Это, знаете ли, дает хорошее
представление о настроениях народа.

* * *

Но в эту ночь государь так и не пошел в город. Днем он стоял у
окна и глядел на небо в серебрянной сетке. Дул редкий восточный
ветер, как-то невзначай пахнуло запахом Нижнего Города и чуть ли
не цветущими тополями. Налетела гроза, и у Варназда начался
приступ астмы.
Астма у государя была вот отчего:
Государь Варназд был младшим сыном государыни Касии, моложе
наследника на шесть лет. Он рос в тепле и холе, но однажды,
когда брату его было пятнадцать, брат в зале Ста Полей ударил
его по лицу со словами: "Мать любит тебя больше, потому что ты
моложе, но смотри..."
Когда брату было восемнадцать, многие заговорили, что регентше
пора уступить бразды правления законному наследнику. Вскоре,
однако, открылся заговор, затеянный сыном против матери. Высоких
заговорщиков поймали с кинжалами в руках. Самого наследника
судили в присутствии матери и младшего брата: женщина хотела
преподать новому наследнику нравоучительный пример.
Государь плакал и во всем признавался. Он был очень жалок. Он
просил оставить ему хоть одну провинцию. Не оставили. Он просил
о ссылке. Не позволили. Он стал просить о монастыре. И это не
было разрешено.
Государыня Касия махнула рукой. Кликнули палача. Тот в ужасе
попятился, увидев, кого предстоит казнить. Воспользовавшись
этим, наследник вырвался из рук стражи и бросился, - но не к
матери, а к двенадцатилетнему Варназду, и обхватил его за ноги.
Варназд в ужасе закрыл лицо руками, и открыл их, только когда
все было кончено. Дело было как раз в пору цветения тополей, и
вечером случился первый приступ астмы. Встревоженная мать велела
вырубить все тополя во дворце и городе; наместники провинций
последовали этому примеру.
Государь жил очень тихо, в покоях, где ковры и стены,
запеленутые в шелк, глушили шаги стражников и шепот соглядатев,
под небом, крытым серебрянною сеткою. А когда ему было двадцать,
мать тихо и просто умерла. Никто не оспаривал у него трона. Тем
не менее ни во дворце, ни в Верхнем Городе тополей не росло.
Приступы астмы стали чрезвычайно редки, но вот сегодня почему-то
случился один. Государь лежал без сил. Ввели Нана, Варназд слабо
указал чиновнику на подушку у изголовья, взял его руку -
показалось, что стало легче. Чиновник потихоньку говорил,
Варназд заснул. Ночью государь проснулся. Чиновник сидел все так
же, рука в руке. Варназд зашептал Нану: "А признайся, что ты
колдун и в том деле без колдовства не обошлось?"
Чиновник кивнул: государь заснул, и во сне бродил по улицам
Нижнего Города, а чиновник-колдун сопровождал его с рыжим
драконом на поводке.

Небесный Город расположен чрезвычайно удобно. В том месте, где
Руна, великая западная река, и Шечен, приток восточной реки,
близко подходят друг к другу, провели канал с шириной по дну в
сто шагов, а по зеркалу воды - в двести. На берегу канала, между
двух рек, выстроили город. Река Шечен со временем повернула
течение и теперь как бы впадала в канал. Город, таким образом,
хотя и лежит посередине равнины, однако на перекрестке всех
водных путей, и с трех сторон окружен водой. Поэтому каждый
клочок земли под столицей возделан, а на реках стоят плавающие
грядки. К северу и востоку от Верхнего города и дворца на триста
полетов стрелы государев парк. Там с земли не собирают урожай, а
только удобряют и поливают. Весной государь проводит в парке
первую борозду золотым плугом, и от этого по всей ойкумене
распускаются листья и цветы, а птицы начинают спариваться и вить
гнезда.
Года четыре назад, чтобы удобней было ходить народу, государь
Варназд приказал снести часть стены парка, идущей вдоль канала.
Проложили дорогу, а вдоль дороги сам собой вырос рынок. Лавки
облепили внешнюю дворцовую стену, словно маргиналии - поля
старинной книги. Как и на всяких маргиналиях, мир на этом рынке
был вывернут наизнанку: чиновники были только взяточниками,
монахи - только обжорами, чародеи - непременно обманщиками,
женщины - шлюхами, а воры - те назывались не ворами, а
торговцами.
Многие уверяют, что мир наш - лишь иллюзия и обман чувств. Не
знаю. Но в отношении Нижнего Города и Рынка ( а кто говорит
"Нижний Город", тот говорит "рынок") это, несомненно, так.
Стоят, теснятся друг к другу лавки, не значающиеся ни в каком
официальном кадастре; камни, из которых они сложены, числятся по
документам в основании дамб и управ, а люди, которые в них
торгуют, и вовсе оформлены мертвецами...

Три дня государь бродил по Нижнему Городу вместе с Наном и
Ханалем - и был горько разочарован.
Он еще при жизни матери любил слушать городские повести,
расплодившиеся в последнее время. В этих повестях Нижний Город
был удивительным миром. Вот случайное знакомство в харчевне
выпрямляет судьбы мира и предотвращает несправедливость; вот
оборотень, выползший из далекой норы, выдает себя за человека и
открывает торговую лавку; вот молодой человек прибывает в
столицу, знакомится с девушкой - а это на самом деле выдра или
покойник...
Государя манили чудеса, описанные в повестях, а что он увидел?
Улицы мелкие и кривые, кругом вонючие ящики и зонтики на
распорках, под зонтиками развешаны тысячи плодов, только не
каменных, как в зале Ста полей, а гниющих, облепленных мухами...
А девушки, девушки! Лохмотья, наглые личики, деревенский
выговор... Почему в городских повестях не сказано, что от
прелестной певички пахнет прелым кроликом? Государь загляделся
на представление - тут же срезали кошелек и документы.
Улицы были такие кривые и крутые, что государь скоро устал и
спросил Нана: "Что они, нарочно селятся горбато?" Надо приказать
выровнять холмы и ложбины!" Чиновник почтительно возразил:"В
Нижнем Городе нет канализации, очищают его лишь дожди. Вот
поэтому простолюдины и селятся по холмам, чтобы дождь все
смывал".
Государь вздохнул. Вонь стояла невыносимая, а ведь прошел всего
день после сильнейшего ливня!
Итак, государь, желая найти сострадательного человека, как это
бывает в повестях, ходил по городу, и на расспросы охотно
отвечал, что его незаслуженно обидели в Иниссе, и вот он приехал
в столицу искать правды. В одной харчевне человек с лицом
наподобие перевернутого горшка выслушал его рассказ и заметил:
- Гм... У тебя хорошенькое личико.
Государь вспыхнул и пересел на другую лавку.
- Послушай, ты не так понял, - жарко зашептал перевернутый
горшок. Я вовсе на тебя не зарюсь. Но такое личико, как у тебя,
приносит доход. Нынче в столице живет множество богатых
вдовушек. Ты приехал хлопотать без связей о безнадежном деле.
Воля твоя, а лебезить перед богатой вдовушкой, по-моему,
пристойней, чем перед чиновником. Если я сведу тебя с богатой
вдовой, почему бы тебе не отдать мне треть приданого в
благодарность за услугу?
Государь подивился такому способу делать деньги и покинул
харчевню. В другой харчевне государь разговорился с человеком из
числа тех, кто торгует ножевыми ударами: несколько неудачных
сделок оставили зарубки на его лице.
- Шел бы ты на новый мост, на рынок солдат, - сказал человек. -
Что тебе за охота добывать на жизнь взятками? Ты бы, как
наемник, немало стоил.
- А что это за рынок солдат? - спросил государь Варназд. -Ведь
государь Меенун запретил войско. И я не слыхал, чтобы кого-то
сейчас набирали в военные поселения.
- Друг мой, - сказал ножевой искусник, - видно, в вашей
провинции мало частных богачей. А частное богатство начинается с
частного войска.
В третьей харчевне сидел человек в красной плюшевой куртке, с
квадратной челюстью и квадратными носками красных башмаков. Он
спросил Варназда:
- Друг мой! Слышали ли в вашей провинции об учении "красных
циновок"?
- Слышали, - сухо отвечал Варназд, - что оно колеблет всесилие
государя.
- Кто же покушается на государя? - удивился собеседник. -
Просто, брат мой, если бы в ваших местах община села на красные
циновки, мы бы приезжали туда торговать. Между единоверцами,
знаешь, всегда особое доверие в делах.
С этими "красными циновками" вообще вышла противная история. На
следующий день государь толкнул на рынке человека, и из того
посыпались листки. Государь с извинениями нагнулся собрать и
увидел, что это прокламации "красных циновок", весьма гнусные.
Уверяли, например, что старший брат его не казнен, а превращен
им, Варназдом, в барсука, и бегает по ойкумене, проникаясь
страданиями народа. Государь чрезвычайно смутился, собрал
листки, отдал их человеку и ушел.
А в четвертой харчевне... Ах да, в четвертую харчевню, с желтой
лепешкой, прибитой над входом, Нан государя не пустил. Сказал:
"Сюда приличные люди не ходят", - взял за руку и увел. Точно
ребенка! Так что на следующий день государь проснулся с
неприятным чувством: так и мерещилась эта желтая лепешка у
входа. Что такое! Сам Нан в одиночку отправился к варварам, а
своего государя не пускает в харчевню!

Итак, три дня государь провел, запершись с Ханалаем и Наном, и
первый министр Ишнайя три дня размышлял, что предпринять по
этому поводу.
- Государь, - молвил на четвертый день господин Нан, во дворце
все считают, что вы обсуждаете с нами, запершись, важный указ.
Но ведь указа нет, и вашу тайну скоро узнают. Что же делать?
- А вы, господин Нан, - предложил Варназд, - напишите
какой-нибудь указ поважнее.
На следующее утро Нан пришел с указом о южнохарайнском канале.
Этот печальный канал строил еще основатель династии, и не
достроил, хотя только по делу о "серебре и яшме" на
строительство канала было отправлено сорок тысяч человек. Сейчас
при дворе партия Мнадеса представляла строительство этого канала
как государственную необходимость, а партия Ишнайи была против.
Ишнайя уверял, что, во-первых, канал этот нужен скорее для
перевозок, чем для орошения, а перевозить грузы можно и соседним
каналом через провинцию Кассандана. А во-вторых, канал идет
через такие болота, что попытка проложить его трижды кончалась
восстаниями, и у государства просто нет возможности оторвать от
земли и утопить в болоте десятки тысяч крестьян. Злые языки
добавляли, что если канал будет проложен, Ишнайя потеряет
половину богатых кассанданских взяток.
Указ господина Нана хитро учитывал возражения Ишнайи. Стоимость
строительства исчислялась в двадцать миллионов. Предполагалось
собрать эти двадцать миллионов с маленьких людей, взамен выдавая
им особые бумажки. Люди, ставшие пайщиками предприятия, и должны
были нанимать рабочих. Таким образом, государство не несло
ответственности за судьбу рабочих, а рабочие, со своей стороны,
шли на стройку не по принуждению, а добровольно. Бумажки-акции
предполагалось продавать на особом рынке.
Варназд взял указ, писанный на зеленой полосе узкого шелка,
повертел его и неожиданно спросил:
- А что бы с таким указом сделала государыня Касия?
Чиновник позволил себе осклабиться и ответил, что государыня
Касия приказала бы свить из указа веревку и повесить на ней
автора. Государь вздохнул и подписал указ.
Ах, если бы господин Нан знал, какую беду навлекает он на себя
этим указом! Но господин Нан ничего такого не думал, а только
радовался, что Ханалаю на следующий же день пришлось уехать в
провинцию Харайн, дабы приступить к выполнению указа, и в
государевом сердце у Нана не осталось соперников.

Итак, государю Варназду казалось, что в эти три дня никаких
чудес в Нижнем Городе не было. Надо сказать, он ошибался. Чудеса
были. Одна баба, три года беременная, разродилась добрым
десятком бесов; в портовых складах по ночам безобразничали
оборотни; а воришка по прозвищу Цепкий Хвост с помощью черной
магии наконец добыл себе в помошники бесов, и посадил в каждый
палец по бесу. Возможно, это были те самые бесы, которыми
разродилась вышеупомянутая баба.
Но главное чудо было такое:
В десяти государевых шагах от столице в деревне жил крестьянин
Лахут Медный Коготь. Медным Когтем его известно за что прозвали.
Еще в молодости, когда у него не было этого прозвища, и был он
голь перекатная, сделал он себе в лесу расчистку. Община
расчистку отобрала и разделила по справедливости. С годами Лахут
забрал большую власть, пол-деревни пошло ему, как говорится, в
приемные отцы. А приемный отец - это вот что такое: продать
землю нельзя, а отдать приемному сыну - можно. Есть, впрочем, и
другие способы.
Лахут потребовал расчистку обратно. Началась склока. Расчистка
как-то заросла в пастбище, и Лахут послал туда работника пасти
телят. Год работник Лахута пас там телят, а потом как-то утоп.
Лахут на это ничего не сказал, а послал другого работника, очень
дюжего. Этот работник тоже год пас телят, а потом его нашли с
расколотой головой. Третьим вызвался пасти племянник Лахута, и
Лахут добыл ему меч и рогатое копье. Прошел год: что ты будешь
делать, заколдованное место, опять сгиб человек! В деревне все
сходились на том, что тот, первый работник, был человеком жадным
до богатства и поэтому, утонув, обратился в злого духа и стал
губить прочих. Это с корыстолюбцами обыкновенная история.
Лахут, будучи другого мнения, повздыхал и поехал в столицу. В
столице ему не понравилось: навоз течет бесполезно в реку, шум,
гам, перекупщики торгуют на рынке втрое дороже, чем покупают у
Лахута. Лахут долго ходил, везде подносил на "кисть и
тушечницу". Наконец его свели с одним чиновником, и Лахут
изложил свое дело:
- Убили племянника, а до этого - двоих работников. И я знаю,
кто, потому что на убийцу в это время бросилась собака и вырвала
клок из штанов. Он заколол собаку, но клок из штанов остался в
ее пасти. А он так до сих пор и ходит, оторванный, потому что
других штанов у него нет, а пришить - лень.
Чиновник велел прийти через день. Лахут пришел через день.
Чиновник выпучил глаза и заорал:
- Ах ты бесчувственная тварь, стяжатель! Да как ты смел зариться
на общинную расчистку! Здесь тебе не деревня, где ты помыкаешь
людьми, как хочешь, а столица! Вот я тебя упеку! У племянника
твоего был меч в личном пользовании - за такие вещи наказывают
всю семью преступника, не считая детей во чреве матери! Притом
про клок из штанины ты мне все наврал, и я так думаю, что, в
случае чего вся деревня покажет, что ты этому оборванцу сам
подарил дырявые штаны, стало быть, и племянника сам убил... не
поделили, чай, чего...
У Лахута глаза стали треугольные от ужаса. А чиновник распинался
целый час и так напугал деревенского богача, что Лахут ему отдал
все, что взял с собой и еще посулил каждый месяц присылать по
головке сыра, лишь бы закрыли дело. Лахут вернулся на постоялый
двор, стал пить чай на дорогу и плакать. Вдруг видит, - входят в
харчевню трое.
- Что, - говорит самый старший, - и на тебя, хармаршарг, нашлась
управа?
"Хармаршарг" значит "сын тысячи отцов". Раньше так называли
государя, а теперь богатея. Лахут поглядел на старшего и
говорит:
- Сколько у меня отцов, это не твое дело, разбойник, а ведь и у
тебя их было немало: один обтесал ноги, другой руки, третий уши,
- и все, видать, хозяйствовали в спешке.
А что этот человек - разбойник, Лахут сразу угадал по выговору,
да еще прибавил:
- Ты, чай, клеймен, что повязку носишь!
- А ты, - заухал разбойник, - степенно ходишь, чтоб на подметках
дырок не разглядели!
- Тут будут дырки на подметках, - разозлился Лахут,- тут
чиновники и без штанов оставят, да еще спасибо велят сказать.
- А какая твоя беда? - спросил Лахута второй человек.
Лахут взглянул, и этот второй ему как-то необыкновенно
понравился: молодой чиновник, платье потрепанное, но чистое.
Лицо нежное, прозрачное, верхняя губка как-то припухла, глаза
карие, большие, чуть испуганные, брови изогнуты наподобие
ласточкина крыла. Лахут горько заплакал и все рассказал: и как
убили племянника, и как в одной управе чиновник взял у него
деньги, усадил на лавочку, велел ждать - и пропал с деньгами
бесследно, и про того чиновника, которому обещал головку сыра.
Вздохнул и посетовал, что корыстолюбивые чиновники обманывают
государя и народ. А клейменый помигнул спутнику да и спрашивает:

- А сколько ты мне, хармаршарг, дашь, если я сведу тебя с
государем?
Деревенский богач рассердился:
- Куда тебе, висельник, до государя!
- Не твое дело, - говорит клейменый, - я, может, ходы знаю.
Лахут дал ему десять желтеньких, разбойник нанял на рынке
какую-то бочку и провез в бочке Лахута во дворец. Спутники
клейменого куда-то пропали. Вот Лахут вылезает из своей бочки:
дивный мир! Хрустальные фонари сияют, как тысячи солнц,
колеблются невиданные цветы и травы, по лугам гуляют заводные
павлины. Клейменый тащит Лахута по пестрой дорожке, а Лахут не
знает, на том свете он или на этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9