Старый дурень дядюшка Клавдий был обречен…) Через день после отмены закона Клавдий женился на Агриппине, через год – усыновил Нерона. Еще через четыре года Нерону исполнилось семнадцать лет…
«Яд примешали к изысканному грибному блюду, но Клавдия только прослабило. Тогда удивленная Агриппина немедленно пригласила к супругу врача. Приспешник Эскулапа предложил более ядовитое снадобье – и через пару минут с дядюшкой Клавдием было покончено…»
Как только император испускает дух, Агриппина спешит разделить горе с сиротками – с Британиком и Октавией. Обнимает их, и целует их, и заключает в свои объятия их… Но держит цепко, под стражей, и никуда из своих объятий сироток не отпускает. А в полдень – распахиваются двери, и на ступенях императорского дворца появляется Нерон. Специальная «группа поддержки» приветствует Нерона как нового императора. Солистам на помощь приходит народ, и только некоторые люди смущенно спрашивают, мол, а где же Британик? Но Нерона уже радостно несут в солдатский лагерь, из лагеря в сенат, а из сената он выходит поздно вечером, обласканный всеми почестями, из которых только звание «отца отечества» семнадцатилетний Нерон отклонил как явно неподходящее.
Слышите звон бубенчиков?.. Это топчут дурацкий колпак дядюшки Клавдия. «Ступайте же теперь, счастливые, ступайте же, богатые!…» Вас приветствует новый император – Нерон! Рим, ты требуешь зрелищ?.. Они будут.
Образованная девушка, посвященная во все тайны искусства самими музами, блистала как танцовщица на частных представлениях и публично – на греческой сцене.
Античная эпитафия
Где начиналась моя история, я вам точно сказать не могу. Хотите – в Праге, хотите – в подсознании, хотите – на юге Франции, в департаменте Прованс, где «с ноября по март особенно дует мистраль»… Где «в небольших долинах стоят рядами маленькие круглые деревья с оливковой листвой, а на заднем плане – горы нежнейшего тона»…
Если взглянуть на картины постимпрессионистов, например Поля Гогена или Винсента Ван Гога, то можно сказать, что Прованс за каких-нибудь сто пятьдесят лет совсем не изменился. Те же пейзажи и впечатления, светло-коричневая почва и многочисленные виноградники, Альпы, маслины и, конечно, оливковое масло. Мой дедушка выращивал оливки, мой прадедушка выращивал оливки, я глотала их вместе с косточкой, потому что это – «полезно для желудка, мадемуазель Берта!…» Моим воспитанием занимались: дядюшка, невозможная Валерия и стадо баранов, которое вечно блеяло под окнами… «Ме-ед, ме-е, у-зе-е-ель Бе-е-е-ерта! Не кида-а-айтесь камнями, пожа-а-а-алуйста!» По правде говоря, дядюшка намного чаще наказывал Валерию, чем меня. Я неоднократно замечала, как, улучив момент, дядюшка хлопал Валерию по попке без видимой на то причины. «Почему же Валерия не плачет и не обижается? – думала я, глядя на подобную несправедливость. – Лучше бы дядюшка отхлопал няню!» Но дядюшка имел претензии только к нашей Валерии – экономке и горничной в одном лице. «Вот видите, – сообщала я баранам, – к чему приводит непослушание!» Бараны жалобно блеяли…
Своего отца я никогда не видела и не знала, а мама умерла при странных обстоятельствах, как мне тогда казалось. Умерла при появлении в нашем доме «маленького Брюта»… Я быстренько сопоставила эти факты и решила, что мамочка принципиально покинула нас, дабы не видеть это мерзкое чудовище. «Маленький Брют» постоянно верещал, как пожарная машина, которая приезжала тушить амбар в соседнем поместье. Да только машина приехала, ничего не потушила и уехала, а Брют остался. Расположился на втором этаже, в отдельной комнате, со своей кормилицей, от которой почему-то пахло сгоревшим амбаром… А через месяц, как мы похоронили маму, – в доме появилась Валерия. Она мне понравилась больше маленького Брюта. Не верещала, а говорила приятным голосом и чем-то напоминала маму – такая же стройная и рассудительная. Она могла мне объяснить все, что угодно, – отчего льется дождь, когда грустно; почему протоптаны дорожки в ненужном направлении и поэтому приходится лазить через изгородь и рвать платье… Вдобавок от Валерии всегда приятно пахло; я потихоньку прокралась в ее комнату и как следует надушилась из разных флакончиков… Но не добилась подходящего результата. Даже бараны от меня отвернулись. «Больше – не всегда значит лучше», – пояснила Валерия, и я запомнила эту истину, а несогласный дядюшка снова хлопнул Валерию по попке…
Наверное, Валерия все-таки рассердилась и решила отомстить моему дядюшке. Для чего в один прекрасный вечер взяла и переехала в его спальню. «Теперь она будет дергать дядюшку за усы, – намекнула я баранам. – Спокойной ночи!» И действительно, проползая на четвереньках по коридору, можно было слышать, как охает дядюшка за дверью. «Коварная Валерия наслаждается местью без зазрения совести!» Вначале по утрам я тщательно инспектировала дядюшкино лицо – усы были на месте. И даже попышнели с того самого времени, когда в его комнату переселилась Валерия. Усы стали закручиваться кверху, а раньше висели под носом, как спущенные подтяжки. Но месть «невозможной Валерии» продолжалась с неизменной регулярностью…
Маленький Брют тоже практиковался в развитии… И очень скоро кормилицу заменила няня, которая мешала мне жить. «Не тобой посеяно – не тебе топтать!» Няню интересовало – откуда у меня появились такие жизненные принципы? Невозможная Валерия хохотала… Так называл ее дядюшка. Если бы дядюшка скучно говорил, что Валерия – «ангел», тогда бы я нашла другой пример для подражания. Но дядюшка в задумчивости наливал себе стаканчик красного вина, выпивал и аккуратно ставил пустой стаканчик на место… После чего дядюшку передергивало, он хлопал в ладоши и рычал: «Ы-ы-х, эта невозможная Валерия!» С таким азартом, с каким он больше ничего не делал. Спокойно жил, управлял имением, ухаживал за оливковыми деревьями… И вдруг – «Ы-ы-х, эта невозможная Валерия!» Как будто его осенило, или подкрался к дядюшке бес и неожиданно ткнул дядюшку под ребро. Ну кто же устоит после такой рекомендации? Только не я… А няня маленького Брюта старалась подражать ангелам. Разговаривала со мною слащавым голосом и вся провоняла патокой. «Мадемуазель Берта! Немедленно вымойте руки и садитесь за стол!» А для чего же мыть руки, когда суп из тарелки берешь ложкой?.. Няня маленького Брюта закатывала свои круглые, как у барана, глазки и блеяла, что мыть руки перед едой – «поло-о-о-жено!», в гигиенических целях. Это я и сама знала. А вот что получится, если коснуться грязным пальцем супа? «Русская рулетка!» – моментально отвечала невозможная Валерия. И рассказывала про загадочную страну, где сидят за обеденным столом три медведя с заряженными револьверами. В каждом револьвере по одному микробу. Медведи целятся друг другу в лоб и нажимают на курок. Когда микроб вылетает – медведь падает. Когда не вылетает – сосет лапу. «Зачем они это делают?» – в ужасе спрашивала я. «Потому что у них нет супа, – поясняла Валерия. – А ты вымой руки и ешь!» И мой вопрос был полностью исчерпан. Но подспудно у меня всегда возникало желание сыграть с медведями в русскую рулетку… Это желание рисковать поселилось во мне навсегда. Поставить что-нибудь на карту, собственную жизнь или тарелку супа, и стреляться с медведями. Ведь как-то глупо просто сидеть и сосать лапу?..
Няня маленького Брюта вмешивалась в мою личную жизнь только на глазах у дядюшки. Ей платили за должность, а на самом деле я училась в «школе» у невозможной Валерии. Как держаться с мужчинами, как не держаться с мужчинами и когда им позволить… Разумеется, я перешла от теории к практике намного позже. А пока посещала этот женский университет – очно, когда Валерия мне что-нибудь говорила, и заочно, когда я сама догадывалась… Каждое утро Валерия присаживалась на пуфик перед зеркалом, чтобы «придать себе божеский вид». Для какой надобности бесу божеский вид – первый урок Валерии. Дядюшка покидал спальню с рассветом – «как и положено всем мужчинам». Он спускался вниз, где наша кухарка подавала ему первый завтрак. Дядюшка шумно пил кофе, тщательно пережевывал пищу – наблюдать за ним было неинтересно. Валерия вставала не раньше, чем за дядюшкой закрывалась входная дверь. «Ты уже здесь, невозможная мадемуазель Берта?» – Валерия открывала глаза. Она передразнивала дядюшку, и признание от самой Валерии, что мы обе – «не-воз-мож-ные!», тешило мое самолюбие. Наблюдая за Валерией, я могла заглянуть в свое будущее, когда стану взрослой и похожей на эту невозможную женщину не только внутренне, но и внешне. «А вдруг не вырастут?» – сомневалась я. «Вырастут, вырастут!» – хохотала Валерия, поочередно трогая указательным пальцем предметы моего беспокойства. «Пык-пык, – говорила Валерия, – такие же, как у меня!» Она оказалась удивительно права, как будто существовала форма Валерии, в которой отливаются такие, как я…
Когда Валерия присаживалась на пуфик перед зеркалом, я занимала «места в партере». Пьеса называлась «Туалет Валерии» и состояла из двух актов – макияжа и переодевания. Валерия никогда не забывала о «зрителях», играла свою роль блестяще, не сутулилась, не расплывалась по пуфику, а «держала ровно спинку», как воздушная, но деревянная виолончель. Округлости Валерии напоминали мне этот музыкальный инструмент, только «без смычка». «Женщина должна выглядеть как нечто среднее между скрипкой и контрабасом. И намурлыкать подходящую… музыкальную партию». Про «смычок» я узнала позднее… А пока мы обсуждали с Валерией, что я как «флейта-пикколо», и для наглядности Валерия демонстрировала свой указательный палец: «Худющая, как свистулька!» Но не дай мне боже превратиться в большой оркестровый барабан, наподобие кормилицы маленького Брю-та. «Хотя для всякого инструмента найдется свой любитель, – щебетала Валерия, – но все приятные мужчины – заядлые виолончелисты… О-ох заядлые!» Музыкальные способности этих мужчин меня мало интересовали, но, если Валерия говорит, что нужно быть виолончелью, я тресну, но буду… «Все вещи, за исключением трусиков, необходимо снимать и надевать через голову!» Мне казалось, что это крайне неудобно. Если юбка слетает с меня, как только расстегнешь молнию, падает на пол, как парашют, то зачем пыхтеть, и задирать руки, и тащить эту юбку себе на голову, где она непременно застрянет, и ходить как привидение, потому что ничего не видно. «А чулки?» – ехидно спрашивала я. «Мадемуазель Берта, не будьте дурочкой! – хохотала Валерия. – А чулки мы нацепим на голову всем мужчинам!» О-ох уж эти капризные мужчины, думала я, все ради них приходится делать шиворот-навыворот. И юбку снимать не по-человечески, и попку пудрить.
«Так-так-так… – говорила Валерия, разглядывая себя в зеркале. – Жить с таким лицом, наверное, можно, только выходить никуда нельзя». И Валерия начинала колдовать… Поочередно открывала «волшебные» баночки и, едва коснувшись крема, ставила баночку обратно – «цок» – на туалетный столик. Совсем не так, как дядюшка возвращал на место пустой стакан – «бум!». Но все равно: «Ы-ы-х, эта невозможная Валерия!» – говорила я, по странной ассоциации. И хотя дядюшка, вероятно, никогда не слышал, как Валерия цокает баночками, но мне казалось, что именно эти звуки порождают в нем восхищение. «Ы-ы-х, эта невозможная Валерия!» – вторила мне виновница всеобщего восторга и хохотала – над собой, надо мной и над дядюшкой… Когда Валерия заканчивала свой макияж, она поворачивалась ко мне и предлагала – «найди три отличия». Как на картинках в журнале, где на одном рисунке все скучно, а на другом – дополнительные детали. Я всегда затруднялась определить – что же именно изменилось в Валерии? И не находила ни одного дорисованного листочка, или веточки, или птички… Правда, была у Валерии татуировка розовой бабочки – на бедре под трусиками, но она там всегда была… «Хороший макияж…» – улыбалась Валерия. «… Самый незаметный макияж!» – уверенно добавляла я.
Невозможная Валерия принималась одеваться… Она включала коварную музыку «на полную катушку» и устраивала шоу со стриптизом, только наоборот. Вначале, присвистнув, Валерия застегивала на себе пояс – «верность прежде всего!». Затем надевала ажурные чулки – «в них я чувствую себя женщиной!». Дальше – коротенькую комбинацию, а дальше… «глядя по погоде!». Трусики Валерия надевала в последнюю очередь, уже закуривая сигарету. «Обещай мне ничего подобного не вытворять хотя бы лет до двенадцати!» Я пожимала плечами, – мол, как получится… Валерия хохотала, выбрасывала недокуренную сигарету через окошко во двор к баранам, и мы спускались на первый этаж завтракать…
Само собой разумеется, что мы с Валерией находились в оппозиции по отношению ко всем остальным женщинам в радиусе ста километров, если измерять от центра дядюшкиного поместья. Кухарке не нравилось наше поведение; няня маленького Брюта осуждала нашу мораль; экономка не разделяла наших взглядов, а бараны просто разбегались, если Валерия пинала их ногами. Только дядюшка поддерживал с нами нейтралитет, когда редко бывал дома. Все его попытки призвать нас к порядку разбивались о слова Валерии – «я тебе не жена» – и мои слова – «я тебе не племянница». Дядюшка озадаченно выпивал стаканчик красного вина и спрашивал: «А кто же вы?» Мы с Валерией смотрели друг на друга и отчаянно хохотали. Какие глупые вопросы задают эти мужчины! Мы ветер в поле; мы блеск в ваших глазах; мы солнечный зайчик, озябший в непогоду; мы звенящая пустота, когда нас нет рядом; мы лунное затмение у чертей; мы ходячие метаморфозы; мы первые и мы последние… А дядюшка смотрел, как мы смеемся, и приговаривал: «Семь лет и двадцать семь лет – и ни-ка-кой разницы».
После завтрака Валерия выходила прогуляться. «Кыш-кыш, – отгоняла меня невозможная Валерия, – кыш-кыш, мелочь! Дай мне побродить в одиночестве». Тогда я делала вид, что отправляюсь по своим делам в другую сторону. Обегала вокруг дома и торопилась следом, чтобы не упустить Валерию из виду, но не попадаться ей на глаза. Проселочная дорога крутилась среди виноградников, редкие крестьяне приподнимали соломенные шляпы и тоже делали вид, что здороваются с Валерией, а на самом деле бурчали себе под нос – «ах ты заезжая, городская штучка». Я кралась за Валерией по кустам и все слышала. Но Валерия не обольщалась по поводу местных жителей – она ослепительно улыбалась. И отвечала так же тихо: «Здравствуй-здравствуй, мешок картошки!», или: «Привет-привет, старая кочерыжка!», или что-нибудь похуже… Нагулявшись, Валерия останавливалась посреди дороги и громко рассуждала: «И где же эта мадемуазель Берта?.. Какие чудные цветочки растут повсюду! Жаль, что Берта их не видит… Эта невозможная Берта, наверное, отправилась на скотный двор, чтобы повиснуть на рогах у коровы!…» Тут я начинала в кустах хохотать и подпрыгивать, Валерия брала меня под мышку, и мы возвращались домой, передразнивая друг друга. Я изображала, как Валерия говорит – «ку-чу-рыш-ка!», а Валерия – как я крадусь по кустам…
Маленький Брют продолжал расти, и, когда меня осенью провожали в Англию, он уже держался за дверной косяк и улыбался двумя передними зубами…
«We-e dont need no-o education!!! – приблизительно так я заявила дядюшке и Валерии. Не надо нам никакого образования!!! Ни в Англии, ни во Франции, ни вообще!» Валерия тут же меня поддержала. «Хэ-эй, учитель!!! – пропела Валерия, обращаясь к дядюшке. – Дайте нам прутики, мы пойдем пасти коров! И сегодня, и завтра, и всегда!» Такая перспектива меня тоже не устраивала, тем более что Валерия предлагала пасти коров в обнаженном виде – «как две дикарки». «И завлекать заезжих рыцарей естественными прелестями! Милыми и необузданными!» Мы должны были выбросить все «волшебные» баночки Валерии, все платья и чулочки и прыгать перед «рыцарями» с голой попой. А если у нас будут спрашивать, как проехать на Лазурный берег, отвечать только «ме-е-е!» и «бе-е-е!» – из вредности. Потому что нас никто на Лазурные берега не приглашает, потому что нам некогда, потому что мы пасем коров… Все это было, конечно, увлекательно, но обидно. Даже маленький Брют смеялся, сидя на руках у няни. «Хотелось бы посмотреть, – сказала я маленькому Брюту многозначительно, – что с тобою будет в семь лет…» Вздохнула и согласилась ехать в Англию. Тем более что Валерия когда-то получила начальное образование там же, в частном интернате. «Нет, – рассмеялась Валерия, – как правильно надевать трусики, я догадалась сама. Теперь пасу твоего дядюшку, хотя рассчитывала на большее. Постарайся избежать моих ошибок…» Однако, на мой взгляд, невозможная Валерия была идеальна, и если для этого необходимо девять лет просидеть на острове, как Симеон Столпник, – я готова. «Не плачь, – попросила меня Валерия. – Время пролетит быстро.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Легкий завтрак в тени некрополя'
1 2 3 4 5 6
«Яд примешали к изысканному грибному блюду, но Клавдия только прослабило. Тогда удивленная Агриппина немедленно пригласила к супругу врача. Приспешник Эскулапа предложил более ядовитое снадобье – и через пару минут с дядюшкой Клавдием было покончено…»
Как только император испускает дух, Агриппина спешит разделить горе с сиротками – с Британиком и Октавией. Обнимает их, и целует их, и заключает в свои объятия их… Но держит цепко, под стражей, и никуда из своих объятий сироток не отпускает. А в полдень – распахиваются двери, и на ступенях императорского дворца появляется Нерон. Специальная «группа поддержки» приветствует Нерона как нового императора. Солистам на помощь приходит народ, и только некоторые люди смущенно спрашивают, мол, а где же Британик? Но Нерона уже радостно несут в солдатский лагерь, из лагеря в сенат, а из сената он выходит поздно вечером, обласканный всеми почестями, из которых только звание «отца отечества» семнадцатилетний Нерон отклонил как явно неподходящее.
Слышите звон бубенчиков?.. Это топчут дурацкий колпак дядюшки Клавдия. «Ступайте же теперь, счастливые, ступайте же, богатые!…» Вас приветствует новый император – Нерон! Рим, ты требуешь зрелищ?.. Они будут.
Образованная девушка, посвященная во все тайны искусства самими музами, блистала как танцовщица на частных представлениях и публично – на греческой сцене.
Античная эпитафия
Где начиналась моя история, я вам точно сказать не могу. Хотите – в Праге, хотите – в подсознании, хотите – на юге Франции, в департаменте Прованс, где «с ноября по март особенно дует мистраль»… Где «в небольших долинах стоят рядами маленькие круглые деревья с оливковой листвой, а на заднем плане – горы нежнейшего тона»…
Если взглянуть на картины постимпрессионистов, например Поля Гогена или Винсента Ван Гога, то можно сказать, что Прованс за каких-нибудь сто пятьдесят лет совсем не изменился. Те же пейзажи и впечатления, светло-коричневая почва и многочисленные виноградники, Альпы, маслины и, конечно, оливковое масло. Мой дедушка выращивал оливки, мой прадедушка выращивал оливки, я глотала их вместе с косточкой, потому что это – «полезно для желудка, мадемуазель Берта!…» Моим воспитанием занимались: дядюшка, невозможная Валерия и стадо баранов, которое вечно блеяло под окнами… «Ме-ед, ме-е, у-зе-е-ель Бе-е-е-ерта! Не кида-а-айтесь камнями, пожа-а-а-алуйста!» По правде говоря, дядюшка намного чаще наказывал Валерию, чем меня. Я неоднократно замечала, как, улучив момент, дядюшка хлопал Валерию по попке без видимой на то причины. «Почему же Валерия не плачет и не обижается? – думала я, глядя на подобную несправедливость. – Лучше бы дядюшка отхлопал няню!» Но дядюшка имел претензии только к нашей Валерии – экономке и горничной в одном лице. «Вот видите, – сообщала я баранам, – к чему приводит непослушание!» Бараны жалобно блеяли…
Своего отца я никогда не видела и не знала, а мама умерла при странных обстоятельствах, как мне тогда казалось. Умерла при появлении в нашем доме «маленького Брюта»… Я быстренько сопоставила эти факты и решила, что мамочка принципиально покинула нас, дабы не видеть это мерзкое чудовище. «Маленький Брют» постоянно верещал, как пожарная машина, которая приезжала тушить амбар в соседнем поместье. Да только машина приехала, ничего не потушила и уехала, а Брют остался. Расположился на втором этаже, в отдельной комнате, со своей кормилицей, от которой почему-то пахло сгоревшим амбаром… А через месяц, как мы похоронили маму, – в доме появилась Валерия. Она мне понравилась больше маленького Брюта. Не верещала, а говорила приятным голосом и чем-то напоминала маму – такая же стройная и рассудительная. Она могла мне объяснить все, что угодно, – отчего льется дождь, когда грустно; почему протоптаны дорожки в ненужном направлении и поэтому приходится лазить через изгородь и рвать платье… Вдобавок от Валерии всегда приятно пахло; я потихоньку прокралась в ее комнату и как следует надушилась из разных флакончиков… Но не добилась подходящего результата. Даже бараны от меня отвернулись. «Больше – не всегда значит лучше», – пояснила Валерия, и я запомнила эту истину, а несогласный дядюшка снова хлопнул Валерию по попке…
Наверное, Валерия все-таки рассердилась и решила отомстить моему дядюшке. Для чего в один прекрасный вечер взяла и переехала в его спальню. «Теперь она будет дергать дядюшку за усы, – намекнула я баранам. – Спокойной ночи!» И действительно, проползая на четвереньках по коридору, можно было слышать, как охает дядюшка за дверью. «Коварная Валерия наслаждается местью без зазрения совести!» Вначале по утрам я тщательно инспектировала дядюшкино лицо – усы были на месте. И даже попышнели с того самого времени, когда в его комнату переселилась Валерия. Усы стали закручиваться кверху, а раньше висели под носом, как спущенные подтяжки. Но месть «невозможной Валерии» продолжалась с неизменной регулярностью…
Маленький Брют тоже практиковался в развитии… И очень скоро кормилицу заменила няня, которая мешала мне жить. «Не тобой посеяно – не тебе топтать!» Няню интересовало – откуда у меня появились такие жизненные принципы? Невозможная Валерия хохотала… Так называл ее дядюшка. Если бы дядюшка скучно говорил, что Валерия – «ангел», тогда бы я нашла другой пример для подражания. Но дядюшка в задумчивости наливал себе стаканчик красного вина, выпивал и аккуратно ставил пустой стаканчик на место… После чего дядюшку передергивало, он хлопал в ладоши и рычал: «Ы-ы-х, эта невозможная Валерия!» С таким азартом, с каким он больше ничего не делал. Спокойно жил, управлял имением, ухаживал за оливковыми деревьями… И вдруг – «Ы-ы-х, эта невозможная Валерия!» Как будто его осенило, или подкрался к дядюшке бес и неожиданно ткнул дядюшку под ребро. Ну кто же устоит после такой рекомендации? Только не я… А няня маленького Брюта старалась подражать ангелам. Разговаривала со мною слащавым голосом и вся провоняла патокой. «Мадемуазель Берта! Немедленно вымойте руки и садитесь за стол!» А для чего же мыть руки, когда суп из тарелки берешь ложкой?.. Няня маленького Брюта закатывала свои круглые, как у барана, глазки и блеяла, что мыть руки перед едой – «поло-о-о-жено!», в гигиенических целях. Это я и сама знала. А вот что получится, если коснуться грязным пальцем супа? «Русская рулетка!» – моментально отвечала невозможная Валерия. И рассказывала про загадочную страну, где сидят за обеденным столом три медведя с заряженными револьверами. В каждом револьвере по одному микробу. Медведи целятся друг другу в лоб и нажимают на курок. Когда микроб вылетает – медведь падает. Когда не вылетает – сосет лапу. «Зачем они это делают?» – в ужасе спрашивала я. «Потому что у них нет супа, – поясняла Валерия. – А ты вымой руки и ешь!» И мой вопрос был полностью исчерпан. Но подспудно у меня всегда возникало желание сыграть с медведями в русскую рулетку… Это желание рисковать поселилось во мне навсегда. Поставить что-нибудь на карту, собственную жизнь или тарелку супа, и стреляться с медведями. Ведь как-то глупо просто сидеть и сосать лапу?..
Няня маленького Брюта вмешивалась в мою личную жизнь только на глазах у дядюшки. Ей платили за должность, а на самом деле я училась в «школе» у невозможной Валерии. Как держаться с мужчинами, как не держаться с мужчинами и когда им позволить… Разумеется, я перешла от теории к практике намного позже. А пока посещала этот женский университет – очно, когда Валерия мне что-нибудь говорила, и заочно, когда я сама догадывалась… Каждое утро Валерия присаживалась на пуфик перед зеркалом, чтобы «придать себе божеский вид». Для какой надобности бесу божеский вид – первый урок Валерии. Дядюшка покидал спальню с рассветом – «как и положено всем мужчинам». Он спускался вниз, где наша кухарка подавала ему первый завтрак. Дядюшка шумно пил кофе, тщательно пережевывал пищу – наблюдать за ним было неинтересно. Валерия вставала не раньше, чем за дядюшкой закрывалась входная дверь. «Ты уже здесь, невозможная мадемуазель Берта?» – Валерия открывала глаза. Она передразнивала дядюшку, и признание от самой Валерии, что мы обе – «не-воз-мож-ные!», тешило мое самолюбие. Наблюдая за Валерией, я могла заглянуть в свое будущее, когда стану взрослой и похожей на эту невозможную женщину не только внутренне, но и внешне. «А вдруг не вырастут?» – сомневалась я. «Вырастут, вырастут!» – хохотала Валерия, поочередно трогая указательным пальцем предметы моего беспокойства. «Пык-пык, – говорила Валерия, – такие же, как у меня!» Она оказалась удивительно права, как будто существовала форма Валерии, в которой отливаются такие, как я…
Когда Валерия присаживалась на пуфик перед зеркалом, я занимала «места в партере». Пьеса называлась «Туалет Валерии» и состояла из двух актов – макияжа и переодевания. Валерия никогда не забывала о «зрителях», играла свою роль блестяще, не сутулилась, не расплывалась по пуфику, а «держала ровно спинку», как воздушная, но деревянная виолончель. Округлости Валерии напоминали мне этот музыкальный инструмент, только «без смычка». «Женщина должна выглядеть как нечто среднее между скрипкой и контрабасом. И намурлыкать подходящую… музыкальную партию». Про «смычок» я узнала позднее… А пока мы обсуждали с Валерией, что я как «флейта-пикколо», и для наглядности Валерия демонстрировала свой указательный палец: «Худющая, как свистулька!» Но не дай мне боже превратиться в большой оркестровый барабан, наподобие кормилицы маленького Брю-та. «Хотя для всякого инструмента найдется свой любитель, – щебетала Валерия, – но все приятные мужчины – заядлые виолончелисты… О-ох заядлые!» Музыкальные способности этих мужчин меня мало интересовали, но, если Валерия говорит, что нужно быть виолончелью, я тресну, но буду… «Все вещи, за исключением трусиков, необходимо снимать и надевать через голову!» Мне казалось, что это крайне неудобно. Если юбка слетает с меня, как только расстегнешь молнию, падает на пол, как парашют, то зачем пыхтеть, и задирать руки, и тащить эту юбку себе на голову, где она непременно застрянет, и ходить как привидение, потому что ничего не видно. «А чулки?» – ехидно спрашивала я. «Мадемуазель Берта, не будьте дурочкой! – хохотала Валерия. – А чулки мы нацепим на голову всем мужчинам!» О-ох уж эти капризные мужчины, думала я, все ради них приходится делать шиворот-навыворот. И юбку снимать не по-человечески, и попку пудрить.
«Так-так-так… – говорила Валерия, разглядывая себя в зеркале. – Жить с таким лицом, наверное, можно, только выходить никуда нельзя». И Валерия начинала колдовать… Поочередно открывала «волшебные» баночки и, едва коснувшись крема, ставила баночку обратно – «цок» – на туалетный столик. Совсем не так, как дядюшка возвращал на место пустой стакан – «бум!». Но все равно: «Ы-ы-х, эта невозможная Валерия!» – говорила я, по странной ассоциации. И хотя дядюшка, вероятно, никогда не слышал, как Валерия цокает баночками, но мне казалось, что именно эти звуки порождают в нем восхищение. «Ы-ы-х, эта невозможная Валерия!» – вторила мне виновница всеобщего восторга и хохотала – над собой, надо мной и над дядюшкой… Когда Валерия заканчивала свой макияж, она поворачивалась ко мне и предлагала – «найди три отличия». Как на картинках в журнале, где на одном рисунке все скучно, а на другом – дополнительные детали. Я всегда затруднялась определить – что же именно изменилось в Валерии? И не находила ни одного дорисованного листочка, или веточки, или птички… Правда, была у Валерии татуировка розовой бабочки – на бедре под трусиками, но она там всегда была… «Хороший макияж…» – улыбалась Валерия. «… Самый незаметный макияж!» – уверенно добавляла я.
Невозможная Валерия принималась одеваться… Она включала коварную музыку «на полную катушку» и устраивала шоу со стриптизом, только наоборот. Вначале, присвистнув, Валерия застегивала на себе пояс – «верность прежде всего!». Затем надевала ажурные чулки – «в них я чувствую себя женщиной!». Дальше – коротенькую комбинацию, а дальше… «глядя по погоде!». Трусики Валерия надевала в последнюю очередь, уже закуривая сигарету. «Обещай мне ничего подобного не вытворять хотя бы лет до двенадцати!» Я пожимала плечами, – мол, как получится… Валерия хохотала, выбрасывала недокуренную сигарету через окошко во двор к баранам, и мы спускались на первый этаж завтракать…
Само собой разумеется, что мы с Валерией находились в оппозиции по отношению ко всем остальным женщинам в радиусе ста километров, если измерять от центра дядюшкиного поместья. Кухарке не нравилось наше поведение; няня маленького Брюта осуждала нашу мораль; экономка не разделяла наших взглядов, а бараны просто разбегались, если Валерия пинала их ногами. Только дядюшка поддерживал с нами нейтралитет, когда редко бывал дома. Все его попытки призвать нас к порядку разбивались о слова Валерии – «я тебе не жена» – и мои слова – «я тебе не племянница». Дядюшка озадаченно выпивал стаканчик красного вина и спрашивал: «А кто же вы?» Мы с Валерией смотрели друг на друга и отчаянно хохотали. Какие глупые вопросы задают эти мужчины! Мы ветер в поле; мы блеск в ваших глазах; мы солнечный зайчик, озябший в непогоду; мы звенящая пустота, когда нас нет рядом; мы лунное затмение у чертей; мы ходячие метаморфозы; мы первые и мы последние… А дядюшка смотрел, как мы смеемся, и приговаривал: «Семь лет и двадцать семь лет – и ни-ка-кой разницы».
После завтрака Валерия выходила прогуляться. «Кыш-кыш, – отгоняла меня невозможная Валерия, – кыш-кыш, мелочь! Дай мне побродить в одиночестве». Тогда я делала вид, что отправляюсь по своим делам в другую сторону. Обегала вокруг дома и торопилась следом, чтобы не упустить Валерию из виду, но не попадаться ей на глаза. Проселочная дорога крутилась среди виноградников, редкие крестьяне приподнимали соломенные шляпы и тоже делали вид, что здороваются с Валерией, а на самом деле бурчали себе под нос – «ах ты заезжая, городская штучка». Я кралась за Валерией по кустам и все слышала. Но Валерия не обольщалась по поводу местных жителей – она ослепительно улыбалась. И отвечала так же тихо: «Здравствуй-здравствуй, мешок картошки!», или: «Привет-привет, старая кочерыжка!», или что-нибудь похуже… Нагулявшись, Валерия останавливалась посреди дороги и громко рассуждала: «И где же эта мадемуазель Берта?.. Какие чудные цветочки растут повсюду! Жаль, что Берта их не видит… Эта невозможная Берта, наверное, отправилась на скотный двор, чтобы повиснуть на рогах у коровы!…» Тут я начинала в кустах хохотать и подпрыгивать, Валерия брала меня под мышку, и мы возвращались домой, передразнивая друг друга. Я изображала, как Валерия говорит – «ку-чу-рыш-ка!», а Валерия – как я крадусь по кустам…
Маленький Брют продолжал расти, и, когда меня осенью провожали в Англию, он уже держался за дверной косяк и улыбался двумя передними зубами…
«We-e dont need no-o education!!! – приблизительно так я заявила дядюшке и Валерии. Не надо нам никакого образования!!! Ни в Англии, ни во Франции, ни вообще!» Валерия тут же меня поддержала. «Хэ-эй, учитель!!! – пропела Валерия, обращаясь к дядюшке. – Дайте нам прутики, мы пойдем пасти коров! И сегодня, и завтра, и всегда!» Такая перспектива меня тоже не устраивала, тем более что Валерия предлагала пасти коров в обнаженном виде – «как две дикарки». «И завлекать заезжих рыцарей естественными прелестями! Милыми и необузданными!» Мы должны были выбросить все «волшебные» баночки Валерии, все платья и чулочки и прыгать перед «рыцарями» с голой попой. А если у нас будут спрашивать, как проехать на Лазурный берег, отвечать только «ме-е-е!» и «бе-е-е!» – из вредности. Потому что нас никто на Лазурные берега не приглашает, потому что нам некогда, потому что мы пасем коров… Все это было, конечно, увлекательно, но обидно. Даже маленький Брют смеялся, сидя на руках у няни. «Хотелось бы посмотреть, – сказала я маленькому Брюту многозначительно, – что с тобою будет в семь лет…» Вздохнула и согласилась ехать в Англию. Тем более что Валерия когда-то получила начальное образование там же, в частном интернате. «Нет, – рассмеялась Валерия, – как правильно надевать трусики, я догадалась сама. Теперь пасу твоего дядюшку, хотя рассчитывала на большее. Постарайся избежать моих ошибок…» Однако, на мой взгляд, невозможная Валерия была идеальна, и если для этого необходимо девять лет просидеть на острове, как Симеон Столпник, – я готова. «Не плачь, – попросила меня Валерия. – Время пролетит быстро.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Легкий завтрак в тени некрополя'
1 2 3 4 5 6