Когда вышли от нее, сказал я Днепровскому:
- Не иначе - принимают нас с тобой за полицаев. Да, паршивое у них, у этих полицаев, положение. А ведь здорово народ партизан оберегает от постороннего глаза. Попробуй, пригрози пистолетом, думаешь, скажет?
- Гриша тут уже, видно, побывал и их предупредил. А мы, два старых дурня, ему и поверили.
Что было делать? Потолкались немного по сельской улице и направились было обратно в Петровское, как вдруг заметили, что возле конного двора толпятся люди. Пошли туда. И что же, там среди местных мужиков и Гриша. Стоит возле своей лошади, а лошадь мокрая от пота. Подозвал я его к себе и, сказать прямо, очень разозлился:
- Что же ты, малый, с нами делаешь? Что же ты это брешешь, водишь нас за нос, будто дурачков?!
- Расстреляйте - ничего не знаю! - с решимостью в глазах и очень дерзко ответил Гриша.
Лицо у него открытое, глаза сверкают - такой и под угрозой расстрела ни слова бы не сказал. Теперь мне стало ясно - он партизан и крепкий, надежный малый.
Я ему на ухо шепнул:
- Я Федоров, секретарь обкома, понимаешь? Мне сегодня же нужно связаться с командиром отряда!
Гриша оглядел меня с головы до ног, тень улыбки Скользнула по его лицу, потом с какой-то преувеличенной серьезностью он сказал:
- Я, товарищ Федоров, сам ничего не знаю. А ось Колы хочете, то тут колхозный счетовод, Степан Погребной, той, може, вам що и скаже.
- Ну, смотри, если опять обманешь!..
Но он, конечно, нас опять обманул. То ли предупредил Счетовода, то ли тот действительно ушел... Жена счетовода сказала:
- Вы, мабуть, Диденку шукаете, он на зибрании старост в школе. Там районный бургомистр прыихал и старост со всех сел созывает.
Зол я был ужасно. Третий день крутимся, и никакого толку. Ведь не выходить же на середину улицы и не орать, что я Федоров, покажите мне дорогу к партизанам! Раньше, когда не надо было, находилось сколько угодно людей, которые меня узнавали, а теперь... Неужели я так переменился? В Припутнях я до войны бывал уж никак не меньше пяти раз... Неужели так не солоно хлебавши возвращаться в Петровское? Право, даже стыдно. И вдруг пришла мне в голову на первый взгляд дикая, нахальнейшая мысль.
- Слушай, Павло, - обратился я к Днепровскому. - Давай-ка мы... Давай-ка мы, Павло, пойдем в школу. Да, да, на собрание старост! Была не была! Уж там-то мы, наверное, кого-нибудь из наших людей увидим... Да и надо же нам когда-нибудь познакомиться с бургомистром, посмотреть на эту сволочь.
Днепровский не сразу ответил. Опасения его были основательные: предприятие рискованное, в случае провала можем поставить под удар всю областную организацию.
- Смотрите, Алексей Федорович, если найдете нужным... я, конечно, от вас не отстану.
Я нашел нужным. Решили в случае чего действовать гранатами. У нас их было по пять штук на брата. Кроме того, еще пистолеты - у меня два, у Днепровского один.
*
У входа в школу стоял рессорный экипаж на резиновых шинах, запряженный парой довольно сытых, но не подобранных по росту лошадей. На сиденье этого допотопного дрондулета лежали красные диванные подушки. На козлах дремал, закутавшись в тулуп, бородатый старикашка. Экипаж этот, по всей вероятности, был изъят из районного музея.
- Папаша, - обратился я к старику. - Что, староста тут?
Он хитро улыбнулся, подмигнул и с комической важностью произнес:
- Який тоби, хлопче, староста, це сам заступнык районного бургомистра Павло Глебович Гузь прибыл на инспекцию.
В коридоре до самого потолка были навалены пыльные парты. Двери классов закрыты. За одной из них мы услышали голоса и постучались. Вошли преувеличенно смиренно, сняли шапки.
За большим столом, предназначенным, вероятно, для физических опытов, сидел, развалясь в кресле и пощипывая ус, человек лет пятидесяти. Лицо ничем не примечательное, а вот одежда... он, видимо, к ней не привык. Пиджак из черного блестящего сукна, вполне возможно, тоже из музея; вышитая украинская рубашка. А на спинке кресла раскинута меховая шуба. Определенно, тип этот играл роль барина, - если не помещика, то во всяком случае крупного дореволюционного чиновника. Нас он, конечно, добрых пять минут не замечал. Держал перед глазами в вытянутой руке пачку бумаг и важно хмурил брови.
Были тут в комнате еще трое. Толстая девица с поразительно глупым лицом. Напудрена до самых глаз. Она, видимо, исполняла роль секретарши. Но делать ей было решительно нечего. Она рисовала на столе цветочки.
Позади "важного чиновника", возле окна, сидел на стуле пожилой немецкий солдат. Он безучастно посмотрел в нашу сторону, зевнул и отвернулся. Какова была его роль? Охрана или представительство - кто знает? Он скучал.
Четвертым же был, верно, местный человек - ярко выраженный тип старого пьяницы. Налитой нос, чуб, свисающий из-под шапки. Мутные с похмелья глаза. Ничего, кроме желания выпить, на этом лице прочитать было невозможно. Он стоял, опершись руками о стол, ждал, наверное, распоряжений. В общем все это было похоже на глупейший водевиль.
Парт в классе не было, вместо них скамьи, посредине и вдоль стен. В дальнем углу топилась круглая железная печка.
Мы стояли молча, переминаясь с ноги на ногу. Люди эти вызывали во мне брезгливость и вместе с тем горечь.
Наконец "пан" заступник бургомистра соизволил обратить на нас внимание.
- Що треба?
Хотелось б ответ схватить его за шиворот, вытащить на улицу и при всем честном народе набить морду. Но я смиренно сказал:
- Шукаем старосту. Есть кимецький закон, чтобы отпущенным плинным оказывать помощь. Ось мы и прийшли до старосты...
Напыщенный глупый позер, он просто упивался своим положением. Он даже не стал нас расспрашивать, да и не разглядел как следует. Его распирало желание поучать.
- Який же я староста? Ось це староста, - и он указал на пьянчужку, он знает законы, он вам усе и зробе.
- Добре, - буркнул староста.
Но, раз начавши говорить, "пан" уже не мог остановиться. Говорил он напыщенно, величественно жестикулируя.
Днепровский задал ему несколько вопросов. Сказал, что вот мы бредем домой и не знаем, что делается на фронтах, как дальше жить.
- Непобедимая доблестная армия великой Германии добивает последние части Червоной Армии в предгорьях Урала. Москва и Петербург сдались на милость победителя. Украина вызволена... - От восторга перед собственным красноречием "пан" даже встал, закинул голову и при этом то и дело оглядывался на немецкого солдата, сидевшего у окна. Но тот невозмутимо барабанил по стеклу, позевывал.
Начал собираться народ. Гузь предложил нам с Днепровским остаться на совещании.
- Послухайте, як треба строиты нове життя!
Мы, конечно, охотно согласились. Я сел на краешке скамьи возле печки, Днепровский - шагах в трех от меня. Только мы так устроились - смотрю, входит Диденко. Он узнал меня и в первую минуту так растерялся, что побелел. Затем совладал с собой и довольно безразличным голосом спросил у старосты, что за люди. Узнав, кто мы, он сказал, что пристроит нас на ночь по соседству с собой.
К школе то и дело подъезжали подводы. Это было нечто вроде "актива" ближайших сел. На совещание Гузь созвал, кроме старост и председателей колхозов, учителей, агрономов. Большинство держалось скованно. Никто громко не разговаривал, ни один человек даже и не улыбался. Я обратил внимание еще на то, что люди избегали глядеть друг другу в глаза - будто стыдятся. Да, большинству было, верно, стыдно, что подчинились, приехали слушать этого типа.
Тут произошла безобразная сцена. К зданию школы подкатила очередная подвода. Мы услышали громкую брань, потом началась возня, борьба.
- Ох! - приглушенно кричал кто-то. - Ох, не бейте, люди добры!
Еще долго возились в коридоре, затем распахнулась дверь, и несколько возбужденных, раскрасневшихся селян с силой втолкнули в зал связанного человека.
Это был высокий детина лет тридцати. Голову он по-бычьи наклонил, взглядом уперся в пол. Руки, стянутые за спиной сыромятным ремнем, посинели от напряжения. Всклокоченные волосы закрывали лоб; из углов рта стекали струйки крови. На вспухшей щеке виднелся след каблука.
Гузь сделал повелительную гримасу.
- Що, що таке?
Связанный было рванулся к нему, и Гузь поднял к лицу руки, как бы ожидая удара.
- Ах ты, шкура! - крикнул один из сопровождавших и дал связанному такой тумак, что тот повалился на колени. Подбежал еще один селянин, ударил его ногой в бок, какая-то старуха с узлом в руке несколько раз плюнула ему в лицо. Вообще разобрать ничего нельзя было.
Когда страсти немного стихли и связанного оттащили в угол, Гузь с надеждой в голосе спросил:
- Хто такий, партизан?
Отвечать хотели все гуртом, снова поднялся шум, Гузь брезгливо поджал губы. Лишь минут через десять стала ясна суть дела.
После отступления частей Красной Армии на хутор Глуховщина вернулся Спиридон Федюк, по прозвищу "Кабан". Давно уж он, лет, верно, восемь, не появлялся в родном селе. Знали о нем, что человек он пропащий - вор, бандюга, что засудили его в Ворошиловграде за ограбление прачечной на семь лет и отбывает он наказание где-то в лагере. Как только появился на хуторе Кабан, он прежде всего завел самогонный аппарат. Пил он без просыпу и всем грозил, что может, мол, на чистую воду вывести. А вчерашней ночью люди услышали крик в крайней избе, где жила жена командира Красной Армии Калюжного. Женщина выбежала из хаты навстречу подоспевшим крестьянам с ножом в спине. Рухнула замертво. В хате же нашли задушенную дочку Калюжного, семилетнюю Настю, и сильно ушибленного и перепуганного трехлетнего мальчонку Васю.
Крестьяне бросились на поиски в лес и схватили там Кабана.
Гузь начал допрос. Все слушали с напряженным вниманием Даже немец - и тот вылупил глаза и открыл рот. А затем он подошел к Гузю, шепнул ему что-то. Гузь с готовностью вскочил и крикнул в зал:
- Чи есть тут вчитель нимецького языка? Треба переводчика.
Нашлась старушка. Ее усадили рядом с немцем.
- Ну, шо ты скажешь? - спросил Гузь с наигранной строгостью.
Бандит мотнул Гузю головой на карман своего пиджака. Гузь полез в карман Кабана, достал оттуда измятую бумажку, долго разглядывал, потом подал немцу. Немец кивнул головой и вернул бумажку.
- Так... - сказал Гузь. - Так-так, - повторил он и сильно наморщил лоб. Он был явно растерян. - Дело такое! Этот гражданин, по фамилии Федюк, уполномоченный немецкой комендатуры. - Повернув лицо к связанному, Гузь сказал:
- Это - недоразумение, сейчас вам развяжут руки.
Бандит поднялся, нагло обвел всех взглядом.
- Я, - сказал он громко, - пан бургомистр, проследил: Мария Калюжная была связана с партизанами Ее муж - коммунист. Весь хутор, господин бургомистр, партизанский!
- Брехня, вин бреше! - закричали хуторяне.
Волнение передалось всему залу. Все шептались, переговаривались. Кто-то крикнул:
- Повесить убийцу!
Немец, внимательно следивший за всем, вскочил и разрядил свой парабеллум в потолок. Мгновенно наступила тишина. Немец опять сел и дернул за рукав переводчицу.
- Я полицай, - повторил Федюк. - К Марии Калюжной ежедневно приходили партизаны...
- Если порядок наводил, зачем это добро забрал?! - с этими словами старуха кинула на стол большой узел.
- Это конфискация, - немало не смутясь, заявил бандит.
Слово "конфискация" произвело магическое действие на немецкого солдата. Он заволновался, стал торопить переводчицу. Она поднялась и прерывающимся голосом, заикаясь, сказала:
- Господин немецкий солдат просит напомнить вам, пан заступник бургомистра, что по действующей инструкции из конфискованных муниципальными властями предметов все драгоценные металлы, а также каменья и произведения живописи и ваяния должны быть сданы в фонд имени Геринга... - пока старушка говорила, солдат несколько раз подгонял ее злобными окриками.
В зале царило напряженное молчание. Я конвульсивно сжимал за пазухой ручку гранаты. Несколько раз взглянул на Днепровского. Никогда я еще не видел его таким. Если бы Гузь или немец, или этот связанный полицай не были так заняты своим "делом" и обратили бы внимание на Павла Васильевича... Он побледнел, его била лихорадка. Правую руку он держал в кармане. Он бросал на меня умоляющие взгляды. "Начнем, да начнем же, Алексей Федорович!" - только так можно было понять его сигналы. Соблазн был, действительно, страшный. Швырнуть гранату, а потом... Как же трудно было сдержаться! Но нельзя, нельзя терять здравый рассудок.
Я заметил, что узнал меня не только Диденко. Человек восемь, не меньше, то и дело поглядывали в мою сторону. Возможно, и они ждали моего сигнала. Но в комнате собралось не меньше тридцати человек, почти одни мужчины. Я, признаться, был крайне взволнован, нервы ходуном ходили. Я оглядывал тех, что были со мной рядом. Что они думают, вооружены ли, на чьей стороне будут в случае схватки?.. Немец хладнокровно перезарядил свой парабеллум... Как распределятся силы? А если двадцать пять из тридцати вроде этого Федюка?
Гузь медлил. Наконец с важностью Соломона произнес:
- Снимите оковы с этого защитника нового порядка! Каждый должен знать, что большевики, а также все их родичи - вне закона!
Узел он снял со стола и передал немцу. Красноносый староста развязал бандиту руки.
- Теперь, - продолжал Гузь, - приступаем к повестке нашего собрания.
Один из селян внезапно закричал:
- Эскадрон, по коням!!! - и рухнул на пол. У него начался жесточайший эпилептический припадок.
Немец что-то бешено заорал, затопал ногами, Федюк и староста схватили несчастного за руки и выволокли в коридор. Односельчане его вышли вслед.
Ни Федюк, ни красноносый староста в зал не вернулись. Через минуту мы услышали стук подков: припадочного, по-видимому, увезли.
Гузь начал речь. Он кричал, гримасничал, брызгал слюной, грозил по адресу партизан кулаком, истерически хохотал. Образцом оратора для него был, несомненно, Гитлер.
Рядом со мной уселась отпущенная немцем старушка-учительница. Ее трепал озноб. Она тянулась к огню. Мне она была неприятна; я отвернулся. Вижу, у двери стоит тот самый юноша-плотник, который с женщинами развалил мостик через реку Удай, - Миша Гурин - и крутит цыгарку. Я поднялся, подошел к нему и громким топотом сказал:
- Дай-ка, хлопче, бумаги.
Он оторвал мне кусок газеты. Я стал крутить папиросу, а тем временем сильно сжал его ногу коленями и сдвинул брови. Он еле слышно прошептал:
- После собрания у Диденки!
Я вернулся на свое место возле печки. Когда садился, неловко зацепил карманом куртки за скамью, а карман этот был у меня чуть не доверху набит патронами для пистолета. Один из них вывалился. Быстро я глянул вниз, старушка-переводчица уже прижала патрон ногой. Взгляд же ее ничего не выражал, с тупым равнодушием, как и все, она глядела на Гузя. "Эге, подумал я, - да здесь немало хороших людей". Гузь скоморошничал, верно, не меньше полутора часов. Подконец перешел от патетической истерии к "деловой части". Он стал требовать, чтобы ремонтировали дороги, мосты; чтобы все регистрировались у старост, чтобы трудоспособные не выезжали без разрешения. Возмущался, почему в начальной школе еще не приступили к занятиям.
- Програмы та учебны планы уже е, треба завтра начаты заняття!
Кто-то наивно спросил:
- Как же так, завтра же седьмое ноября, праздник.
Гузь побагровел, вскочил:
- Какой такой праздник? Это что, большевистская агитация?..
Обошлось без арестов и без выстрелов. Но Гузь воспользовался этим случаем, чтобы поговорить еще минут пятнадцать.
Закрыв собрание, Гузь поманил меня и Днепровского. Свел нас с Диденко:
- Вот этот гражданин устроит вас на ночлег.
Когда мы с Днепровским выходили из зала, нас окружали плотным кольцом человек десять. В темном коридоре мы не могли понять, что за народ так тесно прижался к нам. И только выйдя на улицу, облегченно вздохнули. Оказалось, что это добровольная охрана.
Мы разбрелись по двое, по трое. А через час собрались, но не у Диденко, как сперва предполагалось, а на отшибе села в заброшенной хате, где жили в то время два узбека-пастуха.
Это были два красноармейца, которым при отступлении поручили охрану довольно большого стала коров и овец. Вместе со стадом они очутились в окружении, а потом и в тылу. И вот месяц с лишним бродят они по лесам и перелескам Ичнянского района. Немцы приписали их к Припутнянскому старосте. Но пастухи-красноармейцы не всегда ночевали в селе, а порученное им стадо постепенно уменьшалось.
- В лесу бар командир, якши командир, - объяснил мне с улыбкой один из пастухов. - В Узбекистане волков ек. Тут волков - ой много! - с комической серьезностью говорил он.
Пастухи обещали завтра же через Диденко связать меня с лесным командиром и с "волками".
В хату узбеков собралось не менее половины тех людей, что были на совещании у Гузя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21