Ты будешь убиваться с горя?
– Да, я буду убиваться с горя, – ответила она с той проклятой и обезоруживающей простотой, которая одновременно восхитила и разозлила Генри.
– А что потом? Ты заведешь любовника… когда пройдет подобающий период траура?
– Мне не нужен любовник.
Речел подвинула ножом бекон на край сковородки и разбила яйцо. И вдруг, поморщившись, с отвращением отвернулась от белых и желтых кусков, кипящих в жире.
Черт побери.
– Ты завтракала? – спросил Генри.
– Чай и бисквит.
– И тебя вырвало? Она кивнула.
– Иди ложись в постель, Речел, – повелительным тоном произнес он.
Речел встала к мужу спиной, держась за края раковины:
– Побереги свое сочувствие для несчастных животных и детей! Я могу сама о себе позаботиться.
Генри не понравился ее пренебрежительный ответ.
– Конечно, можешь, – иронично произнес он. – Ты все можешь: и успевать по хозяйству, и лечить больную мадам, и давать приют израненным душам, и строить свою маленькую империю – вопрос только, зачем?
Отойдя от раковины, Речел схватила тряпку, сняла горячую сковородку с огня и с размаху опустила на стол перед Генри.
– Зачем? Я помогаю людям выжить. Ешь свой завтрак, Генри. И если остаешься, берись за дела.
Генри резко отодвинул сковородку и встал:
– А тебе не жаль себя, Речел?
– Может, и жаль, – ответила она. – Тебе эта мысль, конечно, доставляет удовольствие…
Генри схватил жену за локоть и повел в гостиную:
– Лучше бы ты пожалела ребенка! Как бы ему не стало хуже от твоих чрезмерных амбиций…
Речел пыталась вырваться, но Генри с силой усадил ее на диван и накрыл ее ноги покрывалом.
– А если этим ребенком будет девочка, Генри? Или твое сострадание распространяется только на мальчиков, сыновей проституток?
– В последнее время я уже не испытываю сострадания ни к кому, даже к самому себе, – ответил он, повернулся и вышел из дома. Ему хотелось уйти подальше от Речел, от ее жалоб, которые вонзались в его сердце, а разум отравляли сомнениями.
* * *
Не отступай от правды. Генри слышал голос Феникса так отчетливо, словно друг шел рядом. Но эти слова казались Генри бесполезным советом, – как, впрочем, и любые другие. Правда была слишком явной и потрясающе простой, даже примитивной. Она окружала его со всех сторон. Скучные дома с не менее скучными обитателями, одинаковые прямоугольники огородов. Если посмотреть со стороны, то все это казалось нелепым и ничтожным.
– Речел строит красивый город…
Эти слова внезапно прервали течение его мыслей, напомнили о том, зачем он пришел сюда и теперь стоит около маленькой хижины. Роза появилась на крыльце и села в кресло-качалку.
– Люди здесь еще не обжились как следует, – продолжала Роза. – Но, надеюсь, скоро мы увидим детей, играющих на улице. Жаль, что вас здесь не будет. Но уж такая у Речел судьба. Как только мужчины узнают, кто она, так сразу же убегают в противоположную сторону. И так всегда.
– Всегда? Даже не желая залезть ей под юбку? – с горечью произнес Генри.
– Последний, кто пытался это сделать, едва не лишился своего «мужского достоинства», когда получил от Речел удар коленом между ног.
– Речел больна, – помолчав, сообщил Генри. Он вспомнил, что жена проделывала с ним вчерашней ночью. Удар между ног показался ему более милосердным, чем та беспощадность, с которой Речел отняла его гордость, растоптала и бросила на пол, смешав с пылью.
– Об этом не волнуйтесь. Здесь достаточно людей, которые могут позаботиться о ней в случае надобности.
– Понятно. Мне следовала знать, что вчерашнее проявление материнской любви было лишь минутным капризом. Но все же это помогло Речел.
Генри вытащил из кармана монетку, подбросил вверх и поймал в раскрытую ладонь:
– Вы ждете, что я вам заплачу…
– Меня мазали дегтем и валяли в перьях. А потом избивали палками. Так что ваши оскорбления для меня то же самое, что помочиться на ветру…
Генри отвернулся. Неприкрытая, откровенная грубость Розы, даже один ее вид вызывали у него отвращение. Он решил про себя, что мать в случае чего позаботится о дочери, и зашагал было прочь.
– Вы и Речел останавливались у Финнегана по пути сюда? – донесся до него вопрос.
– Да, мы останавливались у Финнегана, – равнодушно отозвался Генри.
– Маэв – настоящая женщина. Преодолела все несчастья, которые ей уготовила судьба. Маэв родом из Королины. Ее отец погиб на войне, а мать переехала на Запад и вышла замуж за старого мерзкого типа, который любил маленьких девочек. Он совратил Маэв, а когда вдоволь набаловался, продал ее мне. Я предоставила ей выбор: или пятьдесят долларов и свобода, или работа на меня. Маэв была одной из моих лучших девочек.
У Генри застрял в горле комок. Казалось непостижимым, что жизнерадостная, энергичная хозяйка ранчо когда-то была «одной из лучших девочек» Розы.
– Трудно поверить, правда? Во всей округе нет более порядочных людей, чём Маэв и Эамон. Они трудолюбивы и честны. Если хорошо подумать, Эамон тоже повел себя как настоящий мужчина. Богобоязненный человек, а ведь полюбил и сумел вытащить из грязи ту, о которую все вытирали ноги.
– Вы так считаете? – нетерпеливо спросил Генри.
– Это правда. Другое дело, что некоторые женщины рождаются проститутками. Для них грязь – не грязь. Я говорю о себе. Мне нравились мужчины. Я испытывала удовольствие, когда давала им то, что они не решались попросить или чего не могли добиться от своих закутанных в кружева женушек. Еще большее удовольствие я получала, когда брала их деньги. Только с деньгами одинокая женщина может хоть как-то выжить. Речел это знает. Она не родилась проституткой, поэтому и купила себе мужа. Просто поняла, что на свете немного таких мужчин, как Эамон, и встреча с ними маловероятна.
Генри почувствовал, что его самолюбие больно задели:
– Разве Речел не встретила порядочного мужа?
– Она плохо представляла, что такое порядочность. Это как красивая вывеска на пустой лавке. Каждый может прицепить такую, если выложит деньги… – Роза начала раскачиваться в кресле. – Речел не хотела жить в доме с красным фонарем: ей нужна была другая вывеска. Мне кажется, что Речел просчиталась.
Генри подумал, что Роза, наверное, вложила в свою проповедь на тему о порядочности какой-то важный смысл. Но его это не волновало.
– Я повторяю, мэм! – произнес Он. – Назначьте цену: сколько стоит право заботиться о Речел?
Роза прищурилась:
– Дайте ей то, что она хочет.
– Она уже получила то, что хотела, – с горечью заметил Генри.
– Думаешь, она хочет тебя? – резко возразила Роза. – Подумай получше, Хэнк. Ты – это только средство, чтобы согреть постель. Дело в другом. Есть одна вещь, которую она всегда хотела, глупая вещь…
– Я устал от ваших философствований, мэм.
– Хорошо.
Роза кивнула, встала с кресла-качалки и подошла к Генри. И он внезапно разглядел в ее облике не только отталкивающую грубость и цинизм, но и гордость, смешанную со страданием.
– Назовите вашу цену, – повторил он.
– Речел любит меня. Она не должна этого делать, но она больше слушается своего сердца, чем разума. Посмотри, сколько добра Речел сделала людям, – искренне, бескорыстно. Она и мне желает добра, потому что я – ее мать. Но Речел верит в то, что говорят о ней другие… из-за меня.
– Так чего же она хочет? – настаивал Генри.
– Любви. И еще спасения души, избавления от грехов.
Роза вернулась в хижину, а Генри еще какое-то время оставался у крыльца. Несколько месяцев назад он говорил Речел, что боится испортить ее прямой и открытый характер, а она обещала не пытаться избавить его от грехов. По иронии судьбы, теперь он чувствовал, как избавляется от грехов вопреки ее обещаниям.
ГЛАВА 24
Октябрь
Генри исчез, вновь вернулся в черный мир своих чудовищ и видений… Так казалось Речел. Он появлялся только, чтобы сделать какую-нибудь работу, поесть и вежливо справиться о ее здоровье. Да, он находился рядом, в одной с ней комнате, но это было лишь физическим присутствием, не более: она чувствовала, что душа его далеко.
Речел и сейчас, два месяца спустя, помнила, как после разговора с Розой Генри возвратился в дом и молча сел на стул напротив дивана, на котором она по-прежнему лежала. Она не делала попытки заговорить с мужем. Не осталось ни сил, ни желаний – все отняло представление, которое она устроила Генри ночью. Тогда Речел действовала, повинуясь, скорее, гневу, нежели разуму. Она разыграла перед мужем роль шлюхи, и эта роль великолепно удалась ей.
Шлюхи рождают шлюх.
Кошмар Генри стал ее кошмаром.
Роза пришла через час, и Генри сразу удалился в комнату с холстами и красками. Он вновь погрузился в занятия живописью, и эта очередная вспышка его увлечения растянулась на два месяца. Все это время Роза ухаживала за дочерью, как за маленьким ребенком. Когда Речел чувствовала себя хорошо, Роза учила ее читать и писать. Казалось, Речел обрела, наконец, счастливое детство и материнскую ласку, пусть даже на пару месяцев и с опозданием на годы.
Мать и Роза разговаривали очень мало, но в этом не было особой необходимости. А то, о чем они говорили, касалось лишь повседневных забот: здоровья Речел и огорода Розы. Речел знала, что ее самочувствие улучшается, недуги, преследовавшие ее первые пять месяцев беременности, наконец, отступили.
Она снова могла заниматься домашними делами. Но, несмотря на временный прилив энергии и уверенности, что ребенок живет и растет у нее внутри, Речел часто чувствовала сонливость и быстро уставала. Она спала в любое время суток и при малейшей возможности. Организм ее терял силы, а аппетит, напротив, рос с каждым днем. Она не обращала на это внимания и ела столько, сколько хотела.
Так как со временем Роза перестала приходить каждый день, Речел избавилась от постоянного надзора. Два месяца, проведенные в доме рядом с Генри, казались ей жизнью в полном одиночестве, длившемся целую вечность.
…Речел сидела на краю кровати, думая о том, что Генри скоро закончит копаться в огороде и придет домой. Она забыла сказать мужу о том, что осень в Вайоминге короткая и зачастую очень капризная. Бешеные ураганы или внезапные заморозки могут уничтожить урожай. Генри должен был помнить, как из-за недавно пронесшейся бури погибли почти все овощи. Сейчас жители Промиса работали с утра до ночи, чтобы собрать и надежно сохранить зерновые.
Сегодня день был тихим, небо – безоблачным, как летом, но Речел едва ли замечала это. Для нее наступила зима в тот день, когда умер Феникс и она выставила себя шлюхой перед мужем.
Раздался голос Генри – он что-то обсуждал на крыльце с Розой. Речел прислушалась: раньше, когда Роза появлялась у них в доме, Генри почти не разговаривал с ней.
– Ей нужен покой, – голос Генри звучал холодно и беспристрастно. – А она сама консервировала овощи, помогала солить мясо, которое я нарубил, собирала перья для подушек и матрасов.
– Черт побери, ей нужен не такой покой! У нее может все умереть внутри…
– Вы преувеличиваете, мэм. Ее беспокойство – это беспокойство курицы-наседки.
– Ты бы получше смотрел за своей курицей, Хэнк. Ты должен понимать, что у мужа больше обязанностей, чем у петуха… Хотя, честно говоря, я не встречала мужчину, который бы это понимал.
Речел нахмурилась, ожидая услышать гневные возражения мужа. Даже такая женщина, как Роза, позволяла себе слишком много, называя его Хэнком. Но Генри оставил ее слова без комментариев.
– Разве Речел что-нибудь угрожает?
– За ней нужен глаз да глаз. В последнее время она только ест и спит. Если так будет продолжаться, она располнеет.
Располнеет? Речел опустила голову и погладила руками свою грудь, живот и бедра. Нет, она еще не начала раздаваться. Разве что бедра стали немного шире.
– Она полнеет, потому что ждет ребенка, – возразил Генри.
– Вот посмотришь, если Речел не будет себя контролировать, тебе скоро придется катить ее под гору, чтобы добраться из города домой.
Контроль? Речел не нравилось это слово. От него веяло мраком и холодом. Такие же чувства она испытывала, когда была девочкой, а мужчины подходили и просили побаловаться с ними, когда она ушла из дома после смерти Лидди и оказалась одна в дикой глуши, когда впервые встретила Генри.
– Ваша дочь, мэм, сможет позаботиться и о себе, и о своем городе, если потребуется. Что касается контроля…
Речел закрыла ладонями уши. Она всегда так делала на чердаке, чтобы не слышать протестующие вопли или выстрелы, раздававшиеся в заведении. Контроль. Они говорят, что нужно ее контролировать и проверять, словно она лишилась рассудка, словно она – вещь, какая-нибудь банка с консервированными бобами, стоящая на полке.
Нет! Они не будут ее контролировать. Речел не хотела стать такой, как девочки Розы, не принадлежавшие себе. Она опустила руки, глубоко вздохнула и прислушалась к разговору на крыльце. И вдруг осознала, о чем именно говорит ее мать. Нужно было вмешаться и остановить ее. Речел решительно встала с кровати и покинула спальню.
– …У нее может помешаться разум, Хэнк. Я видела, как это случается. Женщины просто сдаются, и их мозги отправляются в другое место.
Генри и Роза глядели друг на друга, не замечая Речел. Она видела, как Генри стиснул зубы – Роза невольно заставила его вспомнить о матери, – и громко произнесла:
– Куда отправятся мои мозги, мама?
Генри обернулся и пристально посмотрел на жену – в первый раз за два месяца. Роза подняла брови и еле заметно улыбнулась:
– В более спокойное место… где ты не будешь ничего чувствовать. Ты уже видела, на что это похоже. Помнишь Джейн? Как ее довел один клиент…
– Хватит! – крикнул Генри, негодующе сжав кулаки.
– Да, хватит, Роза, – проговорила Речел. – Я уверена, что у тебя есть дела поважнее, чем забота о моем здоровье.
Роза посмотрела на дочь, потом на Генри.
– Ну, раз вы оба настаиваете, – произнесла она. – Извини, Речел… меня действительно ждут дела.
Генри смотрел вслед Розе, спускавшейся по склону холма.
– Я не схожу с ума, Генри, – тихо сказала Речел.
Он повернулся и, прищурившись, внимательно взглянул на нее.
– Но ведь и ты думал о том, о чем говорила Роза? Только не хотел признавать?
Молчание.
– Можешь не беспокоиться, – продолжала она. – У каждого из нас есть место, куда можно спрятаться. У Розы огород. У тебя – твои картины.
– А от чего ты прячешься? – произнес Генри шепотом, как будто не хотел об этом спрашивать.
От твоего презрения. Речел не произнесла эту фразу вслух. Она встала на ступеньки крыльца, облокотилась на перила и начала разглядывать свой огород, готовившийся встретить зиму.
– Я не прячусь. Я всегда там, где мое место – на своей земле, – Речел указала на дома и хижины Промиса. – Можешь не беспокоиться, – повторила она, – Если бы существовал такой мужчина, который мог бы свети меня с ума, то со мной бы это случилось еще в доме у матери. Но ни у одного человека не будет такой власти надо мной… даже у тебя.
– Значит, ты ищешь убежище в иллюзиях, – проговорил Генри.
Она пожала плечами:
– Иногда я ищу его в своих новых мечтах…
Генри повернулся и двинулся к дому. Речел поежилась от холода. Подождав, когда Генри хлопнет дверью своей мастерской, она тоже пошла в дом.
Новые сны и старые ужасы… Они тотчас окружили Генри, едва тот вошел в мастерскую. Портреты Речел, стоявшие вдоль одной из стен, казались мистическими картинами далекого прошлого. Только облик Феникса, исполненный достоинства и простоты, воплощал жизнь, хотя самого его уже не было на свете. Но он словно говорил с Генри, призывая найти путь к спасению.
Завершай свои картины, мой друг.
Генри уже пытался закончить портреты Речел, но чувствовал, что его талант бессилен перед этой задачей. Он рисовал ее глаза то на одном портрете, то на другом, но они получались тусклыми и безжизненными – как сама Речел в последние два месяца… По крайней мере, такой ее видел Генри, пока жена снова не начала мечтать и не заговорила о новых планах.
Верь в то, что видишь… доверься тому, что чувствуешь.
Он продолжал расхаживать перед портретами, внимательно вглядываясь, пытаясь понять, что думает и ощущает. Но всякий раз мысли его путались и приводили к противоречивым и даже парадоксальным выводам: он смотрел на стоящий в углу портрет Речел, державшей в руках дьявольский хвост смерча, и невольно вспоминал, что вот так же она держала той ночью руками и губами его самого, укрощая его гордость.
Скажи, что ты хочешь меня.
Я хочу тебя.
Это было правдой. Генри по-прежнему желал Речел, хотя ненавидел себя за это.
Взгляни на себя по-новому.
Генри прикрепил зеркало к мольберту, достал краски и кисти и начал новую картину – портрет незнакомца, вошедшего на чердак, где нашла убежище Речел.
Он всю ночь изучал свое лицо в зеркальном стекле, перенося собственные черты на поверхность холста.
Генри никогда такого не видел: на землю сплошной стеной падал густой и тяжелый снег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
– Да, я буду убиваться с горя, – ответила она с той проклятой и обезоруживающей простотой, которая одновременно восхитила и разозлила Генри.
– А что потом? Ты заведешь любовника… когда пройдет подобающий период траура?
– Мне не нужен любовник.
Речел подвинула ножом бекон на край сковородки и разбила яйцо. И вдруг, поморщившись, с отвращением отвернулась от белых и желтых кусков, кипящих в жире.
Черт побери.
– Ты завтракала? – спросил Генри.
– Чай и бисквит.
– И тебя вырвало? Она кивнула.
– Иди ложись в постель, Речел, – повелительным тоном произнес он.
Речел встала к мужу спиной, держась за края раковины:
– Побереги свое сочувствие для несчастных животных и детей! Я могу сама о себе позаботиться.
Генри не понравился ее пренебрежительный ответ.
– Конечно, можешь, – иронично произнес он. – Ты все можешь: и успевать по хозяйству, и лечить больную мадам, и давать приют израненным душам, и строить свою маленькую империю – вопрос только, зачем?
Отойдя от раковины, Речел схватила тряпку, сняла горячую сковородку с огня и с размаху опустила на стол перед Генри.
– Зачем? Я помогаю людям выжить. Ешь свой завтрак, Генри. И если остаешься, берись за дела.
Генри резко отодвинул сковородку и встал:
– А тебе не жаль себя, Речел?
– Может, и жаль, – ответила она. – Тебе эта мысль, конечно, доставляет удовольствие…
Генри схватил жену за локоть и повел в гостиную:
– Лучше бы ты пожалела ребенка! Как бы ему не стало хуже от твоих чрезмерных амбиций…
Речел пыталась вырваться, но Генри с силой усадил ее на диван и накрыл ее ноги покрывалом.
– А если этим ребенком будет девочка, Генри? Или твое сострадание распространяется только на мальчиков, сыновей проституток?
– В последнее время я уже не испытываю сострадания ни к кому, даже к самому себе, – ответил он, повернулся и вышел из дома. Ему хотелось уйти подальше от Речел, от ее жалоб, которые вонзались в его сердце, а разум отравляли сомнениями.
* * *
Не отступай от правды. Генри слышал голос Феникса так отчетливо, словно друг шел рядом. Но эти слова казались Генри бесполезным советом, – как, впрочем, и любые другие. Правда была слишком явной и потрясающе простой, даже примитивной. Она окружала его со всех сторон. Скучные дома с не менее скучными обитателями, одинаковые прямоугольники огородов. Если посмотреть со стороны, то все это казалось нелепым и ничтожным.
– Речел строит красивый город…
Эти слова внезапно прервали течение его мыслей, напомнили о том, зачем он пришел сюда и теперь стоит около маленькой хижины. Роза появилась на крыльце и села в кресло-качалку.
– Люди здесь еще не обжились как следует, – продолжала Роза. – Но, надеюсь, скоро мы увидим детей, играющих на улице. Жаль, что вас здесь не будет. Но уж такая у Речел судьба. Как только мужчины узнают, кто она, так сразу же убегают в противоположную сторону. И так всегда.
– Всегда? Даже не желая залезть ей под юбку? – с горечью произнес Генри.
– Последний, кто пытался это сделать, едва не лишился своего «мужского достоинства», когда получил от Речел удар коленом между ног.
– Речел больна, – помолчав, сообщил Генри. Он вспомнил, что жена проделывала с ним вчерашней ночью. Удар между ног показался ему более милосердным, чем та беспощадность, с которой Речел отняла его гордость, растоптала и бросила на пол, смешав с пылью.
– Об этом не волнуйтесь. Здесь достаточно людей, которые могут позаботиться о ней в случае надобности.
– Понятно. Мне следовала знать, что вчерашнее проявление материнской любви было лишь минутным капризом. Но все же это помогло Речел.
Генри вытащил из кармана монетку, подбросил вверх и поймал в раскрытую ладонь:
– Вы ждете, что я вам заплачу…
– Меня мазали дегтем и валяли в перьях. А потом избивали палками. Так что ваши оскорбления для меня то же самое, что помочиться на ветру…
Генри отвернулся. Неприкрытая, откровенная грубость Розы, даже один ее вид вызывали у него отвращение. Он решил про себя, что мать в случае чего позаботится о дочери, и зашагал было прочь.
– Вы и Речел останавливались у Финнегана по пути сюда? – донесся до него вопрос.
– Да, мы останавливались у Финнегана, – равнодушно отозвался Генри.
– Маэв – настоящая женщина. Преодолела все несчастья, которые ей уготовила судьба. Маэв родом из Королины. Ее отец погиб на войне, а мать переехала на Запад и вышла замуж за старого мерзкого типа, который любил маленьких девочек. Он совратил Маэв, а когда вдоволь набаловался, продал ее мне. Я предоставила ей выбор: или пятьдесят долларов и свобода, или работа на меня. Маэв была одной из моих лучших девочек.
У Генри застрял в горле комок. Казалось непостижимым, что жизнерадостная, энергичная хозяйка ранчо когда-то была «одной из лучших девочек» Розы.
– Трудно поверить, правда? Во всей округе нет более порядочных людей, чём Маэв и Эамон. Они трудолюбивы и честны. Если хорошо подумать, Эамон тоже повел себя как настоящий мужчина. Богобоязненный человек, а ведь полюбил и сумел вытащить из грязи ту, о которую все вытирали ноги.
– Вы так считаете? – нетерпеливо спросил Генри.
– Это правда. Другое дело, что некоторые женщины рождаются проститутками. Для них грязь – не грязь. Я говорю о себе. Мне нравились мужчины. Я испытывала удовольствие, когда давала им то, что они не решались попросить или чего не могли добиться от своих закутанных в кружева женушек. Еще большее удовольствие я получала, когда брала их деньги. Только с деньгами одинокая женщина может хоть как-то выжить. Речел это знает. Она не родилась проституткой, поэтому и купила себе мужа. Просто поняла, что на свете немного таких мужчин, как Эамон, и встреча с ними маловероятна.
Генри почувствовал, что его самолюбие больно задели:
– Разве Речел не встретила порядочного мужа?
– Она плохо представляла, что такое порядочность. Это как красивая вывеска на пустой лавке. Каждый может прицепить такую, если выложит деньги… – Роза начала раскачиваться в кресле. – Речел не хотела жить в доме с красным фонарем: ей нужна была другая вывеска. Мне кажется, что Речел просчиталась.
Генри подумал, что Роза, наверное, вложила в свою проповедь на тему о порядочности какой-то важный смысл. Но его это не волновало.
– Я повторяю, мэм! – произнес Он. – Назначьте цену: сколько стоит право заботиться о Речел?
Роза прищурилась:
– Дайте ей то, что она хочет.
– Она уже получила то, что хотела, – с горечью заметил Генри.
– Думаешь, она хочет тебя? – резко возразила Роза. – Подумай получше, Хэнк. Ты – это только средство, чтобы согреть постель. Дело в другом. Есть одна вещь, которую она всегда хотела, глупая вещь…
– Я устал от ваших философствований, мэм.
– Хорошо.
Роза кивнула, встала с кресла-качалки и подошла к Генри. И он внезапно разглядел в ее облике не только отталкивающую грубость и цинизм, но и гордость, смешанную со страданием.
– Назовите вашу цену, – повторил он.
– Речел любит меня. Она не должна этого делать, но она больше слушается своего сердца, чем разума. Посмотри, сколько добра Речел сделала людям, – искренне, бескорыстно. Она и мне желает добра, потому что я – ее мать. Но Речел верит в то, что говорят о ней другие… из-за меня.
– Так чего же она хочет? – настаивал Генри.
– Любви. И еще спасения души, избавления от грехов.
Роза вернулась в хижину, а Генри еще какое-то время оставался у крыльца. Несколько месяцев назад он говорил Речел, что боится испортить ее прямой и открытый характер, а она обещала не пытаться избавить его от грехов. По иронии судьбы, теперь он чувствовал, как избавляется от грехов вопреки ее обещаниям.
ГЛАВА 24
Октябрь
Генри исчез, вновь вернулся в черный мир своих чудовищ и видений… Так казалось Речел. Он появлялся только, чтобы сделать какую-нибудь работу, поесть и вежливо справиться о ее здоровье. Да, он находился рядом, в одной с ней комнате, но это было лишь физическим присутствием, не более: она чувствовала, что душа его далеко.
Речел и сейчас, два месяца спустя, помнила, как после разговора с Розой Генри возвратился в дом и молча сел на стул напротив дивана, на котором она по-прежнему лежала. Она не делала попытки заговорить с мужем. Не осталось ни сил, ни желаний – все отняло представление, которое она устроила Генри ночью. Тогда Речел действовала, повинуясь, скорее, гневу, нежели разуму. Она разыграла перед мужем роль шлюхи, и эта роль великолепно удалась ей.
Шлюхи рождают шлюх.
Кошмар Генри стал ее кошмаром.
Роза пришла через час, и Генри сразу удалился в комнату с холстами и красками. Он вновь погрузился в занятия живописью, и эта очередная вспышка его увлечения растянулась на два месяца. Все это время Роза ухаживала за дочерью, как за маленьким ребенком. Когда Речел чувствовала себя хорошо, Роза учила ее читать и писать. Казалось, Речел обрела, наконец, счастливое детство и материнскую ласку, пусть даже на пару месяцев и с опозданием на годы.
Мать и Роза разговаривали очень мало, но в этом не было особой необходимости. А то, о чем они говорили, касалось лишь повседневных забот: здоровья Речел и огорода Розы. Речел знала, что ее самочувствие улучшается, недуги, преследовавшие ее первые пять месяцев беременности, наконец, отступили.
Она снова могла заниматься домашними делами. Но, несмотря на временный прилив энергии и уверенности, что ребенок живет и растет у нее внутри, Речел часто чувствовала сонливость и быстро уставала. Она спала в любое время суток и при малейшей возможности. Организм ее терял силы, а аппетит, напротив, рос с каждым днем. Она не обращала на это внимания и ела столько, сколько хотела.
Так как со временем Роза перестала приходить каждый день, Речел избавилась от постоянного надзора. Два месяца, проведенные в доме рядом с Генри, казались ей жизнью в полном одиночестве, длившемся целую вечность.
…Речел сидела на краю кровати, думая о том, что Генри скоро закончит копаться в огороде и придет домой. Она забыла сказать мужу о том, что осень в Вайоминге короткая и зачастую очень капризная. Бешеные ураганы или внезапные заморозки могут уничтожить урожай. Генри должен был помнить, как из-за недавно пронесшейся бури погибли почти все овощи. Сейчас жители Промиса работали с утра до ночи, чтобы собрать и надежно сохранить зерновые.
Сегодня день был тихим, небо – безоблачным, как летом, но Речел едва ли замечала это. Для нее наступила зима в тот день, когда умер Феникс и она выставила себя шлюхой перед мужем.
Раздался голос Генри – он что-то обсуждал на крыльце с Розой. Речел прислушалась: раньше, когда Роза появлялась у них в доме, Генри почти не разговаривал с ней.
– Ей нужен покой, – голос Генри звучал холодно и беспристрастно. – А она сама консервировала овощи, помогала солить мясо, которое я нарубил, собирала перья для подушек и матрасов.
– Черт побери, ей нужен не такой покой! У нее может все умереть внутри…
– Вы преувеличиваете, мэм. Ее беспокойство – это беспокойство курицы-наседки.
– Ты бы получше смотрел за своей курицей, Хэнк. Ты должен понимать, что у мужа больше обязанностей, чем у петуха… Хотя, честно говоря, я не встречала мужчину, который бы это понимал.
Речел нахмурилась, ожидая услышать гневные возражения мужа. Даже такая женщина, как Роза, позволяла себе слишком много, называя его Хэнком. Но Генри оставил ее слова без комментариев.
– Разве Речел что-нибудь угрожает?
– За ней нужен глаз да глаз. В последнее время она только ест и спит. Если так будет продолжаться, она располнеет.
Располнеет? Речел опустила голову и погладила руками свою грудь, живот и бедра. Нет, она еще не начала раздаваться. Разве что бедра стали немного шире.
– Она полнеет, потому что ждет ребенка, – возразил Генри.
– Вот посмотришь, если Речел не будет себя контролировать, тебе скоро придется катить ее под гору, чтобы добраться из города домой.
Контроль? Речел не нравилось это слово. От него веяло мраком и холодом. Такие же чувства она испытывала, когда была девочкой, а мужчины подходили и просили побаловаться с ними, когда она ушла из дома после смерти Лидди и оказалась одна в дикой глуши, когда впервые встретила Генри.
– Ваша дочь, мэм, сможет позаботиться и о себе, и о своем городе, если потребуется. Что касается контроля…
Речел закрыла ладонями уши. Она всегда так делала на чердаке, чтобы не слышать протестующие вопли или выстрелы, раздававшиеся в заведении. Контроль. Они говорят, что нужно ее контролировать и проверять, словно она лишилась рассудка, словно она – вещь, какая-нибудь банка с консервированными бобами, стоящая на полке.
Нет! Они не будут ее контролировать. Речел не хотела стать такой, как девочки Розы, не принадлежавшие себе. Она опустила руки, глубоко вздохнула и прислушалась к разговору на крыльце. И вдруг осознала, о чем именно говорит ее мать. Нужно было вмешаться и остановить ее. Речел решительно встала с кровати и покинула спальню.
– …У нее может помешаться разум, Хэнк. Я видела, как это случается. Женщины просто сдаются, и их мозги отправляются в другое место.
Генри и Роза глядели друг на друга, не замечая Речел. Она видела, как Генри стиснул зубы – Роза невольно заставила его вспомнить о матери, – и громко произнесла:
– Куда отправятся мои мозги, мама?
Генри обернулся и пристально посмотрел на жену – в первый раз за два месяца. Роза подняла брови и еле заметно улыбнулась:
– В более спокойное место… где ты не будешь ничего чувствовать. Ты уже видела, на что это похоже. Помнишь Джейн? Как ее довел один клиент…
– Хватит! – крикнул Генри, негодующе сжав кулаки.
– Да, хватит, Роза, – проговорила Речел. – Я уверена, что у тебя есть дела поважнее, чем забота о моем здоровье.
Роза посмотрела на дочь, потом на Генри.
– Ну, раз вы оба настаиваете, – произнесла она. – Извини, Речел… меня действительно ждут дела.
Генри смотрел вслед Розе, спускавшейся по склону холма.
– Я не схожу с ума, Генри, – тихо сказала Речел.
Он повернулся и, прищурившись, внимательно взглянул на нее.
– Но ведь и ты думал о том, о чем говорила Роза? Только не хотел признавать?
Молчание.
– Можешь не беспокоиться, – продолжала она. – У каждого из нас есть место, куда можно спрятаться. У Розы огород. У тебя – твои картины.
– А от чего ты прячешься? – произнес Генри шепотом, как будто не хотел об этом спрашивать.
От твоего презрения. Речел не произнесла эту фразу вслух. Она встала на ступеньки крыльца, облокотилась на перила и начала разглядывать свой огород, готовившийся встретить зиму.
– Я не прячусь. Я всегда там, где мое место – на своей земле, – Речел указала на дома и хижины Промиса. – Можешь не беспокоиться, – повторила она, – Если бы существовал такой мужчина, который мог бы свети меня с ума, то со мной бы это случилось еще в доме у матери. Но ни у одного человека не будет такой власти надо мной… даже у тебя.
– Значит, ты ищешь убежище в иллюзиях, – проговорил Генри.
Она пожала плечами:
– Иногда я ищу его в своих новых мечтах…
Генри повернулся и двинулся к дому. Речел поежилась от холода. Подождав, когда Генри хлопнет дверью своей мастерской, она тоже пошла в дом.
Новые сны и старые ужасы… Они тотчас окружили Генри, едва тот вошел в мастерскую. Портреты Речел, стоявшие вдоль одной из стен, казались мистическими картинами далекого прошлого. Только облик Феникса, исполненный достоинства и простоты, воплощал жизнь, хотя самого его уже не было на свете. Но он словно говорил с Генри, призывая найти путь к спасению.
Завершай свои картины, мой друг.
Генри уже пытался закончить портреты Речел, но чувствовал, что его талант бессилен перед этой задачей. Он рисовал ее глаза то на одном портрете, то на другом, но они получались тусклыми и безжизненными – как сама Речел в последние два месяца… По крайней мере, такой ее видел Генри, пока жена снова не начала мечтать и не заговорила о новых планах.
Верь в то, что видишь… доверься тому, что чувствуешь.
Он продолжал расхаживать перед портретами, внимательно вглядываясь, пытаясь понять, что думает и ощущает. Но всякий раз мысли его путались и приводили к противоречивым и даже парадоксальным выводам: он смотрел на стоящий в углу портрет Речел, державшей в руках дьявольский хвост смерча, и невольно вспоминал, что вот так же она держала той ночью руками и губами его самого, укрощая его гордость.
Скажи, что ты хочешь меня.
Я хочу тебя.
Это было правдой. Генри по-прежнему желал Речел, хотя ненавидел себя за это.
Взгляни на себя по-новому.
Генри прикрепил зеркало к мольберту, достал краски и кисти и начал новую картину – портрет незнакомца, вошедшего на чердак, где нашла убежище Речел.
Он всю ночь изучал свое лицо в зеркальном стекле, перенося собственные черты на поверхность холста.
Генри никогда такого не видел: на землю сплошной стеной падал густой и тяжелый снег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30