Пригорюнился. Захотел есть, убежал домой. На следующее утро опять пришёл. Такое желание было прокатиться… Что ты…Две недели ходил по утрам на остановку, ждал сердобольную кондукторшу, но так её больше и не увидел…
В детстве я был нерешительным, робким. Часто плакал. Если чего-то хотелось, терпеливо ждал, просительно заглядывая взрослым в глаза. Не любил себя за это, да что толку.Мне казалось, я никогда не стану смелее.
До переезда на Тринадцатый мы жили у бабушки в Сулажгоре. Городской микрорайон этот больше смахивал на деревню. Бревенчатый бабушкин дом – «хоромы», как уважительно величали домашние, – стоял на горушке. У неё и хозяйство деревенское: кролики, курицы. За домом – огородище: с картошкой, морковкой, редиской, укропом, лучком.Из сверстников по соседству – мальчишка на год младше. Мы с ним всё мечтали найти клад и купить гору «петушков». На поиски отправлялись к автобусным остановкам, забирались под деревянный настил, искали оброненные монетки.Сквозь щели в досках дневной свет еле пробивается. Подолгу кряхтим, ползая в тесном пыльном пространстве. Если народ ходит по остановке, затаимся, чтобы не выдать себя. (Доски прогибаются над головой, песок сверху сыплется – лежим, не дышим.) Добыча бывала разной. Сразу после зимы, когда таял снег, мы собирали мелочи по целой горсти. Полная жменя копеечек, трёхкопеечек, пятачков. Выбираешься оттуда грязный, как чёрт, и довольный, если нашёл. Считать не умели, и все монетки кучкой относили в магазин в обмен на леденцы. Эти остановки служили нам копилочками. Как-то раз нам страшно повезло: у самого магазина, в траве, мы нашли мокрую красную денежку с портретом дедушки Ленина. Разделили по-честному: одну половинку я оторвал ему, вторую взял себе. Тратить сразу не стали, решили копить на велосипед…Каждое лето к бабушке на каникулы приезжал мой двоюродный брат в нарядной плюшевой кепке. Он был старше меня на два года, но важничал на все четыре. Со мной совсем не играл. Я невольно тянулся к нему, он знай посмеивался:– Тюля!Однажды брат взял из кладовки дедушкины инструменты, старую газету, с кухни – нож и унёс всё в сарай. Слышу, что-то мастерит: пилит, стругает. Пытаюсь приблизиться – шикает. Закончил работу, выносит из сарая непонятную хрупкую конструкцию из реечек, обтянутых газетой, с длинным расщеплённым хвостом-мочалкой из лыка. Теряюсь в догадках: что это? Идёт на пустырь. Я – поодаль, следом. Разбегается, подняв вверх таинственный аппарат, и внезапно… тот, словно живой… взмывает в воздух! Управляя длинной нитью, брат то отпускает его в свободный полёт, то придерживает, подтягивая к земле. Издали смотрю, как в вышине планирует причудливый прямоугольник, как взбирается он в небо по невидимым ступеням.Длинный хвост с бантиком на конце красиво вьётся по воздуху.
Мне тоже хотелось так бежать, удерживая шнур…Навстречу ветру!
В августе брат засобирался в свою Кандалакшу… говнялакшу. Едва дождавшись, когда за ним хлопнет калитка, я кинулся в сарай… Чудо-крыла нигде не было! Обыскал каждый уголок и вдруг… наткнулся… на брошенные обломки… растерзанной птицы.Себя было жалко. Слёзы стояли в глазах.Мечта запустить в небо воздушного змея с тех пор не отпускала меня, преследуя даже во сне. * * * В город, на Тринадцатый, мы переехали, когда мне исполнилось шесть лет.Квартиру нам выделили в деревянном двухэтажном доме по шоссе Первое Мая: с отдельной кухней, водопроводом, с газовой колонкой. У нас, как у буржуев, теперь был свой туалет и целая комната на четверых: мама с папой и мы с сестрёнкой. (Брат Игорь появился через год.) Вот бы такую квартиру, да жить рядом с бабушкой! Там всё знакомое, родное.В новом дворе я никого не знал, чурался и летом с утра до вечера пропадал в Сулажгоре. Баушка жила с дедом и дядей Мишей, но я считал, что она главнее, и потому шёл в гости именно к ней. А ещё там была собака. Дома мать не разрешала заводить, как ни канючил. Спаниель Тихон отогревал мою душу. Окрас у него чёрный с белыми пятнами. Издалека заприметит меня в начале улицы – летит навстречу со звонким радостным лаем, уши на бегу треплются. В дом прошмыгнёт между ног первым, заглядывает преданно в глаза и барабанит хвостом-обрубочком по фанерному шкафчику, быстро-быстро: «ту-ту-ту». Моё сердце восторженно вторит в ответ: «тук-тук-тук».Мы с Тишкой дружили – не разлей вода!
Вот и это лето закончилось быстрее зимы. Началась учёба. Из школы вернусь и сижу дома, грущу.Двор для меня был чужим.Холодным. Неуютным.Опасным…Зимой из окна я с завистью наблюдал, как ребята играли в снежки, строили крепость, прыгали с крыш сараев в сугробы. Им вместе хорошо, разве-есело… Хотелось присоединиться к ним, но я боялся: выйду, все будут… смотреть на меня.Пожалуй, я так и просидел бы взаперти до сих пор, но весной мать насильно выпихнула меня на улицу. В апреле на пустыре за сараями бежали полноводные ручьи. Детвора возводила запруды, пускала кораблики. Солнце слепит. Щурясь, гляжу по сторонам, вдыхаю талый воздух с запахом ивовых кустов. Малыши смеются, брызгаются, прыгают через поток.
Там впервые я и увидел Коську…Он показался мне богатырём. Что ты… Коська выделялся среди сверстников ловкостью, какой-то завидной отчаянностью. С ним хотели водиться все. Я об этом даже не мечтал…Нас свела консервная банка с «килькой в томате».Возвращаюсь однажды из школы, гляжу: во дворе Коська с ребятами. Подходит ко мне, конопатый и ростом… пониже будет. (Вспомнилось, отец рассказывал про Ленина: сперва все тоже считали, что вождь мирового пролетариата великан, а в Мавзолей-то заглянули… метр с кепкой!).Коська протягивает мне руку:– Давай знакомиться! Я знаю, ты из Сулажгоры, во втором «б» учишься. Тебя как звать?– Вовка… – смущаюсь я, несмело отвечая на рукопожатие.– Мы на стройку идём банку консервную взрывать. Айда с нами. Здоровски будет!..Мальчишки в трикотажных отвисших спортивках, кто в синих, кто в чёрных. А я, как был, в школьной форме, с портфелем, так и пошёл. (Когда тут переодеваться?) Рядом строили хлебокомбинат, туда и направились. По дороге Коська рассказал, как они развлекаются. Его послушать: нет лучше забавы, чем, бегая по гулким этажам, играть в войнушку; прыгать с третьего этажа на песчаную кучу под окном – кто дальше; выкачивать бензин из оставленного на ночь грузовика и, разливая его по лужам, наблюдать, как «вода горит»; нагребать карбид, делать из бутылок гранаты. Охранять всё это богатство – приставлен сторож. Но разве успеть бородатому хромому старику за ватагой быстрых на ногу пацанов? Пока он с одного края стережёт, ребятня – к другому прицелится.По шаткой доске мы перебрались через глубокую траншею, нырнули в проём окна. Огляделись. Какое-то время стояли, прислушиваясь. Тихо. На бетонном полу сложены водопроводные трубы, батареи, льняная пакля. Коська достал из груды заготовок чугунный смеситель, прикрутил к нему с одной стороны стальную трубку, на конец – муфту. Получился пистолет. Как настоящий! Я в восторге… Что ты…Коська сунул «песталь» за солдатский ремень и стал пробираться к дверному проёму. Мы – за ним. Попадаем в длинный коридор, оттуда – на площадку. По лестничным пролётам без перил поднимаемся на третий этаж.Коська, раскинув руки, задорно крикнул:– Э-ге-геей!!!По хмурым, тихим закуткам стройки пошло разгуливать озорное эхо. Ребята весело гомонили, я мало-помалу осваивался. Наконец Коська, многозначительно поглядывая на нас, достаёт из штанов пузатую консервную банку. На грязной этикетке еле угадывалась надпись: «Килька в томате». Аккуратно кладёт банку на пол и командует:– Ищите камень побольше!Расходимся в разные стороны. Я нахожу булыган первым и, кажилясь, тащу его.Так… хочется… угодить… товарищам!..– Ништяк… – одобряет Коська. – Сейчас рванём!Мы склонились, пялимся на банку, ждём, что будет. Коська поднимает каменюгу и – на раздутую мину…– Ба-ааах!Резкий хлопок-взрыв на мгновенье оглушил. Смотрю на ребят: по лицам, по одежде стекает килька многолетней выдержки. Пацаны гогочут. Я робко подхохатываю. Запах… даже с ног не сбил, всего лишь чуть повело и сделалось витиевато… (Не-еет, каждый день я так дружить не смог-уу.)Над ухом испуганно рявкнули:– Шухер!..В штанах стало тепло и сыро: «Адреналин!» – мелькнуло в голове, рассказывал отец. Эхо мощной волной катится на меня по длинному гулкому коридору, накрывает с головой:– Вот я… ваааам!!!Шарканье приближающихся тяжёлых шагов…Мои дружки кинулись наутёк. Где портфель?! Я заметался, шмякнулся… Бо-о-ольно! Некогда себя жалеть – сторож! Морщинистая красная рука тянется к моему портфелю… Дурак какой-то…Мамочка!Вся моя никудышная жизнь промелькнула в сознании…
…Очнулся на куче песка с портфелем в руке. (Зачем я здесь?..) Коська насильно разжимает мне пальцы, восхищённо произносит:– Ну, ты сиганул! Я бы так… не смог…Ребята подняли меня под руки, повели. (Мне было всё равно куда…) Я силился благодарно улыбаться в ответ.В этот вечер засыпалось сладко. Счастье тихо убаюкивало: меня… приняли… в друзья! В друзья. (А всего-то нужно было – вымазаться вместе с ними.)
Рубашку и брюки мать долго отмачивала, затем шоркала на стиральной оцинкованной доске, несколько раз меняла воду. Полностью аромат «посвящения» покинул меня лишь после бани на Виданке, куда мы раз в неделю ходили всей семьёй.Мыться я не любил: невыносимый жар в парилке, обжигающие доски со шляпками гвоздей, щипучее мыло, жёсткая мочалка! Отец натрёт меня, не обращая внимания на хныканье, излупцует веником да вдобавок окатит с головой чуть ли не кипятком. Не знаешь, как одеться: нижнее бельё противно липнет к влажному телу. Одна радость – буфет с круглыми высокими столиками. Себе батя покупал «Жигулёвское», а нам обязательно лимонад «Крем-соду» или «Крюшон» и коржик. Рядом стоит притихшая сестрёнка: личико пунцовое, волосы причудливо закручены в полотенце, блестящие росинки на носу. Блаженствуя, пьём с ней прохладный газированный напиток. Удовольствие растягиваем, следим друг за другом: у кого меньше осталось.В баню, под горку, шли быстро. Из бани – неспешно, распаренные, в истоме…Раз в месяц, перед помывкой, мать водила меня в парикмахерскую. Советским пацанам никаких причёсок, кроме «чёлки», не полагалось. Всех стригли одинаково. У кого волосы редкие, ещё ничего, чёлка лежала нормально. А мои-то локоны пушистые, густые. И вот вся голова лысая, а на лбу уродливый пучок тёмных волос топорщится. Ходишь как балбес. Летом, конечно, обрастали, но к школе приходилось лохмы корнать.Банный день – в воскресенье, единственный выходной для школьников. А тут на неделе, ни с того ни с сего, Коська вызывает на улицу:– Айда в баню!– Это в среду-то?! Нипочём не пойду…– Да я не за то… Не мыться.Оказывается, пацаны из соседнего двора разнюхали в бане закуток, откуда можно подглядывать за женской половиной. Эка невидаль! Обнажённых девчонок, если не считать сеструхи, я сколько угодно видел в садике. У нас была общая горшочная. Нянечка заводила всю группу в холодную комнату, доставала со стеллажа горшки один за другим. Горшки белые, эмалированные и тоже холоднющие… двух типоразмеров: мужиков усаживала на те, что побольше, девчонок – на маленькие. Пол кафельный. Сидеть неподвижно – наказанье. Ногами отпихиваешься изо всех сил и, сидя верхом на горшке, елозишь с лязганьем – всяко интереснее, чем глазеть по сторонам.– Пойдём, здоровски будет!При этих словах у меня под ложечкой тревожно засосало…Восемь лет – возраст бесполый. Мне нисколечки не хотелось идти. Разве что для расширения кругозора… Мать недоумённо пожала плечами, собрала полотенце, бельишко. Дала двенадцать копеек на лимонад.Выскакиваю – во дворе Коська с бумажным пакетом. Мы вниз, дворами, напрямки. (Ни разу в кино так не спешили.) Покупаем билетики, мигом раздеваемся и ходом – в моечную. Мужское и женское отделение в нашей бане отделялось маленьким техническим тамбуром, дверь туда на ключ не закрывалась, так, скамейкой припёрта. (Коська сознательно выбрал будний день – народу меньше.) Для вида набираем в тазики воду, ждём, когда два мужика-балагура уйдут хлестаться в парилку. Отодвигаем скамейку и – шмыг внутрь. Тесно. Цинковые тазы сложены друг на друга, тут же швабра, вёдра, половые тряпки. Дверь за собой прикрываем. Темно. И луч света из проковырянной дырочки с рваными краями. Ожидание, что нас вот-вот застукают, становится невыносимым. (Зачем я пошёл на это мокрое дело?)Коська прилипает глазом к отверстию:– Во… дают!..Я стою на холодном кафельном полу, зябко подрагиваю. Кожа становится как у ракетки для настольного тенниса. Причмокивания Коськи озадачивают, заводят.– Дай позырить!– Подожди!Нетерпеливо топчусь: «Он так всё самое интересное один увидит!».Толкаю в бок:– Пусти…Изумлённо цокая, Коська нехотя отрывается от глазка. Я припадаю к «секе», но навести резкость не успеваю. Дверь сзади шумно распахивается! Делается светло и страшно… Чья-то мокрая крепкая рука больно хватает меня за ухо.Ну так и знал!..Коська увернулся и, перепрыгивая через скамейки, дриснул к выходу… Рассудок мой смешался… Бабка в грязно-белом халате несла меня за ухо… Мужики осуждающе смотрели на неё. Я надеялся: сейчас старуху одёрнут… отобьют меня.Истошный вопль распоясавшейся работницы банно-прачечного хозяйства пустым опрокинутым ведром грохотал под высоченными сводами бани:– Октябрята-ко-бе-ля-та!!! Ишь, повадились! Вот я вам сейчас гляделки устр-ооо-ою…Неожиданно у самой двери старая карга опустила меня на пол, доверительно приобняла за плечи. «Извиняться начнёт…», – едва успеваю подумать я и получаю… энергичный пинок в попу. Синяя дверь – в глаза!.. Бамм!!! Лбом распахиваю… Сводня-яя! Коська ждёт одетый. Хватаю пожитки, вдогонку – за ним.Одевался уже в буфете. Странно: лимонада совсем не хотелось…
…На полпути к дому пытаюсь вспомнить: где я? иду куда? откуда?.. Голова гудит. Рядом какой-то мальчик… Взахлёб рассказывает об увиденном. Ах, да-ааа!.. Картинки кажутся мне бесцветными… скучными. Ухо и шишка на лбу горят огнём, в голове противно звенит голос старой швабры.Фамильярность её меня просто шокировала!
Наш первый сексуальный опыт Коська назвал удачным, однако повторять его мне почему-то не хотелось. Я твёрдо решил ограничиться полученным багажом знаний на всю жизнь…
С Коськой никогда никому не было скучно. Он на выдумку горазд. Что ты…Как-то играли в «кислый круг». Девчонкам приспичило в сортир. Коська дождался, когда они рассядутся по дырочкам, открыл крышку, где выгребная яма, и огромный булыжник туда – бултых! Брызги, визги!!!Заигрывал так с девочками…
Мои приятели были дворовыми детьми, по домам не сидели. Постепенно двор и для меня становился главным «местом жительства», забавой, воспитателем, близким другом. Я чувствовал, что с каждым днём сила его, дух переходят в меня…Только когда появился телевизор, мы временно сменили образ жизни на оседлый.Отец купил телик первым. «Рекорд» – бандура большая, экранчик маленький. И вот вечерина наступает – полдома сидят у нас в гостях, не протиснуться. Передачи транслировали с двух часов дня. Мы с благоговением включали волшебный ящик и жадно смотрели всё подряд, программу за программой: диктор говорит – интересно; новости какие – интересно; фильм художественный… будешь баловаться – старшие убьют, не отрываясь от экрана. Телевизор стоял на журнальном столике о трёх ножках. Мы с Коськой кувыркались, задели столик, телевизор упал и… разбился.Я почему так живо помню? Спасибо папе!.. Он впервые меня не ругал.Молча порол…Говорящего ящика не стало, и мы вернулись в лоно двора.
Между Тринадцатым и Пятым посёлком – Рыбка. Вдоль железной дороги – склад цветного металла под открытым небом. Территория огромная! Забираемся тайком через дыру в заборе. Кругом высоченные штабеля: двигатели от машин, электромоторы, спрессованные в кубы для переплавки. Поскольку подшипники изготовлены из прочной стали, они в алюминиево-медной массе остаются несмятыми. Поднимаемся на верхотуру, ворочаем брикеты. Найдём, где подшипничек запрессован с краю, скидываем понравившийся блок на землю и выковыриваем. А дальше – на самокаты, заместо колёс. Как сейчас трогаю их масляную полированную поверхность… Ощущения эти живут на кончиках пальцев. У меня вообще обострённая тактильная память. Я могу из тысяч женских туфелек найти ту самую… стоптанную туфлю старухи-банщицы.Нас и с Рыбки частенько гоняли. Какой-нибудь дядька заметит и ну ругаться. Мы наутёк: «Сторож! Сторож!». А может, это просто рабочий?..Самокат – две доски. В одной пропиливается окошко, ось – палочку делаешь, подшипники насаживаешь и – хоп! Самокат готов в шесть секунд. Чем больше диаметр подшипника, тем быстрее катишься. Как раз в ту пору начали перестраивать шоссе Первое Мая. Вместо узкой дороги, вымощенной булыжником из малинового кварцита, – Первомайский проспект с двумя широченными асфальтированными полосами движения.
1 2 3 4 5 6 7 8
В детстве я был нерешительным, робким. Часто плакал. Если чего-то хотелось, терпеливо ждал, просительно заглядывая взрослым в глаза. Не любил себя за это, да что толку.Мне казалось, я никогда не стану смелее.
До переезда на Тринадцатый мы жили у бабушки в Сулажгоре. Городской микрорайон этот больше смахивал на деревню. Бревенчатый бабушкин дом – «хоромы», как уважительно величали домашние, – стоял на горушке. У неё и хозяйство деревенское: кролики, курицы. За домом – огородище: с картошкой, морковкой, редиской, укропом, лучком.Из сверстников по соседству – мальчишка на год младше. Мы с ним всё мечтали найти клад и купить гору «петушков». На поиски отправлялись к автобусным остановкам, забирались под деревянный настил, искали оброненные монетки.Сквозь щели в досках дневной свет еле пробивается. Подолгу кряхтим, ползая в тесном пыльном пространстве. Если народ ходит по остановке, затаимся, чтобы не выдать себя. (Доски прогибаются над головой, песок сверху сыплется – лежим, не дышим.) Добыча бывала разной. Сразу после зимы, когда таял снег, мы собирали мелочи по целой горсти. Полная жменя копеечек, трёхкопеечек, пятачков. Выбираешься оттуда грязный, как чёрт, и довольный, если нашёл. Считать не умели, и все монетки кучкой относили в магазин в обмен на леденцы. Эти остановки служили нам копилочками. Как-то раз нам страшно повезло: у самого магазина, в траве, мы нашли мокрую красную денежку с портретом дедушки Ленина. Разделили по-честному: одну половинку я оторвал ему, вторую взял себе. Тратить сразу не стали, решили копить на велосипед…Каждое лето к бабушке на каникулы приезжал мой двоюродный брат в нарядной плюшевой кепке. Он был старше меня на два года, но важничал на все четыре. Со мной совсем не играл. Я невольно тянулся к нему, он знай посмеивался:– Тюля!Однажды брат взял из кладовки дедушкины инструменты, старую газету, с кухни – нож и унёс всё в сарай. Слышу, что-то мастерит: пилит, стругает. Пытаюсь приблизиться – шикает. Закончил работу, выносит из сарая непонятную хрупкую конструкцию из реечек, обтянутых газетой, с длинным расщеплённым хвостом-мочалкой из лыка. Теряюсь в догадках: что это? Идёт на пустырь. Я – поодаль, следом. Разбегается, подняв вверх таинственный аппарат, и внезапно… тот, словно живой… взмывает в воздух! Управляя длинной нитью, брат то отпускает его в свободный полёт, то придерживает, подтягивая к земле. Издали смотрю, как в вышине планирует причудливый прямоугольник, как взбирается он в небо по невидимым ступеням.Длинный хвост с бантиком на конце красиво вьётся по воздуху.
Мне тоже хотелось так бежать, удерживая шнур…Навстречу ветру!
В августе брат засобирался в свою Кандалакшу… говнялакшу. Едва дождавшись, когда за ним хлопнет калитка, я кинулся в сарай… Чудо-крыла нигде не было! Обыскал каждый уголок и вдруг… наткнулся… на брошенные обломки… растерзанной птицы.Себя было жалко. Слёзы стояли в глазах.Мечта запустить в небо воздушного змея с тех пор не отпускала меня, преследуя даже во сне. * * * В город, на Тринадцатый, мы переехали, когда мне исполнилось шесть лет.Квартиру нам выделили в деревянном двухэтажном доме по шоссе Первое Мая: с отдельной кухней, водопроводом, с газовой колонкой. У нас, как у буржуев, теперь был свой туалет и целая комната на четверых: мама с папой и мы с сестрёнкой. (Брат Игорь появился через год.) Вот бы такую квартиру, да жить рядом с бабушкой! Там всё знакомое, родное.В новом дворе я никого не знал, чурался и летом с утра до вечера пропадал в Сулажгоре. Баушка жила с дедом и дядей Мишей, но я считал, что она главнее, и потому шёл в гости именно к ней. А ещё там была собака. Дома мать не разрешала заводить, как ни канючил. Спаниель Тихон отогревал мою душу. Окрас у него чёрный с белыми пятнами. Издалека заприметит меня в начале улицы – летит навстречу со звонким радостным лаем, уши на бегу треплются. В дом прошмыгнёт между ног первым, заглядывает преданно в глаза и барабанит хвостом-обрубочком по фанерному шкафчику, быстро-быстро: «ту-ту-ту». Моё сердце восторженно вторит в ответ: «тук-тук-тук».Мы с Тишкой дружили – не разлей вода!
Вот и это лето закончилось быстрее зимы. Началась учёба. Из школы вернусь и сижу дома, грущу.Двор для меня был чужим.Холодным. Неуютным.Опасным…Зимой из окна я с завистью наблюдал, как ребята играли в снежки, строили крепость, прыгали с крыш сараев в сугробы. Им вместе хорошо, разве-есело… Хотелось присоединиться к ним, но я боялся: выйду, все будут… смотреть на меня.Пожалуй, я так и просидел бы взаперти до сих пор, но весной мать насильно выпихнула меня на улицу. В апреле на пустыре за сараями бежали полноводные ручьи. Детвора возводила запруды, пускала кораблики. Солнце слепит. Щурясь, гляжу по сторонам, вдыхаю талый воздух с запахом ивовых кустов. Малыши смеются, брызгаются, прыгают через поток.
Там впервые я и увидел Коську…Он показался мне богатырём. Что ты… Коська выделялся среди сверстников ловкостью, какой-то завидной отчаянностью. С ним хотели водиться все. Я об этом даже не мечтал…Нас свела консервная банка с «килькой в томате».Возвращаюсь однажды из школы, гляжу: во дворе Коська с ребятами. Подходит ко мне, конопатый и ростом… пониже будет. (Вспомнилось, отец рассказывал про Ленина: сперва все тоже считали, что вождь мирового пролетариата великан, а в Мавзолей-то заглянули… метр с кепкой!).Коська протягивает мне руку:– Давай знакомиться! Я знаю, ты из Сулажгоры, во втором «б» учишься. Тебя как звать?– Вовка… – смущаюсь я, несмело отвечая на рукопожатие.– Мы на стройку идём банку консервную взрывать. Айда с нами. Здоровски будет!..Мальчишки в трикотажных отвисших спортивках, кто в синих, кто в чёрных. А я, как был, в школьной форме, с портфелем, так и пошёл. (Когда тут переодеваться?) Рядом строили хлебокомбинат, туда и направились. По дороге Коська рассказал, как они развлекаются. Его послушать: нет лучше забавы, чем, бегая по гулким этажам, играть в войнушку; прыгать с третьего этажа на песчаную кучу под окном – кто дальше; выкачивать бензин из оставленного на ночь грузовика и, разливая его по лужам, наблюдать, как «вода горит»; нагребать карбид, делать из бутылок гранаты. Охранять всё это богатство – приставлен сторож. Но разве успеть бородатому хромому старику за ватагой быстрых на ногу пацанов? Пока он с одного края стережёт, ребятня – к другому прицелится.По шаткой доске мы перебрались через глубокую траншею, нырнули в проём окна. Огляделись. Какое-то время стояли, прислушиваясь. Тихо. На бетонном полу сложены водопроводные трубы, батареи, льняная пакля. Коська достал из груды заготовок чугунный смеситель, прикрутил к нему с одной стороны стальную трубку, на конец – муфту. Получился пистолет. Как настоящий! Я в восторге… Что ты…Коська сунул «песталь» за солдатский ремень и стал пробираться к дверному проёму. Мы – за ним. Попадаем в длинный коридор, оттуда – на площадку. По лестничным пролётам без перил поднимаемся на третий этаж.Коська, раскинув руки, задорно крикнул:– Э-ге-геей!!!По хмурым, тихим закуткам стройки пошло разгуливать озорное эхо. Ребята весело гомонили, я мало-помалу осваивался. Наконец Коська, многозначительно поглядывая на нас, достаёт из штанов пузатую консервную банку. На грязной этикетке еле угадывалась надпись: «Килька в томате». Аккуратно кладёт банку на пол и командует:– Ищите камень побольше!Расходимся в разные стороны. Я нахожу булыган первым и, кажилясь, тащу его.Так… хочется… угодить… товарищам!..– Ништяк… – одобряет Коська. – Сейчас рванём!Мы склонились, пялимся на банку, ждём, что будет. Коська поднимает каменюгу и – на раздутую мину…– Ба-ааах!Резкий хлопок-взрыв на мгновенье оглушил. Смотрю на ребят: по лицам, по одежде стекает килька многолетней выдержки. Пацаны гогочут. Я робко подхохатываю. Запах… даже с ног не сбил, всего лишь чуть повело и сделалось витиевато… (Не-еет, каждый день я так дружить не смог-уу.)Над ухом испуганно рявкнули:– Шухер!..В штанах стало тепло и сыро: «Адреналин!» – мелькнуло в голове, рассказывал отец. Эхо мощной волной катится на меня по длинному гулкому коридору, накрывает с головой:– Вот я… ваааам!!!Шарканье приближающихся тяжёлых шагов…Мои дружки кинулись наутёк. Где портфель?! Я заметался, шмякнулся… Бо-о-ольно! Некогда себя жалеть – сторож! Морщинистая красная рука тянется к моему портфелю… Дурак какой-то…Мамочка!Вся моя никудышная жизнь промелькнула в сознании…
…Очнулся на куче песка с портфелем в руке. (Зачем я здесь?..) Коська насильно разжимает мне пальцы, восхищённо произносит:– Ну, ты сиганул! Я бы так… не смог…Ребята подняли меня под руки, повели. (Мне было всё равно куда…) Я силился благодарно улыбаться в ответ.В этот вечер засыпалось сладко. Счастье тихо убаюкивало: меня… приняли… в друзья! В друзья. (А всего-то нужно было – вымазаться вместе с ними.)
Рубашку и брюки мать долго отмачивала, затем шоркала на стиральной оцинкованной доске, несколько раз меняла воду. Полностью аромат «посвящения» покинул меня лишь после бани на Виданке, куда мы раз в неделю ходили всей семьёй.Мыться я не любил: невыносимый жар в парилке, обжигающие доски со шляпками гвоздей, щипучее мыло, жёсткая мочалка! Отец натрёт меня, не обращая внимания на хныканье, излупцует веником да вдобавок окатит с головой чуть ли не кипятком. Не знаешь, как одеться: нижнее бельё противно липнет к влажному телу. Одна радость – буфет с круглыми высокими столиками. Себе батя покупал «Жигулёвское», а нам обязательно лимонад «Крем-соду» или «Крюшон» и коржик. Рядом стоит притихшая сестрёнка: личико пунцовое, волосы причудливо закручены в полотенце, блестящие росинки на носу. Блаженствуя, пьём с ней прохладный газированный напиток. Удовольствие растягиваем, следим друг за другом: у кого меньше осталось.В баню, под горку, шли быстро. Из бани – неспешно, распаренные, в истоме…Раз в месяц, перед помывкой, мать водила меня в парикмахерскую. Советским пацанам никаких причёсок, кроме «чёлки», не полагалось. Всех стригли одинаково. У кого волосы редкие, ещё ничего, чёлка лежала нормально. А мои-то локоны пушистые, густые. И вот вся голова лысая, а на лбу уродливый пучок тёмных волос топорщится. Ходишь как балбес. Летом, конечно, обрастали, но к школе приходилось лохмы корнать.Банный день – в воскресенье, единственный выходной для школьников. А тут на неделе, ни с того ни с сего, Коська вызывает на улицу:– Айда в баню!– Это в среду-то?! Нипочём не пойду…– Да я не за то… Не мыться.Оказывается, пацаны из соседнего двора разнюхали в бане закуток, откуда можно подглядывать за женской половиной. Эка невидаль! Обнажённых девчонок, если не считать сеструхи, я сколько угодно видел в садике. У нас была общая горшочная. Нянечка заводила всю группу в холодную комнату, доставала со стеллажа горшки один за другим. Горшки белые, эмалированные и тоже холоднющие… двух типоразмеров: мужиков усаживала на те, что побольше, девчонок – на маленькие. Пол кафельный. Сидеть неподвижно – наказанье. Ногами отпихиваешься изо всех сил и, сидя верхом на горшке, елозишь с лязганьем – всяко интереснее, чем глазеть по сторонам.– Пойдём, здоровски будет!При этих словах у меня под ложечкой тревожно засосало…Восемь лет – возраст бесполый. Мне нисколечки не хотелось идти. Разве что для расширения кругозора… Мать недоумённо пожала плечами, собрала полотенце, бельишко. Дала двенадцать копеек на лимонад.Выскакиваю – во дворе Коська с бумажным пакетом. Мы вниз, дворами, напрямки. (Ни разу в кино так не спешили.) Покупаем билетики, мигом раздеваемся и ходом – в моечную. Мужское и женское отделение в нашей бане отделялось маленьким техническим тамбуром, дверь туда на ключ не закрывалась, так, скамейкой припёрта. (Коська сознательно выбрал будний день – народу меньше.) Для вида набираем в тазики воду, ждём, когда два мужика-балагура уйдут хлестаться в парилку. Отодвигаем скамейку и – шмыг внутрь. Тесно. Цинковые тазы сложены друг на друга, тут же швабра, вёдра, половые тряпки. Дверь за собой прикрываем. Темно. И луч света из проковырянной дырочки с рваными краями. Ожидание, что нас вот-вот застукают, становится невыносимым. (Зачем я пошёл на это мокрое дело?)Коська прилипает глазом к отверстию:– Во… дают!..Я стою на холодном кафельном полу, зябко подрагиваю. Кожа становится как у ракетки для настольного тенниса. Причмокивания Коськи озадачивают, заводят.– Дай позырить!– Подожди!Нетерпеливо топчусь: «Он так всё самое интересное один увидит!».Толкаю в бок:– Пусти…Изумлённо цокая, Коська нехотя отрывается от глазка. Я припадаю к «секе», но навести резкость не успеваю. Дверь сзади шумно распахивается! Делается светло и страшно… Чья-то мокрая крепкая рука больно хватает меня за ухо.Ну так и знал!..Коська увернулся и, перепрыгивая через скамейки, дриснул к выходу… Рассудок мой смешался… Бабка в грязно-белом халате несла меня за ухо… Мужики осуждающе смотрели на неё. Я надеялся: сейчас старуху одёрнут… отобьют меня.Истошный вопль распоясавшейся работницы банно-прачечного хозяйства пустым опрокинутым ведром грохотал под высоченными сводами бани:– Октябрята-ко-бе-ля-та!!! Ишь, повадились! Вот я вам сейчас гляделки устр-ооо-ою…Неожиданно у самой двери старая карга опустила меня на пол, доверительно приобняла за плечи. «Извиняться начнёт…», – едва успеваю подумать я и получаю… энергичный пинок в попу. Синяя дверь – в глаза!.. Бамм!!! Лбом распахиваю… Сводня-яя! Коська ждёт одетый. Хватаю пожитки, вдогонку – за ним.Одевался уже в буфете. Странно: лимонада совсем не хотелось…
…На полпути к дому пытаюсь вспомнить: где я? иду куда? откуда?.. Голова гудит. Рядом какой-то мальчик… Взахлёб рассказывает об увиденном. Ах, да-ааа!.. Картинки кажутся мне бесцветными… скучными. Ухо и шишка на лбу горят огнём, в голове противно звенит голос старой швабры.Фамильярность её меня просто шокировала!
Наш первый сексуальный опыт Коська назвал удачным, однако повторять его мне почему-то не хотелось. Я твёрдо решил ограничиться полученным багажом знаний на всю жизнь…
С Коськой никогда никому не было скучно. Он на выдумку горазд. Что ты…Как-то играли в «кислый круг». Девчонкам приспичило в сортир. Коська дождался, когда они рассядутся по дырочкам, открыл крышку, где выгребная яма, и огромный булыжник туда – бултых! Брызги, визги!!!Заигрывал так с девочками…
Мои приятели были дворовыми детьми, по домам не сидели. Постепенно двор и для меня становился главным «местом жительства», забавой, воспитателем, близким другом. Я чувствовал, что с каждым днём сила его, дух переходят в меня…Только когда появился телевизор, мы временно сменили образ жизни на оседлый.Отец купил телик первым. «Рекорд» – бандура большая, экранчик маленький. И вот вечерина наступает – полдома сидят у нас в гостях, не протиснуться. Передачи транслировали с двух часов дня. Мы с благоговением включали волшебный ящик и жадно смотрели всё подряд, программу за программой: диктор говорит – интересно; новости какие – интересно; фильм художественный… будешь баловаться – старшие убьют, не отрываясь от экрана. Телевизор стоял на журнальном столике о трёх ножках. Мы с Коськой кувыркались, задели столик, телевизор упал и… разбился.Я почему так живо помню? Спасибо папе!.. Он впервые меня не ругал.Молча порол…Говорящего ящика не стало, и мы вернулись в лоно двора.
Между Тринадцатым и Пятым посёлком – Рыбка. Вдоль железной дороги – склад цветного металла под открытым небом. Территория огромная! Забираемся тайком через дыру в заборе. Кругом высоченные штабеля: двигатели от машин, электромоторы, спрессованные в кубы для переплавки. Поскольку подшипники изготовлены из прочной стали, они в алюминиево-медной массе остаются несмятыми. Поднимаемся на верхотуру, ворочаем брикеты. Найдём, где подшипничек запрессован с краю, скидываем понравившийся блок на землю и выковыриваем. А дальше – на самокаты, заместо колёс. Как сейчас трогаю их масляную полированную поверхность… Ощущения эти живут на кончиках пальцев. У меня вообще обострённая тактильная память. Я могу из тысяч женских туфелек найти ту самую… стоптанную туфлю старухи-банщицы.Нас и с Рыбки частенько гоняли. Какой-нибудь дядька заметит и ну ругаться. Мы наутёк: «Сторож! Сторож!». А может, это просто рабочий?..Самокат – две доски. В одной пропиливается окошко, ось – палочку делаешь, подшипники насаживаешь и – хоп! Самокат готов в шесть секунд. Чем больше диаметр подшипника, тем быстрее катишься. Как раз в ту пору начали перестраивать шоссе Первое Мая. Вместо узкой дороги, вымощенной булыжником из малинового кварцита, – Первомайский проспект с двумя широченными асфальтированными полосами движения.
1 2 3 4 5 6 7 8