах алели ссадины, и из них сочилась кровь.
Это были уродливые коряги, не имевшие ничего общего с ее прежними тоненькими пальчиками.
– Обморозила, и кожа потрескалась, очень больно. Когда взвешиваю конняку или тофу, еще могу терпеть, а вот соленое – ну мочи нет, так жжет от соли.
Глаза у сестры были грустные-прегрустные; она все время потирала руки.
– Надо помазать ментолом, – посоветовала я.
– Мазала – не помогает. Руки все время в воде – то стираю, то готовлю. Никак не проходит.
Я опасливо дотронулась до ее рук. Кисти загрубели и вспухли. Казалось, они горят, а на самом деле были холодны как лед. Я не удержалась и подышала на них, стараясь отогреть.
– Греешь? – тихонько засмеялась сестра.
Я сжала вспухшие руки сестры своими маленькими ладошками и долго дышала на них. Но они так и оставались ледяными, а белый парок изо рта уносил ветер.
Мечта
Сойдя с поезда в Готодзи, я пересекла станционную площадь и, как и говорила сестра, оказалась на оживленной улице, ведущей направо.
Готодзи – маленький городок неподалеку от Итоды и шахты Окадзаки. В отличие от нашего захолустного городка в Готодзи было четыре кинотеатра и небольшой театр. В этом театре частенько выступали известные певцы, такие, например, как Ёсио Табата и Цудзуко Сугавара. Был в Готодзи и колледж, и городская библиотека, и биржа труда. А на торговых улицах и в веселых кварталах царило такое оживление, что нашему городишке и не снилось.
Сестре исполнилось 18 лет, и она работала в патинко. Около года назад она ушла из овощной лавки и поступила в химчистку – туда ее устроила мать, – но через полгода она уволилась и оттуда. Потом сестра работала в столовой неподалеку от станции, но через четыре месяца вернулась домой и сказала, что поедет искать работу в Готодзи.
– Итода – деревня, и ничего хорошего здесь нет. Я сама поеду в Готодзи на биржу труда и найду хорошее место, – с вызовом сказала она, надела выходное пальто и ушла.
Однако, когда я вернулась домой из школы, сестра в пальто, ссутулившись, одиноко сидела в углу, заваленном яркими искусственными цветами. Тут же среди цветов сидел, скрестив ноги и низко опустив голову, брат Кунио в теплом кимоно, из дыр которого повылезла вата, и усердно работал.
Его наконец выписали из больницы, но он так и не поправился, вот и подрабатывал на дому, мастерил цветы.
На расползшихся татами грудой были навалены готовые красные и желтые цветочки. От этих ядовито-ярких цветов еще более убогим выглядел наш унылый дом, где не было даже шкафа или радиоприемника.
Брат тихонько мурлыкал себе под нос, слушая соседское радио: «Забытое раскаяние проснется, и старая мука оживет». Это была любимая песня брата – «Вернувшееся судно», – которую пел Ёсио Табата. Мастеря цветы, брат то и дело грел руки над стоявшей рядом маленькой печуркой.
Я положила школьную сумку, сшитую из фуросики, на ящик из-под яблок, служивший нам столом, и спросила:
– Ну что там на бирже?
– Народу – тьма, все ищут работу – много шахт кругом позакрывали.
– Ну а ты нашла себе что-нибудь?
– Больше я туда не пойду, – мрачно отрезала сестра, засунув руки в карманы пальто.
– Почему?
– Этот чиновник делал из меня дуру.
– Как?
– Я, дескать, школу еще не кончила! Говорит, таким недоучкам нигде работы не найти; в служанки и то не возьмут. Негодяй!
Сестра на чем свет ругала служащего биржи, изливая гнев и досаду.
Вспоминая все эти события, происходившие полгода назад, я шла по улицам Готодзи. На другой день после своей неудачной поездки сестра снова отправилась в Готодзи и устроилась в патинко.
Здание патинко находилось за кинотеатром, недалеко от станции. У кинотеатра я замедлила шаг, чтобы рассмотреть яркую афишу с Хидэко Такаминэ в фильме «Возвращение Кармен». С афиши улыбались Хидэко Такаминэ и Тосико Кобаяси в шикарных шляпках, под зонтиками с оборками. На витрине висели фотографии кадров из фильма. Я с интересом разглядывала их. Ведь мы с сестрой собирались посмотреть этот фильм.
Она прислала открытку, где писала, что в воскресенье сможет взять выходной, и приглашала меня в кино, вот я и приехала.
Возле патинко стояли два венка по случаю открытия нового игрального зала, а на стеклянных дверях была приклеена бумажка с объявлением о приеме на работу девушек.
Я толкнула стеклянную дверь и вошла внутрь. От духоты и табачного дыма перехватило дыхание. Играющие сидели в ряд как приклеенные и запускали шарики. В зале стоял грохот от шариков и оглушительно играла музыка.
– Сэцуко! – донесся откуда-то голос сестры.
Я подняла голову и увидела, что сестра улыбается мне из-за фанерной перегородки, возвышающейся над автоматами. Интересно, дали ли ей выходной? Я прошла в игральный зал.
Сестра молча поманила меня рукой и, опустив голову, пошла вдоль перегородки. Над фанерной стенкой виднелась лишь ее голова.
– Сэцуко, сюда.
Сестра выглянула из маленькой дверцы за автоматами. Я не видела ее два месяца – поступив в патинко, она не приезжала домой даже на выходные. Лицо ее было слегка подкрашено, на губах помада. Волосы были завиты, к форменному халатику с коротким рукавом приколота брошка – божья коровка.
– Входи, быстрее.
Сестра заметила, что я внимательно разглядываю ее, и засмеялась. Она очень похорошела, и вид у нее был веселый.
– Ты взяла выходной? – спросила я, скидывая туфли.
– Ничего не вышло. Напарница заболела, и пришлось заменить ее. Жаль, не сможем пойти в кино.
Сестра закрыла дверь на ключ.
– Это ничего, что я вошла сюда?
– Ничего-ничего, – ответила сестра и погасила красную лампочку на ближайшем автомате. Потом кончиками пальцев быстро покрутила ручку на задней стенке, и я услышала, как шарики, застрявшие в верхнем желобке, с шумом покатились и упали в коробку с другой стороны автомата.
– Что случилось? – спросила я.
– Бывает, что шарики попадают в лунку и застревают в ней. Вот я и исправила, – быстро проговорила сестра и отошла от меня. Это опять, уже в другом автомате, зажглась красная лампочка. Она погасила ее, покрутила ручку и снова подошла ко мне.
– В кино сходим в другой раз. Но коль уж ты приехала, давай поговорим. Я не могу стоять на месте, ты ходи за мной…
Не договорив, она повернулась ко мне спиной и пошла вдоль автоматов, стуча по полу шлепанцами.
– Первый ряд – номер пять, второй ряд – номер два, четвертый ряд – номер одиннадцать, двенадцать и пятнадцать. Четвертый ряд, прошу побыстрее.
Голос из динамика подгонял девушек, следивших за работой автоматов. Шагая за сестрой как привязанная, я встала на цыпочки и выглянула за перегородку.
На высоком табурете сидел мужчина с микрофоном, которого я даже не заметила, входя в зал. Маленький, невзрачный, лет двадцати пяти. Он зорко наблюдал за тем, что происходит в зале.
Я посмотрела на соседнюю перегородку. Это там, кажется, был четвертый ряд и горели три красные лампочки. Девушка за перегородкой суетливо бегала взад-вперед и гасила лампочки.
– Ко-тян, – громко позвала она.
Ей, как и сестре, было не больше восемнадцати, щеки у нее были по-детски пухлые.
– Кто это с тобой? – спросила она, когда сестра встала на цыпочки.
– Моя сестренка, – громко ответила сестра и повернула назад, потому что уже дошла до конца перегородки. Я отстранилась, пропуская ее.
– Ты писала, что Кунио ушел из дому. Почему он это сделал? – спросила сестра, проходя вперед.
– Он поссорился с Хироси. Ни мамы, ни меня не было дома. Когда я пришла, бумажные цветы, растоптанные, валялись по всему полу. Хироси уже ушел, а Кунио, укрывшись с головой одеялом, плакал.
Я рассказывала, глядя на сестру, стоявшую ко мне спиной.
– Какой жестокий! И сам нищий, и как вы будете жить, не подумал, – сердито проговорила сестра, то и дело останавливаясь и поднимая стоявшие под ногами коробки с шариками, чтобы вставить их в автоматы. Потом спросила: – Ну а куда он ушел, ты не знаешь?
– Не знаю.
– И друзей-то у него нет. Куда же он мог уйти – один, такой больной?
Сестра опять торопливо зашагала вперед, я – за ней. Она все время вертела головой направо и налево, следя за автоматами.
– Я недавно послала деньги. Вы получили?
– Да, получили. Ты, сестрица, просто спасаешь нас каждый месяц. Мама всегда так радуется.
Я заметила, что в автомате рядом со мной шарики не двигаются, и отошла, пропуская сестру.
– Маме тоже достается, – вздохнула она, снова устремляясь вперед.
– С прошлого месяца на шахте ползарплаты стали давать талонами. И Хироси, и мама получают теперь только половину денег.
– Делают из нас дураков! Ведь на талоны можно покупать только на распределительном пункте.
– Конечно. Вот все и бегут туда. Оглянуться не успеешь, как рис и крупу уже раскупили; и всегда очередь. А ведь овощи и рыба портятся быстро…
– Разве на эти талоны проживешь?
– Мама тоже так говорит. И на другую шахту не переедешь – сейчас везде плохо.
– Верно.
– Третий ряд – номер два, третий ряд – номер два, – послышалось в динамике.
Сестра резко обернулась, оттолкнула меня и побежала к автомату, в котором горела красная лампочка. Она покрутила ручку, привстала на цыпочки и сказала клиенту, высунув голову из-за автомата:
– Извините, автомат не работает.
Когда я подошла к ней, она грустно засмеялась:
– Не дают спокойно поговорить, да?
– Наверно, тебе тяжело целый день ходить взад-вперед в этой теснотище? – спросила я.
– Тяжело-то тяжело, да уж лучше, чем прислуживать кому-то. Правда. Ты ведь весной заканчиваешь школу, да? – Она посмотрела на меня. – Куда пойдешь работать?
– Хочу поступить ученицей в ателье европейского платья, – выпалила я. Это была моя давнишняя мечта.
Сестра ласково улыбнулась:
– Так ты станешь портнихой? Это хорошо. Тебе это подойдет – ты аккуратная и руки у тебя золотые.
– Третий ряд, третий ряд, – взывал динамик.
Сестра обернулась. Красного огонька нигде не было видно.
Она поднялась на цыпочки и посмотрела на мужчину с микрофоном. И я тоже приподнялась следом за ней. Повернувшись к нам всей своей неказистой фигурой, он приветливо улыбнулся, потом что-то негромко сказал сестре и бросил какой-то пакетик.
– Тебе, Сэцуко, – протянула мне его сестра. Это была шоколадка.
– Чего это он?
– А я говорила, что сегодня ко мне приедет сестренка, вот он и припас ее для тебя.
– Почему? – удивилась я.
– Наверное, хотел сделать мне приятное, – немного важничая, пояснила сестра, но, увидев мои удивленные глаза, хихикнула и добавила: – Понимаешь, я ему нравлюсь.
Я посмотрела на зардевшееся лицо сестры. Носик у нее был прямой, удивительно красивый. Глаза счастливо сияли.
– Сестренка, и тебе он нравится? – спросила я.
Она повернула ко мне лицо, улыбнулась одними глазами и сказала:
– Нет. Мне вообще не нравятся такие мужчины.
И сестра, словно актриса на сцене, к которой прикованы все взоры, царственной походкой заскользила по тесному пространству.
Она подождала, пока я догоню ее, и горделиво добавила:
– Не хочу связываться с таким неудачником! Мне нужен человек состоятельный и порядочный. Моя мечта – выйти замуж за богатого, пусть мать порадуется. Ну сколько можно жить в нищете? Вот о чем я думаю, Сэцуко.
– Да-а, – пробормотала я, запнувшись. И подумала: а захочет ли богатый, порядочный человек жениться на нищей девушке, которая даже школы не закончила, но, встретившись с серьезным взглядом сестры, которая, конечно, и сама понимала это, я ничего не смогла ответить.
Продажа
Я училась в девятом классе, и оставалось всего несколько дней до начала зимних каникул. Однажды вечером, вернувшись домой, я застала мать понуро сидящей у порога.
С утра она ходила перебирать уголь, но, видно, уже давно пришла – на ней была ее обычная шерстяная накидка, серые брюки и недавно купленные деревянные гэта. Не двигаясь, она мрачно смотрела на свои ноги; казалось, она сидит так уже много часов.
– Что случилось? – Я заглянула ей в глаза.
Мать медленно подняла голову, будто преодолевая неимоверную тяжесть, и с трудом проговорила:
– Кунио нашелся…
– Что? Где?
– На шахте Тауэ в Югэте, – нервно ответила мать, теребя свои прямые, рассыпающиеся волосы.
Ей было только сорок пять, но, измученная бедностью, она казалась лет на десять старше. Сидя без сил у порога, она была похожа на старуху, сгорбленную от работы на шахте и шитья.
– Он что, работал в шахте? С таким здоровьем?!
– Да. И вот, свалился. Начал харкать кровью. Этот неслух, – ворчливо сказала мать.
– Харкает кровью? Это серьезно? Ты ездила к нему? – испуганно спросила я.
– Ездила. На этот раз выкарабкался.
– Он в больнице на шахте Тауэ?
– Да разве там есть больница? На этой-то шахте!
– А где же он?
– В городской больнице. Но он там недолго пробудет. Его надо перевозить в туберкулезную больницу.
– А где есть туберкулезная больница?
– В Иидзуке. Больница Кахо в Иидзуке.
– Нам нужно будет ехать в Иидзуку?
– Не знаю. Может, они сами его перевезут.
– Значит, туберкулез…
Я присела рядом с матерью и вздохнула.
– Деньги! Нужны деньги! – закричала вдруг мать.
Я посмотрела на нее с испугом – уж не сошла ли она с ума? Взгляд у нее остановился, пересохшие губы дрожали.
– Мамочка! – я крепко сжала ее руку.
Она пришла в себя, поморгала и глубоко вздохнула.
– Надо придумать, где взять деньги, – упрямо повторила она. Потом с трудом поднялась.
– Куда ты? – спросила я, тоже вставая.
Мать посмотрела на меня отчаянным блуждающим взглядом:
– Хочу сходить к Таминэ.
– Не ходи к Таминэ, он ведь сдерет огромные проценты. – Я испуганно схватила мать за рукав.
– Пусти. Ерунду ты говоришь.
Она сердито посмотрела на меня, вырвалась и ушла.
Я закрыла за ней дверь и вошла в пустую комнату. Старший брат работал во вторую смену и был в шахте, младший бросил дома портфель и пошел гулять.
Дом не отапливался и совсем промерз. Слышно было, как у соседей играет радио: доносилась «Песенка погонщиков».
Я взглянула на дырявые татами. Раньше здесь, у алтаря, лежал футон, на котором спал Кунио. От лекарств и чая на полу остались черные пятна. Ясно вспомнился брат, тихо сидевший в углу и мурлыкавший себе под нос, мастеря цветы.
Он нашелся, но уже в больнице, с туберкулезом, и опять нужны деньги! Отчаяние охватило меня.
Я застыла посреди комнаты. Мать отправилась к Таминэ. А ведь мы и так еще не расплатились с долгами – чем же будем отдавать, если она займет еще? В конце каждого месяца мать бегала от кредиторов, бывало – даже пряталась в шкаф. И тогда оправдываться приходилось мне.
Интересно, сколько нужно денег? Наверно, тысяч пять, а может, и все десять? Такую огромную сумму Таминэ не дает в долг шахтерам из Коямы, где платят талонами, да и шахты стали прикрывать в последнее время… Я ясно представила себе, как измученная, сгорбившаяся, едва держась на ногах, мать вернется домой…
Я скинула пальто, натянула старенький свитер и надела фартук.
С шумом открылась входная дверь. Я раздвинула сёдзи и выглянула в прихожую.
– Эй, Сэцуко, ты уже дома?
Это пришел Хидэо. Он уже учился в седьмом классе и страшно гордился тем, что перерос меня на полголовы, – потому и разговаривал со мной как с маленькой.
– А что? – спросила я, беря корзину.
– Ага, идешь на распределительный пункт? Купи мне на талоны тапочки. Смотри, мои совсем порвались, дыры сплошные.
Хидэо сел на приступку, снял тапочки и протянул их мне.
– Тапочки там не продают, – сказала я, отворяя шкафчик для посуды. В нем было полно талонов. Талон на одну иену, на пять иен, на десять иен, на сто иен. Маленькие шершавые клочки бумаги, размером меньше иены, на них напечатано «денежный талон» и название шахты – Окадзаки.
– До каких пор они будут дурачить нас с этими липовыми деньгами? – пробормотала я.
– Не понимаю. – Брат с недоумением посмотрел на меня и спросил: – А когда будут продавать тапочки?
– Уже не будут. Ни тапочки, ни резиновые сапоги. На распределительный пункт почти не привозят товары с тех пор, как перевели нас на талоны. Вот шахтерские сапоги – пожалуйста.
1 2 3 4
– Дурачье, – засмеялась сестра.
Но тут пришла клиентка. Видимо, она жила совсем рядом – поверх шерстяной кофты был надет передник. Она остановилась у входа.
– Ко-тян, маринованной капусты.
– Замерзли, тетушка? – приветливо улыбнулась сестра и сунула руку в наполненную доверху рассолом бочку с капустой. Но тут же лицо ее исказилось от боли. Перемогая себя, она положила капусту на весы.
Я смотрела и недоумевала: что с ней? Как только покупательница ушла, сестра, морщась от боли, сразу же сунула руки под кран на улице, вытерла их передником и подошла ко мне.
– Что с тобой? – спросила я.
– Вот, смотри, – она протянула мне руки. От запястьев до кончиков пальцев кожа вздулась и была покрыта иссиня-черными пятнами, как будто по ней били молотком, в некоторых местах алели ссадины, и из них сочилась кровь.
Это были уродливые коряги, не имевшие ничего общего с ее прежними тоненькими пальчиками.
– Обморозила, и кожа потрескалась, очень больно. Когда взвешиваю конняку или тофу, еще могу терпеть, а вот соленое – ну мочи нет, так жжет от соли.
Глаза у сестры были грустные-прегрустные; она все время потирала руки.
– Надо помазать ментолом, – посоветовала я.
– Мазала – не помогает. Руки все время в воде – то стираю, то готовлю. Никак не проходит.
Я опасливо дотронулась до ее рук. Кисти загрубели и вспухли. Казалось, они горят, а на самом деле были холодны как лед. Я не удержалась и подышала на них, стараясь отогреть.
– Греешь? – тихонько засмеялась сестра.
Я сжала вспухшие руки сестры своими маленькими ладошками и долго дышала на них. Но они так и оставались ледяными, а белый парок изо рта уносил ветер.
Мечта
Сойдя с поезда в Готодзи, я пересекла станционную площадь и, как и говорила сестра, оказалась на оживленной улице, ведущей направо.
Готодзи – маленький городок неподалеку от Итоды и шахты Окадзаки. В отличие от нашего захолустного городка в Готодзи было четыре кинотеатра и небольшой театр. В этом театре частенько выступали известные певцы, такие, например, как Ёсио Табата и Цудзуко Сугавара. Был в Готодзи и колледж, и городская библиотека, и биржа труда. А на торговых улицах и в веселых кварталах царило такое оживление, что нашему городишке и не снилось.
Сестре исполнилось 18 лет, и она работала в патинко. Около года назад она ушла из овощной лавки и поступила в химчистку – туда ее устроила мать, – но через полгода она уволилась и оттуда. Потом сестра работала в столовой неподалеку от станции, но через четыре месяца вернулась домой и сказала, что поедет искать работу в Готодзи.
– Итода – деревня, и ничего хорошего здесь нет. Я сама поеду в Готодзи на биржу труда и найду хорошее место, – с вызовом сказала она, надела выходное пальто и ушла.
Однако, когда я вернулась домой из школы, сестра в пальто, ссутулившись, одиноко сидела в углу, заваленном яркими искусственными цветами. Тут же среди цветов сидел, скрестив ноги и низко опустив голову, брат Кунио в теплом кимоно, из дыр которого повылезла вата, и усердно работал.
Его наконец выписали из больницы, но он так и не поправился, вот и подрабатывал на дому, мастерил цветы.
На расползшихся татами грудой были навалены готовые красные и желтые цветочки. От этих ядовито-ярких цветов еще более убогим выглядел наш унылый дом, где не было даже шкафа или радиоприемника.
Брат тихонько мурлыкал себе под нос, слушая соседское радио: «Забытое раскаяние проснется, и старая мука оживет». Это была любимая песня брата – «Вернувшееся судно», – которую пел Ёсио Табата. Мастеря цветы, брат то и дело грел руки над стоявшей рядом маленькой печуркой.
Я положила школьную сумку, сшитую из фуросики, на ящик из-под яблок, служивший нам столом, и спросила:
– Ну что там на бирже?
– Народу – тьма, все ищут работу – много шахт кругом позакрывали.
– Ну а ты нашла себе что-нибудь?
– Больше я туда не пойду, – мрачно отрезала сестра, засунув руки в карманы пальто.
– Почему?
– Этот чиновник делал из меня дуру.
– Как?
– Я, дескать, школу еще не кончила! Говорит, таким недоучкам нигде работы не найти; в служанки и то не возьмут. Негодяй!
Сестра на чем свет ругала служащего биржи, изливая гнев и досаду.
Вспоминая все эти события, происходившие полгода назад, я шла по улицам Готодзи. На другой день после своей неудачной поездки сестра снова отправилась в Готодзи и устроилась в патинко.
Здание патинко находилось за кинотеатром, недалеко от станции. У кинотеатра я замедлила шаг, чтобы рассмотреть яркую афишу с Хидэко Такаминэ в фильме «Возвращение Кармен». С афиши улыбались Хидэко Такаминэ и Тосико Кобаяси в шикарных шляпках, под зонтиками с оборками. На витрине висели фотографии кадров из фильма. Я с интересом разглядывала их. Ведь мы с сестрой собирались посмотреть этот фильм.
Она прислала открытку, где писала, что в воскресенье сможет взять выходной, и приглашала меня в кино, вот я и приехала.
Возле патинко стояли два венка по случаю открытия нового игрального зала, а на стеклянных дверях была приклеена бумажка с объявлением о приеме на работу девушек.
Я толкнула стеклянную дверь и вошла внутрь. От духоты и табачного дыма перехватило дыхание. Играющие сидели в ряд как приклеенные и запускали шарики. В зале стоял грохот от шариков и оглушительно играла музыка.
– Сэцуко! – донесся откуда-то голос сестры.
Я подняла голову и увидела, что сестра улыбается мне из-за фанерной перегородки, возвышающейся над автоматами. Интересно, дали ли ей выходной? Я прошла в игральный зал.
Сестра молча поманила меня рукой и, опустив голову, пошла вдоль перегородки. Над фанерной стенкой виднелась лишь ее голова.
– Сэцуко, сюда.
Сестра выглянула из маленькой дверцы за автоматами. Я не видела ее два месяца – поступив в патинко, она не приезжала домой даже на выходные. Лицо ее было слегка подкрашено, на губах помада. Волосы были завиты, к форменному халатику с коротким рукавом приколота брошка – божья коровка.
– Входи, быстрее.
Сестра заметила, что я внимательно разглядываю ее, и засмеялась. Она очень похорошела, и вид у нее был веселый.
– Ты взяла выходной? – спросила я, скидывая туфли.
– Ничего не вышло. Напарница заболела, и пришлось заменить ее. Жаль, не сможем пойти в кино.
Сестра закрыла дверь на ключ.
– Это ничего, что я вошла сюда?
– Ничего-ничего, – ответила сестра и погасила красную лампочку на ближайшем автомате. Потом кончиками пальцев быстро покрутила ручку на задней стенке, и я услышала, как шарики, застрявшие в верхнем желобке, с шумом покатились и упали в коробку с другой стороны автомата.
– Что случилось? – спросила я.
– Бывает, что шарики попадают в лунку и застревают в ней. Вот я и исправила, – быстро проговорила сестра и отошла от меня. Это опять, уже в другом автомате, зажглась красная лампочка. Она погасила ее, покрутила ручку и снова подошла ко мне.
– В кино сходим в другой раз. Но коль уж ты приехала, давай поговорим. Я не могу стоять на месте, ты ходи за мной…
Не договорив, она повернулась ко мне спиной и пошла вдоль автоматов, стуча по полу шлепанцами.
– Первый ряд – номер пять, второй ряд – номер два, четвертый ряд – номер одиннадцать, двенадцать и пятнадцать. Четвертый ряд, прошу побыстрее.
Голос из динамика подгонял девушек, следивших за работой автоматов. Шагая за сестрой как привязанная, я встала на цыпочки и выглянула за перегородку.
На высоком табурете сидел мужчина с микрофоном, которого я даже не заметила, входя в зал. Маленький, невзрачный, лет двадцати пяти. Он зорко наблюдал за тем, что происходит в зале.
Я посмотрела на соседнюю перегородку. Это там, кажется, был четвертый ряд и горели три красные лампочки. Девушка за перегородкой суетливо бегала взад-вперед и гасила лампочки.
– Ко-тян, – громко позвала она.
Ей, как и сестре, было не больше восемнадцати, щеки у нее были по-детски пухлые.
– Кто это с тобой? – спросила она, когда сестра встала на цыпочки.
– Моя сестренка, – громко ответила сестра и повернула назад, потому что уже дошла до конца перегородки. Я отстранилась, пропуская ее.
– Ты писала, что Кунио ушел из дому. Почему он это сделал? – спросила сестра, проходя вперед.
– Он поссорился с Хироси. Ни мамы, ни меня не было дома. Когда я пришла, бумажные цветы, растоптанные, валялись по всему полу. Хироси уже ушел, а Кунио, укрывшись с головой одеялом, плакал.
Я рассказывала, глядя на сестру, стоявшую ко мне спиной.
– Какой жестокий! И сам нищий, и как вы будете жить, не подумал, – сердито проговорила сестра, то и дело останавливаясь и поднимая стоявшие под ногами коробки с шариками, чтобы вставить их в автоматы. Потом спросила: – Ну а куда он ушел, ты не знаешь?
– Не знаю.
– И друзей-то у него нет. Куда же он мог уйти – один, такой больной?
Сестра опять торопливо зашагала вперед, я – за ней. Она все время вертела головой направо и налево, следя за автоматами.
– Я недавно послала деньги. Вы получили?
– Да, получили. Ты, сестрица, просто спасаешь нас каждый месяц. Мама всегда так радуется.
Я заметила, что в автомате рядом со мной шарики не двигаются, и отошла, пропуская сестру.
– Маме тоже достается, – вздохнула она, снова устремляясь вперед.
– С прошлого месяца на шахте ползарплаты стали давать талонами. И Хироси, и мама получают теперь только половину денег.
– Делают из нас дураков! Ведь на талоны можно покупать только на распределительном пункте.
– Конечно. Вот все и бегут туда. Оглянуться не успеешь, как рис и крупу уже раскупили; и всегда очередь. А ведь овощи и рыба портятся быстро…
– Разве на эти талоны проживешь?
– Мама тоже так говорит. И на другую шахту не переедешь – сейчас везде плохо.
– Верно.
– Третий ряд – номер два, третий ряд – номер два, – послышалось в динамике.
Сестра резко обернулась, оттолкнула меня и побежала к автомату, в котором горела красная лампочка. Она покрутила ручку, привстала на цыпочки и сказала клиенту, высунув голову из-за автомата:
– Извините, автомат не работает.
Когда я подошла к ней, она грустно засмеялась:
– Не дают спокойно поговорить, да?
– Наверно, тебе тяжело целый день ходить взад-вперед в этой теснотище? – спросила я.
– Тяжело-то тяжело, да уж лучше, чем прислуживать кому-то. Правда. Ты ведь весной заканчиваешь школу, да? – Она посмотрела на меня. – Куда пойдешь работать?
– Хочу поступить ученицей в ателье европейского платья, – выпалила я. Это была моя давнишняя мечта.
Сестра ласково улыбнулась:
– Так ты станешь портнихой? Это хорошо. Тебе это подойдет – ты аккуратная и руки у тебя золотые.
– Третий ряд, третий ряд, – взывал динамик.
Сестра обернулась. Красного огонька нигде не было видно.
Она поднялась на цыпочки и посмотрела на мужчину с микрофоном. И я тоже приподнялась следом за ней. Повернувшись к нам всей своей неказистой фигурой, он приветливо улыбнулся, потом что-то негромко сказал сестре и бросил какой-то пакетик.
– Тебе, Сэцуко, – протянула мне его сестра. Это была шоколадка.
– Чего это он?
– А я говорила, что сегодня ко мне приедет сестренка, вот он и припас ее для тебя.
– Почему? – удивилась я.
– Наверное, хотел сделать мне приятное, – немного важничая, пояснила сестра, но, увидев мои удивленные глаза, хихикнула и добавила: – Понимаешь, я ему нравлюсь.
Я посмотрела на зардевшееся лицо сестры. Носик у нее был прямой, удивительно красивый. Глаза счастливо сияли.
– Сестренка, и тебе он нравится? – спросила я.
Она повернула ко мне лицо, улыбнулась одними глазами и сказала:
– Нет. Мне вообще не нравятся такие мужчины.
И сестра, словно актриса на сцене, к которой прикованы все взоры, царственной походкой заскользила по тесному пространству.
Она подождала, пока я догоню ее, и горделиво добавила:
– Не хочу связываться с таким неудачником! Мне нужен человек состоятельный и порядочный. Моя мечта – выйти замуж за богатого, пусть мать порадуется. Ну сколько можно жить в нищете? Вот о чем я думаю, Сэцуко.
– Да-а, – пробормотала я, запнувшись. И подумала: а захочет ли богатый, порядочный человек жениться на нищей девушке, которая даже школы не закончила, но, встретившись с серьезным взглядом сестры, которая, конечно, и сама понимала это, я ничего не смогла ответить.
Продажа
Я училась в девятом классе, и оставалось всего несколько дней до начала зимних каникул. Однажды вечером, вернувшись домой, я застала мать понуро сидящей у порога.
С утра она ходила перебирать уголь, но, видно, уже давно пришла – на ней была ее обычная шерстяная накидка, серые брюки и недавно купленные деревянные гэта. Не двигаясь, она мрачно смотрела на свои ноги; казалось, она сидит так уже много часов.
– Что случилось? – Я заглянула ей в глаза.
Мать медленно подняла голову, будто преодолевая неимоверную тяжесть, и с трудом проговорила:
– Кунио нашелся…
– Что? Где?
– На шахте Тауэ в Югэте, – нервно ответила мать, теребя свои прямые, рассыпающиеся волосы.
Ей было только сорок пять, но, измученная бедностью, она казалась лет на десять старше. Сидя без сил у порога, она была похожа на старуху, сгорбленную от работы на шахте и шитья.
– Он что, работал в шахте? С таким здоровьем?!
– Да. И вот, свалился. Начал харкать кровью. Этот неслух, – ворчливо сказала мать.
– Харкает кровью? Это серьезно? Ты ездила к нему? – испуганно спросила я.
– Ездила. На этот раз выкарабкался.
– Он в больнице на шахте Тауэ?
– Да разве там есть больница? На этой-то шахте!
– А где же он?
– В городской больнице. Но он там недолго пробудет. Его надо перевозить в туберкулезную больницу.
– А где есть туберкулезная больница?
– В Иидзуке. Больница Кахо в Иидзуке.
– Нам нужно будет ехать в Иидзуку?
– Не знаю. Может, они сами его перевезут.
– Значит, туберкулез…
Я присела рядом с матерью и вздохнула.
– Деньги! Нужны деньги! – закричала вдруг мать.
Я посмотрела на нее с испугом – уж не сошла ли она с ума? Взгляд у нее остановился, пересохшие губы дрожали.
– Мамочка! – я крепко сжала ее руку.
Она пришла в себя, поморгала и глубоко вздохнула.
– Надо придумать, где взять деньги, – упрямо повторила она. Потом с трудом поднялась.
– Куда ты? – спросила я, тоже вставая.
Мать посмотрела на меня отчаянным блуждающим взглядом:
– Хочу сходить к Таминэ.
– Не ходи к Таминэ, он ведь сдерет огромные проценты. – Я испуганно схватила мать за рукав.
– Пусти. Ерунду ты говоришь.
Она сердито посмотрела на меня, вырвалась и ушла.
Я закрыла за ней дверь и вошла в пустую комнату. Старший брат работал во вторую смену и был в шахте, младший бросил дома портфель и пошел гулять.
Дом не отапливался и совсем промерз. Слышно было, как у соседей играет радио: доносилась «Песенка погонщиков».
Я взглянула на дырявые татами. Раньше здесь, у алтаря, лежал футон, на котором спал Кунио. От лекарств и чая на полу остались черные пятна. Ясно вспомнился брат, тихо сидевший в углу и мурлыкавший себе под нос, мастеря цветы.
Он нашелся, но уже в больнице, с туберкулезом, и опять нужны деньги! Отчаяние охватило меня.
Я застыла посреди комнаты. Мать отправилась к Таминэ. А ведь мы и так еще не расплатились с долгами – чем же будем отдавать, если она займет еще? В конце каждого месяца мать бегала от кредиторов, бывало – даже пряталась в шкаф. И тогда оправдываться приходилось мне.
Интересно, сколько нужно денег? Наверно, тысяч пять, а может, и все десять? Такую огромную сумму Таминэ не дает в долг шахтерам из Коямы, где платят талонами, да и шахты стали прикрывать в последнее время… Я ясно представила себе, как измученная, сгорбившаяся, едва держась на ногах, мать вернется домой…
Я скинула пальто, натянула старенький свитер и надела фартук.
С шумом открылась входная дверь. Я раздвинула сёдзи и выглянула в прихожую.
– Эй, Сэцуко, ты уже дома?
Это пришел Хидэо. Он уже учился в седьмом классе и страшно гордился тем, что перерос меня на полголовы, – потому и разговаривал со мной как с маленькой.
– А что? – спросила я, беря корзину.
– Ага, идешь на распределительный пункт? Купи мне на талоны тапочки. Смотри, мои совсем порвались, дыры сплошные.
Хидэо сел на приступку, снял тапочки и протянул их мне.
– Тапочки там не продают, – сказала я, отворяя шкафчик для посуды. В нем было полно талонов. Талон на одну иену, на пять иен, на десять иен, на сто иен. Маленькие шершавые клочки бумаги, размером меньше иены, на них напечатано «денежный талон» и название шахты – Окадзаки.
– До каких пор они будут дурачить нас с этими липовыми деньгами? – пробормотала я.
– Не понимаю. – Брат с недоумением посмотрел на меня и спросил: – А когда будут продавать тапочки?
– Уже не будут. Ни тапочки, ни резиновые сапоги. На распределительный пункт почти не привозят товары с тех пор, как перевели нас на талоны. Вот шахтерские сапоги – пожалуйста.
1 2 3 4