- Согласимся пока, что это просто какой-то рост... Какой рост и чего именно рост, можно пока оставить и без рассмотрения...
- Ха! Выкинул самое главное! - насмешливо сказал Абрамов.
- Я ничего не выкидываю, - отвечал Борис Николаевич. - Но только обвинять меня в изолировании технического продукта - совсем не приходиться.
Мне тут тоже захотелось присоединиться к Михайлову, упрекнув Бориса Николаевича в излишнем эстетизме, как вдруг начал говорить опять Абрамов своим постоянным сухим и насмешливым тоном:
- Вы перебрали все реакционные формы философии, вплоть до Канта и Платона. Вы дали мистическое описание произведения техники. Что же с вас теперь требовать насчет неотрыва техники от жизни?! Всякая философия упоминалась, на всякую систему вы согласны. Только диалектический материализм вами не упоминался, и только на него вы несогласны и неспособны!
Борис Николаевич махнул рукой и сказал:
-Это-целая клоака... Отсюда не выберешься!
- Порка! - ехидно сказал Абрамов. - Ну, скажите прямо: порка, снимание голов!
- Я не понимаю, почему вы так возмущаетесь? - спокойно возразил Борис Николаевич. - Разве вы сами когда-нибудь были против порки и снимания голов? Можно подумать, что вы - какой-то невинный младенец...
Абрамов рассердился.
- Да, мы снимаем головы, где находим это нужным.
- Вот-вот, - говорил Борис Николаевич, - я это как раз и говорю, что вы снимаете головы, где находите нужным.
- Но вы, кажется, возражаете против этого?
- Да, я считаю, что для эстетической ценности техники это не необходимо.
- А реакционная философия необходима?
Боясь, как бы не вышло ссоры, я решил вмешаться в разговор и сказал:
- Поликарп Алексеевич, оставим это... Давайте лучше попросим Бориса Николаевича ответить на один вопрос, который вы мельком затронули... Борис Николаевич, как, по-вашему, можно было бы подойти к художественной стороне технического произведения с точки зрения диалектического материализма? Если вы не можете или не хотите отвечать, пожалуйста не отвечайте. У нас найдутся и другие вопросы.
- Нет-нет, почему же? - не смущаясь говорил Борис Николаевич. - Но только, раз речь заходит о сегодняшнем дне, то, как вам известно, здесь мне многое претит, и без исключения всей этой области я не смогу сказать о диалектическом материализме ничего иного.
- Вы - что имеете в виду? - спросил я.
- Я вам скажу открыто, потому что уже не раз эти мысли я выражал открыто. Мне претит самодовольное глазение на произведения технического искусства. Мне претит мещанская погоня за материальным устроением жизни, это нахождение счастья в зажиточной жизни, в радио, в собственных фордиках, в разноцветных костюмах и галстуках, в электрических нагревательных приборах. Мне претит этот тривиальный восторг перед авиатехникой, водными и подводными путями сообщения, эта радость по поводу удешевления цен и увеличения съестных припасов. Я не переношу этих вечно смеющихся физиономий в газетах, этой так называемой "здоровой и веселой радости" наших парков и гуляний, где все счастье состоит только в отсутствии глубоких проблем, а здоровье - только в сытом желудке и физкультурной потере времени. Словом: мне претит пошлость, духовная пошлость жизни, бездарное мещанство духа. Исключите все это из техники и из отношения людей к технике; и - вы получите и настоящую технику, и настоящее отношение к технике.
- Но причем же тут диалектический материализм? - недоумевал я.
Абрамов не дал ответить Борису Николаевичу и тоже сказал:
- Вы должны обвинять в этом буржуазный мир, а не пролетариат, который как раз и борется с этим мещанством. А смеяться мы, товарищ, будем! Да! Вы нас не заставите плакать! И смеяться мы будем последними!
- Я вот и хочу, - продолжал в том же тоне Борис Николаевич, - чтобы было больше смеху. Больше смеху, но меньше пошлости. Трагедия и слезы всегда менее пошлы, и радость всегда как-то бессодержательнее, беднее. А я вот и хочу, чтобы смех был тем сильнее, чем благороднее, - как у блаженных олимпийцев, которые, кажется, только и делают, что хохочут.
- Да, причем тут диалектический материализм? - нетерпеливо домогался я.
- А притом, Николай Владимирович, - с ясной и лукавой улыбкой ответил мой собеседник, - что олимпийские боги, это-то вот и есть настоящий диалектический материализм.
- Ну, тогда я монархист, - с хохотом сказал я, - потому что моя любимая форма правления, это тоже - царство Берендея в "Снегурочке" Римского-Корсакова.
- Я тоже не прочь признать царя Гороха, - сказал более мягко Абрамов, - с условием только, чтобы не быть шутом гороховым...
Все весело подсмеивались и довольно долго шутили и каламбурили, обрадовавшись, что ссора, которая почти уже началась, так быстро рассосалась в ряд анекдотов.
Было уже больше десяти часов вечера, и надо было подумывать об окончании нашей беседы.
На правах хозяина, я принужден был взять на себя эту инициативу.
- Товарищи! - сказал я. - Уже одиннадцатый час, мы сами постановили завтра, 2-го мая, работать. Нам нужно подвести какие-нибудь итоги. Кроме того, Поликарп Алексеевич, которому мы, конечно, очень благодарны за постоянное участие в беседе, все же еще не высказался в систематической форме. Я думаю, оба эти момента можно будет объединить, общее резюме и его собственное выступление. Мне также казалось, что подведение итогов нашей беседы должно быть и нашим общим делом. Поэтому я предлагаю так: пусть тов. Абрамов высказывается, имея в виду подведение итогов, а мы будем вносить свои поправки.
- Идет! - согласился Абрамов.
- Начинайте! Слушаем! - согласились и прочие.
- Я начну с того, - сказал Абрамов, - что выставлю общий критерий, с точки зрения которого нужно говорить о технике. Мне кажется, вся пестрота высказанных у нас сегодня мнений зависит именно от того, что ораторы не условились, с какой же точки зрения они будут подходить к технике. Всякий подходил по-своему, а потому многое оказалось противоречивым даже из того, что вовсе таковым не является... Кроме того, многие из говоривших бессознательно исходили из таких предпосылок, которые испугали бы их самих, если бы они стали их формулировать. Пусть не обидятся Коршунов и Михайлов, если я скажу, что их критерий - мелкобуржуазное бунтарство, Елисеев, что его критерий - фашистский неофеодализм, Елена Михайловна, что она левобуржуазная либералка, Борис Николаевич, что он - эстетствующая рантьерская крупная аристократия эпохи разложения и пр. Правда, я должен сказать, что у многих из говоривших грех всей философии является невольным грехом, так как они не могут произвести над собою того анализа, который производит над нами советская власть. Но за то им и прощают их ошибки, хотя они и вполне достойны суровой кары.
В противоположность всему этому я начинаю с твердого критерия, и только после его установки можно будет говорить о технике и ее месте и значении. Мой критерий - социализм!
Тут я не утерпел и сказал:
-Нет!
- Что - нет? - удивился Абрамов.
- Это слово потеряло для нас всякий смысл. Буржуазный мир тоже полон всякого рода социализма. Говорите яснее!
- Я полагаю, - ответил Абрамов, - что критерием для техники должен быть социализм, а критерием для социализма - общественность.
- Нет! - опять отрезал я решительно.
- Как! И это нет? - опешил Абрамов.
- Разве вы не знаете, что Франция - страна юристов и адвокатов, что Англия - классическая страна общественности, что под лозунгом прав человека и гражданина выступала французская буржуазная революция?
- Ну, да, конечно, не просто общественность, - поправился Абрамов. Равенство! Общественность ради установления равенства.
- Нет! - свирепствовал я.
- Как! Вы отрицаете равенство?
- Да! Я отрицаю равенство!
Абрамов даже испугался:
- То есть вы хотите сказать... другими словами... не то, чтобы...
- Уравниловка, обезличка, потребительский социализм, - все это к черту, к черту! - кипятился я.
- Но как же так?
- А так, что социализм или дрянь, о которой не стоит говорить, или он есть сфера максимального расцвета личности и лич-нос-тей!
- Но тогда не будет равенства!
- Да на какого дьявола вам равенство? Будет равенство в куске хлеба. Ну, и довольно с вас!
- Но более сильная личность, - заговорил Коршунов, - захочет побольше и кусок.
- Ну, и пусть захочет, - ответил я.
- Но ведь тогда, - продолжал Коршунов, - придется отнять у слабейшего.
- А вот этого-то мы и не дадим, - сказал я. - Вот это-то и будет социализм, когда сильнейший ест сколько хочет, а слабейший тоже ест сколько хочет.
- Ну, так что же? - соображал Абрамов. - Значит, с равенством надо расстаться?
- К черту! - ответил я.
- Тогда вот что. Вы говорите, очевидно, о правильном распределении. Социализм, это не просто равенство. Социализм, это - организация, рационализация, плановость!
- Нет, - опять со строгостью высокого начальника отрезал я.
- Ну, это уже начинает отдавать опереттой! - немного обиженно заговорил Абрамов. - Тогда я уже не знаю, чего вам, собственно говоря, надо.
- Мне надо, чтобы социализм был противоположностью капитализма. А вы как раз подсовываете буржуазные критерии. Вот вы говорили об общественности. Может быть, вы еще о выборности заговорите? Неужели вы не понимаете, что выборность есть принцип большинства, принцип большинства есть ползучий эмпиризм, ползучий эмпиризм есть идеология субъекта, живущего только внешними ощущениями и забывшего о собственной и всякой иной субстанции, а этот внешний субъект есть всецело и насквозь европейский возрожденский мещанин! И этот мещанский критерий, когда гласит не сама истина, высшая, чем всякое большинство голосов и чем все голоса, вместе взятые, вы будете считать критерием нашего социализма? Теперь вы говорите о плановости. Да разве не буржуазный мир отличается от средневекового именно этой расчетливостью, калькуляцией, бухгалтерией, организованным предпринимательством и т. д. Извините меня, этот критерий - всецело буржуазный.
- Но он у нас на первом плане!
- Он у нас играет огромную роль - и по праву. Но он совсем не на первом плане.
- Тогда я не знаю, что такое социализм.
- Вы хотите определить социализм в пределах буржуазного мира или за его пределами?
- Конечно, за его пределами.
- Но тогда странно, почему вы не знаете, что такое социализм.
- Ага! Социализм предполагает классовый подход...
- Во-первых, не социализм предполагает классовый подход, а марксизм. Во-вторых, классовый подход предполагает не марксизм, а французские реакционные историки эпохи Реставрации - Гизо, Тьер, Тьерри и пр.
- Ха-ха-ха! - рассмеялся Абрамов, еле-еле скрывая свое смущение. - Вот тут-то вы и показали свое лицо. Марксизм без классового подхода! Ха-ха-ха!
Я не сказал, что марксизм-без классового подхода. Я сказал, что марксизм - не только это.
- Диалектика! - блеснула мысль у Абрамова. - Диалектика, вот душа марксизма и социализма.
- Нет! - резал я по-прежнему. - И не диалектика, и не диалектика! Диалектика - Гегель, Фихте, даже Платон. Диалектика была у самых густых мистиков!
- Ха-ха-ха! - продолжал дрябло смеяться Абрамов, но по существу не знал, как ему быть дальше и что говорить.
Я заметил его смущение под деланным смехом и решил ему помочь:
- Поликарп Алексеевич! - сказал я. - Если социализм действительно противоположность капитализма, то ведь последний же основан на примате изолированного субъекта. Следовательно?- Следовательно, социализм есть общественность.
- Но общественность может тоже состоять только из изолированных субъектов.
- Тогда она не общественность.
- Тогда она буржуазная общественность.
- Ну, а социализм?
- А социализм основан на вне-личной общественности.
- Скажите откровеннее, - вмешался Михайлов. - На безличной общественности!
- На безличном абсолюте! - подсунул Елисеев.
- На абсолюте безразличия! - дополнил Борис Николаевич.
- На фокстроте! - не то всерьез, не то в шутку процедил изящный оратор, говоривший о фокстроте.
- Товарищи! - взмолился я. - Тут говорили о порке... Вы меня хотите запороть...
- Ну, ладно! - пытался по-прежнему быть рассудительным Абрамов, не обративший внимания на последние восклицания. - Ладно! Если социализм основан на вне-личной общественности, то что же это значит?
- Вот! - деловито сказал я. - Вне-личное значит объективное. Вне-личное значит не созерцательное, а раздельное. Но личность тоже может быть общественно-деятельной. Значит и этого мало. Вне-личное там, где продукт объективной деятельности тоже вне-личен. Что же такое вне-личная объективная деятельность личности, дающая тоже вне-личный продукт? Это производство!
Абрамов опешил, и многие тоже повесили носы.
- Ну, что же вы молчите, - говорил я нетерпеливо. - Примат производства, вот и все!
Думали, что я выведу какую-то небывалую философскую категорию, а оказалось... Абрамов оказался восприимчивее других и сказал:
- Не производство, а производители!
- Правильно! - сказал я.
- Пролетариат?
- Правильно!
- Примат пролетариата?
- Правильно!
- Диктатура?
- Правильно!
- Диктатура пролетариата?
- Правильно!
- Ха-ха-ха! - раскатился Абрамов, но уже не тем боязливым и недоуменным смехом, а смехом удовлетворения и облегчения, который бывает у счастливых и довольных людей.
- Чего же вы закатываетесь? - спросил я.
- Шалуны! Ей-богу, шалуны!
- То есть как это шалуны?
- Какого перцу загнал! И не общественность, и не равенство, и не плановость, и не классовость... А оказывается, все на месте. Все как миленькие на месте! Шалунишка! Чего же огород-то было городить?
- Нет, не скажите, Поликарп Алексеевич! Тут должна быть четкость мысли. Иначе не будет противоположности с буржуазным миром.
После этого слово попросил Харитонов, тот самый, который превозносил организм перед механизмом, говоривший до этого времени только вполголоса и при том короткими замечаниями.
- Я осмелюсь задать один вопрос, - сказал он. - Николай Владимирович полагает, что социализм есть максимальный расцвет личности и личностей. Тут же оба вы пришли к заключению, что спецификой социализма в нашем понимании является диктатура пролетариата. Я думаю, что тут некоторое противоречие. Как по-вашему?
Заговорил Абрамов:
- У нас полная свобода! И полный расцвет!
- Для помещиков и дворян?
- Нет, зачем же для помещиков и дворян...
- Но также и не для фабрикантов и не для духовенства?
-Конечно!
-Стало быть, свобода и расцвет только для пролетариата?
-А крестьянство забыли? Сто миллионов!
-Позвольте, в крестьянстве тоже есть кулаки, середняки...
- Ну, скиньте несколько миллионов!
- Все равно! Ведь поскольку выдвинут примат пролетариата, а не крестьянства, постольку крестьянство может войти в эту систему только в пролетаризированном виде.
- Конечно! Колхозы и совхозы!
- Итак,-настаивал Харитонов, - свобода и расцвет признается вами только для пролетариата и для пролетаризированного элемента?
- Разумеется, как и на Западе только для буржуазии.
- Значит, в этом отношении вы подражаете буржуазии.
- Но вы забываете, товарищи, - защищался Абрамов, - что мы также проповедуем уничтожение классов. Диктатура пролетариата существует только для того, чтобы уничтожить все прочие классы и упраздниться самому пролетариату. Это не забывайте!
- Разрешите не согласиться, - настаивал Харитонов. - Что значит "упраздниться самому пролетариату"? Ведь не так же надо понимать это учение, что пролетариат просто убьет себя, как самоубийца кончает пулей или петлей. Тогда бессмысленна и вся революция. Зачем добиваться власти, если после получения этой власти властвующий просто возьмет, да и перережет себе горло, преподнеся тем самым власть неизвестно кому? Нет... Я думаю иначе. Прочие-то классы пролетариат, действительно, хочет уничтожить всерьез и начисто, а себя самого он должен упразднить так, чтобы от этого дело его только выиграло. Для этого надо уничтожиться так, чтобы, правда, потерять всякое оформление и структуру как именно отдельного класса, но чтобы в то же время разлиться по всему миру, по всей истории, войти во все поры человека, в его мозг, в его сердце, в его душу, как воздух присутствует сразу везде и без него нет никакой жизни, а сам он бесформен и невидим. Я думаю, только о таком самоупразднении пролетариат и может мыслить, ни о каком другом. Но тогда и в бесклассовом обществе свобода останется, в конце концов, только для пролетариата.
- Да ничего подобного! - горячился Абрамов. - Раз вы сами говорите, что пролетариат превратится в общий воздух, которым будет жить человечество, - что же тогда и останется кроме этого воздуха?
- То есть вы хотите сказать, что все человечество превратится в пролетариат и тем самым он как класс уничтожится?
- Конечно! Для кого же вы будете еще требовать свободы, если никого больше и не будет кроме пролетариата?
- Но это будет свобода - с точки зрения данной же эпохи истории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10