ГАСТОН (хрипло кричит). Я никогда не убивал зверей! (Встает.)
ЛАКЕЙ подает ему халат, и оба направляются в ванную.
(Тут же возвращается и подходит к зверькам.) А как он их ловил?
МЕТРДОТЕЛЬ. Может, мсье вспомнит, как долго он выбирал стальные капканы в каталоге «Оружейная и мотоциклетная промышленность Сент-Этъена»?.. Но чаще мсье предпочитал пользоваться клеем.
ГАСТОН. Значит, поутру, когда он их находил, они не были еще мертвые?
МЕТРДОТЕЛЬ. Вообще-то нет, мсье. Мсье приканчивал их своим охотничьим ножом. Мсье действовал им очень ловко.
ГАСТОН (помолчав). Что можно сделать для мертвых зверьков? (Робко протягивает к ним руку, но не осмеливается их погладить; задумывается.) Ну хорошо, я поглажу эти высохшие, хрупкие шкурки, разве им будет легче? Каждый день я буду бросать орехи и хлеб живым белкам… Где бы мне ни принадлежал клочок земли, я строго-настрого запрещу причинять хоть малейший вред ласкам… Но разве это искупит целые ночи мучений и страха, когда они не понимали, что с ними стряслось, почему их лапку намертво обхватили стальные челюсти?
МЕТРДОТЕЛЬ. Пусть мсье не расстраивается по этому поводу. Подумаешь, велика важность — зверье!.. И потом, ведь это прошло.
ГАСТОН (повторяет). Да, прошло. И даже если сейчас я был бы наделен властью и мог раз и навсегда сделать счастливыми всех лесных зверушек… Вы правильно сказали: это прошло. (Идет к ванной комнате.) А почему у меня другой халат, а не тот, что вчера вечером?
МЕТРДОТЕЛЬ. Этот халат тоже принадлежит мсье. Мадам велела все время их менять, может, мсье признает хоть один.
ГАСТОН. А что тут такое в кармане? Тоже из области воспоминаний, как и вчера?..
МЕТРДОТЕЛЬ. Нет, мсье, на сей раз это нафталин в шариках.
Дверь ванной комнаты захлопывается. ГЕРЦОГИНЯ и г-жа Рено выходят из своего укрытия.
(Обращается к ним, уходя из комнаты.) Мадам все сами слышали. По-моему, мсье ничего не признал.
Г-ЖА РЕНО (с досадой). Просто не хочет сделать над собой усилия.
ГЕРЦОГИНЯ. Если это так, поверьте, я с ним поговорю самым строгим образом, но увы! Боюсь, как бы тут не было чего серьезнее.
Входит ЖОРЖ.
ЖОРЖ. Проснулся?
ГЕРЦОГИНЯ. Да, но наш маленький заговор не дал результатов.
Г-ЖА РЕНО. Он смотрел на трупы зверьков с видом мучительного удивления, и только…
ЖОРЖ. Разрешите мне остаться с ним наедине. Я хочу попробовать с ним поговорить.
Г-ЖА РЕНО. Хоть бы тебе удалось, Жорж! А то я уже теряю надежду.
ЖОРЖ. Не надо, мама, но надо. Напротив, будем надеяться до конца. Надеяться даже вопреки самой очевидности.
Г-ЖА РЕНО (холодно). Но его поведение и на самом деле может извести человека. Хочешь, я скажу тебе правду? Мне кажется, что он упрямится назло мне, как прежде…
ЖОРЖ. Но ведь он тебя даже не узнал…
Г-ЖА РЕНО. Все равно… У него всегда был мерзкий характер! Потерял ли он память, нет ли, как, по-твоему, он может перемениться?
ГЕРЦОГИНЯ (уходя вместе с г-жой Рено). По-моему, вы преувеличиваете его враждебность в отношении вас, мадам. Во всяком случае, не мое дело давать вам советы, но я обязана все же сказать, что, на мой взгляд, вы ведете себя с ним слишком холодно. Черт побери, вы же мать, так будьте трогательно добры… Валяйтесь у него в ногах, кричите…
Г-ЖА РЕНО. Поверьте, мадам, самое горячее мое желание — видеть Жака снова членом нашей семьи; но на такое я никогда не пойду. Особенно после того, что было…
ГЕРЦОГИНЯ. Жаль. Я уверена, что это оказало бы на него благотворное действие. Возьмите меня, если бы у меня отбирали нашего малыша Альбера, я превратилась бы в тигрицу. Я вам, кажется, уже рассказывала: когда его провалили на экзамене, я чуть не вцепилась в бороду декану?..
Уходят. ЖОРЖ стучит несколько раз в дверь, потом робко входит.
ЖОРЖ. Могу я с тобой поговорить, Жак?
ГОЛОС ГАСТОНА (из ванной). Кто там еще? Я же просил, чтобы ко мне никого не пускали. Что же, и помыться уж нельзя, даже в ванной ко мне пристают с вопросами, тычут мне в нос воспоминания!..
ЛАКЕЙ (приоткрывает дверь). Мсье в ванне… (Невидимому публике Гастону.) Мсье, это мсье Жорж.
ГОЛОС ГАСТОНА (еще резкий, но уже смягчившийся). А, это вы?
ЖОРЖ (лакею). Оставьте нас одних, Виктор.
ЛАКЕЙ уходит.
(Приближается к двери.) Прости меня, Жак… Я отлично понимаю, что мы тебе надоели с нашими бесконечными историями… И все-таки я хочу сказать тебе нечто очень важное. Если тебя не слишком это раздражит, позволь мне…
ГОЛОС ГАСТОНА (из ванной комнаты). Какую еще пакость вы раскопали в прошлом своего брата и собираетесь взвалить мне ее на спину?
ЖОРЖ. Это не пакость, Жак, напротив, я хотел бы, если ты, конечно, позволишь, поделиться с тобой своими соображениями. (После минутного колебания.) Пойми, под тем предлогом, что я, мол, человек честный и всегда был честным, никогда никому не делал зла — что, в конце концов, труда особого не составляет — ты считаешь, что все тебе позволено… Говоришь с другими с высоты собственной безупречности, коришь ближних, жалуешься… (Вдруг.) Ты на меня вчера не рассердился?
Ответ доходит из ванной все тем же хмурым тоном, словно вырванный силой, с минутным запозданием.
ГОЛОС ГАСТОНА. За что?
ЖОРЖ. За все, что я тебе рассказывал, нарочно сгущая краски, чтобы выставить себя жертвой. За то, что я пытался шантажировать тебя своими жалкими историйками…
В ванной слышен шум.
(Испуганно вскакивает.) Постой-постой, не выходи сразу из ванной, дай, я кончу, так мне легче говорить. Если ты будешь здесь, передо мной, я снова стану любящим братом и не выйду уже из роли… Пойми, Жак, я много думал этой ночью, — то, что произошло, конечно, ужасно, но ты был ребенком и она тоже. И в Динаре, еще до нашей женитьбы, ей нравилось больше гулять с тобой, возможно, вы любила друг друга, как любят бедные беспомощные подростки… А тут явился я, уже взрослый, с положением, с определенными намерениями. Словом, изображал солидного жениха, и, конечно, тетка вынудила ее принять мое предложение… Так вот, сегодня ночью я подумал, что не имел права делать тебе упреки, и я беру их обратно… Все… (Бессильно падает на стул.)
ГАСТОН появляется в дверях ванной комнаты, тихо подходит к Жоржу и кладет руку ему на плечо.
ГАСТОН. Как вы могли так сильно любить этого малолетнего подлеца, этого малолетнего негодяя?
ЖОРЖ. Что вы хотите?.. Это же мой брат.
ГАСТОН. Он ничего братского не делал. Он вас обокрал, обманул… Вы возненавидели бы лучшего друга, если бы он так поступил.
ЖОРЖ. Друг — иное дело, а то мой брат…
ГАСТОН. И как вы можете хотеть, чтобы он вернулся — пусть даже состарившийся, даже изменившийся — и снова встал между вами и вашей женой?!
ЖОРЖ (просто). Что поделаешь, будь он даже убийца, он член нашей семьи, и его место в семье.
ГАСТОН (помолчав, повторяет). Он член семьи, его место в семье. До чего же просто! (Про себя.) Он считал себя добрым, а добрым не был, считал себя честным, и честным тоже не был. Он один в мире, он свободен, как птица, хотя вокруг стены приюта, а за этими толстыми стенами множество живых людей, которым он обещал что-то, которые его ждут, — и самые обычные его поступки могут быть лишь продолжением поступков прежних. Просто, не правда ли! (Грубо хватает Жоржа за руку.) Зачем вы рассказали мне еще одну историю сверх программы? Зачем тычете мне в лицо вашей любовью? Для того чтобы все стало еще проще, а? (Сломленный усталостью, опускается на кровать.) Вы выиграли….
ЖОРЖ (растерянно). Но, Жак, я не понимаю твоих упреков… Я пришел сюда, и мне стоило немалого труда, поверь, сказать тебе все это, но я хотел, чтобы тебе стало чуть теплее в одиночестве, ведь ты не мог не заметить со вчерашнего дня, как ты одинок.
ГАСТОН. Это одиночество не самый страшный из моих врагов…
ЖОРЖ. Может, ты подметил двусмысленные взгляды прислуги, какую-то атмосферу скованности вокруг себя? А все-таки не следует думать, что никто тебя не любил… Мама…
ГАСТОН взглядывает на него.
(Теряется.) И, наконец, я тебя очень любил…
ГАСТОН. А кроме вас?
ЖОРЖ. Но… (Сконфужен.) Ну, если угодно — Валентина, разумеется.
ГАСТОН. Она была влюблена в меня, а это не одно и то же… Значит, только вы один.
ЖОРЖ (опустив голову). Пожалуй, да…
ГАСТОН. Но почему? Я не понимаю, почему?
ЖОРЖ (тихо). А вы никогда не мечтали о друге, который был бы сначала маленьким мальчиком и вы водили его за ручку гулять? Ведь вы так высоко ставите дружбу… Представьте же себе, какая удача, именно для нее, для дружбы то есть, иметь друга достаточно неискушенного, учить его первым тайнам азбуки, первому нажиму на велосипедную педаль, первым приемам плавания… Такого слабого друга, чтобы он постоянно нуждался в вашей защите!..
ГАСТОН (помолчав). Я был совсем маленьким, когда ваш отец умер?
ЖОРЖ. Тебе было два года.
ГАСТОН. А вам?
ЖОРЖ. Четырнадцать… Волей-неволей мне пришлось возиться с тобой. Ты ведь был совсем малыш. (Пауза; потом, ото всей души стараясь оправдать брата.) Ты был слишком мал для всего. Для того чтобы разумно распоряжаться деньгами, которые мы, как последние глупцы, начали тебе давать слишком рано, слишком мал, если вспомнить строгость мамы, мою слабость, да и мое неумение подойти к тебе. Уже в два года ты отбивался от чудищ — своей гордыни и своего неистовства, и ты не повинен в этом… Мы, мы обязаны были тебя от них спасти. Но мы не только не сумели этого сделать, но еще обвиняли во всем тебя. Отпустили тебя на фронт в полном одиночестве… Солдатик… ты и для солдата был слишком мал, один на перроне вокзала с винтовкой, с заплечным мешком, с противогазом, с двумя котелками на боку!
ГАСТОН (пожимает плечами). Полагаю, что усатые, грозные на вид воины тоже были такими же солдатиками, от которых требовали непосильного…
ЖОРЖ (кричит, в голосе его слышится боль). Да, но ведь тебе-то было всего восемнадцать! И после изучения древних языков и картинных биографий завоевателей от тебя первым делом потребовали чистить кухонным ножом окопы.
ГАСТОН (смеется, но смех его звучит неестественно). Ну и что ж? По-моему, сеять смерть — наилучший для юноши способ войти в соприкосновение с жизнью.
Входит МЕТРДОТЕЛЬ.
МЕТРДОТЕЛЬ. Герцогиня просит мсье пожаловать в большую гостиную, когда мсье будет готов.
ЖОРЖ (подымаясь). Оставляю вас одного. Но прошу вас, что бы вам ни наговорили об этом Жаке, не надо его слишком ненавидеть… По-моему, он был просто несчастный мальчик. (Уходит.)
МЕТРДОТЕЛЬ остается с Гастоном, помогает ему одеться.
ГАСТОН (спрашивает его в упор). Метрдотель?
МЕТРДОТЕЛЬ. Мсье?
ГАСТОН. Вы когда-нибудь кого-нибудь убивали?
МЕТРДОТЕЛЬ. Мсье, очевидно, шутит. Ведь если бы я кого-нибудь убил, я бы не состоял на службе у мадам.
ГАСТОН. Даже на войне? Ну, скажем, выскочили вдруг из укрытия во время второй волны наступления и напали на врага?..
МЕТРДОТЕЛЬ. Я проделал войну в чине капрала интендантской службы и должен сказать, мсье, что у нас, каптеров, случалось, не так-то много оказий убивать.
ГАСТОН (бледен, стоит неподвижно, очень тихо). Вам повезло, метрдотель. Потому что убивать кого-то, чтобы самому остаться в живых, — страшное дело.
МЕТРДОТЕЛЬ (не зная, принять ли эти слова за шутку или нет). Мсье правильно говорит, страшное! Особенно для жертвы.
ГАСТОН. Ошибаетесь, метрдотель. Тут все дело в силе воображения. И у жертвы подчас гораздо меньше воображения, чем у убийцы. (Пауза.) Иной раз она лишь тень в снах убийцы.
МЕТРДОТЕЛЬ. В таком случае она не особенно страдает, мсье.
ГАСТОН. Но зато убийце дана привилегия испытывать страдания за двоих. Вы любите жизнь, метрдотель?
МЕТРДОТЕЛЬ. Да, как все.
ГАСТОН. Так вообразите, для того чтобы остаться в живых самому, вам пришлось бы навеки бросить какого-то юношу в небытие. Восемнадцатилетнего… Спесивца, мошенника, но все же… несчастного парня. Вы стали бы свободны, метрдотель, стали бы самым свободным человеком в мире, но, чтобы получить эту свободу, вам необходимо было бы оставить за собой этот невинный трупик. Как бы вы поступили?
МЕТРДОТЕЛЬ. Признаться, мсье, я никогда такими вопросами не задавался. Но, должен сказать, никогда не следует оставлять за собой трупа, если верить детективным романам.
ГАСТОН (расхохотавшись). Но если никто, кроме самого убийцы, не может увидеть этого трупа? (Подходит к метрдотелю, любезным тоном.) Так вот, метрдотель. Готово! Он у ваших ног. Видите его?
МЕТРДОТЕЛЬ глядит себе под ноги, отскакивает в сторону, озирается и в страхе убегает, насколько ему позволяет чувство собственного достоинства. В коридор стремительно входит ВАЛЕНТИНА. Врывается в комнату ГАСТОНА.
ВАЛЕНТИНА. Это правда, что мне сказал Жорж? Ты им еще ничего не говорил? Я не хотела первой входить в твою комнату нынче утром, я думала, они вот-вот придут объявить мне добрую весть. Почему ты ничего не сказал им?
ГАСТОН молча смотрит на нее.
Не своди меня с ума! Видел ты вчера в зеркале этот шрам или нет? Уверена, что видел.
ГАСТОН (по-прежнему глядя па нее, тихо). Я не видел никакого шрама.
ВАЛЕНТИНА. Что ты говоришь?
ГАСТОН. Говорю, что очень внимательно осмотрел всю спину и не обнаружил никаких шрамов. Вы, очевидно, ошиблись.
ВАЛЕНТИНА (с минуту ошеломленно глядит на него, потом понимает и кричит). Ох, как я тебя ненавижу! Ненавижу!
ГАСТОН (очень спокойно). Думаю, что так лучше.
ВАЛЕНТИНА. Но отдаешь ли ты себе отчет в том, что собираешься сделать?
ГАСТОН. Да. Я собираюсь отречься от своего прошлого и его персонажей — включая себя самого. Возможно, именно вы моя семья, моя любовь, правдивейшая моя биография. Да, но только… вы мне не нравитесь. Я отрекаюсь от вас.
ВАЛЕНТИНА. Да ты безумец! Ты чудовище! Нельзя отречься от своего прошлого, нельзя отречься от себя самого…
ГАСТОН. Я, безусловно, единственный человек в мире, которому судьба дает возможность воплотить, в жизнь мечту, заветную мечту любого из нас. Я взрослый мужчина, но если я захочу, то могу стать неискушенным как дитя! Было бы просто грешно не воспользоваться таким преимуществом. Отрекаюсь от вас. И так со вчерашнего дня накопилось слишком много вещей, которые следует забыть.
ВАЛЕНТИНА. А моя любовь, как ты с ней поступишь? Ее ты тоже, разумеется, не желаешь знать?
ГАСТОН. В данную минуту от этой любви осталась лишь ненависть, которую я читаю в ваших глазах. Конечно, только человека, потерявшего память, способен удивить такой лик любви! Но так или иначе он меня устраивает. Я не хочу видеть иного. Я любовник, который не знает любви своей любовницы, любовник, не помнящий ни первого поцелуя, ни первых слез, любовник, который не находится в плену воспоминаний, который завтра же все забудет. А это тоже достаточно редкая удача… И я ею воспользуюсь.
ВАЛЕНТИНА. А если я буду рассказывать повсюду, что узнала этот шрам…
ГАСТОН. Я уже прикидывал и эту возможность. С точки зрения любви: думаю, что прежняя Валентина уже давно бы это сделала, а то, что вы стали благоразумнее, весьма утешительный знак… С точки зрения закона: вы моя свояченица и уверяете, что вы моя любовница… Какой суд согласится вынести столь важное решение на основании весьма подозрительной и путаной альковной мелодрамы. Кстати, кроме вас, о ней никто не заикнется.
ВАЛЕНТИНА (побледнела, стиснула зубы). Хорошо, можешь гордиться. Но не воображай, что твое поведение так уж необычно для мужчины, если отбросить в сторону шумиху вокруг этой идиотской потери памяти… Более того, уверена, что в глубине души ты кичишься своим поступком. И впрямь, как лестно для самолюбия мужчины отказать женщине, которая ждала так долго! Ну так вот, прости меня за то, что я сделаю тебе больно, но запомни… во время войны у меня были и другие любовники.
ГАСТОН (улыбаясь). Спасибо. Но мне не больно…
В конце коридора появляется МЕТРДОТЕЛЬ с ЛАКЕЕМ. По их мимике видно, что они с умыслом явились вдвоем, чтобы легче справиться с ГАСТОНОМ.
ЛАКЕЙ (с порога). Герцогиня Дюпон-Дюфор просили передать мсье, чтобы он поторопился и соблаговолил поскорее выйти в большую гостиную, потому что уважаемые семьи мсье в нетерпении.
ГАСТОН не двигается с места. Слуги уходят.
ВАЛЕНТИНА (вдруг разражаясь хохотом). Твои уважаемые семьи, Жак! Как глупо, но я не могу удержаться от смеха… Потому что об одном ты забыл: если ты откажешься остатьться у нас, тебе придется пойти к тем, добровольно или силком. Будешь спать на простынях их покойника, донашивать старые фланелевые жилеты их покойника, его старые шлепанцы, благоговейно хранящиеся на полке шкафа…
Уважаемые семьи в нетерпении… Ну что же, иди, иди — ты, человек, боящийся своего прошлого, иди любуйся физиономиями этих обывателей и мужиков, иди спрашивай, какое прошлое, полное расчетов и мелкой алчности, они тебе припасли…
ГАСТОН. Во всяком случае, вас им будет трудно обогнать.
ВАЛЕНТИНА. Ты так уверен? Эти полмиллиона украденных франков, растраченных на веселые пирушки, возможно, покажутся тебе пустяками по сравнению с их историями о соседях за стеной, о шерстяных носках… Так иди же, иди, — раз ты от нас отказываешься, ты обязан показаться другим своим семьям… (Тащит его за собой.
1 2 3 4 5 6 7