Она к старости хуже слышать стала, раньше она бы слышала все и в кухне у плиты.
— Ох-хо-хо, Господи, направляешь ты стопы сыновей своих на дороги неведомые, — со вздохами молилась бабушка. Потом она обернулась к Хиле и сказала ей со слезой: «Лорочку в садик не отдам! Катитесь вы со своим Алексеевым в…» Хиля бросилась к бабушке на шею, и они долго плакали у нее на кровати.
И стала Хиля настоящей ментовской сукой. Алексеев приставил к ней под начало двух смешных заполошных пацанов — Сашеньку и Вовочку, только-только вышедших из школы милиции. Поначалу она очень злилась на молодых недоумков. Это надо же, прямо из отделения с допроса упустить подследственного! Бегай потом за ним по оврагам, обрывай дефицитные колготки! Она даже отчаивалась иногда, полагая, что никогда ей не вырастить из молодняка настоящих оперов. Она даже уговаривала их в охрану перейти. Но как-то с ними постепенно все образовалось, и ребятишки постепенно становились не только полезными, но и незаменимыми. Попутно она поставила оперативную работу отделения, соединила ее с бумажной, восстановила сеть источников информации, расставила всех по своим местам. И она слышала, как ее мальчики за спиной называли Алексеева «батей», а ее — «мамой Хилей». А по другому ее тут никто не называл. Она бы знала, она бы это шкурой почувствовала. Но сказать, что этой шкурой она чувствовала себя здесь совсем комфортно, было бы неправильно. У Алексеева появился неизвестно откуда новый заместитель — Лагунов. Придраться вроде бы было там совершенно не к чему, все, что он ни делал или ни говорил, было совершенно правильным, он и на праздниках пил со всеми наравне, шутил, но этой самой ментовской шкурой Хиля чувствовала в нем чужака, а в холодных глазах она безошибочно читала одно короткое слово: «Жидовка!» И с тоской она ждала того момента, когда через семь месяцев Алексеев уйдет на выслугу, а Лагунов во всю развернется у них в отделении.
* * *
После буйного отходняка, на который пришли проводить бывшего начальника в последний путь и старые оперы, Алексеев позвал Хилю в свой кабинет. Выгребая ящики стола, он сказал: «Не хочу подставлять тебя, Хиля, но вот это спрячь. Лагунов этих папок видеть не должен.» Хиля сунула две красные дермантиновые папки под китель и втихую укрыла их у себя в сейфе.
Развозили их по домам на огромных джипах бывшие оперы, которые взахлеб хвалили свою нынешнюю работу. Но Хиля видела неприметный огонек тоски во взглядах, которые они из-под тишка кидали на молодых пьяненьких оперов, восторженно трогавших лаковую поверхность их огромных машин.
Утром Лагунов обживался в новом кабинете. Он явно что-то искал. И это было слишком явно. Хиля с презрением подумала, что никогда она не сможет мысленно приставить к его фамилии теперешнее звание. Он был какой-то слишком штатский, по нему можно было с точностью определить каким завтраком накормила его жена и какие щи ждут его к обеду. Нет, придурком в зоне представить Лагунова она могла, а полковником милиции — ни в какую. Сейчас этот тюфяк начнет своих сдавать, тут, главное, не проморгать. Поэтому, не смотря на загруженность, все утро она ждала его вызова, намеренно попадаясь ему на глаза. Она не ошиблась.
— Рахиль Семен…
— Самуиловна.
— Да… Товарищ Шпак, Вам полковник Алексеев ничего не передавал?
— Конечно, передавал. Два последних дела — еще две недели назад, а на неделе — те бумаги, что в канцелярии лежат. Я с ними еще не разбиралась, очень загружена по литейному цеху.
— Я понимаю, но надо все срочно… Привести в порядок все надо. Я… Вы поставьте туда кого-нибудь…
— А кого? У нас все загружены, да и кого попало не сунешь.
— Я согласен… Знаете, Вы поручите это Коротаеву и Петрову.
— Есть.
Были и такие у них — Коротаев с Петровым. Дважды над их головами собирались тучи за кое-какие делишки, и дважды чья-то умелая рука их рассеивала, вновь открывая чистый небосвод. В милиции, как у Ноя, каждой твари по паре. Вот и эти все на пару бродили. Если кому надо было жесткий допрос провести, ну, когда все уже всем ясно было, а какая-то сука запираться вдруг решала, то это надо было к Коротаеву с Петровым обращаться. А вот на обыск без подкладки их брать было нельзя, с ними уж точно не только ничего не найдешь, но и своей сумочки не досчитаешься. Нет, если кому пистолет или порошок подложить в воспитательных целях, то ловчее их в отделении не было. Хиля прямо обрадовалась, когда про них услыхала, втайне она так боялась, что Лагунов назовет ее мальчиков, Сашеньку и Вовочку. И Вовочка в тот день так подозрительно смирно сидел за своим столом. На обход дома с разбойным нападением он не торопился, говоря, что пойдет позднее, когда народ вернется с работы. А Сашеньку она утром с трудом в литейный из отделения выперла, он тоже почему-то хотел остаться протоколы пописать. Господи, она столько души в них вложила, что просто бы не пережила, если бы сейчас, после стольких трудов, их бы назвал Лагунов.
Да, поработала Хиля над своими подопечными не впустую. Вот если человек — опер, пусть и молодой, то он, не поднимая глаз, носом все учует и все нитки молчком свяжет. Ведь ничего она им про Алексеевские папки не говорила, а проследили ведь, топтуны малолетние!
— Рахиль Самуиловна, — шепотом сказал ее Вовочка, — наши гоблины бумаги полковника к Лагунову поволокли. Вы бы тоже папочки-то отсюда эвакуировали. Это по делу Владимирской, его на допдоследование вернули, а Лагунов очень им интересовался. Бумажкам этим самое время пропасть, поэтому домой Вам нести это нельзя.
— Без сопливых. Вова, ты один эти папки видел?
— Я ведь, Рахиль Самуиловна, нарушитель-то малолетний. Раз я видел, то мог и еще кое-кто увидать. Вы бы хотя бумажки оттуда достали, а в папки другое что положили. Впрочем, мне ли Вас учить сопливому-то?
— Давай два дела по-грязнее, и чтобы обязательно там авторитеты маячили. А банкиршу Владимирскую мы отсюда вынесем, только вот куда? И Алексеев куда-то за город укатил, картошку копать, черт!
Но в принципе она знала куда можно спрятать бумаги покойной банкирши так, что никто бы в жизни не догадался. Начальником отдела безопасности в этом самом банке работал как раз бывший их опер Леха Годунов, который на проводах Алексеева совал ей свою визитку и намекал на то, что очень хотел бы побывать с ней в самых горячих точках страны или, на худой конец, их города. И еще до проводов Алексеева как-то Хиля заходила к нему банк, не по поводу убийства его банкирши, конечно, а так, прокачать ситуацию. Он, вроде, в неженатых у них с паспортистками числился. Старого они тогда не вспоминали, у обоих и нового было повыше ноздрей. Леха поил ее хорошим кофе в своем роскошном кабинете, подсев к ней на мягкий диван, а сейф там был такой, что и слона в нем можно было спрятать. Но когда она, под пристальным взглядом Вовочки, перезвонила Годунову по одному из его телефонов, то узнала, что вынос тела Алексея Григорьевича состоится в пятницу. Бумаги начинали жечь ей руки. Положив трубку, она долго смотрела в одну точку. Вовочка только спросил: «Замочили?» И Хиля устало кивнула головой.
— Конечно, там сверху его показания лежат.
— Вовочка! Сколько раз просила не рыться в моих бумагах!
— Вы теперь в шестерку звоните, к организованным нашим. Дело-то, в сущности, ихнее! Прокуратура на дурика в уголовку его спустила. Вот номер телефона, держите!
— Давай.
Хиля договорилась о встрече, и они с Вовочкой кинулись было за машиной, но дежурный выложил им журнал, где надо было заполнить весь маршрут, ознакомив с приказом Лагунова по этому поводу. До Лехи Годунова Хиля бы этот журнал, конечно, заполнила, но тут она решила, что лучше пешком прочапать. Тем более, что идти-то всего два квартала. Вовочка уже навострился ее сопровождать, но тут в дежурку зашли Коротаев с Петровым и позвали его к Лагунову в кабинет. Вовочка беспомощно обернулся к Хиле, и она ободряюще кивнула ему головой, мол, держись до последнего, а я — как-нибудь сама.
Она рысью неслась ясным осенним днем по городу, крепко вцепившись в целофановый пакет с папками. Вовочка все держался, поэтому до шестерки Хиля допилила без приключений. Там она ринулась к университетскому однокашнику Лехи Годунова, чтобы уж быть совсем уверенной в ходе расследования. Первым делом она попросила его вызвать по телефону к себе для дачи показаний Вовочку, но дежурный ему ответил, что старшего лейтенанта Морозова только что госпитализировали с сердечным приступом в нейрохирургию. Тогда этот следак скоренько перелистал папки и тут же вызвал машину с группой. В кабинет вошел его друг в пятнистой форме и черной маске на лице с дырками для глаз, носа и рта. В дырочке для рта у него дымилась сигарета. Посоветовавшись, они решили немедленно задержать Лагунова и еще там пару-тройку пацанов по этому делу. Предложили даже ее сперва до дома подкинуть. Но растроенная Хиля сказала, что домой она пойдет пешком, что ей надо подумать обо всем и побыть на природе. Следак пожал ей руку и посоветовал на работу в ближайшие дни не ходить. А Хиля совсем уже разочаровалась в своей работе и решила туда больше совсем не ходить.
По дороге домой Хиля зашла в магазин и купила хлеба, молока и сметаны. Хуже всего было то, что осенняя красота уходящего дня никак не вязалась с ее внутренним состоянием. Что же это такое происходит? Ведь не было этого раньше с народом. Раньше и Лагунов этот в управлении все на партийных собраниях выступал, а сейчас своим же готов за бандитскую копейку башку проломить. Вот ее старая школа, вот липы… Стоят, как прежде, и все, вроде бы, по-старому. И вот тут она увидела всех троих. Коротаева, Петрова и ее Сашеньку. Они курили под липами и даже не смотрели на нее. Но ментовскую суку не обманешь, она сразу поняла, что здесь они ждали именно ее. Хиля впервые за всю жизнь мысленно обратилась к бабушкиному Богу с мольбой о посильной помощи, но не из-за себя, а только ради маленькой Лоры и беспомощной бабушки Видергузер…
* * *
Вечером Клава возвращалась с шабашки. Клиент попался очень занудный, из новых русских. После работы, сунув Клаве бутылку водки с собой, он долго ругал ее работу и требовал сделать ему какое-то золотое сечение. Клава с трудом вынесла сорок минут его жалоб. Выйдя из подъезда, она с шумом вздохнула воздух, чистый от запахов строительной пыли, шпаклевки и обойного клея. Осень раскрасила золотом деревья и устраивала им свое сечение до самой весны. Недалеко от бывшей ее школы, под нестареющими липами какие-то мужики лупили Хилю. Это точно была она. Хиля стояла с трясущимися губами у раскиданных молочных бутылок и двух буханок хлеба и старалась прикрыть голову руками. Разбираться было некогда, поэтому Клава ударила ближнего мужика прямо портфелем. Замок тут же жалобно хрустнул и сломался, а может это хрустнуло что-то у мужика, но было уже поздно, Клава уже расстроилась из-за портфеля. Этого мужика она еще ударила сверху кулаком по голове, и он обмолоченным снопом свалился ей под ноги, другого — коленкой между ног, а самый последний сразу бросился бежать. Клава собрала затоптанный хлеб и сложила его в Хилин пакет с голой по пояс блондинкой. Хотя этот хлеб сейчас оставалось только свиньям скармливать. Хиля прижимала руки к груди и тоненько выла. Подхватив портфель и пакет, Клава потащила невменяемую Хилю прочь от медленно приходящих в себя налетчиков.
— Хиля, только не пищи! Шибче шевели копытами, Хиля! Энтот ведь за подмогой побежал! Давай хоть в подъезде укроемся. Да не вой, ты! Я и так в растройстве из-за портфеля. Прям, убила бы гадов! Сколько годов вещь служила! А какая красота эта кожа свиная… Не действуй мне на нервы, не ной, у меня нервы ни к черту собачьему нынче.
Все увещевания Хилю не пронимали. Плотно сжав зубы, она издавала тонкий, ни к чему не относящийся визг. Клава потащила ее во дворы, знакомые им с детства, завела ее в ближний подъезд и усадила на широкий подоконник. Сбегав до арки и осторожно выглянув на улицу, она увидела, как к месту драчки подъехала какая-то большущая машина.
Вышедшие из нее парни потоптались рядом, пробежались по улицам туда-сюда, высматривая их с Хилей, и, погрузив боевых соратников, уехали прочь. Потом за первой машиной подъехала вторая с другими мужиками в черных шапочках на морде с дырками для глаз и сопаток.
Клава опасливо прижалась к стене, укрываясь от этих страшных мужиков в пятнистой форме. Они чего-то сказали по рации и быстро вдарили по газам. Клава невольно прониклась уважением к безобидной с виду Хиле, которая смогла-таки вляпаться в такое крупное дело. Эх, что за жизнь! Проходит мимо… А как содержательно устроила ее себе Хиля! Нет, молодец она все-таки! Поднявшись на полуэтаж к Хиле, Клава поняла, что дела у той совсем плохи. Хилю била крупная нервная дрожь. Клава порылась в портфеле — бутылка, к счастью, оказалась целехонькой. Она свинтила ей голову и принялась поить Хилю мелкими глотками. Потом Хиля приняла бутылку у нее из рук и стала пить сама. Водка была в «бескозырке», а пробки у Клавы с собой не было, поэтому она тут же допила оставшуюся после Хили водку. Спрятав пустую бутылку в портфель, Клава столкнулась со взглядом черных Хилиных глаз.
«Этого не может быть,» — раздался ее шепот. Клава, услышав первые осмысленные слова, обрадовалась, что Хиля вышла из ступора.
— Да уж, нынче, не то, что раньше… Пройти, сволочи, по улице не дают. Прям, самой тоже не верится, до какой низости народишко докатился! Тоже иногда пот прошибет — не может этого быть! Глаза бы не глядели!
— Ты откуда явилась ко мне, Клавочка?
— Да я тут рядом жлобу одному евроремонт делаю. У тебя что-то пальтишко неважное, Хиля. А у меня напарницы нету. Нынче обои со сложным рисунком идут, а сами тяжелые такие, сволочи, никакой клей их не держит! Мне теперь даже рулоны помочь раскатать некому. Старухи наши строительные совсем в тираж вышли, изработались. Хочешь в напарницы ко мне? Я — фирма известная! Одно слово — Клава! — принялась хвастать захмелевшая Клава.
— Видно, придется пойти. Судя по всему, я нынче осталась без работы… Хотя ты и приглашаешь по доброте душевной. Какая я тебе напарница в жопу? Я ничего руками делать с детства не умела, ты же помнишь!
— Ты только не передумывай, Хиля! У нас получится! Сегодня мне этот говнюк про золотое сечение все песни пел и дизайн требовал, а ты ведь рисовала у нас?
— Ну…
— Баранки гну! Я тебя дизайнером буду представлять, а ты с этими про золотое сечение беседовать будешь. Не могу я про это слушать, я от этого в сон впадаю! Ничего-ничего, хоть на польты заработаем! У меня ведь сынок, Хиля. Без папки поднимаю…
— А у меня девочка… Тоже мужа нет.
— Ой, как хорошо! То есть, без мужа-то не шибко славно, ну, сейчас у некоторых такие мужья пошли, что иной раз лучше без них. Ты теперь на такие дела меня с собой бери, сегодня мне так понравилось: одна машина за другой! Фары горят, мужики с черными мордами скачут! Сметаной все липы измазаны! Как в кино по телеку! А иногда мы с тобой на шабашки ходить будем, а куда еще ходить, если стройка встала нынче намертво… Пойдем домой понемногу, а то меня мамка с Херовной заждались. Я тебя до дому доведу…
Клава заботливо спустила Хилю с подоконника и приняла под свое крыло. Хиля почувствовала, что давившее весь день напряжение куда-то уходит и заплетающимся языком прошептала: «Клава, а ты больше никуда не исчезнешь?»
— Да куда я денусь, Хиля? И чо мне станется? Ну, не реви… Давай-давай, шевели копытами…
Они шли по городским улицам, и народ в темноте в испуге шарахался от этой странной парочки. Конечно, с виду они были просто двумя сильно пьяными женщинами. Знакомые без труда опознали бы в одной ментовскую суку и жидовку, Рахиль Самуиловну Шпак, силящуюся обнять нечто совершенно необъятное — огромных размеров бабищу затрапезного вида с выбившимися из-под платка седыми патлами. Но если заглянуть глубже, то это были просто две десятилетние девочки, снова нашедшие друг друга. И, судя по их счастливым, остекленелым от водки взорам, перед ними расстилалась вся жизнь, и где-то в сиреневой дали уже маячила Земля Обетованная.
1 2 3 4 5
— Ох-хо-хо, Господи, направляешь ты стопы сыновей своих на дороги неведомые, — со вздохами молилась бабушка. Потом она обернулась к Хиле и сказала ей со слезой: «Лорочку в садик не отдам! Катитесь вы со своим Алексеевым в…» Хиля бросилась к бабушке на шею, и они долго плакали у нее на кровати.
И стала Хиля настоящей ментовской сукой. Алексеев приставил к ней под начало двух смешных заполошных пацанов — Сашеньку и Вовочку, только-только вышедших из школы милиции. Поначалу она очень злилась на молодых недоумков. Это надо же, прямо из отделения с допроса упустить подследственного! Бегай потом за ним по оврагам, обрывай дефицитные колготки! Она даже отчаивалась иногда, полагая, что никогда ей не вырастить из молодняка настоящих оперов. Она даже уговаривала их в охрану перейти. Но как-то с ними постепенно все образовалось, и ребятишки постепенно становились не только полезными, но и незаменимыми. Попутно она поставила оперативную работу отделения, соединила ее с бумажной, восстановила сеть источников информации, расставила всех по своим местам. И она слышала, как ее мальчики за спиной называли Алексеева «батей», а ее — «мамой Хилей». А по другому ее тут никто не называл. Она бы знала, она бы это шкурой почувствовала. Но сказать, что этой шкурой она чувствовала себя здесь совсем комфортно, было бы неправильно. У Алексеева появился неизвестно откуда новый заместитель — Лагунов. Придраться вроде бы было там совершенно не к чему, все, что он ни делал или ни говорил, было совершенно правильным, он и на праздниках пил со всеми наравне, шутил, но этой самой ментовской шкурой Хиля чувствовала в нем чужака, а в холодных глазах она безошибочно читала одно короткое слово: «Жидовка!» И с тоской она ждала того момента, когда через семь месяцев Алексеев уйдет на выслугу, а Лагунов во всю развернется у них в отделении.
* * *
После буйного отходняка, на который пришли проводить бывшего начальника в последний путь и старые оперы, Алексеев позвал Хилю в свой кабинет. Выгребая ящики стола, он сказал: «Не хочу подставлять тебя, Хиля, но вот это спрячь. Лагунов этих папок видеть не должен.» Хиля сунула две красные дермантиновые папки под китель и втихую укрыла их у себя в сейфе.
Развозили их по домам на огромных джипах бывшие оперы, которые взахлеб хвалили свою нынешнюю работу. Но Хиля видела неприметный огонек тоски во взглядах, которые они из-под тишка кидали на молодых пьяненьких оперов, восторженно трогавших лаковую поверхность их огромных машин.
Утром Лагунов обживался в новом кабинете. Он явно что-то искал. И это было слишком явно. Хиля с презрением подумала, что никогда она не сможет мысленно приставить к его фамилии теперешнее звание. Он был какой-то слишком штатский, по нему можно было с точностью определить каким завтраком накормила его жена и какие щи ждут его к обеду. Нет, придурком в зоне представить Лагунова она могла, а полковником милиции — ни в какую. Сейчас этот тюфяк начнет своих сдавать, тут, главное, не проморгать. Поэтому, не смотря на загруженность, все утро она ждала его вызова, намеренно попадаясь ему на глаза. Она не ошиблась.
— Рахиль Семен…
— Самуиловна.
— Да… Товарищ Шпак, Вам полковник Алексеев ничего не передавал?
— Конечно, передавал. Два последних дела — еще две недели назад, а на неделе — те бумаги, что в канцелярии лежат. Я с ними еще не разбиралась, очень загружена по литейному цеху.
— Я понимаю, но надо все срочно… Привести в порядок все надо. Я… Вы поставьте туда кого-нибудь…
— А кого? У нас все загружены, да и кого попало не сунешь.
— Я согласен… Знаете, Вы поручите это Коротаеву и Петрову.
— Есть.
Были и такие у них — Коротаев с Петровым. Дважды над их головами собирались тучи за кое-какие делишки, и дважды чья-то умелая рука их рассеивала, вновь открывая чистый небосвод. В милиции, как у Ноя, каждой твари по паре. Вот и эти все на пару бродили. Если кому надо было жесткий допрос провести, ну, когда все уже всем ясно было, а какая-то сука запираться вдруг решала, то это надо было к Коротаеву с Петровым обращаться. А вот на обыск без подкладки их брать было нельзя, с ними уж точно не только ничего не найдешь, но и своей сумочки не досчитаешься. Нет, если кому пистолет или порошок подложить в воспитательных целях, то ловчее их в отделении не было. Хиля прямо обрадовалась, когда про них услыхала, втайне она так боялась, что Лагунов назовет ее мальчиков, Сашеньку и Вовочку. И Вовочка в тот день так подозрительно смирно сидел за своим столом. На обход дома с разбойным нападением он не торопился, говоря, что пойдет позднее, когда народ вернется с работы. А Сашеньку она утром с трудом в литейный из отделения выперла, он тоже почему-то хотел остаться протоколы пописать. Господи, она столько души в них вложила, что просто бы не пережила, если бы сейчас, после стольких трудов, их бы назвал Лагунов.
Да, поработала Хиля над своими подопечными не впустую. Вот если человек — опер, пусть и молодой, то он, не поднимая глаз, носом все учует и все нитки молчком свяжет. Ведь ничего она им про Алексеевские папки не говорила, а проследили ведь, топтуны малолетние!
— Рахиль Самуиловна, — шепотом сказал ее Вовочка, — наши гоблины бумаги полковника к Лагунову поволокли. Вы бы тоже папочки-то отсюда эвакуировали. Это по делу Владимирской, его на допдоследование вернули, а Лагунов очень им интересовался. Бумажкам этим самое время пропасть, поэтому домой Вам нести это нельзя.
— Без сопливых. Вова, ты один эти папки видел?
— Я ведь, Рахиль Самуиловна, нарушитель-то малолетний. Раз я видел, то мог и еще кое-кто увидать. Вы бы хотя бумажки оттуда достали, а в папки другое что положили. Впрочем, мне ли Вас учить сопливому-то?
— Давай два дела по-грязнее, и чтобы обязательно там авторитеты маячили. А банкиршу Владимирскую мы отсюда вынесем, только вот куда? И Алексеев куда-то за город укатил, картошку копать, черт!
Но в принципе она знала куда можно спрятать бумаги покойной банкирши так, что никто бы в жизни не догадался. Начальником отдела безопасности в этом самом банке работал как раз бывший их опер Леха Годунов, который на проводах Алексеева совал ей свою визитку и намекал на то, что очень хотел бы побывать с ней в самых горячих точках страны или, на худой конец, их города. И еще до проводов Алексеева как-то Хиля заходила к нему банк, не по поводу убийства его банкирши, конечно, а так, прокачать ситуацию. Он, вроде, в неженатых у них с паспортистками числился. Старого они тогда не вспоминали, у обоих и нового было повыше ноздрей. Леха поил ее хорошим кофе в своем роскошном кабинете, подсев к ней на мягкий диван, а сейф там был такой, что и слона в нем можно было спрятать. Но когда она, под пристальным взглядом Вовочки, перезвонила Годунову по одному из его телефонов, то узнала, что вынос тела Алексея Григорьевича состоится в пятницу. Бумаги начинали жечь ей руки. Положив трубку, она долго смотрела в одну точку. Вовочка только спросил: «Замочили?» И Хиля устало кивнула головой.
— Конечно, там сверху его показания лежат.
— Вовочка! Сколько раз просила не рыться в моих бумагах!
— Вы теперь в шестерку звоните, к организованным нашим. Дело-то, в сущности, ихнее! Прокуратура на дурика в уголовку его спустила. Вот номер телефона, держите!
— Давай.
Хиля договорилась о встрече, и они с Вовочкой кинулись было за машиной, но дежурный выложил им журнал, где надо было заполнить весь маршрут, ознакомив с приказом Лагунова по этому поводу. До Лехи Годунова Хиля бы этот журнал, конечно, заполнила, но тут она решила, что лучше пешком прочапать. Тем более, что идти-то всего два квартала. Вовочка уже навострился ее сопровождать, но тут в дежурку зашли Коротаев с Петровым и позвали его к Лагунову в кабинет. Вовочка беспомощно обернулся к Хиле, и она ободряюще кивнула ему головой, мол, держись до последнего, а я — как-нибудь сама.
Она рысью неслась ясным осенним днем по городу, крепко вцепившись в целофановый пакет с папками. Вовочка все держался, поэтому до шестерки Хиля допилила без приключений. Там она ринулась к университетскому однокашнику Лехи Годунова, чтобы уж быть совсем уверенной в ходе расследования. Первым делом она попросила его вызвать по телефону к себе для дачи показаний Вовочку, но дежурный ему ответил, что старшего лейтенанта Морозова только что госпитализировали с сердечным приступом в нейрохирургию. Тогда этот следак скоренько перелистал папки и тут же вызвал машину с группой. В кабинет вошел его друг в пятнистой форме и черной маске на лице с дырками для глаз, носа и рта. В дырочке для рта у него дымилась сигарета. Посоветовавшись, они решили немедленно задержать Лагунова и еще там пару-тройку пацанов по этому делу. Предложили даже ее сперва до дома подкинуть. Но растроенная Хиля сказала, что домой она пойдет пешком, что ей надо подумать обо всем и побыть на природе. Следак пожал ей руку и посоветовал на работу в ближайшие дни не ходить. А Хиля совсем уже разочаровалась в своей работе и решила туда больше совсем не ходить.
По дороге домой Хиля зашла в магазин и купила хлеба, молока и сметаны. Хуже всего было то, что осенняя красота уходящего дня никак не вязалась с ее внутренним состоянием. Что же это такое происходит? Ведь не было этого раньше с народом. Раньше и Лагунов этот в управлении все на партийных собраниях выступал, а сейчас своим же готов за бандитскую копейку башку проломить. Вот ее старая школа, вот липы… Стоят, как прежде, и все, вроде бы, по-старому. И вот тут она увидела всех троих. Коротаева, Петрова и ее Сашеньку. Они курили под липами и даже не смотрели на нее. Но ментовскую суку не обманешь, она сразу поняла, что здесь они ждали именно ее. Хиля впервые за всю жизнь мысленно обратилась к бабушкиному Богу с мольбой о посильной помощи, но не из-за себя, а только ради маленькой Лоры и беспомощной бабушки Видергузер…
* * *
Вечером Клава возвращалась с шабашки. Клиент попался очень занудный, из новых русских. После работы, сунув Клаве бутылку водки с собой, он долго ругал ее работу и требовал сделать ему какое-то золотое сечение. Клава с трудом вынесла сорок минут его жалоб. Выйдя из подъезда, она с шумом вздохнула воздух, чистый от запахов строительной пыли, шпаклевки и обойного клея. Осень раскрасила золотом деревья и устраивала им свое сечение до самой весны. Недалеко от бывшей ее школы, под нестареющими липами какие-то мужики лупили Хилю. Это точно была она. Хиля стояла с трясущимися губами у раскиданных молочных бутылок и двух буханок хлеба и старалась прикрыть голову руками. Разбираться было некогда, поэтому Клава ударила ближнего мужика прямо портфелем. Замок тут же жалобно хрустнул и сломался, а может это хрустнуло что-то у мужика, но было уже поздно, Клава уже расстроилась из-за портфеля. Этого мужика она еще ударила сверху кулаком по голове, и он обмолоченным снопом свалился ей под ноги, другого — коленкой между ног, а самый последний сразу бросился бежать. Клава собрала затоптанный хлеб и сложила его в Хилин пакет с голой по пояс блондинкой. Хотя этот хлеб сейчас оставалось только свиньям скармливать. Хиля прижимала руки к груди и тоненько выла. Подхватив портфель и пакет, Клава потащила невменяемую Хилю прочь от медленно приходящих в себя налетчиков.
— Хиля, только не пищи! Шибче шевели копытами, Хиля! Энтот ведь за подмогой побежал! Давай хоть в подъезде укроемся. Да не вой, ты! Я и так в растройстве из-за портфеля. Прям, убила бы гадов! Сколько годов вещь служила! А какая красота эта кожа свиная… Не действуй мне на нервы, не ной, у меня нервы ни к черту собачьему нынче.
Все увещевания Хилю не пронимали. Плотно сжав зубы, она издавала тонкий, ни к чему не относящийся визг. Клава потащила ее во дворы, знакомые им с детства, завела ее в ближний подъезд и усадила на широкий подоконник. Сбегав до арки и осторожно выглянув на улицу, она увидела, как к месту драчки подъехала какая-то большущая машина.
Вышедшие из нее парни потоптались рядом, пробежались по улицам туда-сюда, высматривая их с Хилей, и, погрузив боевых соратников, уехали прочь. Потом за первой машиной подъехала вторая с другими мужиками в черных шапочках на морде с дырками для глаз и сопаток.
Клава опасливо прижалась к стене, укрываясь от этих страшных мужиков в пятнистой форме. Они чего-то сказали по рации и быстро вдарили по газам. Клава невольно прониклась уважением к безобидной с виду Хиле, которая смогла-таки вляпаться в такое крупное дело. Эх, что за жизнь! Проходит мимо… А как содержательно устроила ее себе Хиля! Нет, молодец она все-таки! Поднявшись на полуэтаж к Хиле, Клава поняла, что дела у той совсем плохи. Хилю била крупная нервная дрожь. Клава порылась в портфеле — бутылка, к счастью, оказалась целехонькой. Она свинтила ей голову и принялась поить Хилю мелкими глотками. Потом Хиля приняла бутылку у нее из рук и стала пить сама. Водка была в «бескозырке», а пробки у Клавы с собой не было, поэтому она тут же допила оставшуюся после Хили водку. Спрятав пустую бутылку в портфель, Клава столкнулась со взглядом черных Хилиных глаз.
«Этого не может быть,» — раздался ее шепот. Клава, услышав первые осмысленные слова, обрадовалась, что Хиля вышла из ступора.
— Да уж, нынче, не то, что раньше… Пройти, сволочи, по улице не дают. Прям, самой тоже не верится, до какой низости народишко докатился! Тоже иногда пот прошибет — не может этого быть! Глаза бы не глядели!
— Ты откуда явилась ко мне, Клавочка?
— Да я тут рядом жлобу одному евроремонт делаю. У тебя что-то пальтишко неважное, Хиля. А у меня напарницы нету. Нынче обои со сложным рисунком идут, а сами тяжелые такие, сволочи, никакой клей их не держит! Мне теперь даже рулоны помочь раскатать некому. Старухи наши строительные совсем в тираж вышли, изработались. Хочешь в напарницы ко мне? Я — фирма известная! Одно слово — Клава! — принялась хвастать захмелевшая Клава.
— Видно, придется пойти. Судя по всему, я нынче осталась без работы… Хотя ты и приглашаешь по доброте душевной. Какая я тебе напарница в жопу? Я ничего руками делать с детства не умела, ты же помнишь!
— Ты только не передумывай, Хиля! У нас получится! Сегодня мне этот говнюк про золотое сечение все песни пел и дизайн требовал, а ты ведь рисовала у нас?
— Ну…
— Баранки гну! Я тебя дизайнером буду представлять, а ты с этими про золотое сечение беседовать будешь. Не могу я про это слушать, я от этого в сон впадаю! Ничего-ничего, хоть на польты заработаем! У меня ведь сынок, Хиля. Без папки поднимаю…
— А у меня девочка… Тоже мужа нет.
— Ой, как хорошо! То есть, без мужа-то не шибко славно, ну, сейчас у некоторых такие мужья пошли, что иной раз лучше без них. Ты теперь на такие дела меня с собой бери, сегодня мне так понравилось: одна машина за другой! Фары горят, мужики с черными мордами скачут! Сметаной все липы измазаны! Как в кино по телеку! А иногда мы с тобой на шабашки ходить будем, а куда еще ходить, если стройка встала нынче намертво… Пойдем домой понемногу, а то меня мамка с Херовной заждались. Я тебя до дому доведу…
Клава заботливо спустила Хилю с подоконника и приняла под свое крыло. Хиля почувствовала, что давившее весь день напряжение куда-то уходит и заплетающимся языком прошептала: «Клава, а ты больше никуда не исчезнешь?»
— Да куда я денусь, Хиля? И чо мне станется? Ну, не реви… Давай-давай, шевели копытами…
Они шли по городским улицам, и народ в темноте в испуге шарахался от этой странной парочки. Конечно, с виду они были просто двумя сильно пьяными женщинами. Знакомые без труда опознали бы в одной ментовскую суку и жидовку, Рахиль Самуиловну Шпак, силящуюся обнять нечто совершенно необъятное — огромных размеров бабищу затрапезного вида с выбившимися из-под платка седыми патлами. Но если заглянуть глубже, то это были просто две десятилетние девочки, снова нашедшие друг друга. И, судя по их счастливым, остекленелым от водки взорам, перед ними расстилалась вся жизнь, и где-то в сиреневой дали уже маячила Земля Обетованная.
1 2 3 4 5