Смотри, если увижу завтра, что бледна или глаза заплаканы! Спущала до сих пор... не спущу. Не пожалею смазливой-то рожи, уж заодно пропадать будет, так хоть дам себя знать.
- Я уж давно перестала плакать, вы знаете.
- То-то же, да будь с ним поразговорчивее.
- Да, я завтра буду с ним говорить.
- То-то, пора за ум взяться. Побойся бога да пожалей мать, страмница!
Прошло минут десять.
- Верочка, ты на меня не сердись. Я из любви к тебе бранюсь, тебе же добра хочу. Ты не знаешь, каковы дети милы матерям. Девять месяцев тебя в утробе носила! Верочка, отблагодари, будь послушна, сама увидишь, что к твоей пользе. Веди себя, как я учу, - завтра же предложенье сделает!
- Маменька, вы ошибаетесь. Он вовсе не думает делать предложения. Маменька! чтО они говорили!
- Знаю: коли не о свадьбе, так известно о чем. Да не на таковских напал. Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад будет. Ну, да нечего с тобой много говорить, и так лишнее наговорила: девушкам не следует этого знать, это материно дело. А девушка должна слушаться, она еще ничего не понимает. Так будешь с ним говорить, как я тебе велю?
- Да, буду с ним говорить.
- А вы, Павел Константиныч, что сидите, как пень? Скажите и вы от себя, что и вы как отец ей приказываете слушаться матери, что мать не станет учить ее дурному.
- Марья Алексевна, ты умная женщина, только дело-то опасное: не слишком ли круто хочешь вести!
- Дурак! вот брякнул, - при Верочке-то! Не рада, что и расшевелила! правду пословица говорит: не тронь дерма, не воняет! Эко бухнул! Ты не рассуждай, а скажи: должна дочь слушаться матери?
- Конечно, должна; что говорить, Марья Алексевна!
- Ну, так и приказывай как отец.
- Верочка, слушайся во всем матери. Твоя мать умная женщина, опытная женщина. Она не станет тебя учить дурному. Я тебе как отец приказываю.
Карета остановилась у ворот.
- Довольно, маменька. Я вам сказала, что буду говорить с ним. Я очень устала. Мне надобно отдохнуть.
- Ложись, спи. Не потревожу. Это нужно к завтрему. Хорошенько выспись.
Действительно, все время, как они всходили по лестнице, Марья Алексевна молчала, - а чего ей это стоило! и опять, чего ей стоило, когда Верочка пошла прямо в свою комнату, сказавши, что не хочет пить чаю, чего стоило Марье Алексевне ласковым голосом сказать:
- Верочка, подойди ко мне. - Дочь подошла. - Хочу тебя благословить на сон грядущий, Верочка. Нагни головку! - Дочь нагнулась. - Бог тебя благословит, Верочка, как я тебя благословляю.
Она три раза благословила дочь и подала ей поцеловать свою руку.
- Нет, маменька. Я уж давно сказала вам, что не буду целовать вашей руки. А теперь отпустите меня. Я, в самом деле, чувствую себя дурно.
Ах, как было опять вспыхнули глаза Марьи Алексевны. Но пересилила себя и кротко сказала:
- Ступай, отдохни.
Едва Верочка разделась и убрала платье, - впрочем, на это ушло много времени, потому что она все задумывалась: сняла браслет и долго сидела с ним в руке, вынула серьгу - и опять забылась, и много времени прошло, пока она вспомнила, что ведь она страшно устала, что ведь она даже не могла стоять перед зеркалом, а опустилась в изнеможении на стул, как добрела до своей комнаты, что надобно же поскорее раздеться и лечь, - едва Верочка легла в постель, в комнату вошла Марья Алексевна с подносом, на котором была большая отцовская чашка и лежала целая груда сухарей.
- Кушай, Верочка! Вот, кушай на здоровье! Сама тебе принесла: видишь, мать помнит о тебе! Сижу, да и думаю: как же это Верочка легла спать без чаю? сама пью, а сама все думаю. Вот и принесла. Кушай, моя дочка милая!
Странен показался Верочке голос матери: он в самом деле был мягок и добр, - этого никогда не бывало. Она с недоумением посмотрела на мать. Щеки Марьи Алексевны пылали, и глаза несколько блуждали.
- Кушай, я посижу, посмотрю на тебя. Выкушаешь, принесу другую чашку.
Чай, наполовину налитый густыми, вкусными сливками, разбудил аппетит. Верочка приподнялась на локоть и стала пить. -"Как вкусен чай, когда он свежий, густой и когда в нем много сахару и сливок! Чрезвычайно вкусен! Вовсе не похож на тот спитой, с одним кусочком сахару, который даже противен. Когда у меня будут свои деньги, я всегда буду пить такой чай, как этот".
- Благодарю вас, маменька.
- Не спи, принесу другую. - Она вернулась с другою чашкою такого же прекрасного чаю. - Кушай, а я опять посижу.
С минуту она молчала, потом вдруг заговорила как-то особенно, то самою быстрою скороговоркою, то растягивая слова.
- Вот, Верочка, ты меня поблагодарила. Давно я не слышала от тебя благодарности. Ты думаешь, я злая. Да, я злая, только нельзя не быть злой! А слаба я стала, Верочка! от трех пуншей ослабела, а какие еще мои лета! Да и ты меня расстроила, Верочка, - очень огорчила! Я и ослабела. А тяжелая моя жизнь, Верочка. Я не хочу, что6ы ты так жила. Богато живи. Я сколько мученья приняла, Верочка, и-и-и, и-и-и, сколько! Ты не помнишь, как мы с твоим отцом жили, когда он еще не был управляющим! Бедно, и-и-и, как бедно жили,- а я тогда была честная, Верочка! Теперь я не честная, - нет, не возьму греха на душу, не солгу перед тобою, не скажу, что я теперь честная! Где уж, - то время давно прошло. Ты, Верочка, ученая, а я неученая, да я знаю все, что у вас в книгах написано; там и то написано, что не надо так делать, как со мною сделали. "Ты, говорят, нечестная!" Вот и отец твой, - тебе-то он отец, это Наденьке не он был отец, - голый дурак, а тоже колет мне глаза, надругается! Ну, меня и взяла злость: а когда, говорю, по-вашему я не честная, так я и буду такая! Наденька родилась. Ну, так что ж, что родилась? Меня этому кто научил? Кто должность-то получил? Тут моего греха меньше было, чем его. А они у меня ее отняли, в воспитательный дом отдали, - и узнать-то было нельзя, где она - так и не видала ее и не знаю, жива ли она... чать, уж где быть в живых! Ну, в теперешнюю пору мне бы мало горя, а тогда не так легко было, - меня пуще злость взяла! Ну, стала злая. Тогда и пошло все хорошо. Твоему отцу, дураку, должность доставил кто? - я доставила. А в управляющие кто его произвел? - я произвела. Вот и стали жить хорошо. А почему? - потому, что я стала нечестная да злая. Это, я знаю, у вас в книгах писано, Верочка, что только нечестным да злым и хорошо жить на свете. А это правда, Верочка! Вот теперь и у отца твоего деньги есть, - я предоставила; и у меня есть, может и побольше, чем у него, - все сама достала, на старость кусок хлеба приготовила. И отец твой, дурак, меня уважать стал, по струнке стал у меня ходить, я его вышколила! А то гнал меня, надругался надо мною. А за что? Тогда было не за что, - а за то, Верочка, что не была злая. А у вас в книгах, Верочка, написано, что не годится так жить, - а ты думаешь, я этого не знаю? Да в книгах-то у вас написано, что коли не так жить, так надо все по-новому завести, а по нынешнему заведенью нельзя так жить, как они велят, - так что ж они по новому-то порядку не заводят? Эх, Верочка, ты думаешь, я не знаю, какие у вас в книгах новые порядки расписаны? - знаю: хорошие. Только мы с тобой до них не доживем, больно глуп народ - где с таким народом хорошие-то порядки завести! Так станем жить по старым. И ты по ним живи. А старый порядок какой? У вас в книгах написано: старый порядок тот, что6ы обирать да обманывать. А это правда, Верочка. Значит, когда нового-то порядку нет, по старому и живи: обирай да обманывай; по любви те6е говор - хрр...
Марья Алексевна захрапела и повалилась.
II
Марья Алексевна знала, что говорилось в театре, но еще не знала, что выходило из этого разговора.
В то время как она, расстроенная огорчением от дочери и в расстройстве налившая много рому в свой пунш, уже давно храпела, Михаил Иваныч Сторешников ужинал в каком-то моднейшем ресторане с другими кавалерами, приходившими в ложу. В компании было еще четвертое лицо, - француженка, приехавшая с офицером. Ужин приближался к концу
- Мсье СторешнИк! - Сторешников возликовал: француженка обращалась к нему в третий раз во время ужина: - мсье СторешнИк! вы позвольте мне так называть вас, это приятнее звучит и легче выговаривается, - я не думала, что я буду одна дама в вашем обществе; я надеялась увидеть здесь Адель, - это было бы приятно, я ее так редко ежу.
- Адель поссорилась со мною, к несчастью.
Офицер хотел сказать что-то, но промолчал.
- Не верьте ему, m-lle Жюли, - сказал статский, - он боится открыть вам истину, думает, что вы рассердитесь, когда узнаете, что он бросил француженку для русской.
- Я не знаю, зачем и мы-то сюда поехали! - сказал офицер.
- Нет, Серж, отчего же, когда Жан просил! и мне было очень приятно познакомиться с мсье Сторешником. Но, мсье СторешнИк, фи, какой у вас дурной вкус! Я бы ничего не имела возразить, если бы вы покинули Адель для этой грузинки, в ложе которой были с ними обоими; но променять француженку на русскую... воображаю! бесцветные глаза, бесцветные жиденькие волосы, бессмысленное, бесцветное лицо... виновата, не бесцветное, а, как вы говорите, кровь со сливками, то есть кушанье, которое могут брать в рот только ваши эскимосы! Жан, подайте пепельницу грешнику против граций, пусть он посыплет пеплом свою преступную голову!
- Ты наговорила столько вздора, Жюли, что не ему, а тебе надобно посыпать пеплом голову, - сказал офицер: - ведь та, которую ты назвала грузинкою,- это она и есть русская-то.
- Ты смеешься надо мною?
- Чистейшая русская,- сказал офицер.
- Невозможно!
- Ты напрасно думаешь, милая Жюли, что в нашей нации один тип красоты, как в вашей. Да и у вас много блондинок. А мы, Жюли, смесь племен, от беловолосых, как финны ("Да, да, финны", заметила для себя француженка), до черных, гораздо чернее итальянцев, - это татары, монголы ("Да, монголы, знаю", заметила для себя француженка), - они все дали много своей крови в нашу! У нас блондинки, которых ты ненавидишь, только один из местных типов, - самый распространенный, но не господствующий.
- Это удивительно! но она великолепна! Почему она не поступит на сцену? Впрочем, господа, я говорю только о том, что я видела. Остается вопрос, очень важный: ее нога? Ваш великий поэт Карасен, говорили мне, сказал, что в целой России нет пяти пар маленьких и стройных ног. 11
- Жюли, это сказал не Карасен, - и лучше зови его: Карамзин, - Карамзин был историк, да и то не русский, а татарский 12, - вот тебе новое доказательство разнообразия наших типов. О ножках сказал Пушкин, - его стихи были хороши для своего времени, но теперь потеряли большую часть своей цены. Кстати, эскимосы живут в Америке, а наши дикари, которые пьют оленью кровь, называются самоеды 13.
- Благодарю, Серж. Карамзин - историк; Пушкин - знаю; эскимосы в Америке; русские - самоеды; да, самоеды, - но это звучит очень мило са-мо-е-ды! Теперь буду помнить. Я, господа, велю Сержу все это говорить мне, когда мы одни, или не в нашем обществе. Это очень полезно для разговора. Притом науки - моя страсть; я родилась быть m-me Сталь 14, господа. Но это посторонний эпизод. Возвращаемся к вопросу: ее нога?
- Если вы позволите мне завтра явиться к вам, m-lle Жюли, я буду иметь честь привезти к вам ее башмак.
- Привозите, я примерю. Это затрогивает мое любопытство.
Сторешников был в восторге: как же? - он едва цеплялся за хвост Жана, Жан едва цеплялся за хвост Сержа, Жюли - одна из первых француженок между француженками общества Сержа, - честь, великая честь!
- Нога удовлетворительна, - подтвердил Жан: - но я как человек положительный интересуюсь более существенным. Я рассматривал ее бюст.
- Бюст очень хорош, - сказал Сторешников, ободрявшийся выгодными отзывами о предмете его вкуса, и уже замысливший, что может говорить комплименты Жюли, чего до сих пор не смел: - ее бюст очарователен, хотя, конечно, хвалить бюст другой женщины здесь - святотатство.
- Ха, ха, ха! Этот господин хочет сказать комплимент моему бюсту! Я не ипокритка 15и не обманщица, мсье СторешнИк: я не хвалюсь и не терплю, чтобы другие хвалили меня за то, что у меня плохо. Слава богу, у меня еще довольно осталось, чем я могу хвалиться по правде. Но мой бюст - ха, ха, ха! Жан, вы видели мой бюст - скажите ему! Вы молчите, Жан? Вашу руку, мсье СторешнИк, - она схватила его за руку, - чувствуете, что это не тело? Попробуйте еще здесь, - и здесь, - теперь знаете? Я ношу накладной бюст, как ношу платье, юбку, рубашку не потому, чтоб это мне нравилось, - по-моему, было бы лучше без этих ипокритств, - а потому, что это так принято в обществе. Но женщина, которая столько жила, как я, - и как жила, мсье СторешнИк! я теперь святая, схимница перед тем, что была, - такая женщина не может сохранить бюста! - И вдруг она заплакала: - мой бюст! мой бюст! моя чистота! о, боже, затем ли я родилась?
- Вы лжете, господа, - закричала она, вскочила и ударила кулаком по столу: - вы клевещете! Вы низкие люди! она не любовница его! он хочет купить ее! Я видела, как она отворачивалась от него, горела негодованьем и ненавистью. Это гнусно!
- Да, - сказал статский, лениво потягиваясь: - ты прихвастнул, Сторешников; у вас дело еще не кончено, а ты уж наговорил, что живешь с нею, даже разошелся с Аделью для лучшего заверения нас. Да, ты описывал нам очень хорошо, но описывал то, чего еще не видал; впрочем, это ничего; не за неделю до нынешнего дня, так через неделю после нынешнего дня, - это все равно. И ты не разочаруешься в описаниях, которые делал по воображению; найдешь даже лучше, чем думаешь. Я рассматривал: останешься доволен.
Сторешников был вне себя от ярости:
- Нет, m-llе Жюли, вы обманулись, смею вас уверить, в вашем заключении; простите, что осмеливаюсь противоречить вам, но она - моя любовница. Это была обыкновенная любовная ссора от ревности; она видела, что я первый акт сидел в ложе m-lle Матильды, - только и всего!
- Врешь, мой милый, врешь, - сказал Жан и зевнул.
- А не вру, не вру.
- Докажи. Я человек положительный и без доказательств не верю.
- Какие же доказательства я могу тебе представить?
- Ну, вот и пятишься, и уличаешь себя, что врешь. Какие доказательства? Будто трудно найти? Да вот тебе: завтра мы собираемся ужинать опять здесь. M-lle Жюли будет так добра, что привезет Сержа, я привезу свою миленькую Берту, ты привезешь ее. Если привезешь - я проиграл, ужин на мой счет; не привезешь - изгоняешься со стыдом из нашего круга! - Жан дернул сонетку; вошел слуга. - Simon, будьте так добры: завтра ужин на шесть персон, точно такой, как был, когда я венчался у вас с Бертою, - помните, пред рождеством? - и в той же комнате.
- Как не помнить такого ужина, мсье! Будет исполнено.
Слуга вышел.
- Гнусные люди! гадкие люди! я была два года уличною женщиной в Париже, я полгода жила в доме, где собирались воры, я и там не встречала троих таких низких людей вместе! Боже мой, с кем я принуждена жить в обществе! За что такой позор, мне, о, боже? - Она упала на колени. - Боже! я слабая женщина! Голод я умела переносить, но в Париже так холодно зимой! Холод был так силен, обольщения так хитры! Я хотела жить, я хотела любить, - боже! ведь это не грех, - за что же ты так наказываешь меня? Вырви меня из этого круга, вырви меня из этой грязи! Дай мне силу сделаться опять уличной женщиной в Париже, я не прошу у тебя ничего другого, я недостойна ничего другого, но освободи меня от этих людей, от этих гнусных людей! - Она вскочила и подбежала к офицеру: - Серж, и ты такой же? Нет, ты лучше их! ("Лучше", флегматически заметил офицер.) Разве это не гнусно?
- Гнусно, Жюли.
- И ты молчишь? допускаешь? соглашаешься? участвуешь?
- Садись ко мне на колени, моя милая Жюли. - Он стал ласкать ее, она успокоилась. - Как я люблю тебя в такие минуты! Ты славная женщина. Ну, что ты не соглашаешься повенчаться со мною? сколько раз я просил тебя об этом! Согласись.
- Брак? ярмо? предрассудок? Никогда! я запретила тебе говорить мне такие глупости. Не серди меня. Но... Серж, милый Серж! запрети ему! он тебя боится, - спаси ее!
- Жюли, будь хладнокровнее. Это невозможно. Не он, так другой, все равно. Да вот, посмотри, Жан уже думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи, ты знаешь. От всех не убережешь, когда мать хочет торговать дочерью. Лбом стену не прошибешь, говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли. Видишь, как спокойно я живу, приняв этот наш русский принцип.
- Никогда! Ты раб, француженка свободна. Француженка борется, - она падает, но она борется! Я не допущу! Кто она? Где она живет? Ты знаешь?
- Знаю.
- Едем к ней. Я предупрежу ее.
- В первом-то часу ночи? Поедем-ка лучше спать. До свиданья, Жан. До свиданья, Сторешников. Разумеется, вы не будете ждать Жюли и меня на ваш завтрашний ужин: вы видите, как она раздражена. Да и мне, сказать по правде, эта история не нравится. Конечно, вам нет дела до моего мнения. До свиданья.
- Экая бешеная француженка, - сказал статский, потягиваясь и зевая, когда офицер и Жюли ушли. - Очень пикантная женщина, но это уж чересчур. Очень приятно видеть, когда хорошенькая женщина будирует 16, но с нею я не ужился бы четыре часа, не то что четыре года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9