Мы услышали, как по переулку уже скрипит телега, возвращающаяся с поля. «О, Боже, – сказала она, – надо раскочегарить огонь», – и плеснула керосина в печку, а оттуда вырвалось пламя прямо ей в лицо и охватило всю её. Я попыталась залить пламя молоком из кастрюли, но это не помогло. – Молли рассказала мне всё это без единой слезинки, и я позавидовала её самообладанию.
– Давай приготовим чай, – сказала она, поднимаясь с пола.
– Если я выпью сегодня хотя бы ещё чашку, он польётся у меня из ушей, – ответила я, но мы всё-таки пошли вниз на кухню и вскипятили чайник, а вскоре появилась и Марта. Позднее, когда пришёл домой мистер Бреннан, Марта поднялась с ним наверх, чтобы помочь ему вымыть голову. Из ванной доносились их голоса и смех, и когда я проходила мимо, то увидела, что она вытирает полотенцем его короткие тёмные волосы. Он сидел на краю ванны, обнимая её за талию и уперевшись головой ей в живот. Я порадовалась, что у них хорошие отношения.
«Может быть, они ещё будут счастливы», – подумала я, искренне надеясь на это. Хотя, сказать по правде, мне было несколько стыдно видеть, как обнимают друг друга муж и жена. Наверное, потому, что отец никогда не обнимал мать.
Когда я вошла в комнату, у меня вырвался крик. Бэйба распростёрлась на кровати, всё её лицо было покрыто какой-то белой массой.
– О, Боже! – воскликнула я, и Молли прибежала взглянуть, что случилось.
– Я всегда говорила, что ты просто зануда, – произнесла Бэйба. – Я всего лишь делаю маску для лица по французскому рецепту, готовясь к жизни в Дублине. Ты что, никогда не слышала про такие вещи? – спросила она меня. Её голос звучал неестественно, белая масса не позволяла ей говорить нормально.
– Нет, – угрюмо ответила я, ненавидя себя, свою простоту и непосредственность.
– Ну вот я и говорю, что ты зануда, – заключила она, садясь на постели и протягивая руку к туалетному столику за губкой и тазиком с водой.
– Твои родители снова в хороших отношениях, – прошептала я ей.
– Ага. А потом она узнает, что за время этих хороших отношений заполучила ребёнка.
– Ты что, против?
– Да ну его к чёрту. Разумеется, я против. Я стала бы посмешищем для всей округи. И что сказал бы Норман Спалдинг?
Норман Спалдинг был сыном управляющего банком, и Бэйба крутила ему голову. Лишь чтобы было чем заняться до нашего отъезда в Дублин. Она сказала мне, что местные парни ничего из себя не представляют. Несколько раз во время каникул я тоже встречалась кое с кем из них, но мне всегда было скучно во время этих свиданий, а когда они брали меня под руку, я чувствовала отвращение. Мне всегда хотелось как можно скорее оказаться в компании мистера Джентльмена, он нравился мне куда больше всех этих юнцов.
Всю последнюю неделю мы собирались в Дублин.
Накануне отъезда я пошла в деревню, чтобы попрощаться с соседями и купить пакет меток для белья.
На рынке была распродажа свиней. У входов в магазины стояли телеги и сани для торфа, в них копошились и визжали розовые поросята. Свиньи побольше высовывали пятачки сквозь прутья телег, пытаясь выбраться из них.
Снова стоял ветреный день, ветер гнал вдоль улиц солому и обрывки бумаги. Этот же ветер приносил и столь знакомый мне запах, обычный для каждой деревенской ярмарки. Приятный запах свежего навоза, тёплый аромат животных, старой одежды и табачного дыма.
Ветер проникал внутрь плотных крестьянских курток, трепал их полы так, что их хозяева напоминали моряков в шторм; они яростно спорили, обсуждая цены, плевали себе на руки и спорили снова.
Двое мужчин вышли из лавки Джека Холланда. Из приоткрытой на секунду двери вслед за ними вырвались обрывки разговоров и табачный дым, несколько толпившихся неподалёку приезжих услышали этот шум и учуяли запах портера и поспешно двинулись к Джеку. Детвора с гор стояла около своих повозок, подкармливая осликов и поджидая своих отцов. Чересчур большие одёжки, явно перешедшие к ним от старших братьев, делали их смешными. Их большие глаза замечали всё, пристальными взглядами они провожали женщин, выходивших из дома, чтобы набрать ведро воды из зелёной уличной колонки. Ребятня с гор с удивлением смотрела на неприбранных деревенских женщин, а те, в свою очередь, поглядывали на них с некоторым презрением, которое деревенские жители традиционно питали к голытьбе с гор.
Томми Туохи взвешивал поросят на больших весах рядом со своим магазинчиком па базаре, поросята визжали и норовили выскользнуть у него из рук. Темнело, ветер гнал по небу чёрные тучи. Всё говорила за то, что пойдёт дождь.
Я купила меток для белья и попрощалась с Джеком. Его лавка была полна, и у него совершенно не было времени, чтобы отзывать меня в сторонку и шептать на ухо всякие страстные вещи. Мне повезло.
Я не жалела, что покидаю нашу старую деревню. Она постарела, похирела и приходила в упадок. Лавки давно уже требовали свежей краски, в окнах домов стояло куда меньше гераней, чем во времена моего детства.
Последние несколько часов пролетели как в тумане. Снова и снова мы прощались друг с другом. Марта плакала. Я думаю, она чувствовала, что мы покидаем её навсегда, а для неё жизнь останавливается. Жизнь прошла мимо неё, бессовестно её обманув. Ей уже исполнилось сорок лет.
Мы расположились в вагоне третьего класса для некурящих, и поезд, раскачиваясь, потащил нас в Дублин.
– Чёрт возьми, а где здесь вагон для курящих? – спросила Бэйба. Билеты на поезд заказывал её отец, но мы, разумеется, не сказали ему, что у каждой из нас в сумочке лежало по пачке сигарет.
– Давай поищем, – ответила я, и мы пошли по проходу, хихикая и поглядывая на встречных «с выражением». Я думаю, в тот период нашей жизни мы выглядели со стороны как две деревенские вертихвостки, бесстыдно ринувшиеся на штурм большого города. Взглянув на нас, люди тут же отводили взгляды, словно мы шли голыми. Но это нам было безразлично. Мы были молоды и, как нам казалось, красивы.
Бэйба, небольшого роста и тоненькая, постригла волосы под мальчика, но оставила падать на лоб несколько заманчивых прядок. Она выглядела изящной и опрятной, любому мужчине хотелось поднять её на руки и унести к себе. Я, напротив, выглядела высокой и неуклюжей, со смущённым взглядом, с гривой растрёпанных рыжеватых волос.
– Давай закажем шерри, или сидра, или ещё какую-нибудь штуковину, – сказала Бэйба, поворачивая голову, чтобы взглянуть на меня. Её кожа была темнее моей, и когда она улыбалась, мне почему-то приходили в голову осенние ассоциации, вроде спелых орехов или наливных яблок.
– Ты великолепно выглядишь, – сказала я.
– Ты тоже превосходна, – в свою очередь, сделала она комплимент мне.
– Ты как картинка, – добавила я.
– А ты вылитая Рита Хейворт, – сказала она. – Знаешь, о чём я часто думаю?
– О чём?
– Как выходили из положения эти бедные монашки, когда ты на целый день лишила их туалета?
Когда она упомянула монастырь, я снова буквально наяву ощутила запах капусты; тот проклятый запах, который буквально пропитал каждый уголок нашей школы.
– Да уж, пришлось им тогда попрыгать, – сказала она и рассмеялась.
Поезд круто повернул, и мы рухнули на ближайшее к нам сиденье. Бэйба зашлась смехом, а я улыбнулась сидевшему напротив мужчине. Но он дремал и не обратил на меня внимания. Тогда мы поднялись и снова пошли вдоль поезда, по проходу между пыльными сиденьями, крытыми вельветом. В конце концов мы разыскали бар.
– Две порции шерри, – сказала Бэйба, выпуская струйку дыма прямо в лицо бармена.
– Какого именно? – спросил он. Он был в хорошем настроении и ничуть не возражал против табачного дыма.
– Любого.
Он наполнил две рюмки и поставил их на стойку перед нами. После того как мы выпили шерри, я заказала нам сидра. Мы немного опьянели и стали раскачиваться на высоких барных стульях, наблюдая за льющим за окнами поезда дождём. Но в таком состоянии мы разглядели не очень много и вскоре отправились восвояси.
Глава четырнадцатая
Когда мы подъезжали к Дублину, было около шести часов вечера. Ещё не стемнело, мы вытащили наши вещи на перрон и на минутку остановились, чтобы остальные пассажира прошли вперёд. Мы никогда в жизни не видели такого количества народа.
Бэйба жестом руки остановила такси и назвала шофёру наш новый адрес. Он был написан на бирке её чемодана. Жильё себе мы нашли по объявлению в газете, и наша новая домохозяйка была иностранкой.
– Боже мой, Кэт, вот это жизнь, – сказала Бэйба, расслабленно откидываясь на спинку заднего сиденья и смотрясь на себя в маленькое ручное зеркало. Она поправила локон так, чтобы он спускался на лоб до брови.
Я не запомнила улиц, по которым мы ехали. Стоящие на них здания выглядели для меня чересчур непривычно. Когда наступило шесть часов, с колокольни церкви, мимо которой мы как раз проезжали, раздались удары колокола, и тут же им стали вторить колокола других церквей города. Звуки колоколов различной высоты сливались в весёлую мелодию, очень подходящую к весеннему воздуху города. Я уже начинала любить этот город.
Мы миновали кафедральный собор, чей тёмный камень портала был ещё влажным после дождя, хотя улицы уже высохли. От разнообразия платьев в витринах магазинов у нас закружилась голова.
– Боже мой, какое в той витрине великолепное платье. Послушайте, мистер, – воскликнула Бэйба, подаваясь на сиденье всем телом вперёд.
Шофёр, не оборачиваясь, опустил подъёмное стекло, которое отделяло переднее сиденье автомобиля от заднего.
– Вы что-то сказали? – У него был певучий акцент, на котором говорят в графстве Корк.
– Вы из Корка? – фыркнула Бэйба.
Он сделал вид, что не расслышал, и снова поднял стекло. Затем, сразу же после этого он повернул налево, проехал ещё несколько десятков метров и остановился. Мы прибыли на место. Мы вышли из такси и, сложившись, заплатили по счётчику. Но мы ничего не слыхали про «чаевые». Шофёр оставил наши вещи на тротуаре рядом с калиткой. К изгороди, окружавшей дом, был прислонён мотороллер, а от калитки к дому вела узкая бетонированная дорожка, по обе стороны которой располагались два небольших газона с подстриженной травой. Между газонами и дорожкой тянулись узенькие цветочные клумбы, на которых сейчас из влажной земли пробивались нежные ландыши. Сам дом был сложен из красного кирпича, имел два этажа в высоту, а окна первого этажа выступали эркером.
Подойдя ко входу, Бэйба одновременно постучала в дверь специальным молотком и нажала на кнопку звонка.
– О, Боже, Бэйба, да ты поставишь на ноги весь дом!
– Я не такая трусиха как ты, – ответила она, подмигнув мне. Локон на её лбу придавал ей отчаянно-смелый вид. У порога, рядом со скребком для очистки ног от грязи, стояли молочные бутылки; из-за двери послышались шаги.
Дверь открылась, и нас приветствовала женщина в очках с толстыми стёклами, в коричневом вязаном платье и в серых носках деревенской вязки с начёсом.
– А, добро пожаловать, – сказала она и крикнула наверх: – Густав, они здесь.
На вешалке в холле висели белые плащи и цветной зонтик, которые тут же напомнили мне ту почтовую открытку, которую мисс Мориарти послала мне из Рима. Мы сняли наши пальто.
Хозяйка дома была невысокой женщиной, но она едва-едва проходила в дверь гостиной по ширине. Её круп напоминал гротескное изображение женщины на юмористическом рисунке. Мы прошли за ней в гостиную.
Это была небольшая комнатка, очень тесная от загромождавшей её мебели из ореха. В одном углу теснилось пианино, рядом с которым стоял сервант с фотографиями в рамках наверху, а напротив него красовалась посудная горка. Она была заставлена хрусталём, чашками, кружками и всевозможными сувенирами. За столом сидел лысый человек средних лет и ел варёное яйцо. Он держал его в одной руке и выскрёбывал его содержимое ложкой, зажатой в другой. Яйцо он держал чуть ли не на коленях, и это было довольно забавно, словно он ел украдкой. Он поздоровался с нами с иностранным акцентом и принялся за чай. Он мне не понравился. Его глаза сидели слишком близко друг к другу, и в его внешности было что-то коварное.
Мы присели. Круглый стол был покрыт зелёной вельветовой скатертью с кисточками по краям, а в центре стола стояла ваза с разноцветными слегка увядшими анемонами.
Что-то в этой комнате, возможно вельветовая скатерть или беспорядочно заставленная посудой горка или, скорее, время, когда была сделана и куплена эта мебель, напомнило мне о моей маме и о нашем доме, каким он когда-то был.
Наша домохозяйка внесла две маленькие тарелочки с поджаренной ветчиной, пару кусочков хлеба с маслом и небольшую розетку с вареньем.
– Густав! – снова позвала она, входя в гостиную. Я стала немного побаиваться её. У неё был грубый голос с командирскими нотками в нём.
– Это очень вкусно, сама делала, не покупное, – сказала она, кладя в варенье совершенно игрушечную ложечку.
Мы, проголодавшись, тут же подмели всё подчистую и, доев и хлеб, посмотрели друг на друга, а потом перевели взгляд на лысого человека напротив нас. Он тоже закончил ужин и теперь читал иностранную газету.
– Джоанна! – позвал он, и она вошла в комнату, на ходу вытирая руки о свой цветастый передник. Он что-то сказал ей на иностранном языке. Я решила, что он попросил принести ещё хлеба.
– Да спасёт нас милость Божья! У деревенских девушек такой хороший аппетит! – сказала она, вознося руки к небу. У неё были полные руки, загрубевшие от долгих лет работы. На пальцах поблёскивали обручальное кольцо и кольцо от первого брака. Бедный Густав.
Она вышла, и лысый человек снова углубился в газету, Бэйба и я были совершенно уверены, что он не понимает по-английски. Поэтому, пока мы ждали хлеб, Бэйба разыграла небольшую сценку. Пригнувшись ко мне, она прошептала молящим голосом:
– О, милостивая госпожа, передайте мне, пожалуйста, вина.
Я протянула ей бутылочку уксуса.
– Положи чехол на чайник, чтобы не остывал, – сказала она и перекрестила меня в «милостивую госпожу». Потом снова дурашливым голосом взмолилась: – О, милостивая госпожа, передайте мне, пожалуйста, сливки.
Я передала ей молочник.
Потом она повернулась к нему, хотя его почти не было видно из-за газеты, и сказала:
– Ну а вы, лысый британец, не передадите ли вы мне масло?
И когда мы беззвучно хихикали, из-за газеты протянулась его рука и медленно поставила перед Бэйбой пустую маслёнку. Мы прыснули со смеху и увидели, что его руки подрагивают. Он тоже трясся от смеха. Это было неплохое начало.
Джоанна вернулась и принесла ещё два ломтика хлеба и несколько маленьких кусочков кекса. Кекс был двухцветным. Наполовину жёлтого, наполовину шоколадного цвета. Мама называла такой кекс мраморным, но Джоанна употребляла какое-то другое название. Кекс был нарезан очень экономно. Каждого кусочка хватало только на один укус. Человек напротив нас взял сразу два куска, и Бэйба толкнула меня под столом ногой, чтобы я ела быстрее. Сама же она набила рот до отказа.
Вошёл Густав, и мы поднялись из-за стола, чтобы пожать ему руку. Он оказался невысоким бледным человеком с хитрыми глазами и извиняющейся улыбкой. Его руки были белыми и выглядели изнеженными.
– Нет, нет, леди, не вставайте, – сказал он застенчиво, даже слишком застенчиво. Мне стала больше нравиться Джоанна. Но Бэйба была сразу же очарована тем, что он назвал нас «леди», и оделила его своей самой сладкой улыбкой.
– Ты там наверху брился целый вечер. А чего это ты надел новую рубашку? – спросила Джоанна, осматривая его с головы до ног.
Он ответил, что собирался спуститься в близлежащий пивной бар.
– Только на минуточку, Джоанна, – сказал он.
– Майн Готт! Мне надо ощипать две курицы, а ты не собираешься помогать мне. – С её лица не сходила улыбка.
– Хорошие, прекрасные леди, – сказал он, указывая на нас, и ресницы Бэйбы опасно затрепетали.
– Да, да, вы ешьте, ешьте, – внезапно сказала Джоанна, вдруг вспомнив про нас. Но есть было уже нечего, потому что мы подмели всю еду.
Я начала прибирать посуду, составляя тарелки одну на другую, но Бэйба прошептала мне в ухо:
– Ради Бога, если мы это сделаем однажды, нам придётся делать это каждый раз. Мы станем прислугой, вот и всё.
Я прислушалась к её словам и последовала за ней вверх по лестнице, в спальню, куда Густав уже перенёс наши чемоданы.
Это была маленькая комната, выходившая окнами на улицу. Пол был покрыт тёмно-коричневым линолеумом, а с потолка свешивалась электрическая лампочка под абажуром.
Окно открывалось на улицу, и я подошла к нему, чтобы ощутить запах города и посмотреть, на что он похож. Под окном играли дети. Один из них достал губную гармошку, поднёс её к губам и стал наигрывать какую-то мелодию. Заметив меня, они уставились наверх и один, самый старший, спросил:
– Который час?
Я курила сигарету и сделала вид, что не расслышала. Бэйба, стоявшая у туалетного столика, рассмеялась и велела мне, ради всего святого, отойти от окна, чтобы нас отсюда не выгнали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
– Давай приготовим чай, – сказала она, поднимаясь с пола.
– Если я выпью сегодня хотя бы ещё чашку, он польётся у меня из ушей, – ответила я, но мы всё-таки пошли вниз на кухню и вскипятили чайник, а вскоре появилась и Марта. Позднее, когда пришёл домой мистер Бреннан, Марта поднялась с ним наверх, чтобы помочь ему вымыть голову. Из ванной доносились их голоса и смех, и когда я проходила мимо, то увидела, что она вытирает полотенцем его короткие тёмные волосы. Он сидел на краю ванны, обнимая её за талию и уперевшись головой ей в живот. Я порадовалась, что у них хорошие отношения.
«Может быть, они ещё будут счастливы», – подумала я, искренне надеясь на это. Хотя, сказать по правде, мне было несколько стыдно видеть, как обнимают друг друга муж и жена. Наверное, потому, что отец никогда не обнимал мать.
Когда я вошла в комнату, у меня вырвался крик. Бэйба распростёрлась на кровати, всё её лицо было покрыто какой-то белой массой.
– О, Боже! – воскликнула я, и Молли прибежала взглянуть, что случилось.
– Я всегда говорила, что ты просто зануда, – произнесла Бэйба. – Я всего лишь делаю маску для лица по французскому рецепту, готовясь к жизни в Дублине. Ты что, никогда не слышала про такие вещи? – спросила она меня. Её голос звучал неестественно, белая масса не позволяла ей говорить нормально.
– Нет, – угрюмо ответила я, ненавидя себя, свою простоту и непосредственность.
– Ну вот я и говорю, что ты зануда, – заключила она, садясь на постели и протягивая руку к туалетному столику за губкой и тазиком с водой.
– Твои родители снова в хороших отношениях, – прошептала я ей.
– Ага. А потом она узнает, что за время этих хороших отношений заполучила ребёнка.
– Ты что, против?
– Да ну его к чёрту. Разумеется, я против. Я стала бы посмешищем для всей округи. И что сказал бы Норман Спалдинг?
Норман Спалдинг был сыном управляющего банком, и Бэйба крутила ему голову. Лишь чтобы было чем заняться до нашего отъезда в Дублин. Она сказала мне, что местные парни ничего из себя не представляют. Несколько раз во время каникул я тоже встречалась кое с кем из них, но мне всегда было скучно во время этих свиданий, а когда они брали меня под руку, я чувствовала отвращение. Мне всегда хотелось как можно скорее оказаться в компании мистера Джентльмена, он нравился мне куда больше всех этих юнцов.
Всю последнюю неделю мы собирались в Дублин.
Накануне отъезда я пошла в деревню, чтобы попрощаться с соседями и купить пакет меток для белья.
На рынке была распродажа свиней. У входов в магазины стояли телеги и сани для торфа, в них копошились и визжали розовые поросята. Свиньи побольше высовывали пятачки сквозь прутья телег, пытаясь выбраться из них.
Снова стоял ветреный день, ветер гнал вдоль улиц солому и обрывки бумаги. Этот же ветер приносил и столь знакомый мне запах, обычный для каждой деревенской ярмарки. Приятный запах свежего навоза, тёплый аромат животных, старой одежды и табачного дыма.
Ветер проникал внутрь плотных крестьянских курток, трепал их полы так, что их хозяева напоминали моряков в шторм; они яростно спорили, обсуждая цены, плевали себе на руки и спорили снова.
Двое мужчин вышли из лавки Джека Холланда. Из приоткрытой на секунду двери вслед за ними вырвались обрывки разговоров и табачный дым, несколько толпившихся неподалёку приезжих услышали этот шум и учуяли запах портера и поспешно двинулись к Джеку. Детвора с гор стояла около своих повозок, подкармливая осликов и поджидая своих отцов. Чересчур большие одёжки, явно перешедшие к ним от старших братьев, делали их смешными. Их большие глаза замечали всё, пристальными взглядами они провожали женщин, выходивших из дома, чтобы набрать ведро воды из зелёной уличной колонки. Ребятня с гор с удивлением смотрела на неприбранных деревенских женщин, а те, в свою очередь, поглядывали на них с некоторым презрением, которое деревенские жители традиционно питали к голытьбе с гор.
Томми Туохи взвешивал поросят на больших весах рядом со своим магазинчиком па базаре, поросята визжали и норовили выскользнуть у него из рук. Темнело, ветер гнал по небу чёрные тучи. Всё говорила за то, что пойдёт дождь.
Я купила меток для белья и попрощалась с Джеком. Его лавка была полна, и у него совершенно не было времени, чтобы отзывать меня в сторонку и шептать на ухо всякие страстные вещи. Мне повезло.
Я не жалела, что покидаю нашу старую деревню. Она постарела, похирела и приходила в упадок. Лавки давно уже требовали свежей краски, в окнах домов стояло куда меньше гераней, чем во времена моего детства.
Последние несколько часов пролетели как в тумане. Снова и снова мы прощались друг с другом. Марта плакала. Я думаю, она чувствовала, что мы покидаем её навсегда, а для неё жизнь останавливается. Жизнь прошла мимо неё, бессовестно её обманув. Ей уже исполнилось сорок лет.
Мы расположились в вагоне третьего класса для некурящих, и поезд, раскачиваясь, потащил нас в Дублин.
– Чёрт возьми, а где здесь вагон для курящих? – спросила Бэйба. Билеты на поезд заказывал её отец, но мы, разумеется, не сказали ему, что у каждой из нас в сумочке лежало по пачке сигарет.
– Давай поищем, – ответила я, и мы пошли по проходу, хихикая и поглядывая на встречных «с выражением». Я думаю, в тот период нашей жизни мы выглядели со стороны как две деревенские вертихвостки, бесстыдно ринувшиеся на штурм большого города. Взглянув на нас, люди тут же отводили взгляды, словно мы шли голыми. Но это нам было безразлично. Мы были молоды и, как нам казалось, красивы.
Бэйба, небольшого роста и тоненькая, постригла волосы под мальчика, но оставила падать на лоб несколько заманчивых прядок. Она выглядела изящной и опрятной, любому мужчине хотелось поднять её на руки и унести к себе. Я, напротив, выглядела высокой и неуклюжей, со смущённым взглядом, с гривой растрёпанных рыжеватых волос.
– Давай закажем шерри, или сидра, или ещё какую-нибудь штуковину, – сказала Бэйба, поворачивая голову, чтобы взглянуть на меня. Её кожа была темнее моей, и когда она улыбалась, мне почему-то приходили в голову осенние ассоциации, вроде спелых орехов или наливных яблок.
– Ты великолепно выглядишь, – сказала я.
– Ты тоже превосходна, – в свою очередь, сделала она комплимент мне.
– Ты как картинка, – добавила я.
– А ты вылитая Рита Хейворт, – сказала она. – Знаешь, о чём я часто думаю?
– О чём?
– Как выходили из положения эти бедные монашки, когда ты на целый день лишила их туалета?
Когда она упомянула монастырь, я снова буквально наяву ощутила запах капусты; тот проклятый запах, который буквально пропитал каждый уголок нашей школы.
– Да уж, пришлось им тогда попрыгать, – сказала она и рассмеялась.
Поезд круто повернул, и мы рухнули на ближайшее к нам сиденье. Бэйба зашлась смехом, а я улыбнулась сидевшему напротив мужчине. Но он дремал и не обратил на меня внимания. Тогда мы поднялись и снова пошли вдоль поезда, по проходу между пыльными сиденьями, крытыми вельветом. В конце концов мы разыскали бар.
– Две порции шерри, – сказала Бэйба, выпуская струйку дыма прямо в лицо бармена.
– Какого именно? – спросил он. Он был в хорошем настроении и ничуть не возражал против табачного дыма.
– Любого.
Он наполнил две рюмки и поставил их на стойку перед нами. После того как мы выпили шерри, я заказала нам сидра. Мы немного опьянели и стали раскачиваться на высоких барных стульях, наблюдая за льющим за окнами поезда дождём. Но в таком состоянии мы разглядели не очень много и вскоре отправились восвояси.
Глава четырнадцатая
Когда мы подъезжали к Дублину, было около шести часов вечера. Ещё не стемнело, мы вытащили наши вещи на перрон и на минутку остановились, чтобы остальные пассажира прошли вперёд. Мы никогда в жизни не видели такого количества народа.
Бэйба жестом руки остановила такси и назвала шофёру наш новый адрес. Он был написан на бирке её чемодана. Жильё себе мы нашли по объявлению в газете, и наша новая домохозяйка была иностранкой.
– Боже мой, Кэт, вот это жизнь, – сказала Бэйба, расслабленно откидываясь на спинку заднего сиденья и смотрясь на себя в маленькое ручное зеркало. Она поправила локон так, чтобы он спускался на лоб до брови.
Я не запомнила улиц, по которым мы ехали. Стоящие на них здания выглядели для меня чересчур непривычно. Когда наступило шесть часов, с колокольни церкви, мимо которой мы как раз проезжали, раздались удары колокола, и тут же им стали вторить колокола других церквей города. Звуки колоколов различной высоты сливались в весёлую мелодию, очень подходящую к весеннему воздуху города. Я уже начинала любить этот город.
Мы миновали кафедральный собор, чей тёмный камень портала был ещё влажным после дождя, хотя улицы уже высохли. От разнообразия платьев в витринах магазинов у нас закружилась голова.
– Боже мой, какое в той витрине великолепное платье. Послушайте, мистер, – воскликнула Бэйба, подаваясь на сиденье всем телом вперёд.
Шофёр, не оборачиваясь, опустил подъёмное стекло, которое отделяло переднее сиденье автомобиля от заднего.
– Вы что-то сказали? – У него был певучий акцент, на котором говорят в графстве Корк.
– Вы из Корка? – фыркнула Бэйба.
Он сделал вид, что не расслышал, и снова поднял стекло. Затем, сразу же после этого он повернул налево, проехал ещё несколько десятков метров и остановился. Мы прибыли на место. Мы вышли из такси и, сложившись, заплатили по счётчику. Но мы ничего не слыхали про «чаевые». Шофёр оставил наши вещи на тротуаре рядом с калиткой. К изгороди, окружавшей дом, был прислонён мотороллер, а от калитки к дому вела узкая бетонированная дорожка, по обе стороны которой располагались два небольших газона с подстриженной травой. Между газонами и дорожкой тянулись узенькие цветочные клумбы, на которых сейчас из влажной земли пробивались нежные ландыши. Сам дом был сложен из красного кирпича, имел два этажа в высоту, а окна первого этажа выступали эркером.
Подойдя ко входу, Бэйба одновременно постучала в дверь специальным молотком и нажала на кнопку звонка.
– О, Боже, Бэйба, да ты поставишь на ноги весь дом!
– Я не такая трусиха как ты, – ответила она, подмигнув мне. Локон на её лбу придавал ей отчаянно-смелый вид. У порога, рядом со скребком для очистки ног от грязи, стояли молочные бутылки; из-за двери послышались шаги.
Дверь открылась, и нас приветствовала женщина в очках с толстыми стёклами, в коричневом вязаном платье и в серых носках деревенской вязки с начёсом.
– А, добро пожаловать, – сказала она и крикнула наверх: – Густав, они здесь.
На вешалке в холле висели белые плащи и цветной зонтик, которые тут же напомнили мне ту почтовую открытку, которую мисс Мориарти послала мне из Рима. Мы сняли наши пальто.
Хозяйка дома была невысокой женщиной, но она едва-едва проходила в дверь гостиной по ширине. Её круп напоминал гротескное изображение женщины на юмористическом рисунке. Мы прошли за ней в гостиную.
Это была небольшая комнатка, очень тесная от загромождавшей её мебели из ореха. В одном углу теснилось пианино, рядом с которым стоял сервант с фотографиями в рамках наверху, а напротив него красовалась посудная горка. Она была заставлена хрусталём, чашками, кружками и всевозможными сувенирами. За столом сидел лысый человек средних лет и ел варёное яйцо. Он держал его в одной руке и выскрёбывал его содержимое ложкой, зажатой в другой. Яйцо он держал чуть ли не на коленях, и это было довольно забавно, словно он ел украдкой. Он поздоровался с нами с иностранным акцентом и принялся за чай. Он мне не понравился. Его глаза сидели слишком близко друг к другу, и в его внешности было что-то коварное.
Мы присели. Круглый стол был покрыт зелёной вельветовой скатертью с кисточками по краям, а в центре стола стояла ваза с разноцветными слегка увядшими анемонами.
Что-то в этой комнате, возможно вельветовая скатерть или беспорядочно заставленная посудой горка или, скорее, время, когда была сделана и куплена эта мебель, напомнило мне о моей маме и о нашем доме, каким он когда-то был.
Наша домохозяйка внесла две маленькие тарелочки с поджаренной ветчиной, пару кусочков хлеба с маслом и небольшую розетку с вареньем.
– Густав! – снова позвала она, входя в гостиную. Я стала немного побаиваться её. У неё был грубый голос с командирскими нотками в нём.
– Это очень вкусно, сама делала, не покупное, – сказала она, кладя в варенье совершенно игрушечную ложечку.
Мы, проголодавшись, тут же подмели всё подчистую и, доев и хлеб, посмотрели друг на друга, а потом перевели взгляд на лысого человека напротив нас. Он тоже закончил ужин и теперь читал иностранную газету.
– Джоанна! – позвал он, и она вошла в комнату, на ходу вытирая руки о свой цветастый передник. Он что-то сказал ей на иностранном языке. Я решила, что он попросил принести ещё хлеба.
– Да спасёт нас милость Божья! У деревенских девушек такой хороший аппетит! – сказала она, вознося руки к небу. У неё были полные руки, загрубевшие от долгих лет работы. На пальцах поблёскивали обручальное кольцо и кольцо от первого брака. Бедный Густав.
Она вышла, и лысый человек снова углубился в газету, Бэйба и я были совершенно уверены, что он не понимает по-английски. Поэтому, пока мы ждали хлеб, Бэйба разыграла небольшую сценку. Пригнувшись ко мне, она прошептала молящим голосом:
– О, милостивая госпожа, передайте мне, пожалуйста, вина.
Я протянула ей бутылочку уксуса.
– Положи чехол на чайник, чтобы не остывал, – сказала она и перекрестила меня в «милостивую госпожу». Потом снова дурашливым голосом взмолилась: – О, милостивая госпожа, передайте мне, пожалуйста, сливки.
Я передала ей молочник.
Потом она повернулась к нему, хотя его почти не было видно из-за газеты, и сказала:
– Ну а вы, лысый британец, не передадите ли вы мне масло?
И когда мы беззвучно хихикали, из-за газеты протянулась его рука и медленно поставила перед Бэйбой пустую маслёнку. Мы прыснули со смеху и увидели, что его руки подрагивают. Он тоже трясся от смеха. Это было неплохое начало.
Джоанна вернулась и принесла ещё два ломтика хлеба и несколько маленьких кусочков кекса. Кекс был двухцветным. Наполовину жёлтого, наполовину шоколадного цвета. Мама называла такой кекс мраморным, но Джоанна употребляла какое-то другое название. Кекс был нарезан очень экономно. Каждого кусочка хватало только на один укус. Человек напротив нас взял сразу два куска, и Бэйба толкнула меня под столом ногой, чтобы я ела быстрее. Сама же она набила рот до отказа.
Вошёл Густав, и мы поднялись из-за стола, чтобы пожать ему руку. Он оказался невысоким бледным человеком с хитрыми глазами и извиняющейся улыбкой. Его руки были белыми и выглядели изнеженными.
– Нет, нет, леди, не вставайте, – сказал он застенчиво, даже слишком застенчиво. Мне стала больше нравиться Джоанна. Но Бэйба была сразу же очарована тем, что он назвал нас «леди», и оделила его своей самой сладкой улыбкой.
– Ты там наверху брился целый вечер. А чего это ты надел новую рубашку? – спросила Джоанна, осматривая его с головы до ног.
Он ответил, что собирался спуститься в близлежащий пивной бар.
– Только на минуточку, Джоанна, – сказал он.
– Майн Готт! Мне надо ощипать две курицы, а ты не собираешься помогать мне. – С её лица не сходила улыбка.
– Хорошие, прекрасные леди, – сказал он, указывая на нас, и ресницы Бэйбы опасно затрепетали.
– Да, да, вы ешьте, ешьте, – внезапно сказала Джоанна, вдруг вспомнив про нас. Но есть было уже нечего, потому что мы подмели всю еду.
Я начала прибирать посуду, составляя тарелки одну на другую, но Бэйба прошептала мне в ухо:
– Ради Бога, если мы это сделаем однажды, нам придётся делать это каждый раз. Мы станем прислугой, вот и всё.
Я прислушалась к её словам и последовала за ней вверх по лестнице, в спальню, куда Густав уже перенёс наши чемоданы.
Это была маленькая комната, выходившая окнами на улицу. Пол был покрыт тёмно-коричневым линолеумом, а с потолка свешивалась электрическая лампочка под абажуром.
Окно открывалось на улицу, и я подошла к нему, чтобы ощутить запах города и посмотреть, на что он похож. Под окном играли дети. Один из них достал губную гармошку, поднёс её к губам и стал наигрывать какую-то мелодию. Заметив меня, они уставились наверх и один, самый старший, спросил:
– Который час?
Я курила сигарету и сделала вид, что не расслышала. Бэйба, стоявшая у туалетного столика, рассмеялась и велела мне, ради всего святого, отойти от окна, чтобы нас отсюда не выгнали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23