А Димка им уже на воле достает пузырек и говорит, что это — ровно на 100 литров водки, иначе потравятся все к чертовой матери! Во дела?
Ночь кругом! Ты хоть раз был в Митяевке? Ну, где там среди ночи враз взять сто литров водки? Там одни старухи! Они прекрасно кагором обходятся! Суки старые!
Опять, из последних сил, поехали уже на Верхнепупинскую железку, выкатили цистерну спирта прямо с колес, еще тепленькую, накачали туда немного воды из колонки, размешали пузырек — припали все к простреленным для удобствадыркам…ух!
Там их всех железнодорожная охрана утром подобрала. В куче пропоиц не разобрать было, где Бабазян, где Бублик, где невеста с женихом, где тамада с аккордеоном… И везде какая-то пакость в туалетной бумаге валяется. Вся Сортировочная загажена по полное нехачу!
Потом перед Павликом все извинялись полдня и кланялись. Вот они только полудню второго дня в ресторан «Север» обратно и вернулись… Да… и сколько времени потеряли! Потом только ели молча и уж никакие телеграммы не читали. И эта, заведущая ментовская, ни разу больше тамадой на свадьбы не нанималась. Говорит, увидите вы меня еще раз на свадьбе! Как же! От хера вам уши, а не тамаду!
После этой сказки они долго молчали и думали про свое. У каждого с Сыроежкой много разных непоняток накопилось. Но дальше молчать в темноте и думать о Сыроежке они не могли. Веретенников встал в одних кальсонах, включил настольную лампу на тумбочке и подошел к большому холодильнику. Малковой тоже налил. И отрезал кусок буженины. Про себя подумал, что до зверств Сыроежки покамест еще не докатился.
— Ладно, Малкова! — сказал Веретенников сквозь буженину. — Давай еще одну сказку — и на боковую! На седни — шабаш!
Малкова кивнула и, прожевавшись, продолжила…
СКАЗКА О НЕОЖИДАННОЙ ВСТРЕЧЕ ПОКОЛЕНИЙ И УЖАСНЫХ РОСТКАХ ЗАРУБЕЖНЫХ ТРАДИЦИЙ НА РОССИЙСКОЙ ПОЧВЕ
— Ты, Веретенников, пост ГАИ у развилки на Петухово знаешь? Вот-вот! Самые гниды там всегда стояли и крохоборы! Им не только надо было свое взять, они там, в глуши, любили над народом поизгаляться.
А у меня, в этой запарке, вечно с машинами и документами был непорядок. Они ведь то лицензию введут на пользование своей же машиной, то техосмотртрехступенчатый… То газ примутся под машиной нюхать и свинец из него выделять, то люфт руля замерять. Заколебали! Не тянуло с ними общаться, короче. Да и принцип у меня — не преодолевать, а обходить жизненные препятствия. И хоть принципов у меня немного, но, знаешь ли, не отступаю.
А тем вечером, о котором, собственно сказочка моя будет, как назло документы у меня все были в порядке! Возвращались мы с двумя мужиками-камещиками со строительства коттеджа нашему главному санитарному врачу Кутикову Александру Семеновичу. Все, как на духу!
— Так вот почему тебе в парковой зоне место для двух пивных палаток выделили! — внезапно взревел захмелевший господин Веретенников, расшаперил клешни и кинулся душить беззащитную гражданку Малкову.
— Ой, пусти, гад, пусти! — затрепыхалась в его ручичах Малкова, и от ее теплого мягкого тела, бившегося в его ладони морским прибоем, пришла в голову Веретенникова просветляющая мысль, что сейчас придушит он ее на хер, и это совсем будет уже другая сказочка. Кончатся хиханьки-хаханьки.
Выпустил он ее из своих рук с некоторой неохотой и процедил сквозь зубы: «Продолжай колоться, гнида!»
Малкова вытерла слезы, посмотрела на него, искоса, с какой-то недоброй мыслью, и продолжила дозволенные речи.
…Подъезжаем мы, значит, к этим гадам, гаишникам, от которых столько зла видали, что вот эти твои наглые наезды — семечки! Хотя мог бы, казалось бы… А тут шофер мой, Мишка, и говорит: «Дарья Васильна! Я объезд от этих чухонцев через старое кладбище знаю! Хочите, покажу?»
Я так устала за день на ветру… Ведь только и глядишь, как бы мои ханыги не накушались, как бы стенку выложили по отвесу, да как бы не сперли чего. За честь фирмы боролась, короче. Вот в таких размышлениях и говорю ему мимо дум тяжких: «Опять ведь прицепятся с чем-нибудь… Будут про ихние законы рассказывать… Они ведь все нынче в законе, о-ох! Ладно, Мишка! Хорошо ты это придумал, валяй в объезд! Лишь бы эти рожи протокольные не видать. Глядишь, пять чириков сэкономим.»
И поехали мы за пять чириков в объезд. Въехали в лесок придорожный, потом тихие печальные поля по грунтовке проскочили. И вдруг начинаю я соображать, что вообще-то смеркается со всей силой, что уж лучше тех гадов терпеть, но все же на освещенной автостраде… Хотя какое-то странное безразличие на всех накатило, потому как мы уже в кладбищенские ворота въехали… Темнота кругом, и огоньки дальние маячат. Наверно, это вдалеке шоссе огоньками виднеется.
Гляжу, а на кладбище-то жизнь бьет ключом! Или это кто до сих пор с похоронами задержался — народу полно! Все кланяются друг другу сдержанно так. Знакомые, значит. Но ни венков, ни катафалка…
Спрашиваю Мишку: «Слушай, Миш! У меня с этой работой без выходных все в башке перепуталось. Седни чо? Родительская суббота или вообще Троица?»
— К…какая вам в жопу родительская суббота, Дарья Васильна! А тем паче, Троица! Нынче же октябрь-месяц закончился! Пятнадцать минут назад! Хеллоуин нынче!
Тут и каменщики мои заскулили как-то нехорошо, заворочались, заверещали, мол, писец им пришел на хер. Вот по-хорошему, по уму, давно им был нужен большой писец, всем! Достали, блин! Тычутся мне в плечо с заднего сидения и укоряют, что напиться не дала. Обо мне, представь, даже не думают, только о собственном пропое.
Правильно, кто обо мне подумал когда? Этим-то и помирать — только о собственной шкуре жалеть, а мне? Я как раз в банке тогда под мамкину коровукредит взяла. Сразу мысль страшная пронзила: как же мамка-то, в случае чего, потерю коровы переживет? Удавится или в колодец кинется?
Потом только ведь купила шубу китайскую собачью, ни разочка не надевала, а вот он — Хеллоуин! Да со мной вообще полная несправедливость получалась! Конечно, помирать каждому приходится, но почему именно так, как я это в американском кино про какой-то говнячий Хеллоуин видала? За что? Они там, в Америке, жили, с жиру бесились. Им даже быть прирезанными неизвестно кем необидно! Не зря жизнь прожили! А я… Ничего кроме ваших ханыжных рож не видала! Всю жизнь только мечтала, и не жи-и-ила вовсе-е-е…
Малкова зашлась в рыданиях, так ей стало себя жалко. Даже Веретенникову тоже стало как-то не по себе. Не зная, чем утешить Малкову, он похлопал ее по широкому хребту и треснувшим голосом сказал: «Не реви! Все-таки ведь жива осталась. И щас живешь. Пока.»
Малкова стряхнула его руку гордым поворотом плеч и, сверкнув набрякшими от слез глазенками, продолжила равнодушной скороговоркой.
…Смотрим мы на публику, шныряющую по кладбищу, а все чистенькие, покрашенные, в выходных костюмчиках. Обувь, правда, на всех неважнецкая. Хлипкая обувка для нашего октября. Да еще и белая к тому же… Жуть! Все на нашу машину поглядывают. Алчными взглядами.
Мишка вцепился в руль, аж, нос побелел! Но тихонько так по главной аллее съезжает все дальше, к кладбищенскому логу и задним воротам, куда раньше в мусорку венки бумажные и еловые свозили.
Алкаши мои визжат на заднем сидении, пальцами в окна тычут, внимание привлекают. В конце концов, я им ствол показала, чтоб заткнулись. Еще лучше! В машине сразу запахло, как в общественном сортире. Вот с какими кадрами работать приходится! Хорошо, что в УАЗике все сиденья из кожного заменителя.
Вдруг выходит представительный такой мужчина в черном двубортном бостоновом костюме и рукой нас тормозит. Я еще слова не сказала, как Мишка в каком-то забытьи выключил мотор и откинулся назад с остекленевшими глазами.
Народец этот, вслед за мужиком, стал подбираться поближе к нашей машине. Да уж. Погибнуть из-за пяти чириков с совершенно полным комплектом документов! С пройденным техосмотром и выкупленной лицензией! Мне стало так обидно, что когда этот дядечка придвинул к стеклу свою тронутую тлением личность, я заорала в раздражении: «Кто такой? Предъяви документы! Здесь поста ГАИ нет! Тормозить не положено, сука! Не видишь, на могилку едем, дедушку повидать! Дедушка тут у меня! Где-то… Убери лапы, говно!»
А этот товарищ все пытается в задраенных окнах машины щелку надыбать. А пальцы у него с вот такими зелеными когтищами!..
Тут внезапно господин Веретенников почувствовал жажду. Наливая по стакану водки себе и Малковой, он подумал про себя, что хрен с ними, с киосками в парковой зоне, раз из-за них такое вот наяву видеть надо было. Но вслух сказал рассудительно и патриотично: «Это же во всем американские гады ползучие виноваты! Это же они нашим сволочам о Хеллоуине рассказали! Вот не было же такого до их видиков окаянных! По крайней мере, в нашем Подтелковском районе…»
Малкова расправилась со стаканом молча, в два больших глотка, выдохнула, зажмурилась, занюхала рукавом и продолжила повествование.
…И зашипели они все на нас разом. Вернее, все на меня зашипели почему-то.
— Достала ты нас! — говорит мне за всех этот их предводитель. — Житья от тебя не стало! Какое тут спокойствие и благолепие? То на пригорке с районной прокуратурой водку жрешь и песни играешь, то с прилученскими ментами в ближней речке рыбу толовыми шашками глушишь! Думаешь, не видали, как ты местного попа чулками ажурными соблазняла, чтобы он подряд на покрытие маковки по неучтенной от Господа нашего наличке пропустил? Все про тебя, гадина, знаем! Щас кровь твою выпьем, саму, вместе с чулками, на клочки порвеми по закоулочкам пустим! И шакалов твоих подзаборных туда же!
Шакалы мои вцепилися в меня и заскулили: «Спасайте нас, Дарья Васильна! Мы, хоть и шакалы, а к ним не хотим!»
А я, знаешь ли, не из тех, кто такое при подчиненных выслушивать станет. Трудно даются заказы, не спорю. Но чтобы меня, одинокую беззащитную женщину в этом всякая мразь трухлявая с горящими глазами и зубами-дюймовками на людях попрекала?.. А кто мне хоть раз помог в жизни? Может, кто из них своими зубами мне хоть щелку в нашем бюрократизме прогрыз? Щас они все тут будут желтыми зубами клацать! Им-то что? Они же ни за что не отвечают, при первых петухах в гробы полягут — следить за нашей тяжелой жизнью на пригорке и слюни от зависти пускать. А у меня проверка в налоговой! И, вместо того, чтобы отвезти назавтра в налоговку два мешка с мукой по договоренности, я стану задаром свою кровушку перед этой гнилью расплескивать? Чулки за пятьсот шестьдесят рублей им для развлекухи дам порвать?
Толкаю я Мишку в бок и шепчу: «Жми на газ, сука!» А этим всем за стеклом улыбаюсь самым вежливым образом и поясняю: «Да, конечно, сейчас к вам выйду, вы мною позабавитесь и мною же закусите! И своих ханыг вам отдам! Вот уж чего не жалко! Жрите!» А потом так нарочно переговоры стараюсь затянуть, цепляюсь к ихнему главному: «Смотрю я, давненько вы, вроде бы, померли, а ухватки у вас, гражданин, старорежимные. Ничему на том свете не научилися! По роже постной вижу — председателем райпотребсоюза безбедную жизнь прожили. Значит, и на том свете руководить продолжаете? Только в расход выйду, я вам такую счастливую масть перебью! Я у вас нынче главной стану! Будете теперь по моей команде все Хеллоуины на Луну выть!»
На угрозы я, значит, в самом конце перешла. А сама делаю вид, что юбку оправляю, за ручку двери дергаю, чтобы, дескать, к ним выйти. Мишка там чо-то с зажиганием возится, руки дрожат, — ключ зачем-то выдернул, а теперь вставить обратно не может. Тут ханыги опять принялись меня теребить, чтобы я их одних в машине не бросала. Чего захотели! У меня мысли-то уже о том, как в салон с первого сидения переползти и их самих из УАЗика вытряхнуть. И пока я с ними вполне натурально перепиралась, из толпы вышел такой ветхий тип и говорит ихнему главарю вполне рассудительно: «А ведь она права! Ты при жизни в нашем районе заправлял, тебя с заказным оркестром хороняли, речи нам всем тут зачитывали полдня про твои заслуги! А будто мы твоих заслуг не знаем! Ты у кого хотел, у того и брал сельхозпродукты для голодной страны, за сколько хотел.
Вона, чо теперь с голодухи-то произошло в стране! Перестройка, мать ее ети! И в такой политической ситуации остается нам только бабенок проезжих чулками попрекать!
А как ты Кольку-тракториста в околоток сдал, потому что он тебе с Матреной-птичницей дорогу перешел, помнишь?.. Матрена! Ну-ка, выдь сюда! Крышку сними, там гвоздики сами отходят! Катись сюда по быстрому! Расскажи-ка всем, сладко ли тебе было с этим сознательным гадом хороводиться?..»
Из толпы вылезла огромная грудастая покойница в простом сатиновом сарафане и, не раздумывая, вцепилась длинными, острыми, как ножи, когтями в горло представительному мертвецу: «Так это ты моева Колюшку, сокола моева, в ментовку упёк? За то, что он по пьяни снес заборчик памятника твоему Горынычу трехголовому, да? «Три источника, три составных части!» За таку ерунду, за таку мелочь меня жизненной радости лишил? Я щас тебя самого на составные части расклею! Недавно тот памятник на кладбищенскую помойку кинули! А могилка моего сокола-беспредельщика теперь так далеко, что ни в какой Хеллоуин не докличешься. Мне и после смерти твои поучения терпеть, да? И после смерти возле тебя лежать? Щас сам пешком на зону отседа вывалишь! Я тебе щас покажу, как над бабами измываться!»
Такая тут безобразная сцена разыгралась! Все покойницы заорали, как этому хмырю в двубортном пиджаке они при жизни глумиться над собой позволяли за флягу сданного молока, за бидон обрата для поросят, за десяток яичек, за муку грубого помола… У мужиков ихних зубатых, как у Вия, только после смерти внезапно глаза раскрылись на политическую обставку в стране, поэтому они тут же разломали штакетник от могильных оградок и принялись ими лупить всех, до кого тем штакетником дотянуться могли. Много, видать, обид у них в районе накопилось…
Мишка, наконец, ключом в зажигание попал, гад. А еще меня к сожительству склонял всю дорогу! Да чтобы я с таким придурком приживалась? Дудки! Он ключом в зажигание попасть не может, а туда же… пистоном своим со сбитым прицелом мостится. Удивляюсь я нынче на вашего обнаглевшего в дупель брата! О чем это я? Ах, да!..
Стал тут нам этот старичок, из-за этой драки, руками с оборванными рукавами махать, мол, сваливайте резвее, придурки! И чо-то знакомым мне его облик с провалившимся носом показался… Но думать о том некогда было. Рванули мы с места, выехали через лог и помойку на неприметную полевую дорогу, и прямо сразу увидали автостраду…
Там нас, конечно, гаишники встретили. Улыбаются так, саркастически, палочками постукивают, подплывают к нам: «Думала объехать нас по кривой, Малкова, да? А мы специально сюда выехали! Давай все документы! Щас люфт руля у тебя проверять станем! Гы-гы…»
Выскакивают тут два моих охламона-каменщика и дико орут: «Не трогайте Малкову! Она щас нас от верной гибели спасла! Мы щас на кладбище такое видали, такое… Вот озлобите баб при жизни, так они потом… потом… уносите ноги! Не тормозите наше продвижение! Мы жить хотим! Щас они сюда к вам придут! Всю правду про чулки Малковой расскажут!..»
Гаишники побледнели, вспомнили, что тоже американское кино про Хеллоуин недавно смотрели… Ругнулись, сунули назад наши документы и вдарили по газам.
А я только дома вспомнила, кто этот дедок-то был! Кого я тогда на Хеллоуин видала! Это же он к моей бабке якобы за молочком ходил! Меня по головке гладил и леденцы дарил!
Эх, вспомнить бы мне раньше… Я бы ему показала! Сколько бабка из-за него в амбаре плакала. За все леденцы бы вмазала сволочи трухлявой! Как в кино «Разборка в Китайском квартале». Спасибо американцам, научили ногой в глаз попадать! Слушай, не будь жмотом, налей еще капельку! Ты пойми, Веретенников, это ведь я так своего дедушку повидала… Сволочь старую.
Малкова подала Веретенникову свой запотевший стакан, а тот только крякнул в недоумении. Нет! Не понять ему непостижимой женской души! Ни Людкиной, ни Алкиной, ни Надькиной, ни этой вот Малковой… Может, и души-то у них нет? Неизвестно науке! Но благодарности — точно никакой! Дарил, значит, дедок этой Малковой леденцы, после смерти ее саму с чулками спас, а вот она, благодарность!
Разливая водку, он спросонья увидел, как озлобленная пьяная Малкова пытается отработать удар ногой, и решил назавтра сделать ей цепочку короче. Крепче к батарее притянуть. Но уже, клонило его в сон, поэтому он, кинув два дополнительных пуховых одеяла, Малковой, свалился в постель.
Никогда еще так замечательно и быстро не засыпал господин Веретенников! Со счастливой улыбкой он вспомнил, что в ГАИ у него два прикормленных начальника отдела работают. А последней его мыслью была заметочка на завтра — непременно поинтересоваться, что там у Малковой за чулки. За пятьсот шестьдесят рублей…
* * *
Утром Веретенников проснулся отдохнувшим и посвежевшим, с каким-то мимолетным чувством, будто с вечера с ним случилось что-то хорошее… Или, наоборот, чего плохого не произошло?
1 2 3