Что он сказал? (англ.)
2. My Lord -- знаменитый хит Джорджа Харрисона.
3. Она останется здесь (англ.)
4. Спасибо (англ.)
5. Женщина должна говорить на языке своего мужчины (англ.)
6. Заниматься любовью (фр.)
7. Послушай, Рита, урок первый: любовь сопровождает партии. (англ., нем.)
8. Моя часть тела... твоя часть тела (фр.)
10. Не проблема (англ.)
11. Поэтому я вас и предупреждал (англ.)
12. TUV -Technischer Uberwachungsverein -- объединение, занимающееся технической проверкой различных механизмов, в том числе автотранспортных средств.
13. Господи... а сексапильная, правда? (англ.)
14. Говори по-английски, будь так добр (англ.)
15. Иными словами -- не со светодиодным индикатором, а с жидкокристаллическим дисплеем (прим. ред.)
16. 13 октября 1977 стартовавший из Пальма-де-Майорка во Франкфурт пассажирский самолет немецкой авиакомпании "Люфтганза" был захвачен группой палестинских террористов, потребовавших от правительства ФРГ освобождения лидеров RAF из штуттгартской тюрьмы. Самолет находился в руках террористов до 17 октября. По требованию террористов в течение этих дней самолет совершал посадки в Риме, Бахрейне, Дубаи, Адене и Могадишу. Лидер террористов Мартыр Махмуд вел переговоры с членами правительственной комиссии по спасению пассажиров и экипажа, в результате чего постоянно менялось время окончания действия ультиматума террористов. Благодаря удачной операции по обезвреживанию террористов членами военной группы особого назначения GSG9 (операция "Feuerzauber" -- "Огненные чары"), были спасены все 87 пассажиров и экипаж самолета за исключением пилота Юргена Шумана, который был расстрелян Махмудом 16 октября в салоне самолета.
17. О, нет, на мотоцикл наплевать (англ.)
18. Речь идет о президенте (1979-1982) Карле Карстенсе, слухи о нацистском прошлом которого хотя и не нашли официального подтверждения, но имели устойчивое хождение в обществе.
19. Пока (англ.)
20. Одна ночь с тобой (англ.)
Глава 7
Про то, как смена правительства в Бонне осенью 1982 года трогает Дуквица меньше, чем украдкой увиденная им около супермаркета жена. В дополнение к этому несколько замечаний о ритином цвете кожи и происхождении Хелены, про необязательное общение и борьбу с прошлым. Почему Дуквиц больше не надевает свой светлый костюм и как он работает над предложениями по улучшению работы дипломатического ведомства.
Октябрь 82-го уходил, оставляя свой след в дипломатическом ведомстве. Телевизоры заработали уже до полудня. Конструктивный вотум недоверия в Бундестаге привел к смене правительства (1). Шеф дипломатического ведомства, будучи председателем либералов, был причастен к этому сговору в значительной степени. Он остался на посту министра иностранных дел. Теперь ему долгое время придется бороться против собственного имиджа Иуды. Что означало: он не будет бороться, он вообще палец о палец не ударит, пока история эта не канет в лету. Каким-то образом ему удалось сделать так, что слух о предательстве, который он сам разнес повсюду, его не задел (2). Министерство обороны, с которым всегда было много неприятностей, заполучило нового шефа, теперь не только дурака, но и тому же образованного монстра (3). Но самым ужасным оказался министр внутренних дел, такого еще свет не видывал (4). Они называли это "поворот".
Поворот оказался не более чем сменой физиономий и тона. За старым кабинетом все наблюдали со смешанным чувством, состоящим из злости и забавы, а теперь отвращение и презрение стали новыми гражданскими категориями. Раньше этот злыдень выдавал свои косные представления с более или менее приемлемой риторикой, теперь сюда встал остолоп могучих размеров (5) и пошел махать руками туда-сюда. За несколько десятилетий все уже привыкли к тому, что Бонн -- это сцена, на которой скверные актеры играют скверную пьесу, то так то эдак. Ее еще можно было высмеивать и освистывать. Новых актеров даже не хотелось критиковать. Поворот был не в перемене курса, а в потере уровня на открытой сцене. Развлекательные достоинства оказались ниже всякой критики. Какая там катастрофа, это не трогало экзистенциально.
Дуквица тронул сегодня утром вид Риты. Он побывал на службе уже рано утром, выпил кофе и опять сел в машину, чтобы поехать домой. Поблизости от их половины фасадного дома между Бонном и Бад Годесбергом находился один из этих дешевых супермаркетов, которые все время меняют свои названия. Он назывался "АЛЬДИ". Здесь во время своего обучения в недалеко лежащем Иппендорфе Гарри как-то раз купил арахис. Насколько ему запомнилось, сеть этих магазинов тогда называлась "Альбрехт". Возможно, что все эти перемены были гораздо важнее, чем смена правительства. Это был интересный поворот: тенденция к приукрашиванию. Все должно было заполучить странный игривые имена, звучащие как названия плиточного шоколада. Не хватало только, чтобы бытию присвоили милое коротенькое прозвище. Дураки американеры уже начали награждать прозвищами ураганы. У ракет были клички. Войнам тоже необходимо присвоить что-нибудь подобное.
Было около девяти, магазин еще не открылся, перед входом стояли в ожидании несколько человек. Среди них была Рита. Гарри так испугался, что быстро проехал мимо. Она его не заметила.
Утро было серым и тоскливым, и день не обещал лучшего. Тут Рите не место. Этот безутешный жилой квартал на безутешной окраине безутешного Бонна. Ее чудесная желтоватая кожа уже давно поблекла за эти месяцы в Германии. Ему нельзя было жениться на ней и затаскивать ее в эту местность. Ее сияние полностью пропало. О чем она думала целыми днями? Чем она занималась, когда не играла на пианино? Разве ее милый оргазм, полный дрожи, не стал тоже немного безрадостным? Для того, чтобы стоять в этом унылом пригороде перед жалким магазином и ждать, когда он откроется, не надо иметь корейское-индусское происхождение и расти в Африке и Англии.
Гарри не поехал домой.Он не выдержал бы, если бы еще раз увидел Риту в ее безутешности этим утром. Он просто хотел купить свежий номер журнала "Шпигель", чтобы спокойно почитать его на службе.
Убогий, серый Бонн. Кто выдумал сказку о том, что Бонн - это оранжерея. Если бы! Бонн был ничем иным как бесконечным серым уикэндом, в котором остановилось время. В такой уикэнд не найти никакого занятия. Не посмотреть нормального фильма. Не встретить никого, с кем можно побеседовать.
Побережье Камеруна - вот это была оранжерея. Доуала. В Камеруне Рита не выглядела чужачкой, хотя там она и была ею. Дуквиц вспомнил, как в камерунские времена он все время изыскивал какие-то предлоги, чтобы посетить филиал посольства в Доуала, крупнейшем торговом городе Камеруна. Там было знойно. Никому туда не хотелось. Если в Доуала находились дела, Дуквиц брал их на себя. Нет, нет, ему это не трудно. Нет, не стоит благодарности. В Доуала он выполнял все, что требовалось, как можно быстрее, а потом выезжал из города, мимо порта, мимо недавно отстроенных, но уже приходящих в упадок отелей, в которых не желали селиться туристы. Позади них находился дивный пляж, словно из книжки с картинками. Ни один человек не мог выдержать полуденной африканской жары. Гарри натягивал плавки и спешил к морю, где песок был плотным и влажным, оглядывался вокруг, стягивал плавки, и, зажав их в руке, нагишом бежал вдоль пляжа. Ему хотелось, чтобы загорело все тело. Он не хотел быть Ритиным мужчиной с белой кожей, и уж ни в коем случае с белой задницей. Рита была красивой, ему тоже хотелось быть красивым. Что за абсурд лежать на солнце и жариться. В Африке это было не только абсурдом, но и сумасшествием, если даже не смертью. Зато на солнце можно было бегать. Воздух у моря был свежим. Если судьбы уготовила тебе быть белокожим, тогда эта белизна должна по меньшей мере иметь оттенок, но не выглядеть при этом хрустящей, как после отпуска. Такой оттенок получался, когда он время от времени занимался этим странным делом в Доуала. Дуквицу не нравились спортивные, сильно загорелые мужчины. Когда время от времени они с Ритой ходили в бассейн итальянского посольства, он радовался тому, что его кожа имеет желтовато-коричневатый оттенок, почти такой же индусский как у Риты. Кожа у Вас, ну просто позавидуешь, именно жена старины Хеннерсддоррфа с ее белоснежной кожей сказала ему как-то раз. Дуквиц покачал головой. Правда? Вы находите? Нет, я не занимаюсь спортом! Я не хожу загорать!
Проклятый Бонн сделал их обоих бесцветными. Здесь превращаешься в мучного червя. Гарри и Рита фон Дуквиц. Бездетная пара из фасадного дома. Он из тех, кто ухватил экзотическую женщину, а потом бросил ее здесь чахнуть. Временами он спит со своей старой подругой. Вот он каков.
В 70-е годы во всех больших городах федеративной республики можно было голышом лежать в парках. Они это тоже делали, он и Хелена. Нагишом возлежал асессор Дуквиц рядом с Хеленой Грюнберг во Грюнебургском парке Франкфурта. Теперь подобное невозможно было себе представить. Тогда вершина раскомплексованности. Затем, совсем скоро, всего лишь стыдно, ужасно, глупо. Голый человек больше не был частью свободного пространства, так как нельзя было воспитывать детей антиавторитарными методами. Все заблудшие. Но по крайней мере у них не было отвратительных белых задниц.
Хелена Грюнберг. Пока он ехал по Годесбергской Аллее в направлении правительственного квартала, ему вспомнилось, что поначалу он считал Хелену еврейкой. Грюнберг, это же еврейское имя. Хелена отвергла утверждение, что евреев и евреек можно узнать по внешности. Это был, кстати, один из немногих объектов спора между тетками. Тетки время от времени говорили, у того или другого еврейская внешность. Тогда Гарри вспылил. Что за чушь!
-- Да подожди ты, -- сказала тетка Фрида. - Многие американцы имеют американскую внешность, и многие немцы немецкую, а специалисты уже могут отличить западных немцев от восточных, ну вот, и евреи имеют еврейскую внешность, это нормально.
Позже он узнал от тетки Хуберты, что у тетки Фриды была большая любовь - один конферансье в старом Берлине, еврей, который погиб в концлагере, и что никто так ненавидел нацистов как тетка Фрида. Но несмотря на это заявление Гарри считал высказывания о еврейской внешности не более чем глупой болтовней. Разумеется, были восточные лица, но египтяне и палестинцы и израильтяне так же походили друг на друга, как голланцы, бельгийцы или немцы, с одним лишь отличием, что восточные люди были намного красивей.
Хелена была прекрасна, смуглая, тогда ни сединки в волосах. Вот Гарри в тайне и думал, что она еврейка и некоторым образом был этому рад. В этом было что-то от осуществления мечты о примирении. К его изумлению, Хелена всегда называла своего отца "тупицей-солдафоном". Очень странно. Неужели возможно, чтобы еврей-папаша, которого Гарри представлял себе очень набожным, чтящим саббат, был солдатом? Или эта травма Хелены? Попытка забыть кошмар? Или отец -- жертва нацистов, а она не хотела об этом вспоминать? Неужели нацистский террор все еще живет в ее послевоенном обстоянии? И вот однажды, когда они после обеда лежали голышом в Грюнебургском парке, и Гарри объяснял преимущества своего обрезанного пениса, внезапно выяснилось, что Грюнберг -- абсолютно банальная немецкая фамилия и что отец Хелены действительно был офицером на войне. Никакой травмы, но вон из мечты. Гарри не смог тогда скрыть своего разочарования. "Извини, что я не могу быть твоей женщиной в роли орудия примирения", -- сказала Хелена.
Но ему следовало так долго думать не о Хелене, а о Рите. Рита была настоящим. Он должен заботиться о Рите. Он должен сделать так, чтобы Рита опять засияла. Цветы - это слишком. Тут Гарри остановился. Так далеко зайти он не сможет. После работы домой и привезти букет для своей супруги - нет! Уже достаточно скверно, что они женаты, но это уж слишком по-супружески. В обед Гарри съездил в центр и купил пластинку с моцартовскими сонатами для фортепиано. К ней биографию Моцарта в иллюстрациях. Не без задней мысли, что она сможет вдохновить Риту побольше играть Моцарта. В последнее время она наигрывала многовато из целомудренного Баха.
Он спросил, Риту, хорошо ли она чувствует себя здесь. "Absolutely", -сказала она совершенно убедительно, и послушно обрадовалась пластинке и книге.
После ужина Гарри как всегда занимался с Ритой немецким. Рита повторяла за Гарри: "Это тарелка. Это стол. Мы живем в фасадном доме, в одной его половине. Мой муж дипломат. Он сумасшедший. Нормальный человек не пойдет в дипломатическое ведомство. Я его жена. К сожалению, я вышла замуж за этого человека. К сожалению, он засранец. Я раскаиваюсь, что вышла за него. Это яблоко. Сейчас я швырну это яблоко ему в голову. Меня зовут Рита. Я слишком хороша для него. Я умею играть на пианино. У меня есть мотоцикл. Я приехала издалека. Я не знаю, что я забыла в Бонне. Теперь меня зовут Дуквиц. Я вешу 50 килограммов. Это стул. Это вилка. Это пол. На полу лежит ковролин. Ковролин страшно поганый. Я буду рада, если больше не увижу этот ковролин. Что с нами будет? Как пойдет у нас дальше? Вопрос за вопросом. Я несчастна. Я очень одинока."
Риты бросила Гарри яблоко.
- Это яблоко, -- сказала она, -- но я не одинока.
Она сияла. Ей нравились языковые игры. Гарри тоже наслаждался тем, что у него появилась редкая возможность называть вещи своими именами. "Это стол." Такие предложения были отдыхом. Это была по меньшей мере правда. "Я не одинока." Ясное предложение. У многих дипломатов жены-иностранки. Они встречаются друг с другом. Они пьют чай. Они организуют барахолки, чтобы избавиться от ненужного хлама, который у них накопился. Для них есть курс немецкого. "На нем не так смешно, как с тобой", -- сказала Рита Гарри, -"но больше учишь."
Несколькими улицами дальше жил его коллега Захтлебен. У него была разумная жена. Она играла на поперечной флейте и при этом выглядела ужасно. Когда она вместе с Ритой исполняла шубертовского "Пастуха на скалах", звучало неплохо. Но то, что Рита не давала уговорить себя непременно опробовать свою постановку пальцев для буги, это, безусловно, было нахальством.
Госпожа Захтлебен бесконечно ругала профессию дипломата. "Это не профессия для приличного человека" - сказала она, когда была однажды с мужем в гостях у Дуквица. Она была абсолютно права, и все равно Гарри принялся горячо протестовать. Странно, ему не хотелось слышать это из ее уст.
-- А что вы имеете против, -- сказал Гарри, -- дипломат - это типичный экземпляр человеческой особи, трусливый, фальшивый, осторожный, безвластный, инертный и с ограниченным горизонтом, что вы еще хотите. Лучше дипломат чем дизайнер.
Госпожа Захтлебен не оставила темы и сказала, что единственное умение дипломатов - это непринужденное общение.
-- Что вы имеете против непринужденного общения? - сказал Гарри.
Ведь не идет же речь о рассеянной беседе между делом, о ненавязчивой болтовне. А вот заполнение тишины плеском не имеющих значения фраз, просто стоишь в комнате и убиваешь время тем, что говоришь о погоде - и это соответствовало действительности. Почему, собственно, люди всегда имеют что-то против такого рода общения: -- Становится прохладно, вы не находите? - Да, вы правы, сделалось прохладно, стоит зайти в дом. Самый искренний диалог на свете.
-- О, как у вас тут красиво! - Правда?
Или лишь: -- Как ваши дела? - Спасибо, все в порядке.
Вопрос и ответ, выспрошено - высказано. А сколько человеческого излучают подобные диалоги. Каким спасением оказывался в прежние време, после жестокой ссоры с Хеленой, дружелюбный вопрос кому-нибудь, уткнувшемуся в газету: -- Ну, что там новенького?
Предложение о перемирии. В этом была жизнь. В этом была любовь. Никаких доказательств. Никаких клятв. Никаких признаний. Всего лишь примирительный мягкий вопрос: -- Ну, что там новенького?
Некоторые дипломаты старой выучки еще владели этими все и ничего не говорящими языковыми формулами. Молодежь считала такую болтовню идиотизмом. Они хотели быть деятелями и не замечали, что для них не было почти никакого дела. Они вели речи о требованиях к своей профессии и не видели, что таковых просто не существует.
После того, как Захтлебены ушли, Гарри вновь выложил перед собой коробку от сигар с пришедшими на ум мыслями. Там, где однажды аккуратными рядами лежали 80 бразильских сигар, накапливались дурацкие листочки с его идеями "по поводу". В Камеруне он наклеил на коробку этикетку для школьной тетрадки и вывел, подражая самому учительскому почерку, "Повышение квалификации". Великолепно, что именно в странах третьего мира еще существовали такие этикетки, в то время как одержимая новшествами Европа изничтожила их уже в 50-ые. Гарри написал: "Похвала ненавязчивому общению. Истина ненавязчивого общения. Проверить, не имеет ли разговор о погоде больше ценности, чем кантова "Критика чистого разума".
-- What are you doing? - спросила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
2. My Lord -- знаменитый хит Джорджа Харрисона.
3. Она останется здесь (англ.)
4. Спасибо (англ.)
5. Женщина должна говорить на языке своего мужчины (англ.)
6. Заниматься любовью (фр.)
7. Послушай, Рита, урок первый: любовь сопровождает партии. (англ., нем.)
8. Моя часть тела... твоя часть тела (фр.)
10. Не проблема (англ.)
11. Поэтому я вас и предупреждал (англ.)
12. TUV -Technischer Uberwachungsverein -- объединение, занимающееся технической проверкой различных механизмов, в том числе автотранспортных средств.
13. Господи... а сексапильная, правда? (англ.)
14. Говори по-английски, будь так добр (англ.)
15. Иными словами -- не со светодиодным индикатором, а с жидкокристаллическим дисплеем (прим. ред.)
16. 13 октября 1977 стартовавший из Пальма-де-Майорка во Франкфурт пассажирский самолет немецкой авиакомпании "Люфтганза" был захвачен группой палестинских террористов, потребовавших от правительства ФРГ освобождения лидеров RAF из штуттгартской тюрьмы. Самолет находился в руках террористов до 17 октября. По требованию террористов в течение этих дней самолет совершал посадки в Риме, Бахрейне, Дубаи, Адене и Могадишу. Лидер террористов Мартыр Махмуд вел переговоры с членами правительственной комиссии по спасению пассажиров и экипажа, в результате чего постоянно менялось время окончания действия ультиматума террористов. Благодаря удачной операции по обезвреживанию террористов членами военной группы особого назначения GSG9 (операция "Feuerzauber" -- "Огненные чары"), были спасены все 87 пассажиров и экипаж самолета за исключением пилота Юргена Шумана, который был расстрелян Махмудом 16 октября в салоне самолета.
17. О, нет, на мотоцикл наплевать (англ.)
18. Речь идет о президенте (1979-1982) Карле Карстенсе, слухи о нацистском прошлом которого хотя и не нашли официального подтверждения, но имели устойчивое хождение в обществе.
19. Пока (англ.)
20. Одна ночь с тобой (англ.)
Глава 7
Про то, как смена правительства в Бонне осенью 1982 года трогает Дуквица меньше, чем украдкой увиденная им около супермаркета жена. В дополнение к этому несколько замечаний о ритином цвете кожи и происхождении Хелены, про необязательное общение и борьбу с прошлым. Почему Дуквиц больше не надевает свой светлый костюм и как он работает над предложениями по улучшению работы дипломатического ведомства.
Октябрь 82-го уходил, оставляя свой след в дипломатическом ведомстве. Телевизоры заработали уже до полудня. Конструктивный вотум недоверия в Бундестаге привел к смене правительства (1). Шеф дипломатического ведомства, будучи председателем либералов, был причастен к этому сговору в значительной степени. Он остался на посту министра иностранных дел. Теперь ему долгое время придется бороться против собственного имиджа Иуды. Что означало: он не будет бороться, он вообще палец о палец не ударит, пока история эта не канет в лету. Каким-то образом ему удалось сделать так, что слух о предательстве, который он сам разнес повсюду, его не задел (2). Министерство обороны, с которым всегда было много неприятностей, заполучило нового шефа, теперь не только дурака, но и тому же образованного монстра (3). Но самым ужасным оказался министр внутренних дел, такого еще свет не видывал (4). Они называли это "поворот".
Поворот оказался не более чем сменой физиономий и тона. За старым кабинетом все наблюдали со смешанным чувством, состоящим из злости и забавы, а теперь отвращение и презрение стали новыми гражданскими категориями. Раньше этот злыдень выдавал свои косные представления с более или менее приемлемой риторикой, теперь сюда встал остолоп могучих размеров (5) и пошел махать руками туда-сюда. За несколько десятилетий все уже привыкли к тому, что Бонн -- это сцена, на которой скверные актеры играют скверную пьесу, то так то эдак. Ее еще можно было высмеивать и освистывать. Новых актеров даже не хотелось критиковать. Поворот был не в перемене курса, а в потере уровня на открытой сцене. Развлекательные достоинства оказались ниже всякой критики. Какая там катастрофа, это не трогало экзистенциально.
Дуквица тронул сегодня утром вид Риты. Он побывал на службе уже рано утром, выпил кофе и опять сел в машину, чтобы поехать домой. Поблизости от их половины фасадного дома между Бонном и Бад Годесбергом находился один из этих дешевых супермаркетов, которые все время меняют свои названия. Он назывался "АЛЬДИ". Здесь во время своего обучения в недалеко лежащем Иппендорфе Гарри как-то раз купил арахис. Насколько ему запомнилось, сеть этих магазинов тогда называлась "Альбрехт". Возможно, что все эти перемены были гораздо важнее, чем смена правительства. Это был интересный поворот: тенденция к приукрашиванию. Все должно было заполучить странный игривые имена, звучащие как названия плиточного шоколада. Не хватало только, чтобы бытию присвоили милое коротенькое прозвище. Дураки американеры уже начали награждать прозвищами ураганы. У ракет были клички. Войнам тоже необходимо присвоить что-нибудь подобное.
Было около девяти, магазин еще не открылся, перед входом стояли в ожидании несколько человек. Среди них была Рита. Гарри так испугался, что быстро проехал мимо. Она его не заметила.
Утро было серым и тоскливым, и день не обещал лучшего. Тут Рите не место. Этот безутешный жилой квартал на безутешной окраине безутешного Бонна. Ее чудесная желтоватая кожа уже давно поблекла за эти месяцы в Германии. Ему нельзя было жениться на ней и затаскивать ее в эту местность. Ее сияние полностью пропало. О чем она думала целыми днями? Чем она занималась, когда не играла на пианино? Разве ее милый оргазм, полный дрожи, не стал тоже немного безрадостным? Для того, чтобы стоять в этом унылом пригороде перед жалким магазином и ждать, когда он откроется, не надо иметь корейское-индусское происхождение и расти в Африке и Англии.
Гарри не поехал домой.Он не выдержал бы, если бы еще раз увидел Риту в ее безутешности этим утром. Он просто хотел купить свежий номер журнала "Шпигель", чтобы спокойно почитать его на службе.
Убогий, серый Бонн. Кто выдумал сказку о том, что Бонн - это оранжерея. Если бы! Бонн был ничем иным как бесконечным серым уикэндом, в котором остановилось время. В такой уикэнд не найти никакого занятия. Не посмотреть нормального фильма. Не встретить никого, с кем можно побеседовать.
Побережье Камеруна - вот это была оранжерея. Доуала. В Камеруне Рита не выглядела чужачкой, хотя там она и была ею. Дуквиц вспомнил, как в камерунские времена он все время изыскивал какие-то предлоги, чтобы посетить филиал посольства в Доуала, крупнейшем торговом городе Камеруна. Там было знойно. Никому туда не хотелось. Если в Доуала находились дела, Дуквиц брал их на себя. Нет, нет, ему это не трудно. Нет, не стоит благодарности. В Доуала он выполнял все, что требовалось, как можно быстрее, а потом выезжал из города, мимо порта, мимо недавно отстроенных, но уже приходящих в упадок отелей, в которых не желали селиться туристы. Позади них находился дивный пляж, словно из книжки с картинками. Ни один человек не мог выдержать полуденной африканской жары. Гарри натягивал плавки и спешил к морю, где песок был плотным и влажным, оглядывался вокруг, стягивал плавки, и, зажав их в руке, нагишом бежал вдоль пляжа. Ему хотелось, чтобы загорело все тело. Он не хотел быть Ритиным мужчиной с белой кожей, и уж ни в коем случае с белой задницей. Рита была красивой, ему тоже хотелось быть красивым. Что за абсурд лежать на солнце и жариться. В Африке это было не только абсурдом, но и сумасшествием, если даже не смертью. Зато на солнце можно было бегать. Воздух у моря был свежим. Если судьбы уготовила тебе быть белокожим, тогда эта белизна должна по меньшей мере иметь оттенок, но не выглядеть при этом хрустящей, как после отпуска. Такой оттенок получался, когда он время от времени занимался этим странным делом в Доуала. Дуквицу не нравились спортивные, сильно загорелые мужчины. Когда время от времени они с Ритой ходили в бассейн итальянского посольства, он радовался тому, что его кожа имеет желтовато-коричневатый оттенок, почти такой же индусский как у Риты. Кожа у Вас, ну просто позавидуешь, именно жена старины Хеннерсддоррфа с ее белоснежной кожей сказала ему как-то раз. Дуквиц покачал головой. Правда? Вы находите? Нет, я не занимаюсь спортом! Я не хожу загорать!
Проклятый Бонн сделал их обоих бесцветными. Здесь превращаешься в мучного червя. Гарри и Рита фон Дуквиц. Бездетная пара из фасадного дома. Он из тех, кто ухватил экзотическую женщину, а потом бросил ее здесь чахнуть. Временами он спит со своей старой подругой. Вот он каков.
В 70-е годы во всех больших городах федеративной республики можно было голышом лежать в парках. Они это тоже делали, он и Хелена. Нагишом возлежал асессор Дуквиц рядом с Хеленой Грюнберг во Грюнебургском парке Франкфурта. Теперь подобное невозможно было себе представить. Тогда вершина раскомплексованности. Затем, совсем скоро, всего лишь стыдно, ужасно, глупо. Голый человек больше не был частью свободного пространства, так как нельзя было воспитывать детей антиавторитарными методами. Все заблудшие. Но по крайней мере у них не было отвратительных белых задниц.
Хелена Грюнберг. Пока он ехал по Годесбергской Аллее в направлении правительственного квартала, ему вспомнилось, что поначалу он считал Хелену еврейкой. Грюнберг, это же еврейское имя. Хелена отвергла утверждение, что евреев и евреек можно узнать по внешности. Это был, кстати, один из немногих объектов спора между тетками. Тетки время от времени говорили, у того или другого еврейская внешность. Тогда Гарри вспылил. Что за чушь!
-- Да подожди ты, -- сказала тетка Фрида. - Многие американцы имеют американскую внешность, и многие немцы немецкую, а специалисты уже могут отличить западных немцев от восточных, ну вот, и евреи имеют еврейскую внешность, это нормально.
Позже он узнал от тетки Хуберты, что у тетки Фриды была большая любовь - один конферансье в старом Берлине, еврей, который погиб в концлагере, и что никто так ненавидел нацистов как тетка Фрида. Но несмотря на это заявление Гарри считал высказывания о еврейской внешности не более чем глупой болтовней. Разумеется, были восточные лица, но египтяне и палестинцы и израильтяне так же походили друг на друга, как голланцы, бельгийцы или немцы, с одним лишь отличием, что восточные люди были намного красивей.
Хелена была прекрасна, смуглая, тогда ни сединки в волосах. Вот Гарри в тайне и думал, что она еврейка и некоторым образом был этому рад. В этом было что-то от осуществления мечты о примирении. К его изумлению, Хелена всегда называла своего отца "тупицей-солдафоном". Очень странно. Неужели возможно, чтобы еврей-папаша, которого Гарри представлял себе очень набожным, чтящим саббат, был солдатом? Или эта травма Хелены? Попытка забыть кошмар? Или отец -- жертва нацистов, а она не хотела об этом вспоминать? Неужели нацистский террор все еще живет в ее послевоенном обстоянии? И вот однажды, когда они после обеда лежали голышом в Грюнебургском парке, и Гарри объяснял преимущества своего обрезанного пениса, внезапно выяснилось, что Грюнберг -- абсолютно банальная немецкая фамилия и что отец Хелены действительно был офицером на войне. Никакой травмы, но вон из мечты. Гарри не смог тогда скрыть своего разочарования. "Извини, что я не могу быть твоей женщиной в роли орудия примирения", -- сказала Хелена.
Но ему следовало так долго думать не о Хелене, а о Рите. Рита была настоящим. Он должен заботиться о Рите. Он должен сделать так, чтобы Рита опять засияла. Цветы - это слишком. Тут Гарри остановился. Так далеко зайти он не сможет. После работы домой и привезти букет для своей супруги - нет! Уже достаточно скверно, что они женаты, но это уж слишком по-супружески. В обед Гарри съездил в центр и купил пластинку с моцартовскими сонатами для фортепиано. К ней биографию Моцарта в иллюстрациях. Не без задней мысли, что она сможет вдохновить Риту побольше играть Моцарта. В последнее время она наигрывала многовато из целомудренного Баха.
Он спросил, Риту, хорошо ли она чувствует себя здесь. "Absolutely", -сказала она совершенно убедительно, и послушно обрадовалась пластинке и книге.
После ужина Гарри как всегда занимался с Ритой немецким. Рита повторяла за Гарри: "Это тарелка. Это стол. Мы живем в фасадном доме, в одной его половине. Мой муж дипломат. Он сумасшедший. Нормальный человек не пойдет в дипломатическое ведомство. Я его жена. К сожалению, я вышла замуж за этого человека. К сожалению, он засранец. Я раскаиваюсь, что вышла за него. Это яблоко. Сейчас я швырну это яблоко ему в голову. Меня зовут Рита. Я слишком хороша для него. Я умею играть на пианино. У меня есть мотоцикл. Я приехала издалека. Я не знаю, что я забыла в Бонне. Теперь меня зовут Дуквиц. Я вешу 50 килограммов. Это стул. Это вилка. Это пол. На полу лежит ковролин. Ковролин страшно поганый. Я буду рада, если больше не увижу этот ковролин. Что с нами будет? Как пойдет у нас дальше? Вопрос за вопросом. Я несчастна. Я очень одинока."
Риты бросила Гарри яблоко.
- Это яблоко, -- сказала она, -- но я не одинока.
Она сияла. Ей нравились языковые игры. Гарри тоже наслаждался тем, что у него появилась редкая возможность называть вещи своими именами. "Это стол." Такие предложения были отдыхом. Это была по меньшей мере правда. "Я не одинока." Ясное предложение. У многих дипломатов жены-иностранки. Они встречаются друг с другом. Они пьют чай. Они организуют барахолки, чтобы избавиться от ненужного хлама, который у них накопился. Для них есть курс немецкого. "На нем не так смешно, как с тобой", -- сказала Рита Гарри, -"но больше учишь."
Несколькими улицами дальше жил его коллега Захтлебен. У него была разумная жена. Она играла на поперечной флейте и при этом выглядела ужасно. Когда она вместе с Ритой исполняла шубертовского "Пастуха на скалах", звучало неплохо. Но то, что Рита не давала уговорить себя непременно опробовать свою постановку пальцев для буги, это, безусловно, было нахальством.
Госпожа Захтлебен бесконечно ругала профессию дипломата. "Это не профессия для приличного человека" - сказала она, когда была однажды с мужем в гостях у Дуквица. Она была абсолютно права, и все равно Гарри принялся горячо протестовать. Странно, ему не хотелось слышать это из ее уст.
-- А что вы имеете против, -- сказал Гарри, -- дипломат - это типичный экземпляр человеческой особи, трусливый, фальшивый, осторожный, безвластный, инертный и с ограниченным горизонтом, что вы еще хотите. Лучше дипломат чем дизайнер.
Госпожа Захтлебен не оставила темы и сказала, что единственное умение дипломатов - это непринужденное общение.
-- Что вы имеете против непринужденного общения? - сказал Гарри.
Ведь не идет же речь о рассеянной беседе между делом, о ненавязчивой болтовне. А вот заполнение тишины плеском не имеющих значения фраз, просто стоишь в комнате и убиваешь время тем, что говоришь о погоде - и это соответствовало действительности. Почему, собственно, люди всегда имеют что-то против такого рода общения: -- Становится прохладно, вы не находите? - Да, вы правы, сделалось прохладно, стоит зайти в дом. Самый искренний диалог на свете.
-- О, как у вас тут красиво! - Правда?
Или лишь: -- Как ваши дела? - Спасибо, все в порядке.
Вопрос и ответ, выспрошено - высказано. А сколько человеческого излучают подобные диалоги. Каким спасением оказывался в прежние време, после жестокой ссоры с Хеленой, дружелюбный вопрос кому-нибудь, уткнувшемуся в газету: -- Ну, что там новенького?
Предложение о перемирии. В этом была жизнь. В этом была любовь. Никаких доказательств. Никаких клятв. Никаких признаний. Всего лишь примирительный мягкий вопрос: -- Ну, что там новенького?
Некоторые дипломаты старой выучки еще владели этими все и ничего не говорящими языковыми формулами. Молодежь считала такую болтовню идиотизмом. Они хотели быть деятелями и не замечали, что для них не было почти никакого дела. Они вели речи о требованиях к своей профессии и не видели, что таковых просто не существует.
После того, как Захтлебены ушли, Гарри вновь выложил перед собой коробку от сигар с пришедшими на ум мыслями. Там, где однажды аккуратными рядами лежали 80 бразильских сигар, накапливались дурацкие листочки с его идеями "по поводу". В Камеруне он наклеил на коробку этикетку для школьной тетрадки и вывел, подражая самому учительскому почерку, "Повышение квалификации". Великолепно, что именно в странах третьего мира еще существовали такие этикетки, в то время как одержимая новшествами Европа изничтожила их уже в 50-ые. Гарри написал: "Похвала ненавязчивому общению. Истина ненавязчивого общения. Проверить, не имеет ли разговор о погоде больше ценности, чем кантова "Критика чистого разума".
-- What are you doing? - спросила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15