Все они пришли к выводу, что я здоров и психически нормален и что с моими глазами тоже все в порядке. Через месяц я убедил себя, что все, что я видел и ощущал, было галлюцинацией — просто пошаливали нервы, что все происшедшее — следствие моего одиночества. Я пригласил вас обоих отчасти для того, чтобы избежать рецидива.Однако вы не могли быть полностью уверены в этом, — заметила Вики. — У вас оказались припасенные заранее листочки бумаги и карандаши.Франц усмехнулся, подтверждая точное попадание— Верно, — сказал он — Я не мог не думать о том, что может снова произойти, готовился к этому Когда я попал в горы, мои мысли приняли другое направление То, что казалось невообразимым в Лос-Анджелесе, снова оказалось на грани возможного. Странно. Давайте выйдем на веранду — сейчас там прохладнее.Мы взяли с собой наши чашки. На веранде действительно было прохладно. Большая часть дна каньона вот уже два часа находилась в тени, и прохладный поток ветра, поднимавшийся из долины, обдувал ноги. Как только я освоился с мыслью, что мы стоим на краю страшного обрыва, меня охватило какое-то восторженное состояние. Я развеселился. Вики, наверное, тоже. Она с показной отвагой перегнулась через перила и смотрела вниз. На дне каньона темнели деревья и кустарник. По мере того, как кустарник поднимался по противоположной стороне каньона, он становился все реже, а прямо напротив нас в темном теле горы пролегла складка более светлой породы, демонстрирующая скальный срез, как на картинке в учебнике геологии. Над этой складкой также рос подлесок, а за ним уступами к вершине утеса поднимались серые и желтые скалы, перемежающиеся черными провалами оврагов и пещерСклон за домом полностью скрывал заходящее солнце, но его лучи еще освещали вершину стены на противоположной стороне каньона. Тучи отнесло к востоку, несколько из них еще виднелось на горизонте. Западная часть неба была совершенно безоблачной.Когда мы вышли на «палубу», вместо того, чтобы пребывать в беззаботном «обычном» настроении, я предпочел бы подготовиться к встрече со странными ощущениями. Но ничего такого не возникло. Как ни странно, это не придало мне бодрости духа, вопреки ожиданиям. Я заставил себя восхищаться пестрой стеной скалы напротив.— Боже мой, какое счастье видеть такую красоту каждое утро, когда просыпаешься! — с энтузиазмом сказала Вики — Здесь так легко ощутить объем воздуха и высоту неба— Да, в этом что-то есть, — согласился Франц.А затем они возникли, эти почти незаметные ощущения, возникли так же исподволь, как и раньше — на пороге наших чувственных восприятий Запах горелого полотна, горький резкий привкус меди, шипящий стук падающих призрачных камушков… едва заметные ощущения, как я назвал их про себя.Я знал, что Вики и Франц чувствуют то же самое — оба они замолчали и замерли.… А затем один из последних лучей солнца, отразившись от вершины утеса, где, вероятно, было обнажение кварцевых пород, золотой рапирой ударил мне прямо в глаза. Он ослепил меня, став затем на какое-то мгновение сверкающе черным, и мне показалось, что я увидел (хотя не так отчетливо, как черного всеведущего паука на вершине скалы) черный призрак, полный всклокоченной тьмы, которую можно увидеть разве что ночью под закрытыми веками. Призрак оврагами быстро скатился вершины, огибая обломки скал, и, погрузившись в конце концов в подлесок над светлой складкой скалы, исчез.В это время Вики схватила меня за плечо, а Франц, бросив и на нас быстрый взгляд, снова повернулся к скале.Это было странно. Я почувствовал испуг и в то же самое время нетерпение — словно мы находились на пороге каких-то тайн и чудес. Мы держали себя в руках. Фантастически тривиальный момент — никто из нас даже не пролил кофе!Еще пару минут мы изучали стену каньона над складкой.Затем Франц почти весело сказал:— Время ужинать. Поговорим позже.Я почувствовал облегчение и даже какую-то благодарность м к), что атмосфера дома тут же успокоила, сняла напряжение м подарила ощущение безопасности Я знал, что дом был п ппмм союзником. III Когда видавший виды рационалист впервые пришел ко мне за консультацией, он так паниковал, что не только он сам, но даже я почувствовал, как дует ветер со стороны психиатрической лечебницы!К. Г. Юнг,«Душа и символ».
Мы ели приготовленное Францем тушеное мясо с ломтями ржаного хлеба и кусочками светлого сыра, пока не наступила очередь фруктов и кофе. Затем, взяв еще ар одной чашечке, перешли в гостиную и устроились на длинной кушетке перед окном с видом на каньон. Небо еще освещалось лучами заката, по пока мы усаживались, они угасли. Вскоре на севере появилась и слабо замерцала первая звезда — очевидно, Дюбей.— Почему черный цвет пугает? — опередила всех Вики.— Ночь, — ответил Франц. — Хотя это спорно — является ли черное цветом или отсутствием цвета, просто основным сенсорным полем. И свойственно ли ему оказывать пугающее действие?Вики кивнула, поджав губы.Я сказал:— Почему-то фраза «черные пространства между звездами» всегда вселяла в меня ужас. Я могу смотреть на звезды не думая об этом, но эта фраза всегда ставит меня в тупик.Вики продолжила:— Для меня самое страшное — это мысль о том, что повсюду начнут появляться чернильно-черные трещины. Вначале на тротуарах и стенах домов, затем на мебели, полах, машинах и вещах и, наконец, на страницах книг, на лицах людей и голубом небе. Чернильно-черные трещины и всепоглощающая тьма…— Как будто Вселенная превратилась в гигантскую картину-головоломку, состоящую из отдельных кусочков? — высказал я предположение.— Что-то вроде этого. Или в византийскую мозаику. Сверкающее золото и сверкающий черный цвет.Франц сказал:— Ваша картина, Вики, предполагает разрозненность, которую ощущаем все мы в современном мире. Семья, нации, классы и другие группы людей распадаются. Все меняется еще до того, как мы успеваем что-либо осознать. Смерть в рассрочку — или же разложение по этапам. Мгновенное рождение. Что-то возникает из ничего. Реальность заменяет фантастику так быстро, что невозможно осознать разницу между ними. Постоянно преследует ощущение дежа-вю — «Я уже был здесь — но когда, как?», и даже приходится смириться с возможностью того, что между событиями на самом деле нет никакой преемственности — только необъяснимые бреши. И, конечно, каждая брешь, каждая щель означают, что здесь рождается ужас.— Это также предполагает фрагментацию знаний — кто-то назвал это именно так, — сказал я. — Мир слишком велик и сложен, чтобы его можно было познать целиком, а не отдельными частями. Слишком много для одного человека. Необходимы группы ученых, а потом еще и еще. У каждого из них — своя область, свой участок, свой фрагмент картины-головоломки, но между этими фрагментами находится ничейная земля.— Верно, Глен, — возбужденно согласился Франц, — и сегодня, я думаю, мы попали на эту ничейную землю — Затем он запнулся и робко, почти смущаясь, добавил— Знаете, когда-нибудь нам придется рассказать о том, что видели. Мы не можем позволить себе молчать из страха, чторассказанное нами изменит картину, которую видели другие, и исказит их впечатление. Ну, а насчет черноты фигуры, которую я видел (я назвал это «Черной императрицей», но слово «Сфинкс», пожалуй, более верное: эта фигура напоминала длинное тело тигра или змеи в ореоле ярких лучей черного солнца), — так вот, насчет черноты: она как ничто другое похожа на сияющую тьму, которую видят наши глаза в полном мраке.— Это правда, — сказал я.— Да, — эхом откликнулась Вики.— Казалось, — продолжал Франц, — что Это — у меня в глазах, в моей голове и одновременно там, на горизонте — я имею в виду на вершине, что Это субъективно в моем сознании, но и объективно — в материальном мире… — Он заколебался и понизил голос: — Или в каком-то другом, более фундаментальном и менее организованном пространстве, чем пространство объективном) и субъективного… А в самом деле — почему бы и не быть каким-то другим пространствам, кроме тех, о которых мы знаем, — сказал он, будто оправдываясь. — Другим полостям, к которым ведут неисследованные коридоры огромной пещеры Вселенной? Человек попытался представить себе четыре или более измерений, но на что похоже пространство внутри атома или ядра? Или пространство между галактиками? Или за какой-нибудь галактикой? Я знаю, что вопросы, которые я ставлю, покажутся глупостью для большинства ученых, — эти вопросы не имеют смысла ни с практической точки зрения, ни с точки зрения соотнесения их с чем-то в окружающей нас реальности. Вот что скажут ученые. Но они же не смогут дать даже приблизительный ответ на вопросы: где и как существует пространство сознания? Как нервные клетки обеспечивают существование огромных пылающих миров внутренней реальности личности? Они скажут в свое оправдание (и по-своему это верно), что наука изучает лишь вещи, спорые можно измерить или увидеть. А кто способен измерить ими увидеть мысли? Однако сознание является той основой, в которой все мы существуем и откуда мы начинаемся, это основа, на которой зиждется наука, независимо от того, может ли она постичь эту основу. Поэтому считаю для себя позволительным поинтересоваться: не существует ли какого-то фундаментального пространства, соединяющего сознание и материю?… И не находится ли то, что мы видели, в этом пространстве?— Может, где-то существуют эксперты в этой области, и нам их не хватает? — серьезно сказала Вики. — Не ученые, а мистики и оккультисты. Горстка гениев в толпе шарлатанов. Книги некоторых из них в вашей библиотеке. Я узнала названия.Франц пожал плечами.— В оккультной литературе я никогда не встречал ничего, что имело бы отношение к делу. Вы знаете, оккультизм — точно так же как рассказы о сверхъестественных ужасах — является своего рода игрой. Как, впрочем, и большинство религий. Поверьте в игру, примите ее условия или предпосылки, и вы почувствуете волнующий трепет или то, к чему стремились. Примите мир духов, и вы увидите привидения и будете говорить с душами умерших, примите рай — и вы обретете надежду на вечную жизнь и утешение всесильного Бога, находящегося рядом с вами, примите ад — и получите дьяволов и демонов, если вы этого хотите, примите — продолжаю для того, чтобы уточнить свою мысль, — колдовство, друидизм, шаманство, магию или какие-то современные их вариации, и получите оборотней, вампиров, духов. Или поверьте в чудесную, сверхъестественную силу могилы, старинного дома или памятников, мертвой религии или старого камня с полуистершейся надписью — и вы получите те же внутренние ощущения. Но я думаю о таком виде ужаса — и, наверное, удивления, — который находится вне всякой игры, который является чем-то большим, нежели какая-либо игра, который не подчиняется никаким правилам, не соответствует никакой теологии, придуманной человеком, не склоняется ни перед какими амулетами или защитными ритуалами. Ужас, который мчится, невидимый, по миру и поражает людей без предупреждения, внезапно, точно так же (хотя он совсем другого порядка), как молния, или чума, или вражеская атомная бомба.Чтобы защитить нас от этого ужаса, о котором человечество со всеми его знаниями до сих пор не может сказать ничего определенного, или хотя бы заставить нас забыть о нем, была создана вся наша цивилизация.Я встал и подошел ближе к окну. На небе уже горело довольно много звезд. Я попытался рассмотреть выступ на скале, но мешали отражения на стекле.— Может быть, и так, — сказала Вики. — Но у вас там есть пара книг, которые я все-таки хотела бы просмотреть. Мне кажется, они находились где-то за вашим столом.— Как они называются? — поинтересовался Франц. — Я помогу вам найти их.— А я пока прогуляюсь по «палубе», — произнес я как можно беспечней, направляясь в противоположный конец комнаты. Они не отозвались, но у меня было такое чувство, что они наблюдали за мной, пока я шел.Как только я вышел за дверь — для чего потребовалось некоторое усилие воли — и неплотно прикрыл ее — для чего также понадобилось преодолеть себя, — я отметил следующее: во— мерных, было гораздо темнее, чем я ожидал, так как окно гостиной располагалось под углом к «палубе» и звезды здесь лишь единственным источником света; во-вторых, темнота п. действовала успокаивающе.Причина этому, казалось, была ясна: ужас, пережитый мною, ассоциировался с солнцем, с его ослепительным светом Теперь я мог этого не бояться. Хотя, если бы кто-то невидимый зажег перед моим лицом спичку, эффект был бы просто потрясающим.Я сделал несколько небольших шагов, вытянутыми руками ощупывая перед собой темноту на уровне перил.Я подумал, что знаю, почему сюда вышел. Я хотел испытать свою отвагу перед лицом Этого, чем бы оно не оказалось: иллюзорным, реальным или каким-нибудь еще, внутри или вне нашего разума или способного существовать в обеих областях, как предполагал Франц. Но за всем этим, как я теперь понял, было начало какого-то очарования.Мои руки коснулись перил. Я изучал темную сторону каньона впереди себя, нарочно отводя глаза в сторону и возвращая взгляд, как обычно делают люди, чтобы получше рассмотреть в темноте слабое мерцание звезды или неясные очертания предмета. Через какое-то время я уже смог рассмотреть огромный светлый выступ и некоторые скалы, расположенные над ним, но затем понял, что можно до бесконечности рассматривать разные темные очертания на этом выступе.Я посмотрел вверх, на небо. Млечного Пути пока не было видно, но скоро он должен был показаться. Звезды сверкали удивительно ярко — чистое, небо в стороне от Лос-Анджелеса было просто усыпано ними. Я нашел Полярную звезду прямо и над темной вершиной передо мной, отыскал Большую Медведицу и Кассиопею. Я чувствовал бесконечность воздушного пространства, расстояния, разделяющего меня и звезды, и затем — как будто мое зрение обрело способность по моему желанию видеть во всех направлениях, пронзая твердь так же как и темноту, — у меня появилось сильное, растущее всепоглощающее чувство Вселенной вокруг. За мной лежала им пню округляющаяся часть земной сферы в сотню миль высотой, закрывая солнце. Африка находилась под моей правой ногой, Австралия — под левой, и было странно думать о спрессованном чудовищным давлением раскаленном добела веществе ядра планеты под прохладным покровом почвы, об ослепительно сияющем, размягченном металле или руде там, где нет глаз, чтобы это видеть, и нет даже миллионной доли дюйма свободного пространства, через которое мог бы пройти этот ослепительный, но заключенный в недра Земли, свет. Я почувствовал муки льда на холодных полюсах, я был сжатой водой морских глубин, пальцами поднимающейся лавы, сырой землей, двигающейся и волнующейся из-за бесконечного количества ищущих пищу корней и червей, роющих норы,Затем в какой-то момент мне показалось, что я смотрю двумя миллиардами пар человеческих глаз и мое сознание, как горящий бикфордов шнур, бежит от разума к разуму. Еще несколько мгновений я смутно разделял ощущение слепого давления, напряжения миллиарда триллионов микроскопических частиц в воздухе, на земле, в кровяном русле человека…Затем мое сознание стало перемещаться от Земли во всех направлениях, как расширяющаяся сфера из обладающего чувствами газа. Я оставил за собой пыльную безводную частицу, именуемую Марсом, я взглянул на Сатурн, окруженный огромными тонкими молочными кольцами из колотых, перемешанных, летящих ледяных глыб. Мое сознание пронеслось мимо холодного Плутона с его горькими азотными снегами. Я подумал, что люди похожи на растения, — одинокие маленькие островки разума и огромные черные расстояния отделяли их друг от друга.Скорость расширения моего сознания стала бесконечной, и мой разум растворился в звездах Млечного Пути и других газовых скоплениях за ним — над ним, под ним, повсюду среди звезд надира и зенита, на триллионах и триллионах планет этих звезд я ощущал бесконечное многообразие осознающей себя жизни — обнаженной, одетой, покрытой мехом, закованной в панцирь или в виде свободно плавающих клеток, наделенной когтями, руками, щупальцами, клешнями, снабженной ресничками, вызванной движением воздуха или магнетизмом, любящей, ненавидящей, борющейся, отчаивающейся, фантазирующей…На какое— то мгновение мне показалось, что все эти существа слились в неистово веселом, мучительно чувственном, чутком и нежном танце…Затем настроение омрачилось, и существа распались на триллионы, триллионы и триллионы одиноких песчинок, разделенных навеки, ощущающих только холодную бессмысленность космоса вокруг них, с глазами, полными ожидания всеобщей смерти.В то же время каждая безразмерная звезда представилась мне огромным солнцем, бьющим раскаленными лучами по платформе, где находилось мое тело, по дому за ней, по существам в доме и по моему телу тоже, старя их ярким блеском миллиарда пустых лун, кроша их в пыль за один сверкающий, ослепительный миг……Чьи— то руки осторожно коснулись моих плеч, и одновременно голос Франца произнес:
1 2 3 4 5
Мы ели приготовленное Францем тушеное мясо с ломтями ржаного хлеба и кусочками светлого сыра, пока не наступила очередь фруктов и кофе. Затем, взяв еще ар одной чашечке, перешли в гостиную и устроились на длинной кушетке перед окном с видом на каньон. Небо еще освещалось лучами заката, по пока мы усаживались, они угасли. Вскоре на севере появилась и слабо замерцала первая звезда — очевидно, Дюбей.— Почему черный цвет пугает? — опередила всех Вики.— Ночь, — ответил Франц. — Хотя это спорно — является ли черное цветом или отсутствием цвета, просто основным сенсорным полем. И свойственно ли ему оказывать пугающее действие?Вики кивнула, поджав губы.Я сказал:— Почему-то фраза «черные пространства между звездами» всегда вселяла в меня ужас. Я могу смотреть на звезды не думая об этом, но эта фраза всегда ставит меня в тупик.Вики продолжила:— Для меня самое страшное — это мысль о том, что повсюду начнут появляться чернильно-черные трещины. Вначале на тротуарах и стенах домов, затем на мебели, полах, машинах и вещах и, наконец, на страницах книг, на лицах людей и голубом небе. Чернильно-черные трещины и всепоглощающая тьма…— Как будто Вселенная превратилась в гигантскую картину-головоломку, состоящую из отдельных кусочков? — высказал я предположение.— Что-то вроде этого. Или в византийскую мозаику. Сверкающее золото и сверкающий черный цвет.Франц сказал:— Ваша картина, Вики, предполагает разрозненность, которую ощущаем все мы в современном мире. Семья, нации, классы и другие группы людей распадаются. Все меняется еще до того, как мы успеваем что-либо осознать. Смерть в рассрочку — или же разложение по этапам. Мгновенное рождение. Что-то возникает из ничего. Реальность заменяет фантастику так быстро, что невозможно осознать разницу между ними. Постоянно преследует ощущение дежа-вю — «Я уже был здесь — но когда, как?», и даже приходится смириться с возможностью того, что между событиями на самом деле нет никакой преемственности — только необъяснимые бреши. И, конечно, каждая брешь, каждая щель означают, что здесь рождается ужас.— Это также предполагает фрагментацию знаний — кто-то назвал это именно так, — сказал я. — Мир слишком велик и сложен, чтобы его можно было познать целиком, а не отдельными частями. Слишком много для одного человека. Необходимы группы ученых, а потом еще и еще. У каждого из них — своя область, свой участок, свой фрагмент картины-головоломки, но между этими фрагментами находится ничейная земля.— Верно, Глен, — возбужденно согласился Франц, — и сегодня, я думаю, мы попали на эту ничейную землю — Затем он запнулся и робко, почти смущаясь, добавил— Знаете, когда-нибудь нам придется рассказать о том, что видели. Мы не можем позволить себе молчать из страха, чторассказанное нами изменит картину, которую видели другие, и исказит их впечатление. Ну, а насчет черноты фигуры, которую я видел (я назвал это «Черной императрицей», но слово «Сфинкс», пожалуй, более верное: эта фигура напоминала длинное тело тигра или змеи в ореоле ярких лучей черного солнца), — так вот, насчет черноты: она как ничто другое похожа на сияющую тьму, которую видят наши глаза в полном мраке.— Это правда, — сказал я.— Да, — эхом откликнулась Вики.— Казалось, — продолжал Франц, — что Это — у меня в глазах, в моей голове и одновременно там, на горизонте — я имею в виду на вершине, что Это субъективно в моем сознании, но и объективно — в материальном мире… — Он заколебался и понизил голос: — Или в каком-то другом, более фундаментальном и менее организованном пространстве, чем пространство объективном) и субъективного… А в самом деле — почему бы и не быть каким-то другим пространствам, кроме тех, о которых мы знаем, — сказал он, будто оправдываясь. — Другим полостям, к которым ведут неисследованные коридоры огромной пещеры Вселенной? Человек попытался представить себе четыре или более измерений, но на что похоже пространство внутри атома или ядра? Или пространство между галактиками? Или за какой-нибудь галактикой? Я знаю, что вопросы, которые я ставлю, покажутся глупостью для большинства ученых, — эти вопросы не имеют смысла ни с практической точки зрения, ни с точки зрения соотнесения их с чем-то в окружающей нас реальности. Вот что скажут ученые. Но они же не смогут дать даже приблизительный ответ на вопросы: где и как существует пространство сознания? Как нервные клетки обеспечивают существование огромных пылающих миров внутренней реальности личности? Они скажут в свое оправдание (и по-своему это верно), что наука изучает лишь вещи, спорые можно измерить или увидеть. А кто способен измерить ими увидеть мысли? Однако сознание является той основой, в которой все мы существуем и откуда мы начинаемся, это основа, на которой зиждется наука, независимо от того, может ли она постичь эту основу. Поэтому считаю для себя позволительным поинтересоваться: не существует ли какого-то фундаментального пространства, соединяющего сознание и материю?… И не находится ли то, что мы видели, в этом пространстве?— Может, где-то существуют эксперты в этой области, и нам их не хватает? — серьезно сказала Вики. — Не ученые, а мистики и оккультисты. Горстка гениев в толпе шарлатанов. Книги некоторых из них в вашей библиотеке. Я узнала названия.Франц пожал плечами.— В оккультной литературе я никогда не встречал ничего, что имело бы отношение к делу. Вы знаете, оккультизм — точно так же как рассказы о сверхъестественных ужасах — является своего рода игрой. Как, впрочем, и большинство религий. Поверьте в игру, примите ее условия или предпосылки, и вы почувствуете волнующий трепет или то, к чему стремились. Примите мир духов, и вы увидите привидения и будете говорить с душами умерших, примите рай — и вы обретете надежду на вечную жизнь и утешение всесильного Бога, находящегося рядом с вами, примите ад — и получите дьяволов и демонов, если вы этого хотите, примите — продолжаю для того, чтобы уточнить свою мысль, — колдовство, друидизм, шаманство, магию или какие-то современные их вариации, и получите оборотней, вампиров, духов. Или поверьте в чудесную, сверхъестественную силу могилы, старинного дома или памятников, мертвой религии или старого камня с полуистершейся надписью — и вы получите те же внутренние ощущения. Но я думаю о таком виде ужаса — и, наверное, удивления, — который находится вне всякой игры, который является чем-то большим, нежели какая-либо игра, который не подчиняется никаким правилам, не соответствует никакой теологии, придуманной человеком, не склоняется ни перед какими амулетами или защитными ритуалами. Ужас, который мчится, невидимый, по миру и поражает людей без предупреждения, внезапно, точно так же (хотя он совсем другого порядка), как молния, или чума, или вражеская атомная бомба.Чтобы защитить нас от этого ужаса, о котором человечество со всеми его знаниями до сих пор не может сказать ничего определенного, или хотя бы заставить нас забыть о нем, была создана вся наша цивилизация.Я встал и подошел ближе к окну. На небе уже горело довольно много звезд. Я попытался рассмотреть выступ на скале, но мешали отражения на стекле.— Может быть, и так, — сказала Вики. — Но у вас там есть пара книг, которые я все-таки хотела бы просмотреть. Мне кажется, они находились где-то за вашим столом.— Как они называются? — поинтересовался Франц. — Я помогу вам найти их.— А я пока прогуляюсь по «палубе», — произнес я как можно беспечней, направляясь в противоположный конец комнаты. Они не отозвались, но у меня было такое чувство, что они наблюдали за мной, пока я шел.Как только я вышел за дверь — для чего потребовалось некоторое усилие воли — и неплотно прикрыл ее — для чего также понадобилось преодолеть себя, — я отметил следующее: во— мерных, было гораздо темнее, чем я ожидал, так как окно гостиной располагалось под углом к «палубе» и звезды здесь лишь единственным источником света; во-вторых, темнота п. действовала успокаивающе.Причина этому, казалось, была ясна: ужас, пережитый мною, ассоциировался с солнцем, с его ослепительным светом Теперь я мог этого не бояться. Хотя, если бы кто-то невидимый зажег перед моим лицом спичку, эффект был бы просто потрясающим.Я сделал несколько небольших шагов, вытянутыми руками ощупывая перед собой темноту на уровне перил.Я подумал, что знаю, почему сюда вышел. Я хотел испытать свою отвагу перед лицом Этого, чем бы оно не оказалось: иллюзорным, реальным или каким-нибудь еще, внутри или вне нашего разума или способного существовать в обеих областях, как предполагал Франц. Но за всем этим, как я теперь понял, было начало какого-то очарования.Мои руки коснулись перил. Я изучал темную сторону каньона впереди себя, нарочно отводя глаза в сторону и возвращая взгляд, как обычно делают люди, чтобы получше рассмотреть в темноте слабое мерцание звезды или неясные очертания предмета. Через какое-то время я уже смог рассмотреть огромный светлый выступ и некоторые скалы, расположенные над ним, но затем понял, что можно до бесконечности рассматривать разные темные очертания на этом выступе.Я посмотрел вверх, на небо. Млечного Пути пока не было видно, но скоро он должен был показаться. Звезды сверкали удивительно ярко — чистое, небо в стороне от Лос-Анджелеса было просто усыпано ними. Я нашел Полярную звезду прямо и над темной вершиной передо мной, отыскал Большую Медведицу и Кассиопею. Я чувствовал бесконечность воздушного пространства, расстояния, разделяющего меня и звезды, и затем — как будто мое зрение обрело способность по моему желанию видеть во всех направлениях, пронзая твердь так же как и темноту, — у меня появилось сильное, растущее всепоглощающее чувство Вселенной вокруг. За мной лежала им пню округляющаяся часть земной сферы в сотню миль высотой, закрывая солнце. Африка находилась под моей правой ногой, Австралия — под левой, и было странно думать о спрессованном чудовищным давлением раскаленном добела веществе ядра планеты под прохладным покровом почвы, об ослепительно сияющем, размягченном металле или руде там, где нет глаз, чтобы это видеть, и нет даже миллионной доли дюйма свободного пространства, через которое мог бы пройти этот ослепительный, но заключенный в недра Земли, свет. Я почувствовал муки льда на холодных полюсах, я был сжатой водой морских глубин, пальцами поднимающейся лавы, сырой землей, двигающейся и волнующейся из-за бесконечного количества ищущих пищу корней и червей, роющих норы,Затем в какой-то момент мне показалось, что я смотрю двумя миллиардами пар человеческих глаз и мое сознание, как горящий бикфордов шнур, бежит от разума к разуму. Еще несколько мгновений я смутно разделял ощущение слепого давления, напряжения миллиарда триллионов микроскопических частиц в воздухе, на земле, в кровяном русле человека…Затем мое сознание стало перемещаться от Земли во всех направлениях, как расширяющаяся сфера из обладающего чувствами газа. Я оставил за собой пыльную безводную частицу, именуемую Марсом, я взглянул на Сатурн, окруженный огромными тонкими молочными кольцами из колотых, перемешанных, летящих ледяных глыб. Мое сознание пронеслось мимо холодного Плутона с его горькими азотными снегами. Я подумал, что люди похожи на растения, — одинокие маленькие островки разума и огромные черные расстояния отделяли их друг от друга.Скорость расширения моего сознания стала бесконечной, и мой разум растворился в звездах Млечного Пути и других газовых скоплениях за ним — над ним, под ним, повсюду среди звезд надира и зенита, на триллионах и триллионах планет этих звезд я ощущал бесконечное многообразие осознающей себя жизни — обнаженной, одетой, покрытой мехом, закованной в панцирь или в виде свободно плавающих клеток, наделенной когтями, руками, щупальцами, клешнями, снабженной ресничками, вызванной движением воздуха или магнетизмом, любящей, ненавидящей, борющейся, отчаивающейся, фантазирующей…На какое— то мгновение мне показалось, что все эти существа слились в неистово веселом, мучительно чувственном, чутком и нежном танце…Затем настроение омрачилось, и существа распались на триллионы, триллионы и триллионы одиноких песчинок, разделенных навеки, ощущающих только холодную бессмысленность космоса вокруг них, с глазами, полными ожидания всеобщей смерти.В то же время каждая безразмерная звезда представилась мне огромным солнцем, бьющим раскаленными лучами по платформе, где находилось мое тело, по дому за ней, по существам в доме и по моему телу тоже, старя их ярким блеском миллиарда пустых лун, кроша их в пыль за один сверкающий, ослепительный миг……Чьи— то руки осторожно коснулись моих плеч, и одновременно голос Франца произнес:
1 2 3 4 5