На миг ей даже захотелось телом прикрыть крошку от его затаенных сомнений в отцовстве.
Потом она вдруг вспомнила, что у нее действительно были некоторые проблемы с почтовиком. Она спросила его о жуке прямо, иначе к чему бы ему писать это ей?
И тот, от кого она когда-то так ждала писем, тут же ошарашил ее ответом: «Нет, та девушка это была не ты. Какая-то проститутка из Краснодара. Это было уже после тебя. Нет, я жуков никому не ставил. Просто подобрал ее пароль на mail.ru, и то только потому, что для меня стало очевидно, что она «работает» с мужчинами. Да ну ее, она мне совсем неинтересна, мне интересна была женская психология, просто я заметил у нее приемы, которые опознал и у других женщин, и поэтому немного обобщил. А женщины женщинам рознь, конечно, у меня были очень милые знакомые, о которых я могу отзываться только с уважением.
Судя по этому твоему письму, ты понятия не имеешь, кто я на самом деле. Смею тебя заверить — с тобой все было искренне, и я не писал тебе писем, которые я раньше писал еще кому-нибудь. Никакого подвоха.
С женой вчера договорились, наконец, она хочет попробовать остаться в Америке, а я хочу, чтоб я всегда мог видеть дочь. А благородство — оно было, я не в обиде на жизнь, все жертвы принимаю, лишь бы они были мои, только мои, а люди, которые мне по-настоящему дороги, при этом не страдали.»
Она хотела бы уточнить, когда же наступило время «после нее», но постеснялась. Она так и не поняла, что именно он считает благородством, и почему он написал вдруг ей об этом своем качестве. Но подумала, что его благородство имеет особые свойства, поэтому со всеми, кто окажется в его глазах не достаточно дорог, он поступит так же, как с ней. Или как с краснодарской проституткой. Растирая виски, она некоторое время соображала, относит ли он ее к «милым знакомым» или к проституткам, а затем оставила эти бесплодные размышления, вспомнив, что ничем особенным в постели никогда не отличалась от ни от тех, ни от других. Поэтому, наверно, он, благодаря своим аналитическим способностям, интуитивно выделил у всех женщин какие-то одинаковые приемы и даже обобщил. Она еще раз восхитилась уму и рациональности своего бывшего возлюбленного, решив, что никогда больше не станет читать математических справочников.
Неожиданно в утешение ей пришла еще одна весточка, окончательно поставившая ее в тупик.
«Я как-то вечером, лежа после многих часов работы перед телевизором, смотрел какую-то фантастическую передачу о якобы перипетиях жизни, в целом ничего примечательного, но в конце, когда уже шли титры, я услышал эту фразу: «Before we allow ourselves to be consumed by regret we should remember: the mistakes we make in life are not so important, as the lessons that we draw from them» (Прежде чем позволить поглотить себя сожалениям, стоит помнить — ошибки, которые мы совершаем в жизни, не так важны, как те уроки, которые мы извлекаем из них). Но для тебя даю другую: «The sense of moral should not prevent us from doing what's right» (субьективное чувство морали не должно мешать поступать правильно).
Она почувствовала себя бесконечно глупой, поскольку не могла сообразить, какие же выводы может сделать на ее месте разумная женщина из любви? И все, что она делала, отступая от своего субъективного чувства морали, оказывалось, в конечном счете, гадким и неверным. Вот простит ли она когда-нибудь себе все те любовные глупости, что писала ему на icq , когда другая ожидала от него ребенка? Она на минуту представила женщину, вышедшую за него замуж, и со страхом зажмурилась. Ни за что она не хотела бы оказаться сейчас на ее месте! Если она сделала это из-за любви, то любовь уже стала для нее мелкой разменной монетой. Если она сделала это ради материального благополучия, то все вещи должны были уже утратить для нее свою цену.
Так вот на какие галеры она готовила свой побег! Вот куда она пыталась удрать, не позволяя поглотить себя сожалениям! Она почти с радостью ощутила земную твердь под ногами и со смехом представила себе двух узников поневоле, спаянных несчастным, на кого-то безусловно похожим ребенком. Они теперь вдоволь могут делать вид на чужбине, что они настоящие, «сами местные», а не поддельные, прибывшие только на днях, что они имеют право жизнерадостно говорить «Хай!» и покровительственно улыбаться сосредоточенным негритянкам-кассиршам в супермаркете.
Вечером Синдбад счет нужным отправиться на рынок, чтобы проверить дневную выручку у приказчиков своих складов и двух торговых палаток. Но на деле не только деньги беспокоили его. Он оттягивал встречу с торговцами, зная, что в один голос они станут жаловаться на его сына, которого Синдбад устроил к ним в обучение. Приказчики еще утром говорили о юном господине в развязном тоне. Салех только и норовил сбежать купаться в лагуны с девушками, продающими любовь за деньги у причала, он не хотел сидеть весь день под шелковым навесом и вдумчиво учиться навыкам торговли. Несколько раз его приводили домой пьяные матросы. И Синдбад только благодарил Бога, что напивался сын к вечеру. Так что соседи не видели, как рабы втаскивали Салеха через низкий дувал дальней ограды.
Рынок был пуст, ничего не напоминало о шумном дневном оживлении. Салеха он нашел сидящим у арбы, на которую торговец подсаживал непроданных за день усталых женщин. Сын сидел у арбы на корточках, сосредоточенно рассматривая обнаженные ноги женщин, удерживавших длинные подолы платья и скомканные наголовные столы. Синдбад похлопал его по плечу и поманил за собой.
Они вышли к пустынному берегу моря, и Салех тут же набрал полные пригоршни цветных камешков, которые из-под его ловких пальцев весело зашлепали по синей воде. Синдбад с огорчением понял, что никогда не сможет, как его отец, прочесть сыну подобающее нравоучение с витиеватой притчей и изречениями из священных книг. Он вздохнул и лишь тихо поинтересовался у Салеха, имеет ли тот мечту.
Салех недоверчиво взглянул на него, а потом бессвязно, сбивчиво, но совершенно искренне сказал, что все время мечтает только об одном — найти волшебную раковину. Он знает точно, что такие бывают, ему когда-то проговорился об этом Сеил. Однажды он найдет ее и возьмет с собою на рынок. И перед полуденным закрытием торговли он тихонько подует в раковину, а она отзовется ему низким густым звуком. Никто, может быть, и не услышит гудение его ракушки, но все бросят лавки открытыми, верблюдов нагруженными, оставят товары, а главное всех женщин без присмотра, и Салех успеет увести их вместе с товарами! Ведь, да будет ему известно, лучших женщин нарочно придерживают на послеобеденную торговлю!
Синдбад так же тихо спросил сына, не хочет ли он совершить с ним морское путешествие, но тут же пожалел об этом, глядя, как презрительно скривилось его лицо. Слушая болтовню Салеха, Синдбад молча смотрел, как подпрыгивают камешки на маслянистой водной глади, стараясь не поднимать глаз к далекому горизонту.
В темном прохладном провале подъезда, куда было так приятно войти после изнурительной жары, на нее неожиданно напал крепенький шустрый подросток. Он с пыхтением стал вырывать из рук ее огромные сумки с продуктами.
— Что ты делаешь, отдай!
— Да чо вы пугаетесь-то? Это же я, Тихон!
— Какой еще в жопу Тихон, сумки отдай!
— Да я парень у дочки вашей младшей. Вас тут караулю, Полька не открывает, только в дверь железную через кружку со мной говорит. А собака ваша гавкает на меня, и я вообще ни фига не слышу!
— Куда ты такую сумку потащишь, Тихон! Тебе же нельзя, надорвешься!
— А вам можно, ага! У меня мама тоже такие таскает. Я думаю, что у нее скоро руки будут, как у обезьяны, ниже колен. Ничего, не переживайте, не выроню.
— Спасибо, Тихон. Я сейчас открою, посидишь у нас, отдохнешь…
— Не-е… Полька сказала, что мы сейчас уборку делать будем, когда вы ее отопрете. Теть Люд, вы скажите, Полька правда в Америку с вами уедет?
— Не-а! Никакой Америки твоей Польке! Перетопчется! Нечего ей там делать! Рылом мы для той Америки не вышли! Там, Тихон, надо изо всего выводы делать и поступать правильно, не взирая на субъективное чувство морали.
— Ну и хрень! Ой, я в том смысле, что здорово! А хотите, я вам звонок починю? А то, когда долбился недавно, соседка орать вышла, говорит, что вам давно пора звонок починить…
Встретив Тихона в коридоре, Полина тут же сунула ему полное мусорное ведро и побежала разбирать сумки. Возле двери валялась здоровая переговорная алюминиевая кружка. Собака радостно виляла всем телом, наблюдая за хозяйственными перемещениями паренька к мусопроводу и суету возле звонка. Она благожелательно относилась к Тихону в доме, но не выносила, когда он скребся и орал за дверью.
Скинув туфли, она с наслаждением валялась на диване, когда раздался телефонный звонок. Трубка надрывалась мужским басом: «Ты с ума сошла? Людка! Ты помнишь, какое сегодня число? Ты ё. сь в натуре?» С трудом до нее дошло, что звонит ее хороший знакомый, председатель приемной комиссии их факультета. Боже мой! Завтра у старшей — физика, приемная комиссия закрывается, а ее идиотка до сих пор не получила экзаменационный лист!
Хорошо, что Полина подслушала, как старшая сестра договаривалась по телефону с каким-то парнем уехать на другой берег пруда. Сколько раз Людмила запрещала ей подслушивать, но что бы она сейчас делала, если бы ей все-таки удалось лучше воспитать младшую? Катю она заметила уже на катере, переправлявшем гуляющий люд на песчаные пляжи пруда. Увидев в толпе перекошенное лицо матери, Катя вдруг все вспомнила, и, потянув какого-то парня за собой, стала выбираться с катера, где матрос уже готовился убрать сходни. Втроем они понеслись к брошенной у обочины машине.
Они успели за три минуты до закрытия. Ожидая дочь у университетского корпуса, она успокаивала паренька с трясущимися белыми губами, который пытался ей объяснить, что если бы он знал, то никогда бы, ни в жизнь…
— Не переживай, Марат! Это даже не начало, это четырехсотая серия. Я ей несколько раз портфель в школу отвозила. Она еще и ругалась при этом, что перед уходом ее не проверила. Сама виновата. Катя привыкла полагаться на меня во всем. Просто тебе надо иметь в виду, что девушка у меня хоть и красивая, но совершенная тюха.
— Теть Люд, Катя переживает, что вы разведетесь, уедете от них, а они все пропадут. В случае чего, за Катьку не бойтесь, я за ней прослежу. У меня тоже мама развелась с папой. Так правильно! Она сама зарабатывает, сама от ларечников на стрелки ходит, сама дома все делает, да нас у нее трое! И еще с мужиками сама должна дела устраивать!
— Вот-вот. Хорошо, что хоть ты маму понимаешь. Но я развожусь, в основном, из-за Кати, чтобы ты понял, а не для устройства дел с мужиками. Договорились?
— Как это?
— А так! Она должна понять, что свобода никогда лишней не бывает, и как бы ни складывалась жизнь, в своей семье она никогда не должна пренебрегать ничьей свободой. А единственные узы, которые будут удерживать кого-то в семье, это только узы любви.
— Вы к мужчине уедете, да, теть Люд? К тому, который вам все лето по ночам звонит?
— Не знаю пока… Мне надо где-то отыскать саму себя, дружок…
Лето — это всегда завершение зимы. Прежние снега не вернутся, поэтому не стоит печалиться о них, не нужен ей холод в сердце. Пускай другие собирают из ледышек застывшими пальцами слово «Вечность», веря в разумность своих поступков, которые они совершают вопреки субъективному ощущению правоты собственной души…
Поздним вечером, взяв с собой еды, прихватив собаку, они впятером отправились на том самом катере на другой берег пруда. С улыбкой наблюдая, как ее девочки азартно режутся со своими кавалерами в подкидного дурачка, она вдруг поняла, что ее навсегда покинула зимняя тоска, казалось бы, прочно свившая гнездо в ее сердце. Она лежала на песке и глядела в темное небо, на котором бледно светили первые звезды. К ногам тихонько подкрадывались прохладные волны… Со смехом она отдернула пятки от воды.
Она вспомнила недавний телефонный звонок Машки Борисовой, которая с восторгом сообщила, что у нее совершенно невозможная, необыкновенная, фантастическая любовь, поэтому она на днях уезжает! Дай Бог, Машка, дай Бог… За тебя стоит держать два скрещенных пальца, чтобы тебе повезло. Ты славная, ты из тех, кто не сдается на милость волн.
Странно, только сейчас, теплым летним вечером, она, наконец, почувствовала себя совершенно свободной. Так вот что это такое! Свежее дыхание воды и простор от края до края! Да, такую свободу можно только отдать, подарить… Хорошо, что она так и не научилась торговать ею. Поэтому не стоять ей в общем ряду разумных женщин, умело набивающих себе цену, как на послеполуденном базаре.
Ведь какую бы цену ни назвала любая из них, ей придется лишь до конца тянуть лямку соответствия цены и качества. И нет более придирчивого купца, более жестокого хозяина, чем беглый раб, который никогда не станет свободным.
Ей стало на мгновение жаль прежнего возлюбленного. Ни с одной женщиной он так и не сможет жить в довольстве и неге, встречая рассветы после ночи любви, потому что он уже весь, до самого дна, навсегда примерз к женщине по имени «Америка»… Со спокойным сердцем и безмятежной душой она навсегда простилась с ним, понимая, что он так никогда и не совершит единственно достойного мужчины путешествия.
Дети стали собираться домой, торопясь к последнему рейсу катера, а она еще раз саженками сплавала до бакенов. Отдыхая на воде, она опять смотрела на темное звездное небо, отражавшееся в глади огромного заводского пруда…
Ночью она слушала слова любви и тоски, которые шептал ей в телефонную трубку другой мужчина. Она опять была готова любить… Ах, Америка, Америка!.. Люда засыпала с трубкой в руках и просыпалась от длинных настойчивых гудков. Утром она повторяла про себя его слова, чтобы не ошибиться, уловить в них холодную интонацию чужой речи. Нет, это были обычные, банальные фразы, которые дороги только двоим. И вроде бы ничего сверхъестественного он ей не обещал. Ничего, что шло бы вразрез с извечным мужским эгоизмом.
Занимаясь обычными дневными делами, она с улыбкой вспоминала эти разговоры и даже верила его словам. Да, наверно, он все-таки приедет к ней. Если, конечно, не увлечется мозаикой из сверкающих алмазных льдинок. Но это неважно. Уже неважно. Поскольку для того, чтобы быть свободной, ей не нужен никто из них. И если совершать побег, то надо удирать на свободу, а не в новую, более комфортабельную тюрьму. Точно.
Ночью он долго спорил с женой. Вернее, он молча слушал ее жалобы, мысленно отвечая ей, зная, что вслух отвечать бесполезно, она не услышит. Она стенала, что ей совершенно нечего надеть, отправляясь с визитом к соседкам… А их дом давно нуждается в перестройке, поэтому она ведет такой замкнутый образ жизни, не имея возможности пригласить к себе родных и знакомых… Он засыпал и просыпался под неумолчный, злой шепот ее речей, сливавшихся с шелестом крыльев ночных бабочек под потолком опочивальни, и думал, что этот город, как и эта женщина, давно стал ему чужим, прочно удерживая в своих объятиях налаженным размеренным бытом…
Утром его разбудила тихая песня Сеила, вырезавшего на пороге кухни модель фелюги, на которой они когда-то совершили пятое путешествие.
«Мы ударим по веслам, по веслам!
Мы вдохнем твое дыхание, Океан!»
День раскалял город, и ночная тоска постепенно выцветала и теряла отчетливость красок в предстоящей суете. Он проверял счета, слушал доклады приказчиков, отвечал на письма и не мог избавиться от чувства, что нынешнее утро принесло нечто неприятное, что трудно осознать и принять до конца. Все шло обычным чередом и заведенным порядком, но в непонятной тревоге он принялся бродить по дому.
Женщина… Эта женщина сегодня впервые не показалась перед его окнами… Она была ему никем, он даже не знал ее имени, но неожиданно почувствовал себя обкраденным.
С усмешкой, спрятанной в совершенно седую бороду, за хозяином наблюдал Сеил, держа в руках утлое крошечное суденышко. Наконец он тихо сказал Синдбаду: «Она уплыла сегодня утром на финикийском корабле.»
Он знал, что этот большой корабль уйдет утром, знал! Всю неделю он злился на купцов, снарядивших его, резко сбивших цену на пурпур и слоновую кость на всех рынках побережья. Запасы в его лавках подходили к концу, а финикийцы предпочитали неделями стоять в порту, избегая услуг перекупщиков.
— Собирайся в море, Сеил! — сказал Синдбад.
— Едем за новым богатством, хозяин? — спросил его Сеил с радостно загоревшимися глазами.
— За женщиной, — вдруг твердо ответил ему Синдбад.
— Достойная цель, хозяин, — улыбнулся Сеил, — мало ли женщин торгуют собой у пирса, мало ли их выставлено сегодня на рынке?
1 2 3 4
Потом она вдруг вспомнила, что у нее действительно были некоторые проблемы с почтовиком. Она спросила его о жуке прямо, иначе к чему бы ему писать это ей?
И тот, от кого она когда-то так ждала писем, тут же ошарашил ее ответом: «Нет, та девушка это была не ты. Какая-то проститутка из Краснодара. Это было уже после тебя. Нет, я жуков никому не ставил. Просто подобрал ее пароль на mail.ru, и то только потому, что для меня стало очевидно, что она «работает» с мужчинами. Да ну ее, она мне совсем неинтересна, мне интересна была женская психология, просто я заметил у нее приемы, которые опознал и у других женщин, и поэтому немного обобщил. А женщины женщинам рознь, конечно, у меня были очень милые знакомые, о которых я могу отзываться только с уважением.
Судя по этому твоему письму, ты понятия не имеешь, кто я на самом деле. Смею тебя заверить — с тобой все было искренне, и я не писал тебе писем, которые я раньше писал еще кому-нибудь. Никакого подвоха.
С женой вчера договорились, наконец, она хочет попробовать остаться в Америке, а я хочу, чтоб я всегда мог видеть дочь. А благородство — оно было, я не в обиде на жизнь, все жертвы принимаю, лишь бы они были мои, только мои, а люди, которые мне по-настоящему дороги, при этом не страдали.»
Она хотела бы уточнить, когда же наступило время «после нее», но постеснялась. Она так и не поняла, что именно он считает благородством, и почему он написал вдруг ей об этом своем качестве. Но подумала, что его благородство имеет особые свойства, поэтому со всеми, кто окажется в его глазах не достаточно дорог, он поступит так же, как с ней. Или как с краснодарской проституткой. Растирая виски, она некоторое время соображала, относит ли он ее к «милым знакомым» или к проституткам, а затем оставила эти бесплодные размышления, вспомнив, что ничем особенным в постели никогда не отличалась от ни от тех, ни от других. Поэтому, наверно, он, благодаря своим аналитическим способностям, интуитивно выделил у всех женщин какие-то одинаковые приемы и даже обобщил. Она еще раз восхитилась уму и рациональности своего бывшего возлюбленного, решив, что никогда больше не станет читать математических справочников.
Неожиданно в утешение ей пришла еще одна весточка, окончательно поставившая ее в тупик.
«Я как-то вечером, лежа после многих часов работы перед телевизором, смотрел какую-то фантастическую передачу о якобы перипетиях жизни, в целом ничего примечательного, но в конце, когда уже шли титры, я услышал эту фразу: «Before we allow ourselves to be consumed by regret we should remember: the mistakes we make in life are not so important, as the lessons that we draw from them» (Прежде чем позволить поглотить себя сожалениям, стоит помнить — ошибки, которые мы совершаем в жизни, не так важны, как те уроки, которые мы извлекаем из них). Но для тебя даю другую: «The sense of moral should not prevent us from doing what's right» (субьективное чувство морали не должно мешать поступать правильно).
Она почувствовала себя бесконечно глупой, поскольку не могла сообразить, какие же выводы может сделать на ее месте разумная женщина из любви? И все, что она делала, отступая от своего субъективного чувства морали, оказывалось, в конечном счете, гадким и неверным. Вот простит ли она когда-нибудь себе все те любовные глупости, что писала ему на icq , когда другая ожидала от него ребенка? Она на минуту представила женщину, вышедшую за него замуж, и со страхом зажмурилась. Ни за что она не хотела бы оказаться сейчас на ее месте! Если она сделала это из-за любви, то любовь уже стала для нее мелкой разменной монетой. Если она сделала это ради материального благополучия, то все вещи должны были уже утратить для нее свою цену.
Так вот на какие галеры она готовила свой побег! Вот куда она пыталась удрать, не позволяя поглотить себя сожалениям! Она почти с радостью ощутила земную твердь под ногами и со смехом представила себе двух узников поневоле, спаянных несчастным, на кого-то безусловно похожим ребенком. Они теперь вдоволь могут делать вид на чужбине, что они настоящие, «сами местные», а не поддельные, прибывшие только на днях, что они имеют право жизнерадостно говорить «Хай!» и покровительственно улыбаться сосредоточенным негритянкам-кассиршам в супермаркете.
Вечером Синдбад счет нужным отправиться на рынок, чтобы проверить дневную выручку у приказчиков своих складов и двух торговых палаток. Но на деле не только деньги беспокоили его. Он оттягивал встречу с торговцами, зная, что в один голос они станут жаловаться на его сына, которого Синдбад устроил к ним в обучение. Приказчики еще утром говорили о юном господине в развязном тоне. Салех только и норовил сбежать купаться в лагуны с девушками, продающими любовь за деньги у причала, он не хотел сидеть весь день под шелковым навесом и вдумчиво учиться навыкам торговли. Несколько раз его приводили домой пьяные матросы. И Синдбад только благодарил Бога, что напивался сын к вечеру. Так что соседи не видели, как рабы втаскивали Салеха через низкий дувал дальней ограды.
Рынок был пуст, ничего не напоминало о шумном дневном оживлении. Салеха он нашел сидящим у арбы, на которую торговец подсаживал непроданных за день усталых женщин. Сын сидел у арбы на корточках, сосредоточенно рассматривая обнаженные ноги женщин, удерживавших длинные подолы платья и скомканные наголовные столы. Синдбад похлопал его по плечу и поманил за собой.
Они вышли к пустынному берегу моря, и Салех тут же набрал полные пригоршни цветных камешков, которые из-под его ловких пальцев весело зашлепали по синей воде. Синдбад с огорчением понял, что никогда не сможет, как его отец, прочесть сыну подобающее нравоучение с витиеватой притчей и изречениями из священных книг. Он вздохнул и лишь тихо поинтересовался у Салеха, имеет ли тот мечту.
Салех недоверчиво взглянул на него, а потом бессвязно, сбивчиво, но совершенно искренне сказал, что все время мечтает только об одном — найти волшебную раковину. Он знает точно, что такие бывают, ему когда-то проговорился об этом Сеил. Однажды он найдет ее и возьмет с собою на рынок. И перед полуденным закрытием торговли он тихонько подует в раковину, а она отзовется ему низким густым звуком. Никто, может быть, и не услышит гудение его ракушки, но все бросят лавки открытыми, верблюдов нагруженными, оставят товары, а главное всех женщин без присмотра, и Салех успеет увести их вместе с товарами! Ведь, да будет ему известно, лучших женщин нарочно придерживают на послеобеденную торговлю!
Синдбад так же тихо спросил сына, не хочет ли он совершить с ним морское путешествие, но тут же пожалел об этом, глядя, как презрительно скривилось его лицо. Слушая болтовню Салеха, Синдбад молча смотрел, как подпрыгивают камешки на маслянистой водной глади, стараясь не поднимать глаз к далекому горизонту.
В темном прохладном провале подъезда, куда было так приятно войти после изнурительной жары, на нее неожиданно напал крепенький шустрый подросток. Он с пыхтением стал вырывать из рук ее огромные сумки с продуктами.
— Что ты делаешь, отдай!
— Да чо вы пугаетесь-то? Это же я, Тихон!
— Какой еще в жопу Тихон, сумки отдай!
— Да я парень у дочки вашей младшей. Вас тут караулю, Полька не открывает, только в дверь железную через кружку со мной говорит. А собака ваша гавкает на меня, и я вообще ни фига не слышу!
— Куда ты такую сумку потащишь, Тихон! Тебе же нельзя, надорвешься!
— А вам можно, ага! У меня мама тоже такие таскает. Я думаю, что у нее скоро руки будут, как у обезьяны, ниже колен. Ничего, не переживайте, не выроню.
— Спасибо, Тихон. Я сейчас открою, посидишь у нас, отдохнешь…
— Не-е… Полька сказала, что мы сейчас уборку делать будем, когда вы ее отопрете. Теть Люд, вы скажите, Полька правда в Америку с вами уедет?
— Не-а! Никакой Америки твоей Польке! Перетопчется! Нечего ей там делать! Рылом мы для той Америки не вышли! Там, Тихон, надо изо всего выводы делать и поступать правильно, не взирая на субъективное чувство морали.
— Ну и хрень! Ой, я в том смысле, что здорово! А хотите, я вам звонок починю? А то, когда долбился недавно, соседка орать вышла, говорит, что вам давно пора звонок починить…
Встретив Тихона в коридоре, Полина тут же сунула ему полное мусорное ведро и побежала разбирать сумки. Возле двери валялась здоровая переговорная алюминиевая кружка. Собака радостно виляла всем телом, наблюдая за хозяйственными перемещениями паренька к мусопроводу и суету возле звонка. Она благожелательно относилась к Тихону в доме, но не выносила, когда он скребся и орал за дверью.
Скинув туфли, она с наслаждением валялась на диване, когда раздался телефонный звонок. Трубка надрывалась мужским басом: «Ты с ума сошла? Людка! Ты помнишь, какое сегодня число? Ты ё. сь в натуре?» С трудом до нее дошло, что звонит ее хороший знакомый, председатель приемной комиссии их факультета. Боже мой! Завтра у старшей — физика, приемная комиссия закрывается, а ее идиотка до сих пор не получила экзаменационный лист!
Хорошо, что Полина подслушала, как старшая сестра договаривалась по телефону с каким-то парнем уехать на другой берег пруда. Сколько раз Людмила запрещала ей подслушивать, но что бы она сейчас делала, если бы ей все-таки удалось лучше воспитать младшую? Катю она заметила уже на катере, переправлявшем гуляющий люд на песчаные пляжи пруда. Увидев в толпе перекошенное лицо матери, Катя вдруг все вспомнила, и, потянув какого-то парня за собой, стала выбираться с катера, где матрос уже готовился убрать сходни. Втроем они понеслись к брошенной у обочины машине.
Они успели за три минуты до закрытия. Ожидая дочь у университетского корпуса, она успокаивала паренька с трясущимися белыми губами, который пытался ей объяснить, что если бы он знал, то никогда бы, ни в жизнь…
— Не переживай, Марат! Это даже не начало, это четырехсотая серия. Я ей несколько раз портфель в школу отвозила. Она еще и ругалась при этом, что перед уходом ее не проверила. Сама виновата. Катя привыкла полагаться на меня во всем. Просто тебе надо иметь в виду, что девушка у меня хоть и красивая, но совершенная тюха.
— Теть Люд, Катя переживает, что вы разведетесь, уедете от них, а они все пропадут. В случае чего, за Катьку не бойтесь, я за ней прослежу. У меня тоже мама развелась с папой. Так правильно! Она сама зарабатывает, сама от ларечников на стрелки ходит, сама дома все делает, да нас у нее трое! И еще с мужиками сама должна дела устраивать!
— Вот-вот. Хорошо, что хоть ты маму понимаешь. Но я развожусь, в основном, из-за Кати, чтобы ты понял, а не для устройства дел с мужиками. Договорились?
— Как это?
— А так! Она должна понять, что свобода никогда лишней не бывает, и как бы ни складывалась жизнь, в своей семье она никогда не должна пренебрегать ничьей свободой. А единственные узы, которые будут удерживать кого-то в семье, это только узы любви.
— Вы к мужчине уедете, да, теть Люд? К тому, который вам все лето по ночам звонит?
— Не знаю пока… Мне надо где-то отыскать саму себя, дружок…
Лето — это всегда завершение зимы. Прежние снега не вернутся, поэтому не стоит печалиться о них, не нужен ей холод в сердце. Пускай другие собирают из ледышек застывшими пальцами слово «Вечность», веря в разумность своих поступков, которые они совершают вопреки субъективному ощущению правоты собственной души…
Поздним вечером, взяв с собой еды, прихватив собаку, они впятером отправились на том самом катере на другой берег пруда. С улыбкой наблюдая, как ее девочки азартно режутся со своими кавалерами в подкидного дурачка, она вдруг поняла, что ее навсегда покинула зимняя тоска, казалось бы, прочно свившая гнездо в ее сердце. Она лежала на песке и глядела в темное небо, на котором бледно светили первые звезды. К ногам тихонько подкрадывались прохладные волны… Со смехом она отдернула пятки от воды.
Она вспомнила недавний телефонный звонок Машки Борисовой, которая с восторгом сообщила, что у нее совершенно невозможная, необыкновенная, фантастическая любовь, поэтому она на днях уезжает! Дай Бог, Машка, дай Бог… За тебя стоит держать два скрещенных пальца, чтобы тебе повезло. Ты славная, ты из тех, кто не сдается на милость волн.
Странно, только сейчас, теплым летним вечером, она, наконец, почувствовала себя совершенно свободной. Так вот что это такое! Свежее дыхание воды и простор от края до края! Да, такую свободу можно только отдать, подарить… Хорошо, что она так и не научилась торговать ею. Поэтому не стоять ей в общем ряду разумных женщин, умело набивающих себе цену, как на послеполуденном базаре.
Ведь какую бы цену ни назвала любая из них, ей придется лишь до конца тянуть лямку соответствия цены и качества. И нет более придирчивого купца, более жестокого хозяина, чем беглый раб, который никогда не станет свободным.
Ей стало на мгновение жаль прежнего возлюбленного. Ни с одной женщиной он так и не сможет жить в довольстве и неге, встречая рассветы после ночи любви, потому что он уже весь, до самого дна, навсегда примерз к женщине по имени «Америка»… Со спокойным сердцем и безмятежной душой она навсегда простилась с ним, понимая, что он так никогда и не совершит единственно достойного мужчины путешествия.
Дети стали собираться домой, торопясь к последнему рейсу катера, а она еще раз саженками сплавала до бакенов. Отдыхая на воде, она опять смотрела на темное звездное небо, отражавшееся в глади огромного заводского пруда…
Ночью она слушала слова любви и тоски, которые шептал ей в телефонную трубку другой мужчина. Она опять была готова любить… Ах, Америка, Америка!.. Люда засыпала с трубкой в руках и просыпалась от длинных настойчивых гудков. Утром она повторяла про себя его слова, чтобы не ошибиться, уловить в них холодную интонацию чужой речи. Нет, это были обычные, банальные фразы, которые дороги только двоим. И вроде бы ничего сверхъестественного он ей не обещал. Ничего, что шло бы вразрез с извечным мужским эгоизмом.
Занимаясь обычными дневными делами, она с улыбкой вспоминала эти разговоры и даже верила его словам. Да, наверно, он все-таки приедет к ней. Если, конечно, не увлечется мозаикой из сверкающих алмазных льдинок. Но это неважно. Уже неважно. Поскольку для того, чтобы быть свободной, ей не нужен никто из них. И если совершать побег, то надо удирать на свободу, а не в новую, более комфортабельную тюрьму. Точно.
Ночью он долго спорил с женой. Вернее, он молча слушал ее жалобы, мысленно отвечая ей, зная, что вслух отвечать бесполезно, она не услышит. Она стенала, что ей совершенно нечего надеть, отправляясь с визитом к соседкам… А их дом давно нуждается в перестройке, поэтому она ведет такой замкнутый образ жизни, не имея возможности пригласить к себе родных и знакомых… Он засыпал и просыпался под неумолчный, злой шепот ее речей, сливавшихся с шелестом крыльев ночных бабочек под потолком опочивальни, и думал, что этот город, как и эта женщина, давно стал ему чужим, прочно удерживая в своих объятиях налаженным размеренным бытом…
Утром его разбудила тихая песня Сеила, вырезавшего на пороге кухни модель фелюги, на которой они когда-то совершили пятое путешествие.
«Мы ударим по веслам, по веслам!
Мы вдохнем твое дыхание, Океан!»
День раскалял город, и ночная тоска постепенно выцветала и теряла отчетливость красок в предстоящей суете. Он проверял счета, слушал доклады приказчиков, отвечал на письма и не мог избавиться от чувства, что нынешнее утро принесло нечто неприятное, что трудно осознать и принять до конца. Все шло обычным чередом и заведенным порядком, но в непонятной тревоге он принялся бродить по дому.
Женщина… Эта женщина сегодня впервые не показалась перед его окнами… Она была ему никем, он даже не знал ее имени, но неожиданно почувствовал себя обкраденным.
С усмешкой, спрятанной в совершенно седую бороду, за хозяином наблюдал Сеил, держа в руках утлое крошечное суденышко. Наконец он тихо сказал Синдбаду: «Она уплыла сегодня утром на финикийском корабле.»
Он знал, что этот большой корабль уйдет утром, знал! Всю неделю он злился на купцов, снарядивших его, резко сбивших цену на пурпур и слоновую кость на всех рынках побережья. Запасы в его лавках подходили к концу, а финикийцы предпочитали неделями стоять в порту, избегая услуг перекупщиков.
— Собирайся в море, Сеил! — сказал Синдбад.
— Едем за новым богатством, хозяин? — спросил его Сеил с радостно загоревшимися глазами.
— За женщиной, — вдруг твердо ответил ему Синдбад.
— Достойная цель, хозяин, — улыбнулся Сеил, — мало ли женщин торгуют собой у пирса, мало ли их выставлено сегодня на рынке?
1 2 3 4