А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 



Аннотация
Опубликовано в журнале "Красноярск", 2002, № 1-2, январь-февраль
Майя Диасовна Валеева
ЧУЖАЯ
повесть
В память о Еве
…Они свирепые и опасные. Вероятно, так скажет о волках тот, кто почти ничего о них не знает.
На самом деле на людей волки нападают очень редко. Они охотятся, тобы прокормиться, и живут своей жизнью, стараясь держаться подальше от людей.
Джейн П. Резник

I. СЛУЧАЙНОСТЬ, ИМЕВШАЯ ПРОДОЛЖЕНИЕ
Стоял на исходе апрель, но уже было по-летнему жарко и пыльно. В зоопарке, обычно тихом и позабытом в холодное время года, сразу стало многолюдно. На затхло-зеленом пруду шумели утки и гуси, в летнем вольере рыдали павлины, квохтали фазаны и куропатки. Заглушая остальные звуки, на весь зоопарк вдруг рокочуще вздыхал старый темногривый лев, и тогда на какой-то миг воцарялась тишина, но потом снова взрывалась какофонией звериных и птичьих голосов. К полудню солнце становилось нестерпимо жарким, и животных окутывала дремота. Одни прятались в тени, другие забирались в воду. И только слониха Эльза стояла на солнцепеке, механически, от нестерпимой скуки покачивая замшелой головой. Хобот ее болтался в разные стороны, как маятник.
В маленькой темной клетке с толстыми железными прутьями уже с десяток лет жила пара волков. Хотя у многих обитателей зоопарка были имена, волки почему-то так и остались безымянными. Волчица казалась совсем молодой, — она была худая, рыжеватая, высокая, с чуть косящими ярко-желтыми глазами. Волк был крупный, с тяжелой головой и тоже очень худой и плоский, как стиральная доска. Длинная светлая грива закрывала его шею, и каждую весну во время линьки на ней подолгу висели безобразные клоки шерсти. Он прихрамывал на обе задние лапы, и когда, вихляя, начинал ходить по клетке, то становился похож на инвалида, разбитого параличом. В молодости волку удалось однажды убежать из клетки. Но преодолеть высокий каменный забор, которым был огорожен весь зоопарк, он так и не сумел. Утром его поймали, снова загнали в клетку и долго били железным прутом. После этого он стал постоянно подволакивать задние лапы.
Волчица была очень привязана к нему, и он отвечал ей самой нежной и мужественной любовью, на какую только был способен. Они часто играли друг с другом, как щенки, и волчица всегда успевала нежно лизнуть его в нос. Волк редко сердился на нее, но если это случалось, то становился свирепым и страшным: шерсть его подымалась дыбом, он морщил губы, открывая огромные, загнутые, как сабли, желтые клыки. А волчица тут же падала по-щенячьи на спину и подымала вверх лапы в знак своей полнейшей покорности.
Но чаще всего волки лежали и дремали, не обращая внимания на людей, и просыпались лишь тогда, когда рабочие начинали развозить мясо. Знакомое поскрипывание тележки с мясом они улавливали мгновенно и преображались, — прыгали на сетку, махая хвостами и поскуливая от нетерпения.
Каждую весну, в апреле или мае, волчица приносила детенышей. Но только один раз за всю жизнь ей удалось выкормить своих волчат, — она была счастлива в то лето… Потом ее детей подросших и крепких, продали в цирк. Она-то, конечно, этого не знала, но как больно, как тоскливо ей было тогда! Будоража весь зоопарк, она выла днями и ночами, и ей подвывал волк. Но еще страшнее было тогда, когда ее детеныши пропадали в тот же день, в который они появлялись на свет. Еще мокрые, необлизанные ею, они успевали только припасть к ее разбухшим соскам, как приходили люди, длинными железными палками выгоняли волков в соседнюю клетку и забирали всех волчат. Она выла, рычала, грызла в ярости сетку, но что она могла?! После того, как уносили ее детенышей, волчица лежала целыми днями не двигаясь, как мертвая, ничего не ела, ничего не ощущала, кроме изнуряющей боли в груди, переполненной молоком. Но шло время, она постепенно оживала, будто и забывала о волчатах, снова начинала играть с волком, и ласкала его порой так нежно, как ласкала бы своих исчезнувших детей.
В этот жаркий апрельский день волчица забеспокоилась с самого утра. Она забралась в темный угол, безуспешно поскребла когтями дощатый пол и затихла, настороженно прислушиваясь к привычному шуму зоопарка. Хромой волк, переживая за подругу, ходил из угла в угол.
На этот раз волчица родила четырех волчат. Два крошечных будущих волка и две маленькие волчицы, кряхтя и попискивая, сгрудились у ее живота, а она лизала каждого по очереди, захлебываясь от нежности и любви. На какое-то время она совершенно забыла и о клетке, и о людях, но потом вдруг к ней пришла мучительная, изматывающая тревога. Она затаилась, прикрыв собой волчат, мелко задрожала, вслушиваясь в каждый звук, готовая скорее умереть, чем отдать своих детенышей людям. Но то был воскресный вечер, и никто не заглянул к волкам. И ночь, целую ночь она была вместе со своими детьми. Ночь была блаженством, какого она не помнила за всю свою жизнь.
Но утром, когда сквозь щели ее конуры просочилось солнце, пришли люди. Она поняла это сразу. Она услышала свирепое рычание волка и его визг, когда по больным лапам ударили железным прутом, чтобы выгнать его в другую клетку. Детеныши спали, насытившись молоком, ни о чем не подозревая. Волчицу обуял ужас, она выскочила из своего убежища, с ненавистью схватила зубами железный прут, но тут же получила удар по голове и шарахнулась в открытую дверцу соседней клетки. Дверца захлопнулась, волки оказались запертыми, и снова как и в прошлом, и позапрошлом году, повторился тот же кошмар: люди одного за другим положили волчат в мешок и унесли.
Я работала в зоопарке всего несколько месяцев. Еще с детства я мечтала стать зоологом и заниматься спасением и изучением птиц и зверей. Я мечтала жить и работать в заповеднике. Конечно, после школы я ни секунды не усомнилась в своем выборе, и когда поступила на биологический факультет — казалось, мечта моя уже почти претворилась в жизнь. Сама не знаю почему, но с детства я очень любила волков. Волки для меня были какой-то чудесной тайной, полной красоты, совершенства и силы. В те годы обществу внушалось, что волк — вредный и опасный зверь, которого надо уничтожить окончательно. Чем больше я слышала и читала об этом, тем сильнее было мое желание защитить и спасти волков. В первый же месяц учебы в университете заведующий нашей кафедрой, старый уважаемый профессор, решил узнать, чем же интересуются его первокурсники. Когда я сказала, что хочу изучать жизнь волков, он с недоумением смерил меня взглядом и жалостливо спросил:
— А может быть Вам, милочка, лучше заняться мышами? Это маленькие, приятные создания… Или птичками?
— Нет, меня интересуют именно волки, — я упрямо насупилась.
Но, признаюсь, тот первый разговор с профессором все же заронил в мою душу сомнения. На моем пути к волкам меня ожидали неодолимые трудности. Чтобы изучать волков, нужно было ехать на практику в тундру или в Сибирь, потому что у нас волк давно стал редким зверем. А если он и забредал в наши леса случайно, то его немедленно отстреливали. И никто не брался стать моим научным руководителем по этой теме. В общем, не сложилось у меня с волками. Я изучала численность и распределение утиных на водохранилище. Волки сидели тихонько в душе, словно первая нерастраченная или несчастная любовь… Увы, реальная жизнь складывалась как-то по-другому. То же самое случилось и со второй моей мечтой — работать в заповеднике. Когда на третьем курсе я вышла замуж за музыканта и у меня родился сын, мечтать о том, чтобы уехать в тайгу на Дальний Восток или в туркменскую пустыню, было невозможно. Мои родители всеми силами отговаривали меня от неразумного шага. Мой муж Радик, который играл на саксофоне в известном джазовом оркестре, недоумевал. Это, естественно, было бы для него просто дико. Что делать, я пожертвовала своей мечтой ради семьи. А моя любовь к волкам осталась.
Жить в городе и быть поближе к животным и, главное, к волкам, можно было, лишь работая в зоопарке. И меня распределили в зоопарк. В общем-то мне нравилось здесь. К этому моменту мы с Радиком уже успели развестись. Его совсем закрутила гастрольная жизнь. Многие мои прежние друзья-биологи давно уже разъехались кто куда, по разным заповедникам. Ну а я с трехлетним сыном так и не смогла решиться на столь серьезный шаг. Меня затянула, как болото, городская жизнь. Я забыла о своих путешествиях и экспедициях. Каждое утро, я отводила Руслана в садик и бежала на работу. Зоопарк встречал меня знакомой разноголосицей звуков. Один день был похож на другой. Сначала обязательно на кормокухню, проверить суточные рационы кормления. Потом директор опять попросит меня куда-нибудь «сбегать» и что-нибудь «выбить». Считалось, что у меня это получается лучше всех.
Тот день тоже начался как обычно. На кормокухне, в темном закутке, где хранились продукты, я натолкнулась на зоотехника Марата. Мы учились на одном курсе, а знакомы были еще раньше — по школе. Марат с чем-то возился в темном углу. Он стоял, наклонившись, спиной ко мне, и я совершенно не могла понять, что же он делает. Я бы, наверное, и не обратила бы на все это никакого внимания, если бы не странные звуки. Сначала я услышала всплеск воды в ведре, еле различимый писк, потом еще всплеск… Я с любопытством и с почему-то гулко забившимся сердцем глянула через плечо Марата.
— Господи… — вырвалось у меня, — Ты что, Марат?!
— Отойди, пожалуйста, не мешай! — зло и в то же время как-то испуганно ответил он. Он явно не ожидал, что я окажусь рядом. Он вел себя так, как будто был пойман на месте преступления.
— Нет, подожди! Что ты делаешь?!
— Не видишь, что ли, топлю волчат!
— Но зачем? Как это так!?
— Мы каждый год топим. Куда их девать, никто не покупает! Отойди, ну! Думаешь, мне самому легко?!
В руках у Марата перебирал короткими розоватыми лапками последний волчонок. Мешок уже валялся в стороне. У меня сжалось сердце. Неожиданно для себя и для Марата, я выхватила волчонка из его рук.
— Ты что, Элька, спятила?! Давай его сюда! — зашипел Марат.
Но я прижала к себе крошечный живой комочек.
— Не дам. Маратик, отдай его мне, все равно же топить. Ну жалко ведь! Я охотнику знакомому отдам, никто ничего не узнает.
— Ты тут не командуй, это не твое дело, давай сюда быстро! — Марат выглядел очень сердитым и растерянным. Но я уже знала, что ни за что не отдам ему волчонка.
— Ты знаешь меня, Марат, не отдам и все, и плевать мне, пусть наказывают, увольняют! Что, забыл, как мы с тобой в одной дружине бегали за браконьерами?
— Да уж, — усмехнулся Марат, — Тебя и твой несносный характерец я знаю. Ну и черт с тобой! Только никому не говори. Мне его тоже жалко. — Марат опустил глаза.
— Спасибо! Век не забуду!
— Ладно, повезло серому, значит. Ты бы видела, что волки вытворяли, когда мы их забирали…
Когда я перевернула волчонка на спину, он недовольно закряхтел, перебирая лапками в воздухе. Это была волчица. У нее был розовый, надутый, как шар, теплый животик и короткий смешной хвостик.
— Волчица, — кивнул Марат, — Ну смотри, никому ни слова!
II. ДВА ДЕТЕНЫША
В этот день я ушла с работы раньше обычного. Волчонок лежал в моей большой и глубокой сумке, и я, стоя в переполненном автобусе, лихорадочно соображала, чем и как я буду кормить это слепое, беспомощное создание. О том, что будет, когда волчонок подрастет, и куда я его дену, или как мы будем жить с ним, — я старалась пока не думать.
Я накупила детских смесей и молока, по дороге, у магазина нашла большую картонную коробку. Дома я долго рылась на кухне, пытаясь отыскать бутылочку с соской; я знала, что где-то она у меня оставалась еще с тех пор, когда Руслан был грудным.
Но волчонка ничему не пришлось учить. Сначала крошечная волчица вцепилась беззубыми, но сильными челюстями мне в палец, а когда почувствовала во рту соску- принялась сосать с жадным кряхтением, захлебываясь и чихая. С одинаковой жадностью она высосала и «Детолакт», и молоко, раздулась, как шар, отчего ее лапки сделались еще короче и мгновенно затихла, беззаботно заснув.
Она была похожа на кого угодно, но только не на волка. Скорее всего — на маленького енота. Я погладила упругое тельце и вспомнила, сколько сил у меня ушло когда-то, прежде чем я научила сосать из соски двухнедельного щенка овчарки.
Когда я взглянула на часы, то просто ужаснулась. С этими заботами я совершенно позабыла о сыне и опоздала в садик!
Еще издали я увидела своего Руслана. Почти всех детей уже разобрали. Он с воспитательницей Раей и двумя девочками стоял у разрисованной веранды и что-то рассказывал, размахивая руками. Наконец и он увидел меня, его серьезно-озабоченное лицо осветилось радостью:
— Аника! — он бросился было ко мне, но остановился, произнес торопливо, как их учили в группе: — Раиса Саидовна, можно домой?
— Можно, можно, — улыбнулась та.
Букву «р» Руслан все еще не выговаривал и у него получалось: «Лаиса». Мне очень нравилось, что сын называет меня «аникой». «Мама» по-татарски — «ани», ну а я стала «аникой». Других татарских слов мой сын, увы, не знал.
Мы возвращались по привычной, изо дня в день повторяющейся дороге домой. И как всегда Руслан всю дорогу задавал бесконечные вопросы:
— Аник, а почему ты так долго? А как там в зоопарке мишка? Аник, а почему балконы синие?
— Руслан, — серьезно сказала я, — сегодня я принесла из зоопарка…
— Что?! — карие глаза сына широко и восторженно раскрылись.
Я замешкалась, не зная, что сказать. Самое главное, от сына никто не должен услышать слова «волчонок».
— Я принесла…обезьянку.
— Обезьянку?! Живую? Мне!! — радостно закричал Руслан и суматошно задергал меня за рукав, — Ну пойдем же, аника, пойдем скорее!
Волчонок спал, уткнувшись носом в угол коробки. Руслан присел рядом, осторожно коснулся рукой мягкой шерсти.
— Но ани… Разве обезьянки такие бывают? — удивился он.
Почуяв прикосновение, волчонок суматошно зашевелился, похожий на толстого червяка, беспорядочно тычась носом во все стороны в поисках соска. Он снова был голоден. Руслан засмеялся тихим ласковым смехом, которого раньше я не замечала.
— Обезьянка! Эй, ты что делаешь? — спросил он.
— Она не понимает, она совсем маленькая.
— Но кто это, аника? Это собака?
— Это волчонок, Руслан. Но только ты называй ее «обезьянкой». Если бабушка спросит, то так и называй, понял?
— А почему, бабушка рассердится? Ведь ты говоришь, что волки добрые, хотя нам в садике воспитательница читала сказку, и в ней волк злой.
— Люди ничего не знают про волков, Руслан, и поэтому думают, что они злые.
— А… — лицо мальчика сделалось задумчивым, — А она теперь всегда будет у нас жить?
— Нет, сынок, когда она подрастет, мы отдадим ее дяде леснику, ведь для волков лес — это их дом.
— Нет, я хочу, чтобы она у нас жила!
— Ну хорошо, посмотрим, давай ее кормить.
Волчонок набросился на бутылочку с такой жадностью, что я не сомневалась больше — это настоящий волк с волчьим аппетитом!
Я недолго мучилась над тем, как назвать детеныша. Имя пришло вдруг как бы само собой: Ева. Но Руслан сказал, что будет звать Еву Обезьянкой. Так ему нравилось больше.
Прошло несколько дней. Я ожидала, что Ева будет скулить по ночам, как скулят щенки, оторванные от матери. Но волчонок молчал. В первые ночи меня беспокоило и удивляло его молчание, и я вставала и подходила к коробке; боялась, не случилось ли с ним чего.
Потом я догадалась, что молча дожидаются матери все волчата: ведь именно так и живут они в природе, подолгу ожидая родителей, ушедших на охоту, затаившись в своей норе, где любой шум может привлечь опасного врага.
Теперь я уходила на работу почти спокойно, накормив Еву до отвала. Весь день Ева терпеливо лежала в своем ящике, а вечером набрасывалась на молоко и затихала снова. Этот крохотный, но уже самостоятельный зверь почти не приносил мне никаких хлопот. Коготки на лапах Евы побелели, шерстка стала темнее и гуще, и на маленькой голове чуть заметно обозначились треугольнички ушей. Ева никогда не скулила, а только покряхтывала утробным басовитым голосом.
Руслан пребывал в полном восторге. Он приходил из садика, садился возле коробки, а когда я начинала кормить волчицу, он вырывал у меня бутылочку:
— Ну ани! Я сам буду кормить, сам!
Иногда, в порыве вдруг охватывающей его нежности, он прижимал Еву к себе, гладил ее неумело, и, зарываясь лицом в пушистую шерстку, говорил:
— Я люблю Обезьянку, очень люблю! Это моя молчица!
Выговаривать слово «волчица» у Руслана не получалось, и он называл ее «молчица».
— Аника, она же все время молчит, вот потому она и «молчица»!
— Здорово ты придумал! — смеялась я.
Я тоже старалась как можно чаще ласкать и гладить волчонка. Я ощущала к Еве болезненную нежность и жалость. Ева была беззащитна и также нуждалась во мне, как и мой сын. И оба этих существа — человеческий и волчий, — были моими детенышами. Раньше у меня была собака, приходилось мне выращивать и щенков, но я никогда не испытывала того странного, почти мистического чувства, какое испытывала я к Еве — волчица Ева была именно моим детенышем, маленькой названой сестричкой моего Руслана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11