ты никудышно держался на воде, Литвин.
Оттолкнувшись ногой от буя, который подался от твоего толчка, волна оттащила его еще на сажень, ты остался со мною средь волн один на один. Ты рванулся, только не к берегу, а прочь от него, к барже. Ты кричал мне с истеричным надрывом, захлебываясь и отплевываясь, вытягивая шею из захлестывающих тебя волн и струй дождя, бросая в меня угольным пламенем глаз, рыдая:
– Я на берегу еще с тобой поговорю! Ты подписался, Тимаков! Я тебе навешаю! На оба глаза! В Москву с фонарями покатишь! Письмо напишу обяз-з-зательно, тварюга!.. - в раже, в полубеспамятстве орал ты.
Я настиг тебя в несколько гребков. Ты задыхался и был почти без сил, я это видел. Унижение и ор лишили тебя энергии. Фанаберия была твоим содержанием; лишенный ее, ты лишился и физических сил.
Ты уже почти вырвался, почти одолел мою хватку, почти отодрал мою руку от волос, но в последний момент я догадался нырнуть; у меня было вдосталь сил и воздуха в легких, а у тебя нет, и я нырнул и потащил тебя, обессиленного, за собой в глубину. В последний момент ты рванулся с отчаянной, уже безотчетной, зоологической тоской, ты еще попытался извернуться и лягнуть меня ногой и изогнулся под водой червяком, и на это изгибание истратил последние силы; я держал тебя за волосы на вытянутой руке, которую ты двумя руками не смог оторвать; ты попытался меня куснуть, но не хватило гибкости, и ты не достал. Ты оказался беспомощен, Литвин.
И руки твои сделались как плети и протянулись в пространства безжизненно...
Мне показалось, что сбоку мелькнула чья-то тень - не то рыба огромная, не то нырял кто-то... Я от испуга едва не выпустил тебя.
Держа тебя внизу, под водой, я вынырнул.
Лил ливмя холодный дождь, он был холоднее, чем море. Нет, я ошибся, никого не видно было в плещущихся волнах. Багровая туча превратилась в черную и закрыла все небо. Далекие молнии били отвесно огненными столбами в море у горизонта, и глухой гром катился над пенными седыми волнами.
Я поплыл к барже. Я не соображал, что делаю. Некая сила толкала меня к барже, прочь от белого песка пионерского пляжика. Я поплыл на спине, загребая одной рукой, левой: правая удерживала тебя под водой и тащила тебя, мертвец, как на буксире.
Утащить тебя в глубину и доволочь до пробоины в борту оказалось самым трудным.
Я сиганул на поверхность, ничего не воспринимая, отдышался, держась за мачту, и снова нырнул к пробоине. Чуть шевелились в мутной зеленой мгле плоские бурые ветви водорослей. Ты плавал внутри, но поблизости у отверстия. Я оттолкнул тебя, и ты послушно двинулся прочь, чуть покачиваясь средь водорослей.
Дождь лил сплошной стеной с ревом водопада. Иссиня-багровая туча скользила над головой, ползла за Карантинный мыс; молнии лупили все ближе.
Возвращение к жизни далось мне с адскими усилиями. Последние метры я плыл из последних сил. Усталость вязала мертвящая. К тому же я замерз. На берег я буквально выполз, как больной дельфин.
– А Рома где?! - закричала истошно Женя издали и выбежала из-под навеса ко мне навстречу, под дождь.
В этот момент важно было не переиграть.
– А что, нет его еще? - хмуро отозвался я и взглянул издали на Шуру-в-кубе. - Не бойся, не утонет.
– Что там случилось? Почему вы так долго?! Где он?
– Ничего не случилось. Меня судорога схватила, - вдруг нашелся я и, прихрамывая, проковылял мимо нее под навес и сел рядом с Шурой-в-кубе. В этот момент внезапно кончился дождь, как отрубило. Стало тихо-тихо... Только волны плескали в берег. - Я на буйке пионерском висел и ногу массировал... А он на барже поплыл. Дуракам закон не писан.
Все, Литвин. Легенда внезапно сложилась идеально. При такой волне и под грозой с ливнем никто не мог увидеть, что же произошло в море. Даже если какой-то малахольный чудак и очутился бы в такую погоду и час на обрыве, он не смог бы разглядеть издали, чья башка мелькает там средь волн - твоя или моя. Так что свидетелей не было; а что будто бы кто-то мелькал в волнах поблизости, так это мне просто показалось.
Прощай, Литвин, еще раз с удовольствием сказал я себе.
– Артем, - хрипло произнес Шура-в-кубе, - звонила Любовь Никитична. Артем, Катерине Степановне стало хуже. Ты бы поспешил домой, а?.. Я тебя везде искал... вот хорошо хоть, сюда догадался спуститься...
Я мигом стянул с себя мокрые трусы и вытер тело майкой. Я не стеснялся Жени, которая торопливо отвернулась. Костюм с рубашкой я нацепил на голые телеса, галстук, который мне баб Катя помогала завязывать двойным узлом, я сунул в карман пиджака.
Я промахнул пляжную лестницу (где мы с Женей когда-то целовались столь самозабвенно), забыв вообще, что на свете есть дыхание.
Баб Катя, баб Катя!..
Наверху, на улице коттеджей, меня остановил грубый оклик, донесшийся из потустороннего мира. Кто-то твоим голосом зычно рявкнул:
– Эй, ты-ы-ы! Ну-ка, постой!
Ледяная волна омерзительного страха окатила меня с головы до ног. Я оглянулся на бегу. Я увидел твоего папашу: его башнеобразная туша, словно из бронзы отлитая, попирала асфальт возле черной "Волги" с открытой дверцей. Его просторный пиджак с металлически неподвижными складками был расстегнут. Открытую дверь автомобиля он придерживал своим черным протезом.
– Это ты хотел усыпить Романа как бродячую шавку?
– Нет.
Корректный выдох воздуха... И я устремился прочь. Он внимательно глядел мне вслед. Я спиной ощущал тяжкость его взгляда.
Позже, вспоминая этот эпизод, я недоумевал: ради чего номенклатурного надсмотрщика понесло на работу в столь ранний час?
_______________
Я не успел, конечно.
Тетя Люба сказала, что баб Катя умерла, как только началась гроза, около пяти утра. Гром громыхал ужасно, она такого не помнила. Из спальни ей показалось, что баб Катя с кем-то разговаривает, даже вроде мой голос ей послышался, и она подумала, что это я уже вернулся с бала; потом среди грохотания грома она услышала стук входной двери; тетя Люба побежала к баб Кате; никого, конечно, в комнате баб Кати не было, а сама баб Катя была уже бездыханна... А входная дверь стукнула, наверное, от ветра.
Баб Катю похоронили через два дня.
На следующий после похорон день пропал Сысой Псоич: его отвязали, чтоб он погулял, и он не вернулся. Тетя Люба написала мне в Москву, что его нашли мертвым на могилке баб Кати, когда они с Павлом Сергеичем приехали к ней на девятый день.
Днем приходил следователь. Он, извинившись, что не вовремя (подразумевая кончину баб Кати), подробно расспросил про наше с тобой купание. Я повторил все про судорогу и так далее.
Поднялся гомон. Тебя искали, в трюм баржи лазил водолаз, но ничего, кроме водорослей, там не обнаружил. Ты пропал бесследно, сгинул в пучинах.
В Москву мы с Женей ехали в одном поезде, в соседних вагонах. Я заглянул к ней, мы, стоя у окна в проходе, вяло поговорили ни о чем. О тебе не было упомянуто ни слова.
Зеленые холмы, перелески, вся огромная, прекрасная страна нашей юности, залитая золотым солнцем заката, плыла мимо...
От Жени пахло теми же духами, что и в бальную ночь. Мое сердце обмирало от печали, от любви к Жене, но глаза ее не жили. Разговора не получилось.
Мы расстались, договорившись увидеться наутро. Но я не пошел к ней. Она тоже ко мне не зашла. Когда я на Курском вокзале выходил из вагона, ее на перроне не оказалось.
Я ее никогда больше не видел.
_______________
Часы на Cloch Tawer пробили пять утра.
Под окном мягко проурчал грузовик: какой-то груз привез для отеля. В Англии начинается рабочий день.
Я протюкал на компьютере всю ночь. Меня отвлек бой часов; моментально, словно проснувшись, я почувствовал смрад, стоящий в комнате. Я поднял раму.
Дождь кончился. Мне в лицо и грудь веет ночной свежестью с Океана.
Сегодня после обеда я встречаюсь с Дженнет Джонс, у которой смарагдовые, как у Жени, глаза.
А сейчас - спать...
Я разделался с тобою, Литвин. Far thee well, and forever.
_______________
Я намеревался закончить на этом записки, посчитав задачу - освобождение от Литвина - решенной; но все повернулось иначе.
_______________
Сегодня утром, когда я перечитывал записки и делал в них пометки, официант принес мне в номер завтрак; он, оставив столик с едой, прошествовал к окну и резким движением, не без осуждающей демонстративности, опустил раму: на улице дождь, и капли обильно обрызгивают подоконник и скатываются на пол; я осторожно спросил у него, не чувствует ли он дурного запаха; он пожал плечами, оглянулся зачем-то внимательно и возразил, что ничего он не чувствует. В номере меж тем уже трудно делалось дышать: в щель под дверью просачивалась какая-то дымка, светящаяся желто-зеленым отливом.
Разумеется, как только официант удалился, я вновь поднял раму: я не намерен дышать смрадом ради дурацкой английской аккуратности. Чтобы вода не заливала подоконник и не лилась на пол, я положил на окно полотенце. Оно впитывает воду, и пол остается сухим.
Портфель лорда Л.
Над Океаном дул ветер и срывал с верхушек волн клочья пены, шлепающиеся на стекла рубки. Солнце, светившее Бог знает откуда сквозь водяную взвесь, окрашивало Океан дымчато-маслянистым ртутным блеском. Казалось, что очередной вал - неумолимо надвигающаяся зыбкая стена - поглотит наш швербот, но всякий раз он выскальзывал на самую вершину, словно некая сила стремительно и легко вытаскивала его наверх, и тогда мне на миг открывалась до самого горизонта зловещая и величественная картина тяжело шевелящегося хаоса безбрежных вод в инфернальном неверном свете невидимого солнца.
Дженнет стояла у руля. Я помещался сбоку за ее плечом, крепко ухватясь за хромированные держаки на корпусе рубки. Время от времени она перекладывала штурвал с видимым усилием. Иногда она оглядывалась на меня с улыбкой... Ее смарагдовые, русалочьи глаза потемнели.
Тем временем невидимое солнце, светившее откуда-то сзади, скрылось вовсе, и дымчатость на поверхности Океана пропала, остался только темный ртутный блеск, идущий словно из глубины, из недр Океана; горизонт вдали наливался нехорошей чернотой, и я видел, Дженнет не без тревоги поглядывала на стремительно заволакивающееся облаками небо.
Я оглянулся на люк, который вел вниз, в подпалубную каюту. Джереми, рулевой Дженнет, отстраненный от штурвала в этом показательном рейсе, сидел спиной к нам на нижней ступеньке трапа и курил трубку. Он смотрел телевизор. К нам наверх струился духовитый аромат трубочного табака. Удостоверившись, что Джереми нас не видит и вряд ли слышит в грохоте волн, я придвинулся к Дженнет, приобнял ее и произнес тихо в ее розово-перламутровое, как раковинка ракушки, ушко:
– Я восхищен вами, мисс Джонс. Вы - прекрасная морская богиня, которая правит квадригой, впряженной в колесницу Посейдона.
Дабы сгладить пошлость фразы, я улыбнулся и подпустил в тон ироническую этакую ухмылочку.
У Дженнет зарумянилась щека.
– Мы уже почти у цели, - усмехнулась она, кажется, оценив мою иронию. Еще миля, и колесница Посейдона пристанет к берегу... Кстати, справа мой дом... вон, в лесу.
Я не заметил, когда справа появился этот мыс, заросший бурым, тронутым осенью, лесом. Он плавно и круто вздымался от мутных вод к мутным небесам, вырастая из косматого хаоса Океана. На его черно-малахитовом фоне я разглядел светлое пятно, показавшееся мне бесформенным. Я взял бинокль. Я увидел странное сферообразное строение. Было похоже, будто некий храм провалился в землю, а наверху торчит полушарие его купола, которое и белело на фоне леса. Я ничего не успел сказать, когда услышал снизу, из каюты, рев Джереми.
– Дженни! - заорал он хрипло, как и полагается старому морскому волку. - Только что передали экстренное штормовое предупреждение! Шторм идет с северо-запада и через десять минут достигнет побережья!
– Да-а-а?! Вот это новость!.. Что ж они раньше думали? Впрочем, у нас скорость десять узлов! должны успеть, Джереми!.. Мистер Тай-макоу, держитесь, я делаю маневр.
Дженни переложила штурвал, и наш швербот сделал, на мой взгляд, опасный поворот, находясь несколько секунд боком к волне. Впрочем, удар следующего вала, особенно почему-то крутого и высокого, он принял, уже находясь к вектору удара под углом - наполовину кормой, наполовину бортом.
– Встань к рулю, Джереми, - тихо позвала Дженни.
Джереми, топая своими косолапыми ножищами, поднялся к нам. В рубке стало тесно, и, чтобы не мешать громоздкому Джереми, Дженни отступила вниз. Я по лицу ее видел, что она встревожена, хотя она и маскировала тревогу: послала мне улыбку, сопровождаемую русалочьим блеском глаз... Улучив момент, я отпустил держаки и следом за нею спустился в каюту, от качки едва не загремев с трапа. Дженнет кивнула на экран телевизора: послушайте, мол.
– Мы наблюдаем редчайшее в наших широтах явление природы: шторм, родившийся внезапно! - говорил, взволнованно частя, диктор местной студии. Мы связались с Лондоном. По уверению доктора Памелы Шеймур, вице-президента Королевского метеорологического общества, такой шторм с неизвестным местом возникновения не был отмечен ни разу за весь период наблюдений, а регулярные наблюдения погоды ведутся в нашей стране, как всем известно, более двухсот лет, а именно с 1798 года... Нечто похожее в наших краях наблюдали полгода назад, но это произошло не на море, а на суше, на востоке нашего графства, когда более четырех тысяч гектаров реликтового букового леса были превращены в месиво; для батсуотерцев это событие связано с печальной вестью об исчезновении и, скорее всего, гибели почетного горожанина лорда Литтлвуда...
На экране мельтешила снежная метель, картинка взрагивала и сыпалась: телесигнал пробивался еле-еле и вдруг и вовсе пропал.
Дженнет ахнула и всплеснула возмущенно руками.
Швербот меж тем мотало не на шутку; удары волн в корму и борта следовали непрерывно, и воображение мое упрямо заставляло меня думать, что очень похоже на то, будто кто-то стучится к нам и требует его впустить. Поневоле думалось о сером капюшоне... Дженнет принялась звонить по своему миниатюрному "эрикссону".
– Алло! - заговорила она напористо. - Здесь Дженнет Джонс, швербот "Джей-Джей", бортовой номер тринадцать сорок... Да, мистер Макбоот! Я на траверсе Ходдесдон-хауса, но меня уже настиг шторм... Нет-нет, держимся, разумеется, Джереми включил резервный двигатель, и я уверена, что мы дойдем, но все-таки... У меня на борту пассажир. Профессор Тай-макоу из России. Тай-ма-коу!.. Ти-ай, эм-эй, кэй-оу-ви... да, правильно...
Она позвонила еще куда-то:
– Маргрет? Передай Питеру, что мы на подходе. Пусть встретит нас.
– Ради Бога, простите, мистер Тай-макоу... - обратилась она ко мне, захлопнув крышечку телефона. - Я никак не могла предположить, что наша прогулка так обернется... Я, конечно, морская богиня, но...
– Все замечательно, мисс Джонс, - пробормотал я.
Дженнет еще что-то хотела сказать, но швербот накренило в очередной раз, и ее качнуло ко мне. Я не упустил момента и обнял ее (не забывая левой рукой крепко держаться за никелированный поручень в переборке). "Вы правда не сердитесь?" - успела прошептать она, прежде чем я поцелуем заставил ее замолчать...
Мы целовались безмолвно и долго, а когда я выпустил ее, мило смущенную, из объятий, я уже настолько освоился в обстановке, что почувствовал себя чуть ли не хозяином положения, и мне вздумалось подняться в рубку; отмахнувшись от предостерегающего оклика Дженнет, я ступил было на трап, как вдруг снаружи громыхнул удар такой силы, что швербот подкинуло; раздался треск; мне на голову, на плечи моего бутикового ватерпруфа, за шиворот хлынул тяжкий поток ледяной воды.
– Фленоглас выбило, Дженнет! - прохрипел Джереми, на миг обращая к нам свой библейский бородатый лик.- Задрайте люк к чертовой матери, а то нас зальет!
Дженнет бесцеремонно сдернула меня с трапа и птицей взлетела наверх. Я увидел в просвете люка, как еще одна мощная черная волна плеснула прямо в отверстое, лишенное фленогласа окно рубки и вода ринулась на нас, пенясь вокруг слоновьей ноги Джереми в огромном башмаке, но в сей момент Дженнет задвинула крышку люка.
В каюте был крошечный круглый иллюминатор, за которым сновала и возилась мутная вода, лишь на миг открывая нам величественную картину шторма за бортом - когда швербот подбрасывало на самый верх волны. И небо, и Океан почернели, словно ночь надвинулась, хотя часы показывали лишь четверть второго дня.
– Бедный, вы промокли совсем, - сказала Дженнет.
– ощущение не из приятных, но сам виноват...
Она опять открыла крышечку телефона и принялась звонить:
– Маргрет, приготовьте нашему гостю розовую комнату... и горячую ванну... с хвойным экстрактом, хорошо... Ужасный шторм, но мы вот-вот подойдем...
Дженнет взглянула на меня:
– Нас видят из окон дома. Мы уже рядом. Маргрет, включите у меня центральное отопление. Да... И в верхней столовой... и в розовом аппартаменте... Хорошо...
И Дженнет, отдав еще несколько распоряжений по хозяйству, захлопнула крышечку и взглянула на меня с удовлетворением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Оттолкнувшись ногой от буя, который подался от твоего толчка, волна оттащила его еще на сажень, ты остался со мною средь волн один на один. Ты рванулся, только не к берегу, а прочь от него, к барже. Ты кричал мне с истеричным надрывом, захлебываясь и отплевываясь, вытягивая шею из захлестывающих тебя волн и струй дождя, бросая в меня угольным пламенем глаз, рыдая:
– Я на берегу еще с тобой поговорю! Ты подписался, Тимаков! Я тебе навешаю! На оба глаза! В Москву с фонарями покатишь! Письмо напишу обяз-з-зательно, тварюга!.. - в раже, в полубеспамятстве орал ты.
Я настиг тебя в несколько гребков. Ты задыхался и был почти без сил, я это видел. Унижение и ор лишили тебя энергии. Фанаберия была твоим содержанием; лишенный ее, ты лишился и физических сил.
Ты уже почти вырвался, почти одолел мою хватку, почти отодрал мою руку от волос, но в последний момент я догадался нырнуть; у меня было вдосталь сил и воздуха в легких, а у тебя нет, и я нырнул и потащил тебя, обессиленного, за собой в глубину. В последний момент ты рванулся с отчаянной, уже безотчетной, зоологической тоской, ты еще попытался извернуться и лягнуть меня ногой и изогнулся под водой червяком, и на это изгибание истратил последние силы; я держал тебя за волосы на вытянутой руке, которую ты двумя руками не смог оторвать; ты попытался меня куснуть, но не хватило гибкости, и ты не достал. Ты оказался беспомощен, Литвин.
И руки твои сделались как плети и протянулись в пространства безжизненно...
Мне показалось, что сбоку мелькнула чья-то тень - не то рыба огромная, не то нырял кто-то... Я от испуга едва не выпустил тебя.
Держа тебя внизу, под водой, я вынырнул.
Лил ливмя холодный дождь, он был холоднее, чем море. Нет, я ошибся, никого не видно было в плещущихся волнах. Багровая туча превратилась в черную и закрыла все небо. Далекие молнии били отвесно огненными столбами в море у горизонта, и глухой гром катился над пенными седыми волнами.
Я поплыл к барже. Я не соображал, что делаю. Некая сила толкала меня к барже, прочь от белого песка пионерского пляжика. Я поплыл на спине, загребая одной рукой, левой: правая удерживала тебя под водой и тащила тебя, мертвец, как на буксире.
Утащить тебя в глубину и доволочь до пробоины в борту оказалось самым трудным.
Я сиганул на поверхность, ничего не воспринимая, отдышался, держась за мачту, и снова нырнул к пробоине. Чуть шевелились в мутной зеленой мгле плоские бурые ветви водорослей. Ты плавал внутри, но поблизости у отверстия. Я оттолкнул тебя, и ты послушно двинулся прочь, чуть покачиваясь средь водорослей.
Дождь лил сплошной стеной с ревом водопада. Иссиня-багровая туча скользила над головой, ползла за Карантинный мыс; молнии лупили все ближе.
Возвращение к жизни далось мне с адскими усилиями. Последние метры я плыл из последних сил. Усталость вязала мертвящая. К тому же я замерз. На берег я буквально выполз, как больной дельфин.
– А Рома где?! - закричала истошно Женя издали и выбежала из-под навеса ко мне навстречу, под дождь.
В этот момент важно было не переиграть.
– А что, нет его еще? - хмуро отозвался я и взглянул издали на Шуру-в-кубе. - Не бойся, не утонет.
– Что там случилось? Почему вы так долго?! Где он?
– Ничего не случилось. Меня судорога схватила, - вдруг нашелся я и, прихрамывая, проковылял мимо нее под навес и сел рядом с Шурой-в-кубе. В этот момент внезапно кончился дождь, как отрубило. Стало тихо-тихо... Только волны плескали в берег. - Я на буйке пионерском висел и ногу массировал... А он на барже поплыл. Дуракам закон не писан.
Все, Литвин. Легенда внезапно сложилась идеально. При такой волне и под грозой с ливнем никто не мог увидеть, что же произошло в море. Даже если какой-то малахольный чудак и очутился бы в такую погоду и час на обрыве, он не смог бы разглядеть издали, чья башка мелькает там средь волн - твоя или моя. Так что свидетелей не было; а что будто бы кто-то мелькал в волнах поблизости, так это мне просто показалось.
Прощай, Литвин, еще раз с удовольствием сказал я себе.
– Артем, - хрипло произнес Шура-в-кубе, - звонила Любовь Никитична. Артем, Катерине Степановне стало хуже. Ты бы поспешил домой, а?.. Я тебя везде искал... вот хорошо хоть, сюда догадался спуститься...
Я мигом стянул с себя мокрые трусы и вытер тело майкой. Я не стеснялся Жени, которая торопливо отвернулась. Костюм с рубашкой я нацепил на голые телеса, галстук, который мне баб Катя помогала завязывать двойным узлом, я сунул в карман пиджака.
Я промахнул пляжную лестницу (где мы с Женей когда-то целовались столь самозабвенно), забыв вообще, что на свете есть дыхание.
Баб Катя, баб Катя!..
Наверху, на улице коттеджей, меня остановил грубый оклик, донесшийся из потустороннего мира. Кто-то твоим голосом зычно рявкнул:
– Эй, ты-ы-ы! Ну-ка, постой!
Ледяная волна омерзительного страха окатила меня с головы до ног. Я оглянулся на бегу. Я увидел твоего папашу: его башнеобразная туша, словно из бронзы отлитая, попирала асфальт возле черной "Волги" с открытой дверцей. Его просторный пиджак с металлически неподвижными складками был расстегнут. Открытую дверь автомобиля он придерживал своим черным протезом.
– Это ты хотел усыпить Романа как бродячую шавку?
– Нет.
Корректный выдох воздуха... И я устремился прочь. Он внимательно глядел мне вслед. Я спиной ощущал тяжкость его взгляда.
Позже, вспоминая этот эпизод, я недоумевал: ради чего номенклатурного надсмотрщика понесло на работу в столь ранний час?
_______________
Я не успел, конечно.
Тетя Люба сказала, что баб Катя умерла, как только началась гроза, около пяти утра. Гром громыхал ужасно, она такого не помнила. Из спальни ей показалось, что баб Катя с кем-то разговаривает, даже вроде мой голос ей послышался, и она подумала, что это я уже вернулся с бала; потом среди грохотания грома она услышала стук входной двери; тетя Люба побежала к баб Кате; никого, конечно, в комнате баб Кати не было, а сама баб Катя была уже бездыханна... А входная дверь стукнула, наверное, от ветра.
Баб Катю похоронили через два дня.
На следующий после похорон день пропал Сысой Псоич: его отвязали, чтоб он погулял, и он не вернулся. Тетя Люба написала мне в Москву, что его нашли мертвым на могилке баб Кати, когда они с Павлом Сергеичем приехали к ней на девятый день.
Днем приходил следователь. Он, извинившись, что не вовремя (подразумевая кончину баб Кати), подробно расспросил про наше с тобой купание. Я повторил все про судорогу и так далее.
Поднялся гомон. Тебя искали, в трюм баржи лазил водолаз, но ничего, кроме водорослей, там не обнаружил. Ты пропал бесследно, сгинул в пучинах.
В Москву мы с Женей ехали в одном поезде, в соседних вагонах. Я заглянул к ней, мы, стоя у окна в проходе, вяло поговорили ни о чем. О тебе не было упомянуто ни слова.
Зеленые холмы, перелески, вся огромная, прекрасная страна нашей юности, залитая золотым солнцем заката, плыла мимо...
От Жени пахло теми же духами, что и в бальную ночь. Мое сердце обмирало от печали, от любви к Жене, но глаза ее не жили. Разговора не получилось.
Мы расстались, договорившись увидеться наутро. Но я не пошел к ней. Она тоже ко мне не зашла. Когда я на Курском вокзале выходил из вагона, ее на перроне не оказалось.
Я ее никогда больше не видел.
_______________
Часы на Cloch Tawer пробили пять утра.
Под окном мягко проурчал грузовик: какой-то груз привез для отеля. В Англии начинается рабочий день.
Я протюкал на компьютере всю ночь. Меня отвлек бой часов; моментально, словно проснувшись, я почувствовал смрад, стоящий в комнате. Я поднял раму.
Дождь кончился. Мне в лицо и грудь веет ночной свежестью с Океана.
Сегодня после обеда я встречаюсь с Дженнет Джонс, у которой смарагдовые, как у Жени, глаза.
А сейчас - спать...
Я разделался с тобою, Литвин. Far thee well, and forever.
_______________
Я намеревался закончить на этом записки, посчитав задачу - освобождение от Литвина - решенной; но все повернулось иначе.
_______________
Сегодня утром, когда я перечитывал записки и делал в них пометки, официант принес мне в номер завтрак; он, оставив столик с едой, прошествовал к окну и резким движением, не без осуждающей демонстративности, опустил раму: на улице дождь, и капли обильно обрызгивают подоконник и скатываются на пол; я осторожно спросил у него, не чувствует ли он дурного запаха; он пожал плечами, оглянулся зачем-то внимательно и возразил, что ничего он не чувствует. В номере меж тем уже трудно делалось дышать: в щель под дверью просачивалась какая-то дымка, светящаяся желто-зеленым отливом.
Разумеется, как только официант удалился, я вновь поднял раму: я не намерен дышать смрадом ради дурацкой английской аккуратности. Чтобы вода не заливала подоконник и не лилась на пол, я положил на окно полотенце. Оно впитывает воду, и пол остается сухим.
Портфель лорда Л.
Над Океаном дул ветер и срывал с верхушек волн клочья пены, шлепающиеся на стекла рубки. Солнце, светившее Бог знает откуда сквозь водяную взвесь, окрашивало Океан дымчато-маслянистым ртутным блеском. Казалось, что очередной вал - неумолимо надвигающаяся зыбкая стена - поглотит наш швербот, но всякий раз он выскальзывал на самую вершину, словно некая сила стремительно и легко вытаскивала его наверх, и тогда мне на миг открывалась до самого горизонта зловещая и величественная картина тяжело шевелящегося хаоса безбрежных вод в инфернальном неверном свете невидимого солнца.
Дженнет стояла у руля. Я помещался сбоку за ее плечом, крепко ухватясь за хромированные держаки на корпусе рубки. Время от времени она перекладывала штурвал с видимым усилием. Иногда она оглядывалась на меня с улыбкой... Ее смарагдовые, русалочьи глаза потемнели.
Тем временем невидимое солнце, светившее откуда-то сзади, скрылось вовсе, и дымчатость на поверхности Океана пропала, остался только темный ртутный блеск, идущий словно из глубины, из недр Океана; горизонт вдали наливался нехорошей чернотой, и я видел, Дженнет не без тревоги поглядывала на стремительно заволакивающееся облаками небо.
Я оглянулся на люк, который вел вниз, в подпалубную каюту. Джереми, рулевой Дженнет, отстраненный от штурвала в этом показательном рейсе, сидел спиной к нам на нижней ступеньке трапа и курил трубку. Он смотрел телевизор. К нам наверх струился духовитый аромат трубочного табака. Удостоверившись, что Джереми нас не видит и вряд ли слышит в грохоте волн, я придвинулся к Дженнет, приобнял ее и произнес тихо в ее розово-перламутровое, как раковинка ракушки, ушко:
– Я восхищен вами, мисс Джонс. Вы - прекрасная морская богиня, которая правит квадригой, впряженной в колесницу Посейдона.
Дабы сгладить пошлость фразы, я улыбнулся и подпустил в тон ироническую этакую ухмылочку.
У Дженнет зарумянилась щека.
– Мы уже почти у цели, - усмехнулась она, кажется, оценив мою иронию. Еще миля, и колесница Посейдона пристанет к берегу... Кстати, справа мой дом... вон, в лесу.
Я не заметил, когда справа появился этот мыс, заросший бурым, тронутым осенью, лесом. Он плавно и круто вздымался от мутных вод к мутным небесам, вырастая из косматого хаоса Океана. На его черно-малахитовом фоне я разглядел светлое пятно, показавшееся мне бесформенным. Я взял бинокль. Я увидел странное сферообразное строение. Было похоже, будто некий храм провалился в землю, а наверху торчит полушарие его купола, которое и белело на фоне леса. Я ничего не успел сказать, когда услышал снизу, из каюты, рев Джереми.
– Дженни! - заорал он хрипло, как и полагается старому морскому волку. - Только что передали экстренное штормовое предупреждение! Шторм идет с северо-запада и через десять минут достигнет побережья!
– Да-а-а?! Вот это новость!.. Что ж они раньше думали? Впрочем, у нас скорость десять узлов! должны успеть, Джереми!.. Мистер Тай-макоу, держитесь, я делаю маневр.
Дженни переложила штурвал, и наш швербот сделал, на мой взгляд, опасный поворот, находясь несколько секунд боком к волне. Впрочем, удар следующего вала, особенно почему-то крутого и высокого, он принял, уже находясь к вектору удара под углом - наполовину кормой, наполовину бортом.
– Встань к рулю, Джереми, - тихо позвала Дженни.
Джереми, топая своими косолапыми ножищами, поднялся к нам. В рубке стало тесно, и, чтобы не мешать громоздкому Джереми, Дженни отступила вниз. Я по лицу ее видел, что она встревожена, хотя она и маскировала тревогу: послала мне улыбку, сопровождаемую русалочьим блеском глаз... Улучив момент, я отпустил держаки и следом за нею спустился в каюту, от качки едва не загремев с трапа. Дженнет кивнула на экран телевизора: послушайте, мол.
– Мы наблюдаем редчайшее в наших широтах явление природы: шторм, родившийся внезапно! - говорил, взволнованно частя, диктор местной студии. Мы связались с Лондоном. По уверению доктора Памелы Шеймур, вице-президента Королевского метеорологического общества, такой шторм с неизвестным местом возникновения не был отмечен ни разу за весь период наблюдений, а регулярные наблюдения погоды ведутся в нашей стране, как всем известно, более двухсот лет, а именно с 1798 года... Нечто похожее в наших краях наблюдали полгода назад, но это произошло не на море, а на суше, на востоке нашего графства, когда более четырех тысяч гектаров реликтового букового леса были превращены в месиво; для батсуотерцев это событие связано с печальной вестью об исчезновении и, скорее всего, гибели почетного горожанина лорда Литтлвуда...
На экране мельтешила снежная метель, картинка взрагивала и сыпалась: телесигнал пробивался еле-еле и вдруг и вовсе пропал.
Дженнет ахнула и всплеснула возмущенно руками.
Швербот меж тем мотало не на шутку; удары волн в корму и борта следовали непрерывно, и воображение мое упрямо заставляло меня думать, что очень похоже на то, будто кто-то стучится к нам и требует его впустить. Поневоле думалось о сером капюшоне... Дженнет принялась звонить по своему миниатюрному "эрикссону".
– Алло! - заговорила она напористо. - Здесь Дженнет Джонс, швербот "Джей-Джей", бортовой номер тринадцать сорок... Да, мистер Макбоот! Я на траверсе Ходдесдон-хауса, но меня уже настиг шторм... Нет-нет, держимся, разумеется, Джереми включил резервный двигатель, и я уверена, что мы дойдем, но все-таки... У меня на борту пассажир. Профессор Тай-макоу из России. Тай-ма-коу!.. Ти-ай, эм-эй, кэй-оу-ви... да, правильно...
Она позвонила еще куда-то:
– Маргрет? Передай Питеру, что мы на подходе. Пусть встретит нас.
– Ради Бога, простите, мистер Тай-макоу... - обратилась она ко мне, захлопнув крышечку телефона. - Я никак не могла предположить, что наша прогулка так обернется... Я, конечно, морская богиня, но...
– Все замечательно, мисс Джонс, - пробормотал я.
Дженнет еще что-то хотела сказать, но швербот накренило в очередной раз, и ее качнуло ко мне. Я не упустил момента и обнял ее (не забывая левой рукой крепко держаться за никелированный поручень в переборке). "Вы правда не сердитесь?" - успела прошептать она, прежде чем я поцелуем заставил ее замолчать...
Мы целовались безмолвно и долго, а когда я выпустил ее, мило смущенную, из объятий, я уже настолько освоился в обстановке, что почувствовал себя чуть ли не хозяином положения, и мне вздумалось подняться в рубку; отмахнувшись от предостерегающего оклика Дженнет, я ступил было на трап, как вдруг снаружи громыхнул удар такой силы, что швербот подкинуло; раздался треск; мне на голову, на плечи моего бутикового ватерпруфа, за шиворот хлынул тяжкий поток ледяной воды.
– Фленоглас выбило, Дженнет! - прохрипел Джереми, на миг обращая к нам свой библейский бородатый лик.- Задрайте люк к чертовой матери, а то нас зальет!
Дженнет бесцеремонно сдернула меня с трапа и птицей взлетела наверх. Я увидел в просвете люка, как еще одна мощная черная волна плеснула прямо в отверстое, лишенное фленогласа окно рубки и вода ринулась на нас, пенясь вокруг слоновьей ноги Джереми в огромном башмаке, но в сей момент Дженнет задвинула крышку люка.
В каюте был крошечный круглый иллюминатор, за которым сновала и возилась мутная вода, лишь на миг открывая нам величественную картину шторма за бортом - когда швербот подбрасывало на самый верх волны. И небо, и Океан почернели, словно ночь надвинулась, хотя часы показывали лишь четверть второго дня.
– Бедный, вы промокли совсем, - сказала Дженнет.
– ощущение не из приятных, но сам виноват...
Она опять открыла крышечку телефона и принялась звонить:
– Маргрет, приготовьте нашему гостю розовую комнату... и горячую ванну... с хвойным экстрактом, хорошо... Ужасный шторм, но мы вот-вот подойдем...
Дженнет взглянула на меня:
– Нас видят из окон дома. Мы уже рядом. Маргрет, включите у меня центральное отопление. Да... И в верхней столовой... и в розовом аппартаменте... Хорошо...
И Дженнет, отдав еще несколько распоряжений по хозяйству, захлопнула крышечку и взглянула на меня с удовлетворением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13