Обтер лоб, помолился и, тяжело дыша, побрел домой.
Сердито стал он барабанить кулаком в запертую дверь. Послышался голос: "Кто там?"
- Да отворяй, что ли!
- Бог с тобой, батюшка! На тебе лица нет! - всплеснула руками Агриппина.
- Будто не видела!.. - озадаченно взглянул он на нее.
- Ничего не видела... Ничего.
- Ты этак и своего боярина проспишь...
Никита Борисыч тяжело опустился на скамью, обтер рукавом пот на лбу.
- Уж лучше на войне помереть, нежели от лесной гадины... - промолвил он, отдуваясь, смахивая рукой репьё с шаровар.
Агриппина села за пяльцы, не осмеливаясь взглянуть на мужа.
Боярин хлопнул в ладоши. Появилась сенная девка.
- Покличь Митрия... - глухо произнес он.
Она поклонилась, выбежала на волю. Дмитрий - самый близкий дворовый человек к Никите Борисычу. Ему он поручал только особо важные дела.
Боярыня недолюбливала Дмитрия: он вздумал и за ней, за Агриппиной, следить. Часто Никита Борисыч запирался с Дмитрием в своей горнице. Они перешептывались целыми часами, и, как ни старалась она подслушать их разговоры, ей не удавалось ничего разобрать. Но ей всегда казалось, что разговоры их обязательно про нее. А теперь и вовсе... грех тяжкий за спиной...
Маленького роста, коренастый, рыжий, с острою длинной бородою, очень услужливый, Дмитрий обладал необычайной силой; в кулачных боях был для всех грозою. При Никите Борисыче он служил чем-то вроде телохранителя и пользовался большою любовью его.
Дмитрий побежал к дому.
Агриппина вышла кормить голубей на башню. Это было ее любимым занятием. Она вскоре увидела, как Дмитрий с плетью в руке быстро вышел из сторожки и побежал по просеке к медвежьему сараю.
Вечером пахло скошенною травой, нагретою солнцем. Синие сумерки окутали Богоявленское. Дворовые люди боярина Колычева, утомленные бестолковой беготней по лесу и криками хозяина, лежали на куче сена в сарае, робко перешептываясь:
- Ай да Герасим! Вот те и бобылек! Что сотворил!
- Как святым духом взяты! Либо вихрем.
- На брань захотели. Супостатов крушить. Мысля такая была.
- Кому воли не хочется? Вон "хозяин"* и тот убег! Не стал нас ждать. А бобыли и вовсе... Чего им! На камушке родились, в круглой нищете.
_______________
* Медведь.
Послышались громкие, тяжелые вздохи во всех углах.
- И надо же так! Крышу разобрал... Вытащил Андрейку... "хозяину" цепь обрубил. Обо всех позаботился. Улетели, что голуби... Вот и поймай их теперь!
- Игла в стог упала - знай пропала!.. Ха-ха-ха!
- О-о-ох, люди, люди! Спите! - кто-то сказал громко, с тоской. - Мы тля! Дворы есть, пашня есть, а нечего есть. Сердечушко, братцы, горит!.. Иной раз боязно - не задохнуться бы! Так и жмет, душит. Спите! Ладно!
- Дело ясное. У курицы - и у той сердце. Сел бы и я на коня сивого и поехал бы во чисты поля!
- Кто разгадает, где они? Посылал Никита Борисыч верховых по всем дорогам, да нешто поймаешь?.. Сам пес, Митрий, гонялся, да ни с чем и возвернулся... Теперь беда всем нам от боярина.
- Ничаво! Беда ум родит.
- Тише! - послышался тревожный шепот. - Не услыхал бы кто. Спите!
- Звезды одни... наши сестры... не скажут!.. Святой Егорий, оборони нас, грешных... И-их, их!
Шепот стих. Клонило ко сну. В лесу кричала неясыть, будто кошка; хрустели сучья под боком у сарая: может, заяц, может, еж! Их много в окрестностях... Жужжали, влетая стрелою в чердак, ночные жуки, косматые бабочки-бражники.
Огромная, пьянящая покоем тишина летней ночи брала верх. Вотчина боярина Колычева и лесные дебри погрузились в сон.
III
Московскому собору тысяча пятьсот пятидесятого года Иван Васильевич говорил: "Старые обычаи на Руси поисшаталися". Царю было всего двадцать лет, а упрямства на старика хватило бы.
После того и началось. Не миновало и богоявленской вотчины. Диковина за диковиной!
Один государев судебник что шума наделал!
Конечно, и в прежние времена в волостях полагалось выбирать мужицких старост, а на судах присутствовать "судным мужам" из крестьян, но сильные родовитые вотчинники умели обходиться и без того. Теперь попробуй, обойдись!
На московском соборе царь и об этом помянул: "Земским людям лутчим и середним на суде быть у себя не велят, да в том земским людям чинят продажи великия".
Как сейчас, перед глазами Колычева гневное лицо молодого царя, грозившего ослушникам жестоким наказанием.
Прошло пять лет. Царь тверд. Он и не думает отступаться. Напротив! Тот же Васька Грязной привез в богоявленскую вотчину новую грамоту, а в ней сказано: "На волостном суде быть крестьянам пяти или шести добрым и середним". А он, Колычев, колдунью-старуху сгубил безо всякого суда, своей властью и к тому же избивал бобыля Андрейку, вздумавшего грозить царем.
"Господи, спаси и помилуй!" Бобыль утек, а с ним и Гераська Тимофеев, его дружок. Обскакали на конях, обшарили холопы все леса и поля в окружности, а беглецов так и не нашли.
Дрожащими руками держал Колычев царскую грамоту:
"Всем крестьянам Богоявленского, Троицкого и Крестовоздвиженского сел выбрати у себя прикащиков, и старост, и целовальников*, и сотских, и пятидесятских, и десятских, которых крестьяне меж себя излюбят и выберут всею землею, от которых бы им обиды не было и рассудить бы их умели в правде, беспосульно и безволокитно..."
_______________
* Ц е л о в а л ь н и к и - сборщики налогов.
Выбранных народом в черных государевых землях целовальников и прикащиков грамота строго-настрого запрещала утверждать местным землевладельцам: "И тех прикащиков, и крестьян, и дьяков для крестного целования присылати к Москве".
"Пресвятая богородица! Мужиков посылать в Москву! Да на кой бес они там нужны?"
Колычеву сделалось душно, словно потолок опускается все ниже и ниже и вот-вот совсем раздавит его.
- Господи! - прошептал боярин. - Да что же это такое?
Придя в себя, крикнул слуг, велел принести вина зеленчатого и заперся в одной из башенок своего дома.
Это было самое любимое место, где он уединялся со своими "неистовыми" мыслями о царе...
На обитых казанскими коврами стенах красовалось дорогое оружие прародителей: мечи, сабли с насечкою, шестоперы*, усыпанные самоцветами, оперенные стрелы в саадаках, золоченые щиты, рогатины, шлемы, кольчуги...
_______________
* Ш е с т о п е р - оружие вроде булавы либо кистеня. На
утолщенной части - шесть перьев (железные выпуклые пластины).
- Ишь, побойчал, волчонок!.. Охрабрился не по совести!.. Узды нет!.. Все перевернул по-своему! - бессвязно бормотал боярин, опрокидывая чарку за чаркой. - Обожди! Оборвут тебе твой жемчужный хвост!
Мысли дикие, жуткие. Захотелось обратиться в черного ворона и улететь. Куда? На всей Московской земле - волоститель Иван. Улететь бы в Польшу, в Литву, в Свейскую землю. Туда, куда ушли многие именитые новгородцы...
В прежние времена был закон свободного отъезда в чужую страну, коли не поладил с великим князем, ныне и этого нельзя. Изменниками объявил царь всех "отъехавших"... А прежде то и за грех не считалось, мирно расходились. Разрешалось!
Да и на кого оставить Агриппину, землю, все богатство?
Дело сделано. Старуха убита без суда, а исчезнувшие из вотчины бобыли, как говорят, побежали в Нижний Новгород, да через него - в Москву. Буде так, - от царя правда не укроется.
Колычевых род добрый, богатый, древнейший, соплеменный роду Шереметевых. Прародитель Колычева - воин доблестный и славу великую воинскими подвигами стяжал. Ныне в Москве, в своем доме, живет родной брат Никиты - Иван Борисыч. Вельможа знатный и царской милостью в изобилии украшенный. Есть и ныне доброхоты. Не послать ли к ним гонца с грамотой? Не попросить ли в грамоте Ивана Борисыча перенять мужиков?
Ой, нет! Прискорбнее не стало бы! Может, беглецы ушли на Украину, на рубежи, а не в Москву. Тогда сам на себя беду накликаешь.
Внизу, в светлице, Сеня-домрачей пел Агриппине любимую ее песню о том, как красавица-княгиня полюбила своего холопа и как Гамаюн-птица спасла от княжеского гнева и лютой казни того возлюбленного и снесла его в золотые чертоги, и как божественная Лада* сжалилась над тоскующей княгиней и соединила красавицу княгиню с бывшим ее холопом, ставшим царем тридевятого царства, тридесятого государства. Никто с тех пор не мог мешать княгине любить парня, ибо он уже перестал быть холопом, сравнялся с царями и в царстве своем издал приказ в любви не разбирать званий - все одинаковы; и никто в том царстве не боялся никого, никто никому не завидовал, а жили все заодно.
_______________
* Л а д а - покровительница любви, брака.
На той свадьбе и я был
И мед пил,
По усам текло,
А в рот не попало,
с улыбкою закончил свою песню хитрущий Сеня-домрачей.
- А уж и пригож был тот парень-холоп... В очах его камень-маргерит... Из уст его огонь-пламень горит.
Струны умолкли. Сеня внимательно взглянул на Агриппину. По ее щекам текли слезы. Глаза ее были обращены к иконе. Она тихо шептала что-то. Вдруг обернулась к нему и спросила:
- Далече ли Москва? Поведай! Развей хворь-кручину, тоску мою!
- На коне - буде суток четверо, в лаптях - десять отшлепаешь... Да и кто такой? Дворянин, либо иной вольный, либо чернец - ходьба ровная, без оглядки - ходчее будет. Беглый али бродяга, не помнящий родства, дойдет ли, нет и в кое время - господь ведает.
Агриппина задумалась.
- Ну, ну, спой еще песню. Не уходи! - попросила она.
Зачесал свои длинные волосы на затылок, опять взялся за гусли курносый Сеня, вытянув шею, запел, часто моргая, под унылое бренчанье жильных струн:
Спится мне, младешенькой, дремлется,
Клонит мою головушку на подушечку;
Хозяин-батюшка по сеничкам похаживает,
Сердитый по новым погуливает...
- Будя! - вспыхнула Агриппина. - Иди! С богом!
Она открыла потаенную дверку в стене и вытолкнула его вон. Домрачей был маленького роста, весь пестрый, юркий. Он живо выскользнул на улицу, торопливо пошел к воротам усадьбы. Сверху загремел пьяный голос боярина:
- Сенька! Скоморошь! Подь сюда, лукавый пес!
Домрачей опрометью пустился бежать на зов хозяина.
- Кто я? - поднявшись с места, спросил Колычев опешившего Сеньку.
- Осударь ты наш батюшка! - бухнулся он боярину в ноги.
- Врешь! Холоп я. Питуха я бесовский! Говори "да", сукин сын! Говори!
Сенька лежал на полу, уткнувшись в ноги Колычева, с удивлением следя одним глазом за боярином.
- Ну, говори! - грозно крикнул Колычев, занеся кулак над ним.
- Да!.. - тихо и страшась своего голоса произнес домрачей.
- Вон! Вор ты! Все вы воры! - исступленно завопил боярин. - Вон, ехидна! Вон! В цепь! В колодки!
Сенька ползком скрылся за дверью.
Агриппина слышала, как испуганный Сенька шлепает босыми ногами, убегая по лестнице. Она легла в постель.
Какое несчастье, что бог не благословил ее ребенком! Нередко по ночам ей грезится, будто рядом с ней лежит маленькое улыбающееся дитя; она его целует, ласкает. После такого сна еще хуже становилось на душе. Никита Борисыч постоянно упрекает ее: "Соромишься ты, соромишься!" Вину сваливает на нее. Но виновата ли она? Никита Борисыч говорит: "Не от человека-де зависит, зачать или не зачать", а сам бранит ее, что-де ее наказал бог "неплодством", не его, а ее.
- Чего для оженился я? - сердито ворчал он.
Житья не было от Никиты Борисыча; укорам, оскорблениям не предвиделось и конца.
Но... теперь? Если и теперь... Ведь и впрямь провинилась она перед боярином. Было! Было! Ох! Ох! Было!
Ветлужские леса. Густые заросли ельника и можжевельник; сосны, озера, топкие болота да мелкие лесные речушки, заросшие осокой. Несть числа им извилистым, тинистым, зачастую очень глубоким. Рыбы всякой видимо-невидимо. По ночам рыси мяукают, заслышав оленя; медведи, ломая деревья, деловито снуют в чаще, чувствуют себя здесь полными хозяевами. Болот много. Не отличишь их от зеленых полян. На бархатной поверхности цветочки манят к себе, соблазняют, но горе тому, кто вздумает поверить им: засосет с головой! По ржавым зыбунам змеи ползают с кочки на кочку. А на лесных озерах, в тростниках, беспечно дремлют дикие лебеди, перекликаясь с пухлыми лебедятами, да бобры греются на солнышке, высунув из воды свои мокрые, прилизанные спины.
В теснине лесных троп темно, сыро; пищат комары, горбятся, впиваясь в тело. Никак не отобьешься! Ежи свертываются в комки под ногами, мешают идти. Андрейка и Герасим с большим трудом пробиваются сквозь чащу, вспугивая стаи дроздов, лесных жаворонков и иных птиц. Жалобно, душераздирающими голосами перекликаются иволги.
Но страшнее всего леший. Его хохот, ауканье, свист и плач леденят душу. Ноги подкашиваются. Про него говорят, что он пучеглазый, с густыми бровями, зеленой бородой. Не дай бог с ним встретиться!
Особенно жутко в сюземах - любимое место нежити, самые глухие, непроходимые дебри. Тут столько лесной гнили, старых поваленных деревьев, всякой колючей путаницы и трухи, что даже лесные пожары здесь глохнут. Дойдет огонь до сюзема, опалит, очернит лесную крепость, а взять ее так и не сможет. Сила лешего сильнее огня.
Осторожно, с оглядкой, совершали свой путь через сюземы Андрейка и Герасим. Лезли через деревья и молились...
И все-таки страх перед Колычевым, боязнь погони сильнее всех иных страхов. Нет такого препятствия, которое могло бы остановить парней. Исколотые иглами, с исцарапанными валежником и порезанными осокою ногами, неудержимо движутся они вперед, к Волге. Ни одного жилища, ни одной деревеньки! Ночью - тишина, пронизывающая тело сырость и бледные, бесстрастные звезды.
У Герасима - нож. Он держит его наготове, им же пробивает дорогу. Андрейка все еще чувствует боль в руках от цепей; слаб еще он, не надеется на себя.
- Ничего! - утешает его Герасим, шествуя впереди. - Понадеемся на Дорофея - утро вечера мудренее, а придет Ларивон - дурную траву из поля вон!
Что страхи? Долой их! Лето. Июнь - розан-цвет. Самая пора быть в бегах. Поди, по всем дорогам на Руси тайком пробираются люди... Куда? К Волге! К Волге! Выйдешь на Волгу, все дороги там сходятся. Только бы скорее кончился этот проклятый дремучий бор!
Рано светает. Рано лес просыпается. Рано зверь приходит к ручью. Розовые зори зажигают росу.
Андрейка тоскует.
- Что о том думать, чего не придумать... Наше дело холопье, серое.
- Знаю, Герасим, да уж, видать, бог сотворил так: шуба овечья, а душа человечья... Ничем не заглушишь, щемит в груди обида!
- Пройдет! На войну захотел, поклялся до царя дойти, а ныне вздыхаешь! Дурень! Опомнись! Силища-то у тебя какая! Бурелом ты, а не человек. Не к лицу тебе плакаться.
После долгого пути, наконец, лес поредел, и блеснула залитая солнцем Волга. Широкая, спокойная, величественная.
Оба парня осенили себя крестным знамением.
- Она! - тихо, растроганным голосом произнес Андрейка.
- Она, братец, она... Гляди, какое приволье!.. Как хорошо! Чайки, гляди, - на самой воде! Пески разметались рудо-желтые... Гляди! А там, как щиты, стоят дубы стеною над обрывом...
- Слушай, - произнес Андрейка, - мой отец... сызмала... - и, не досказав того, что хотел сказать, он крепко обнял Герасима.
- Экой ты... пусти! Ребра трещат! Чего еще - отец? Болтай тут! О себе страдай, дурень!
Андрейка собрался с силами.
- Всю жизнь, почитай, думал о Волге, так и не увидел...
- А вот мы с тобой увидели... Ну, теперь помолимся. Чего дед не видит, то внук увидит. Молись. На святой Руси, авось, не пропадем...
Андрейка и Герасим опустились на колени и давай молиться. Они не знали никаких молитв, да их и никто не знал из крестьян. Молились о том, чтобы не догнала их боярская погоня, дойти чтоб благополучно до Москвы, царя бы увидеть и рассказать ему о злом боярине... Они подбирали самые жалобные слова, стараясь разжалобить бога, чтобы обратил он свое внимание и на бедняков.
Заночевать пришлось в овраге на берегу; место безопасное - глубокая впадина, заросшая густым орешником и березняком.
Единственным человеком, который подсмотрел за парнями, оказался старый рыбак, - тощий мордвин с насмешливыми глазами.
- Аль хоронитесь? - вдруг просунул он голову сквозь кустарники.
Парни вздрогнули. Схватились за дубье.
Старик рассмеялся.
- Ого-ого-оо! Огонь без дыма не бывает. Знать, и впрямь тайное дело.
Герасим насупился.
- Помалкивай... Царево дело вершим. Слово несем.
Рыбак покачал головой: "так-так".
- А не боитесь? - спросил он и рассказал, что слышал про царя, когда царева рать возвращалась по Волге из Казани.
Княгиня Елена, мать царя Ивана, во время тягости, близ родов, запросила некоего старца юродивого, кого-де она родит. А старик тот, юродствуя, ответил княгине: "Родится у тебя, пресветлая княгинюшка, Тит широкий ум!" В час его рождения по всей русской земле был великий гром, блистала молния, как бы основание земли поколебалось. "Так родился наш государь Иван Васильевич".
- Сам-то ты видел его?
- Будто видел, сынок, видел...
- Поведай толком, как то было.
Путая русскую речь с мордовской, старик рассказал:
Покорив царство Казанское, Иван Васильевич возвращался домой через Нижний-Нов-град.
1 2 3 4 5 6 7 8