Эта радость не ушла от меня; наоборот, с годами она углубилась и расширилась. То, что вы говорили по поводу медитации, открыло мне новые горизонты. Я не хочу спрашивать у вас еще какие-либо подробности, связанные с медитацией, так как прочел почти все, что вы о ней говорили. Но мне хотелось бы поговорить с вами, если это возможно, об одном случае, который произошел совсем недавно».
Он помолчал с минуту, потом продолжал.
«Из того, что я сказал, можно заключить, что я не принадлежу к числу тех, кто создает себе символические образы и поклоняется им. Я тщательно избегал какого-либо отождествления с созданными умом религиозными концепциями или обрядами. Мне приходилось читать или слышать, что некоторые святые — по крайней мере некоторые из тех, кого люди считали святыми, — имели видения Кришны, Христа, богини Кали, Девы Марии и т.п. Я понимаю, как легко себя загипнотизировать при помощи веры и вызвать то или иное видение, которое коренным образом может изменить образ человека. Но я не желаю поддаваться таким иллюзиям. А вот теперь мне хотелось бы описать то, что произошло несколько недель назад.
Группа моих друзей довольно часто собиралась вместе для серьезных бесед. В один из вечеров мы весьма горячо обсуждали вопрос об удивительном сходстве между коммунизмом и католицизмом, как вдруг в комнате появилась сидящая фигура в желтом одеянии и с бритой головой. Я был крайне изумлен, протер глаза и посмотрел на лица моих друзей. Они, по-видимому, совершенно ее не замечали и, будучи целиком поглощены дискуссией, не обратили внимания на мое молчание. Я качнул головой, кашлянул, снова протер глаза, — но фигура оставалась там же. Нельзя передать, насколько прекрасным было лицо: это была не только красота формы, но и нечто бесконечно большее. Я не мог оторвать глаз от этого чудесного лица. Но так как этого для меня было чересчур много, я встал и вышел на веранду, чтобы не отвлечь внимания друзей своим молчанием и видом крайнего удивления и глубокой погруженности в красоту видения. Вечерний воздух был свеж и прохладен. Я прошелся взад и вперед по веранде и снова вошел в комнату. Друзья продолжали беседовать, но атмосфера комнаты изменилась. Фигура продолжала оставаться там, где была, сидящей на полу, со своей необыкновенной, чисто выбритой головой. Я был не в силах продолжать дискуссию, и вскоре мы все разошлись. Когда я шел домой, фигура двигалась впереди меня. Все это было несколько недель тому назад. Но видение не ушло от меня, хотя утеряло присущую ему мощь. Когда я закрываю глаза, оно здесь. Со мной случилось нечто совсем необыкновенное. Но прежде чем подойти к вопросу, мне хотелось бы узнать, что это за переживание. Может быть, это собственная проекция из неосознанного прошлого, в которой мой разум и сознательная воля не принимали участия, а может быть, это нечто, совсем от меня не зависящее и не имеющее никакого отношения к моему сознанию? Я много думал, но не был в состоянии найти истину».
— Пережив то, о чем вы только что сказали, как вы оцениваете свое переживание? Является ли оно для вас очень важным, держитесь ли вы за него?
«Если говорить искренне, я думаю, что да. Оно вызвало творческий подъем и освобождение; не в том смысле, что я стал писать стихи или рисовать, но это переживание внесло глубокое чувство свободы и мира. Я дорожу им, так как оно вызвало во мне глубокую перемену. Оно является для меня жизненно важным, и мне ни за что не хотелось бы его потерять».
— А вы боитесь потерять его? Не стремитесь ли вы сознательно видеть эту фигуру, или она представляет собой нечто постоянно присутствующее?
«Мне кажется, что я боюсь ее потерять, так как постоянно направляю внимание на нее и всегда пользуюсь ею для того, чтобы вызвать желаемое для меня состояние. До сих пор я никогда не думал об этом в подобном разрезе. Но теперь, когда вы меня об этом спросили, я вижу характер моих действий».
— Живая ли ваша фигура? Или это воспоминание о том, что было и прошло?
«Я почти страшусь отвечать на этот вопрос. Пожалуйста, не думайте, что я сентиментален, но это переживание имеет для меня слишком большое значение. Хотя я и пришел сюда для того, чтобы обсудить с вами мое переживание и понять его истину, в данный момент я чувствую колебание и нежелание подвергнуть его исследованию; но я должен это сделать. Иногда это — живая фигура, но чаще — воспоминание о прошедшем переживании».
— Вы понимаете, как важно осознать то, что есть , а не быть захваченным тем, что нам хотелось бы видеть существующим. Нетрудно создать иллюзию и жить в ней. Подойдем к вопросу терпеливо. Жизнь в прошлом, как бы приятна и поучительна она ни была, лишает нас возможности переживать то, что есть . То, что есть , всегда ново; поэтому для нашего ума чрезвычайно трудно, если он живет в многочисленных вчерашних днях. Так как вы цепляетесь за это воспоминание, то вы проходите мимо живых переживаний. Прошлое имеет конец, а текущая жизнь вечна. Воспоминание об этой фигуре зачаровало вас; оно вдохновляет вас, дает вам чувство освобождения; но ведь это мертвое тело дает жизнь живому! Большинство из нас и не знает, что такое жить, ибо мы живем тем, что мертво.
Позвольте вам заметить, сэр, что вами овладела боязнь потерять нечто весьма ценное. У вас возник страх. Из одного этого переживания возникло несколько проблем: стяжание, страх, бремя опыта и пустота вашего собственного существования. Если ум сможет освободить себя от стяжательных стремлений, то переживание будет иметь совсем иное значение, и тогда полностью исчезнет страх. Страх — это тень, а не вещь в себе.
«Я начинаю по-настоящему понимать, что я делал. Я не оправдываю себя, но так как переживание мое было очень сильным, таким же оказалось и желание держаться за него. Как трудно не быть захваченным глубоким эмоциональным опытом! Воспоминание о переживании так же притягательно и действенно, как и само переживание».
— Не правда ли, отличить переживание от воспоминания о нем в высшей степени трудно? Когда именно переживание становится памятью, предметом прошлого? В чем состоит это тонкое различие? Не есть ли это дело времени? Время не существует, когда происходит переживание. Каждый опыт становится некоторым движением в прошлое; настоящее, т.е. состояние переживания, незаметно вливается в прошлое. Любой жизненный опыт уже через секунду стал памятью, принадлежностью прошлого. Этот процесс известен всем нам, и он, по-видимому, неизбежен. Не так ли?
«Я весьма тщательно слежу за тем, что вы развертываете передо мной; я более чем в восторге, когда вы говорите обо всем этом, так как я осознаю себя только как комплекс воспоминаний на разных уровнях бытия. Я есть память. Но возможно ли жить в состоянии переживания, находиться в нем? Ведь вы спрашиваете именно об этом, не так ли?»
— Слова имеют особое значение для всех нас; если бы мы смогли хоть на один момент выйти за пределы фраз с их реакциями, то, возможно, мы подошли бы к истине. Для большинства из нас переживание всегда становится памятью. Почему это так? Не состоит ли постоянная деятельность ума в том, чтобы ухватить или поглотить, оттолкнуть или отвергнуть? Не держится ли ум за то, что ему приятно, что его укрепляет, что имеет для него значение? Не старается ли он устранить все, что для него бесполезно? Может ли он существовать вне этого процесса? Это, конечно, бесполезный вопрос, как мы далее выясним.
Теперь пойдем дальше. Этот процесс позитивного или негативного накопления, процесс оценки, производимой умом, порождает цензора и наблюдающего, того, кто переживает, мыслит, рождает эго. Когда происходит переживание, переживающего нет; тот, кто переживает, появляется тогда, когда начинается выбор, иными словами, когда переживание прошло и начался процесс накопления. Стяжательные устремления выключают жизнь, состояние переживания и создают из них элемент прошлого, память. Но пока существует наблюдающий, переживающий, неизбежно остается и стяжательство, процесс накопления; пока существует отдельная сущность, которая наблюдает и выбирает, опыт всегда остается процессом становления. Истинное бытие, или состояние переживания, наступает тогда, когда нет более отдельной сущности.
«Каким образом эта отдельная сущность перестает быть?»
— Для чего вы задаете этот вопрос? Вопрос «как» возвращает нас на путь накоплений. Нас интересует само стяжательство, а не то, каким путем от него освободиться. Освобождение от чего-либо — это вообще не свобода; это реакция, сопротивление, которое порождает новое противодействие.
Но вернемся к нашему первоначальному вопросу. Была ли фигура проекцией ума или она появилась без вашего воздействия? Пришла ли она независимо от вашего сознания? Сознание — это сложное явление, поэтому было бы глупо давать вполне определенный ответ, не правда ли? Легко видеть, что всякое утверждение основано на той или иной обусловленности ума. Вы изучали буддизм, и, как вы сказали, он произвел на вас более сильное впечатление, чем какая-либо иная религия; таким образом, здесь имел место процесс обусловленности. Эта обусловленность, может быть, и спроецировала фигуру, независимо от того, что бодрствующее сознание было занято совсем другим. Возможно и следующее: ваш ум стал более острым и сенситивным, — в связи с вашим образом жизни или в связи с дискуссией, которую вы вели со своими друзьями, — поэтому вы, может быть, «увидели» мысль облеченную в буддийскую форму. Кто-то другой мог увидеть ее в христианском обличий. Но было ли это порождением ума или оно имело иное происхождение, не имеет существенного значения, не так ли?
«Может быть, и не имеет; но ведь это переживание раскрыло мне так много!»
— Раскрыло ли? Оно не раскрыло для вас процесса вашего собственного ума, и потому вы оказались в плену этого переживания. Всякий опыт имеет значение, если вместе с ним приходит познание себя — этот единственный фактор, несущий освобождение или целостность. Но если нет познания себя, то опыт становится бременем, которое ведет ко всевозможным иллюзиям.
ПРОБЛЕМА ЛЮБВИ
Вверх по широкому каналу плыл небольшой селезень; одинокий, крякающий, преисполненный важности, он был похож на корабль под парусами. Канал зигзагами тянулся через город. Других уток не было видно, но селезень производил достаточно много шума. Немногие люди, слышавшие его кряканье, не обращали на него внимания; однако для селезня это не имело значения. Он не чувствовал страха, а, наоборот, ощущал себя важной фигурой: он владел этим каналом. На пригородных участках красиво выделялись зеленые пастбища и тучные стада черных и белых коров. Над горизонтом висели массы облаков, небо казалось низким, почти касающимся земли, освещенное тем особым светом, который кажется свойственным именно этой части земного шара. На плоской, как ладонь, земле дороги приподнимались только там, где были переходы по мостам, переброшенным над полноводными каналами. Стоял прекрасный вечер; солнце садилось в Северное море, а облака приняли окраску заката. Огромные полосы голубого и розового света протянулись по небу.
Это была жена хорошо известного деятеля, занимавшего высокий пост в правительстве, почти на самой его вершине. Она была хорошо одета и спокойна в обращении с людьми; вокруг нее чувствовалась особая атмосфера богатства и власти, уверенность человека, который давно привык к тому, чтобы все ему повиновались и исполняли его желания. По одной или двум произнесенным ею фразам стало ясно, что муж ее представлял собою мозг, а она — движущую силу. Действуя вместе, они поднялись высоко; но как раз тогда, когда ему предстояло получить еще большую власть и занять более высокий пост, он безнадежно заболел. Далее она не могла продолжать, из глаз ее полились слезы. Она вошла сюда с улыбкой уверенности, но все это исчезло. Откинувшись на спинку сиденья, она немного помолчала, а затем продолжала:
«Я читала некоторые из ваших бесед и присутствовала на одной или двух. Пока я слушала вас, то, о чем вы говорили, имело для меня большое значение. Но это быстро прошло, и вот теперь, когда я нахожусь в великом смятении, я подумала, что мне следовало бы прийти к вам. Я не сомневаюсь в том, что вы понимаете случившееся. Мой муж смертельно болен, и все, для чего мы жили и работали, готово разбиться вдребезги. Конечно, партия останется, ее работа будет продолжаться, но... Хотя у нас есть и сиделки, и доктора, я ухаживаю за ним сама и в течение нескольких месяцев почти не спала. Я не смогу перенести утрату; но врачи говорят, что шансов на его выздоровление очень мало. Я все время думала об этом, и чувствую себя почти больной от тревоги. У нас нет детей, как вы знаете, и мы очень много значили друг для друга. А теперь...»
— Вы действительно хотите серьезно поговорить об этом и глубоко рассмотреть вопрос?
«Я чувствую себя в таком отчаянии и смятении, что, по-видимому, не способна на серьезную работу мысли; но мне надо бы обрести какую-то ясность внутри самой себя».
— Любите ли вы вашего мужа или любите то, что пришло благодаря ему?
«Я люблю...» — она была слишком шокирована, чтобы продолжать.
— Пожалуйста, не считайте вопрос жестоким. Но вы должны найти на него правильный ответ, так как в противном случае скорбь никогда от вас не уйдет. Раскрывая истину этого вопроса вы сможете раскрыть, что же такое любовь.
«В моем нынешнем состоянии я не могу об этом думать».
— Но разве вы никогда не останавливались на проблеме любви?
«Кажется, однажды это случилось, но я быстро ушла от этой проблемы. До его болезни у меня всегда было так много дела; а теперь, конечно, любое размышление — мука. Любила ли я из-за его положения и власти, или любила просто? Я уже говорю о нем, как если бы его не было! Я и на самом деле, не знаю, как именно я его люблю. Сейчас я нахожусь в великом смятении, мозг мой отказывается работать. Если позволите, мне хотелось бы прийти к вам в другое время, может быть, после того, как я приму то, что неизбежно».
— Позвольте заметить, что всякое приятие чего-либо — это также одна из форм смерти.
Прошло несколько месяцев, прежде чем мы снова встретились.
Тогда газеты были полны сообщениями о его смерти, а теперь он был забыт. Его смерть оставила следы на ее лице, а вскоре в ее словах послышались горечь и негодование.
«Я ни с кем не говорила об этих событиях, — сказала она, — я просто отошла от всех дел и скрылась на даче. Все было ужасно. Надеюсь, вы не будете против того, чтобы я немного рассказала вам об этом. Всю свою жизнь я была необыкновенно честолюбива и еще до замужества с увлечением занималась всевозможными благотворительными делами. Вскоре после замужества и, главным образом, ради моего мужа, я оставила все мелочные пререкания по поводу благотворительности и всей душой погрузилась в политику. Это оказалось гораздо более широким полем брани, и я наслаждалась каждой ее минутой, взлетами и падениями, интригами и соревнованием. Муж блистал своим невозмутимым способом действий, а при моем сильном честолюбии мы непрерывно поднимались вверх. Детей у нас не было, поэтому все мое время и все мысли были отданы поддержке мужа и его продвижению. Мы чудесным образом действовали вместе, необыкновенно удачно дополняя друг друга. Все происходило так, как мы заранее планировали. Но у меня всегда был гнетущий страх того, что все идет слишком хорошо. Однажды — это случилось года два тому назад — доктор внимательно осмотрел мужа по поводу небольшого заболевания и сказал, что у него опухоль, которую надо немедленно исследовать. Опухоль оказалась злокачественной. В течение некоторого времени нам удавалось сохранить все в строгой тайне, но шесть месяцев назад болезненные симптомы возобновились и началась страшная пытка. Когда я приходила к вам последний раз, я была слишком измучена и несчастна, чтобы найти в себе силы думать; может быть, теперь я смогу взглянуть на вещи с большей ясностью. Ваш вопрос взволновал меня гораздо сильнее, чем я могла бы об этом сказать. Вы, вероятно, помните, что спросили, люблю ли я мужа — или все то, что пришло ко мне вместе с ним. Я много об этом думала; но не слишком ли сложна эта проблема, чтобы я одна могла дать ответ на такой вопрос?»
— Возможно, это так. Но пока вы не выясните, что такое любовь, всегда останется страдание, горькое разочарование. Трудно раскрыть, где кончается любовь и где начинается душевное смятение, не правда ли?
«Вы спрашиваете, не примешивалась ли моя жажда положения и власти к той любви, которую я испытывала к своему мужу. Не потому ли я любила мужа, что он дал мне возможность проявить мои честолюбивые стремления? В известной степени это так; но, вместе с тем, я любила его и как человека. В любви соединяется столь многое...»
— Когда вы полностью отождествляете себя с другим, — любовь ли это?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68