Мне неловко вам такое говорить, получается, что я вас осуждаю. А у вас свои обычаи. И не мне в них мешаться. Я не знаю, во сне все происходит или наяву, но похоже и вы этого не знаете. Но кровь я уже видел, и убийство видел, и похоже, что они настоящие. Как же можно убивать человека за то, что он чего-то не знает. Я этого не допущу, — он чувствовал, что голос его грозно растет, становится раскатистым, а сам он тоже стал грозно пухнуть и увеличиваться в размерах, как это бывает во сне, и коты показались маленькими, стоящими где-то внизу, а крошечный Алек глядел на него далеко снизу, глядел совершенно испуганными глазами, цепляясь за его брюки, ползая у самых его подошв, будто он, Борис, был гигантской статуей, наподобие древнеегипетских сфинксов. Но Степа нисколько не смутился. Он подошел, вытянув лапу, похлопал Бориса по животу и сказал:
— Не надувайся, пожалуйста. Зачем же без нужды убивать. У негодяя есть шанс, тот самый последний шанс, о котором он тебе говорил. Если он не покажет трубу, то как только в проходе появятся крысы, я сам его убью… Потому что отсюда нам не убежать. Это и наш последний шанс.
— Значит, это все же была не Заклинательная Песня, — сникая, сказал Борис, — раз все так кончилось.
— А еще ничего не кончилось, — вдруг опять затараторил Алек, переводя испуганные глаза с котов на Бориса и обратно, — еще вовсе ничего не кончилось после твоего удивительно доброго поступка я раскаялся и вспомнил что оказывается я помню где труба и могу ее найти а тогда я не мог потому что кто же знал что этого крыса заметят меня захотят убить а ты за меня заступишься нет это в мои предположения не входило и я со страху конечно со страху и из благодарности все вспомнил ведь на самом деле я человек несмотря на мой чуть было не состоявшийся симбиоз с крысами которых я на самом деле теперь ненавижу потому что они мне никогда не простят что я показал вам трубу медную трубу только сумеете ли вы пройти сквозь медную трубу она ведь стоит почти вертикально очень узкая надо лезть вверх по железным поручням и если сорвешься то смерть а так вот она чего мне скрывать вот вход в нее если отодвинуть эту драную резиновую шину и убрать рваный ватник вы увидите в бетонной стене вход…
Говоря все это, он и делал, что говорил: откидывал шину, разгребал руками землю, вытаскивал ватник, и вот появилась труба довольно широкого диаметра. Но только, подумал Борис, как я туда влезу, такой раздутый? Хоть он слегка и сник, но все еще был непомерно пухл. Это очевидно подумал и Степа, потому что, повернувшись к Борису, сказал:
— Ну что, так и будешь пыжиться? Видишь, все в порядке. Или ты здесь хочешь остаться? Тогда берегись. Сейчас здесь крыс будет видимо-невидимо.
Здесь оставаться Борис нисколько не хотел, напротив. И крыс он огромного множества испугался, и начал стремительно съеживаться до нормальных размеров.
— Да ты не очень-то старайся, — усмехнулся Степа, — а то так съежишься, что мы тебя потом не найдем.
И вот они все собрались у трубы.
— Первым пойдет он, — угрюмо сказал Степин приятель, — вторым пойду я. Если он предал, от меня он не убежит.
— Хорошо, — быстро согласился Алек, всем своим видом показывая, что зачем ему предавать, вовсе незачем.
— Хорошо, — согласился и Степа. — Затем Борис, а замыкающим я. Надо ведь трубу еще засыпать перед уходом, чтоб не нашли.
Они нырнули в трубу. Степа подгреб земли к входу в трубу, а потом ухитрился заложить его ватником. И наступила полная темнота. Идти, или, верней, карабкаться, хватаясь за железные поручни, приваренные внутри трубы, было трудно. Пахло почему-то мазутом, каким-то гнильем, воздуха было мало и был он испорчен, дышалось с трудом, по лицу катился разъедающий пот. Борис даже слышал, как свистит воздух, входя и выходя из легких. Вентиляции в трубе не было никакой. Мешал топор, потому что занимал руки, он засунул топорище сзади за брючный ремень, стало легче, но не надолго. Поручни выскальзывали из пальцев, а путь вверх казался безнадежно бесконечным. Одно было приятно, что ни сбоку, ни сзади, вообще ниоткуда не грозило нападение. Труба на время пути была надежной защитой. Но наступил момент, когда сопенье впереди идущих, какая-то окалина, сыпавшаяся на голову, в глаза (если поднимал их кверху), за воротник, на руки, пот, ливший уже не только по лицу, но и по всему телу, отсутствие воздуха, — стали непереносимы. Тело ломило, руки так устали, что едва удерживали поручни, прямо разжимались от усталости, топор за спиной тянул вниз. Несколько раз он думал, что не сумеет сжать руки и упадет прямо на Степу. Но все же сжимал, и шел, и полз, и лез. И тут снизу послышался шум, визги, крики, и стало ясно, что крысы открыли трубу. И труба сразу наполнилась гулом и грохотом.
— Скорее, скорее, шевелитесь, — шипел Степа таким тоном, словно ему снизу поджигали пятки. «И немудрено, — думал Борис, — может, в него уже копьем тычут». Но вот и люк, выход из трубы. Это Борис понял по неожиданной остановке и возникшей наверху возне.
— Давай скорее! — рявкнул шедший за Алеком кот. Но Алек и так, судя по его пыхтенью, старался. Наконец, он отвинтил запор, откинул крышку люка и высунулся наружу. Внутрь хлынул свет и воздух. И в ту же секунду, Алек как-то странно охнул, и его обезглавленное тело, едва не сшибая по очереди их всех, поползло, а потом и полетело вниз.
— Засада! — крикнул Степа. — Ну и влипли! И этот бедолага… Эй, осторожнее! — повысил он голос, потому что его приятель, прорычав грозно страшным голосом:
— Вперед! За мной! — ринулся наверх, подняв над головой меч.
Раздался звон стали, стук, и вот он уже выскочил из люка. Крики, удары мечей, рык. Борис и Степа лезли изо всех сил за ним вверх. «Интересно, Алек сам в свою западню попал или это случайность?» — как бы о чем-то постороннем и уж во всяком случае не ко времени думал Борис, карабкаясь по поручням и одновременно пытаясь достать из-за спины топор… Но в тот момент, как он оказался у люка, его, отпихнув, опередил Степа и выскочил наружу раньше его, бормоча под нос:
— Я хоть и не братец Макс, но тоже не оплошаю! Следующим движением он ухватил Бориса за плечо и помог ему выкарабкаться. Они стояли на небольшой лестничной площадке: и вверх, и вниз вела крутая винтовая лестница. Угрюмый кот отбивался сразу от трех крыс, тесня их наверх. Впрочем, лестница была столь узка, что крысы могли нападать на него только поодиночке. Меж тем крысиный писк и шум в трубе слышались все ближе и ближе. Степа захлопнул крышку люка, но внешний запор был сломан.
— Сейчас они все явятся! — отчаянно крикнул кот. — Сюда, скорее! Надо думать, на карниз они не сунутся! Г-мяу! — добавил он, сшибая вниз лапой высунувшегося из люка крыса.
За огромными трубами-колоннами, которые отгораживали лестницу и лестничную площадку от улицы, начиналась узкая кромка карниза. Снаружи клубился туман, пропасть казалась бездонной, а карниз был еле виден.
— Твой путь туда, — быстрым, не терпящим возражения голосом сказал Степа. — Окно Мудреца — четвертое по ходу. Иди. Мы остаемся. Надеюсь, дойдешь и тебе удастся дойти и дальше. Торопись. Мы их еще задержим, пока ты не доберешься до окна.
— Но это подло — бросить вас в опасности, — возражал Борис, чувствуя растерянность от того, что ему придется сейчас расстаться с котами.
— Не знаю, кто в большей опасности — ты попробуй пройди по этому карнизу, — уговаривал его Степа, не давая опомниться и подталкивая к щели между колонн. — А за нас не бойся. Настоящего Кота может погубить только валерьянка. А мы с приятелем, как ты знаешь, не пьем. Да ты не гляди вниз, а то голова закружится. Ну, подожмись, я тебя протолкну, — и Борис очутился на карнизе, все еще держась руками за колонну. — Ну, отпускай руки, и в путь, — говорил Степа. — Да скорее. Вниз не смотри, только на то место смотри, куда ногу ставишь. Иди. У Мудреца окно всегда открыто.
— Но я же с вами совсем не простился!
— Вот и хорошо! Значит еще увидимся! Ну, смелее! — кот Степа надул щеки, распушил усы, дружески пыхнул на Бориса и вдруг, ловко повернувшись кругом, вонзил свой меч в подбиравшегося сзади крыса. А они повалили из люка. И началась знаменитая битва у карниза о которой столько потом приходилось Борису слышать.
А он пошел по карнизу. Один раз он только глянул вниз, в клубящийся туман, и больше не смотрел, прижимаясь к стене и глядя на шершавые камни перед самым носом. Три окна, которые ему пришлось миновать, были не освещены и заперты. Они давались труднее всего — гладкие, скользкие, не то, что шершавая каменная стена. Но вот и четвертое окно. Оно открыто, хотя внутри тоже не очень светло — только какой-то ночник горит над кушеткой. А на кушетке кто-то спит, прикрытый пледом… Но не думая даже, что он кого-то разбудит, Борис перевалился через подоконник и рухнул на пол.
Глава 15
Беседа с Мудрецом
Он ударился локтем и плечом о ручку кресла, а ухом и затылком о рубчатую батарею, когда падал на пол. Вскрикнул от болезненного удара, но человек под пледом не проснулся. Теперь Борис сидел на полу, раскинув ноги, слегка прикрытый стоящим у окна зеленым креслом, и от слабости не мог шевельнуться. Тело его сотрясалось от какого-то внутреннего озноба, и хотя было вовсе не холодно, хотелось угреться, укутаться во что-нибудь. Он повел глазами по комнате. Подумал, не разбудить ли ему спящего, ведь все равно рано или поздно будить придется. Но желание хоть чуть-чуть передохнуть, вдохнуть покоя, прийти в себя, побыть самому с собой наедине, при этом в нормальной городской квартире пересилило все остальные желания. Он тихо поднялся, но ноги так дрожали, что он принужден был сесть в кресло, в котором, к своему счастью, обнаружил еще один плед (помимо того, которым был укрыт спящий). Вытащив его из-под себя, Борис хорошенько укутался, почти с головой, оставив только щель для глаз и носа. Слева от него стоял стол, к которому и примыкала кушетка. По краям стола стопками лежали книги, целый ряд книг стоял, прижимаясь к стене, корешками наружу, белели листы рукописи. Борис вытянул шею, но поскольку настольная лампа не была включена, не разобрал, что там написано. А казалось, что это должен быть труд, объясняющий и крысиную страну и что ему, Борису, делать и как. А хозяин рукописи (и квартиры) лежал на диване среди больших подушек, укрытый пледом, и похрапывал открытым ртом. Свет маленького ночника не давал возможности разглядеть, как был одет этот человек, хотя плечи и руки из-под пледа высовывались, что-то вроде темной домашней куртки было на нем. На полу у дивана валялась, видимо, выпавшая из рук спящего, книга. Из нее торчало острие карандаша, которым, как понял Борис, он что-то в книге подчеркивал. Так обычно поступал и его отец, и это было ему знакомо. Борис глядел на стол, на диван, на книжные полки справа от себя, на пустое кресло напротив, глядел, глядел, все плотнее вжимаясь в спинку приютившего его кресла, и заснул.
Он проснулся, очевидно, не скоро. Потому что, когда он проснулся, спящий уже не спал, а сидел за столом и что-то писал при свете настольной лампы. Укутанного в плед Бориса он, по всей видимости, не разглядел в полутьме своей комнаты. Сырой туман вваливался сквозь открытое окно, его дыхание чувствовалось, но теплый воздух комнаты поглощал сырость, оставляя только запах свежего воздуха. Борис видел затылок сидящего за столом, зачесанные назад черные с сильной проседью редкие волосы, и, когда тот склонял набок голову, — горбоносый профиль. Если бы не седина и редина волос, не морщинистая щека, не другая квартира, да и вообще не другой — неизвестно, сонный или сказочный, но другой — мир, Борис сказал бы, что в кресле за столом сидит отец. Но это было бы совсем глупо — тратить столько сил, рисковать жизнью, переживать такие опасности, чтобы добраться до собственного родного отца! Нет, надо надеяться, что это и есть искомый Мудрец, что стихи Эмили оказались настоящей Заклинательной Песней и что с помощью Настоящих Котов ему удалось… да, удалось, он только сейчас понял это, пройти огонь (дракон), воду (в подвале) и медные трубы! Вот это да! — удивился Борис, — ведь когда все это преодолевалось, вовсе не думал никто, что они выполняют Древнее Заклятье. Человек тем временем оторвался от пиранья, посидел в задумчивости, откинулся на спинку кресла и начал вслух, как это любил отец, сам себе читать стихи какие-то. Отец знал бездну стихов и всегда под настроение бормотал которое-нибудь. Но голос у этого человека был другой, глуше, жестче, гораздо старше. Сидя уютно в мягком кресле, не в силах оттуда вылезти, укутанный пледом, Борис начал прислушиваться, что читает незнакомый старик. А тот вот что читал, будто размышляя вслух.
Но время, опыт разрушают
Воздушный замок юных лет;
Красы волшебства исчезают…
Теперь иной я вижу свет,—
И вижу ясно, что с Платоном
Республик нам не учредить,
С Питтаком, Фалесом, Зеноном
Сердец жестоких не смягчить.
Ах! Зло под солнцем бесконечно,
И люди будут — люди вечно.
Когда несчастных Данаид
Сосуд наполнится водою,
Тогда, чудесною судьбою,
Наш шар приимет лучший вид.
Сатурн на землю возвратится
И тигра с агнцем помирит;
Богатый с бедным подружится
И слабый сильного простит.
Дотоле истина опасна,
Одним скучна, другим ужасна;
Никто не хочет ей внимать,
И часто ад тому есть плата,
Кто гласом мудрого Сократа
Дерзает буйству угрожать.
Гордец не любит наставленья,
Глупец не терпит просвещенья —
Итак, лампаду угасим,
Желаю доброй ночи им.
Он замолчал и снова взялся за ручку. «Похоже, что и вправду Мудрец», — подумал Борис. Борис чувствовал себя выспавшимся, отдохнувшим, а после стихов и некое умиротворение снизошло ему в душу. Казалось, что просветленность Мудреца каким-то образом просветляет и его, что высокое духовное парение сидящего в комнате человека каким-то образом приподымает и присутствующего здесь Бориса. Ему хотелось навсегда остаться в этой комнате, читать все эти книги, которые читает Мудрец, чтобы приобщаться к чему-то вечному, и, очищаясь душой, думать только о нетленном, испытывая в душе не суету, а ощущение подлинности.
Но тут ему пришла в голову мысль, что он совершенно не знает, как ему окликнуть Мудреца. Одно дело — постучать в окно, а теперь, когда он уже проник в комнату, он оказывается кем-то вроде вора, разбойника, татя… Да и как обратиться к нему? как назвать? Мудрец? Надо бы самым каким-нибудь тривиальным образом… И он взял и закашлялся. Он думал, что Мудрец повернется эдак величаво и спокойно на его кашель и поинтересуется, кто он такой, как сюда попал и что ему надо. Вместо этого Мудрец вдруг подпрыгнул как укушенный, схватил со стола пресс-папье и резко повернулся к Борису, замахнувшись на него. Борис, в свою очередь, тоже испугался и как-то даже вжался в кресло, натягивая на себя плед как защитную кольчугу. Но старец уже разглядел его своим, по видимости, острым глазом, тут же успокоился, усмехнулся своему и Борисову испугу, развернул свое кресло и сел напротив Бориса, ласково глядя на него большими темными глазами из-под выпуклых век с редкими ресницами. Зато брови были густые и топорщились как непричесанные.
— Ну, наконец, — сказал Мудрец, — я дождался дня, давно предвиденного мною. Значит, битва у карниза состоялась уже. И Коты победили.
— Откуда это можно знать? — спросил Борис, не зная на «ты» или на «вы» обращаться к мудрецу.
— О, это очень просто, — ответил Мудрец. — Всякое событие имеет по крайней мере две возможности разрешения. Если бы победили крысы, вместо тебя здесь, в этом кресле, сидело бы совсем другое существо. Этот вариант я тоже учитывал, хотя и не хотел в него верить. Итак, ты дошел. Теперь в душ, пойдем я тебя провожу в ванную; там и махровый халат, можешь его пока надеть. Потом я накормлю тебя, и мы побеседуем. Ты ведь хочешь этого?
— Разумеется.
— Ну и прекрасно.
После душа, сидя за столом в чистом махровом халате, Борис чувствовал себя и посвежевшим, отдохнувшим, и одновременно размягченным и благодушным, словно путь его закончился встречей с Мудрецом. И никуда больше идти не надо. Мудрец тем временем возился у электрической плиты, готовил яичницу с колбасой. Борис поел, а потом они пили крепкий чай. Борису было очень покойно на душе, одно только было неловко — что сам Мудрец возится и хлопочет для него. Но тот делал все как нечто естественное и само собой разумеющееся. «Отчего такая расположенность ко мне?» И ему захотелось, чтобы Мудрец и впрямь оказался его отцом (как вначале ему и почудилось), который сюда попал, чтобы понаблюдать за ним — во-первых, достойно ли он себя будет вести, а во-вторых, чтобы помочь в случае чего, подать совет. И если его предположение справедливо, то отцу должно теперь стать ясно, что не так уж он и плох, раз сумел проделать такой путь и Настоящие Коты сочли его достойным своей помощи. Он вздохнул.
— Вернемся в кабинет, — предложил Мудрец, поглядев на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
— Не надувайся, пожалуйста. Зачем же без нужды убивать. У негодяя есть шанс, тот самый последний шанс, о котором он тебе говорил. Если он не покажет трубу, то как только в проходе появятся крысы, я сам его убью… Потому что отсюда нам не убежать. Это и наш последний шанс.
— Значит, это все же была не Заклинательная Песня, — сникая, сказал Борис, — раз все так кончилось.
— А еще ничего не кончилось, — вдруг опять затараторил Алек, переводя испуганные глаза с котов на Бориса и обратно, — еще вовсе ничего не кончилось после твоего удивительно доброго поступка я раскаялся и вспомнил что оказывается я помню где труба и могу ее найти а тогда я не мог потому что кто же знал что этого крыса заметят меня захотят убить а ты за меня заступишься нет это в мои предположения не входило и я со страху конечно со страху и из благодарности все вспомнил ведь на самом деле я человек несмотря на мой чуть было не состоявшийся симбиоз с крысами которых я на самом деле теперь ненавижу потому что они мне никогда не простят что я показал вам трубу медную трубу только сумеете ли вы пройти сквозь медную трубу она ведь стоит почти вертикально очень узкая надо лезть вверх по железным поручням и если сорвешься то смерть а так вот она чего мне скрывать вот вход в нее если отодвинуть эту драную резиновую шину и убрать рваный ватник вы увидите в бетонной стене вход…
Говоря все это, он и делал, что говорил: откидывал шину, разгребал руками землю, вытаскивал ватник, и вот появилась труба довольно широкого диаметра. Но только, подумал Борис, как я туда влезу, такой раздутый? Хоть он слегка и сник, но все еще был непомерно пухл. Это очевидно подумал и Степа, потому что, повернувшись к Борису, сказал:
— Ну что, так и будешь пыжиться? Видишь, все в порядке. Или ты здесь хочешь остаться? Тогда берегись. Сейчас здесь крыс будет видимо-невидимо.
Здесь оставаться Борис нисколько не хотел, напротив. И крыс он огромного множества испугался, и начал стремительно съеживаться до нормальных размеров.
— Да ты не очень-то старайся, — усмехнулся Степа, — а то так съежишься, что мы тебя потом не найдем.
И вот они все собрались у трубы.
— Первым пойдет он, — угрюмо сказал Степин приятель, — вторым пойду я. Если он предал, от меня он не убежит.
— Хорошо, — быстро согласился Алек, всем своим видом показывая, что зачем ему предавать, вовсе незачем.
— Хорошо, — согласился и Степа. — Затем Борис, а замыкающим я. Надо ведь трубу еще засыпать перед уходом, чтоб не нашли.
Они нырнули в трубу. Степа подгреб земли к входу в трубу, а потом ухитрился заложить его ватником. И наступила полная темнота. Идти, или, верней, карабкаться, хватаясь за железные поручни, приваренные внутри трубы, было трудно. Пахло почему-то мазутом, каким-то гнильем, воздуха было мало и был он испорчен, дышалось с трудом, по лицу катился разъедающий пот. Борис даже слышал, как свистит воздух, входя и выходя из легких. Вентиляции в трубе не было никакой. Мешал топор, потому что занимал руки, он засунул топорище сзади за брючный ремень, стало легче, но не надолго. Поручни выскальзывали из пальцев, а путь вверх казался безнадежно бесконечным. Одно было приятно, что ни сбоку, ни сзади, вообще ниоткуда не грозило нападение. Труба на время пути была надежной защитой. Но наступил момент, когда сопенье впереди идущих, какая-то окалина, сыпавшаяся на голову, в глаза (если поднимал их кверху), за воротник, на руки, пот, ливший уже не только по лицу, но и по всему телу, отсутствие воздуха, — стали непереносимы. Тело ломило, руки так устали, что едва удерживали поручни, прямо разжимались от усталости, топор за спиной тянул вниз. Несколько раз он думал, что не сумеет сжать руки и упадет прямо на Степу. Но все же сжимал, и шел, и полз, и лез. И тут снизу послышался шум, визги, крики, и стало ясно, что крысы открыли трубу. И труба сразу наполнилась гулом и грохотом.
— Скорее, скорее, шевелитесь, — шипел Степа таким тоном, словно ему снизу поджигали пятки. «И немудрено, — думал Борис, — может, в него уже копьем тычут». Но вот и люк, выход из трубы. Это Борис понял по неожиданной остановке и возникшей наверху возне.
— Давай скорее! — рявкнул шедший за Алеком кот. Но Алек и так, судя по его пыхтенью, старался. Наконец, он отвинтил запор, откинул крышку люка и высунулся наружу. Внутрь хлынул свет и воздух. И в ту же секунду, Алек как-то странно охнул, и его обезглавленное тело, едва не сшибая по очереди их всех, поползло, а потом и полетело вниз.
— Засада! — крикнул Степа. — Ну и влипли! И этот бедолага… Эй, осторожнее! — повысил он голос, потому что его приятель, прорычав грозно страшным голосом:
— Вперед! За мной! — ринулся наверх, подняв над головой меч.
Раздался звон стали, стук, и вот он уже выскочил из люка. Крики, удары мечей, рык. Борис и Степа лезли изо всех сил за ним вверх. «Интересно, Алек сам в свою западню попал или это случайность?» — как бы о чем-то постороннем и уж во всяком случае не ко времени думал Борис, карабкаясь по поручням и одновременно пытаясь достать из-за спины топор… Но в тот момент, как он оказался у люка, его, отпихнув, опередил Степа и выскочил наружу раньше его, бормоча под нос:
— Я хоть и не братец Макс, но тоже не оплошаю! Следующим движением он ухватил Бориса за плечо и помог ему выкарабкаться. Они стояли на небольшой лестничной площадке: и вверх, и вниз вела крутая винтовая лестница. Угрюмый кот отбивался сразу от трех крыс, тесня их наверх. Впрочем, лестница была столь узка, что крысы могли нападать на него только поодиночке. Меж тем крысиный писк и шум в трубе слышались все ближе и ближе. Степа захлопнул крышку люка, но внешний запор был сломан.
— Сейчас они все явятся! — отчаянно крикнул кот. — Сюда, скорее! Надо думать, на карниз они не сунутся! Г-мяу! — добавил он, сшибая вниз лапой высунувшегося из люка крыса.
За огромными трубами-колоннами, которые отгораживали лестницу и лестничную площадку от улицы, начиналась узкая кромка карниза. Снаружи клубился туман, пропасть казалась бездонной, а карниз был еле виден.
— Твой путь туда, — быстрым, не терпящим возражения голосом сказал Степа. — Окно Мудреца — четвертое по ходу. Иди. Мы остаемся. Надеюсь, дойдешь и тебе удастся дойти и дальше. Торопись. Мы их еще задержим, пока ты не доберешься до окна.
— Но это подло — бросить вас в опасности, — возражал Борис, чувствуя растерянность от того, что ему придется сейчас расстаться с котами.
— Не знаю, кто в большей опасности — ты попробуй пройди по этому карнизу, — уговаривал его Степа, не давая опомниться и подталкивая к щели между колонн. — А за нас не бойся. Настоящего Кота может погубить только валерьянка. А мы с приятелем, как ты знаешь, не пьем. Да ты не гляди вниз, а то голова закружится. Ну, подожмись, я тебя протолкну, — и Борис очутился на карнизе, все еще держась руками за колонну. — Ну, отпускай руки, и в путь, — говорил Степа. — Да скорее. Вниз не смотри, только на то место смотри, куда ногу ставишь. Иди. У Мудреца окно всегда открыто.
— Но я же с вами совсем не простился!
— Вот и хорошо! Значит еще увидимся! Ну, смелее! — кот Степа надул щеки, распушил усы, дружески пыхнул на Бориса и вдруг, ловко повернувшись кругом, вонзил свой меч в подбиравшегося сзади крыса. А они повалили из люка. И началась знаменитая битва у карниза о которой столько потом приходилось Борису слышать.
А он пошел по карнизу. Один раз он только глянул вниз, в клубящийся туман, и больше не смотрел, прижимаясь к стене и глядя на шершавые камни перед самым носом. Три окна, которые ему пришлось миновать, были не освещены и заперты. Они давались труднее всего — гладкие, скользкие, не то, что шершавая каменная стена. Но вот и четвертое окно. Оно открыто, хотя внутри тоже не очень светло — только какой-то ночник горит над кушеткой. А на кушетке кто-то спит, прикрытый пледом… Но не думая даже, что он кого-то разбудит, Борис перевалился через подоконник и рухнул на пол.
Глава 15
Беседа с Мудрецом
Он ударился локтем и плечом о ручку кресла, а ухом и затылком о рубчатую батарею, когда падал на пол. Вскрикнул от болезненного удара, но человек под пледом не проснулся. Теперь Борис сидел на полу, раскинув ноги, слегка прикрытый стоящим у окна зеленым креслом, и от слабости не мог шевельнуться. Тело его сотрясалось от какого-то внутреннего озноба, и хотя было вовсе не холодно, хотелось угреться, укутаться во что-нибудь. Он повел глазами по комнате. Подумал, не разбудить ли ему спящего, ведь все равно рано или поздно будить придется. Но желание хоть чуть-чуть передохнуть, вдохнуть покоя, прийти в себя, побыть самому с собой наедине, при этом в нормальной городской квартире пересилило все остальные желания. Он тихо поднялся, но ноги так дрожали, что он принужден был сесть в кресло, в котором, к своему счастью, обнаружил еще один плед (помимо того, которым был укрыт спящий). Вытащив его из-под себя, Борис хорошенько укутался, почти с головой, оставив только щель для глаз и носа. Слева от него стоял стол, к которому и примыкала кушетка. По краям стола стопками лежали книги, целый ряд книг стоял, прижимаясь к стене, корешками наружу, белели листы рукописи. Борис вытянул шею, но поскольку настольная лампа не была включена, не разобрал, что там написано. А казалось, что это должен быть труд, объясняющий и крысиную страну и что ему, Борису, делать и как. А хозяин рукописи (и квартиры) лежал на диване среди больших подушек, укрытый пледом, и похрапывал открытым ртом. Свет маленького ночника не давал возможности разглядеть, как был одет этот человек, хотя плечи и руки из-под пледа высовывались, что-то вроде темной домашней куртки было на нем. На полу у дивана валялась, видимо, выпавшая из рук спящего, книга. Из нее торчало острие карандаша, которым, как понял Борис, он что-то в книге подчеркивал. Так обычно поступал и его отец, и это было ему знакомо. Борис глядел на стол, на диван, на книжные полки справа от себя, на пустое кресло напротив, глядел, глядел, все плотнее вжимаясь в спинку приютившего его кресла, и заснул.
Он проснулся, очевидно, не скоро. Потому что, когда он проснулся, спящий уже не спал, а сидел за столом и что-то писал при свете настольной лампы. Укутанного в плед Бориса он, по всей видимости, не разглядел в полутьме своей комнаты. Сырой туман вваливался сквозь открытое окно, его дыхание чувствовалось, но теплый воздух комнаты поглощал сырость, оставляя только запах свежего воздуха. Борис видел затылок сидящего за столом, зачесанные назад черные с сильной проседью редкие волосы, и, когда тот склонял набок голову, — горбоносый профиль. Если бы не седина и редина волос, не морщинистая щека, не другая квартира, да и вообще не другой — неизвестно, сонный или сказочный, но другой — мир, Борис сказал бы, что в кресле за столом сидит отец. Но это было бы совсем глупо — тратить столько сил, рисковать жизнью, переживать такие опасности, чтобы добраться до собственного родного отца! Нет, надо надеяться, что это и есть искомый Мудрец, что стихи Эмили оказались настоящей Заклинательной Песней и что с помощью Настоящих Котов ему удалось… да, удалось, он только сейчас понял это, пройти огонь (дракон), воду (в подвале) и медные трубы! Вот это да! — удивился Борис, — ведь когда все это преодолевалось, вовсе не думал никто, что они выполняют Древнее Заклятье. Человек тем временем оторвался от пиранья, посидел в задумчивости, откинулся на спинку кресла и начал вслух, как это любил отец, сам себе читать стихи какие-то. Отец знал бездну стихов и всегда под настроение бормотал которое-нибудь. Но голос у этого человека был другой, глуше, жестче, гораздо старше. Сидя уютно в мягком кресле, не в силах оттуда вылезти, укутанный пледом, Борис начал прислушиваться, что читает незнакомый старик. А тот вот что читал, будто размышляя вслух.
Но время, опыт разрушают
Воздушный замок юных лет;
Красы волшебства исчезают…
Теперь иной я вижу свет,—
И вижу ясно, что с Платоном
Республик нам не учредить,
С Питтаком, Фалесом, Зеноном
Сердец жестоких не смягчить.
Ах! Зло под солнцем бесконечно,
И люди будут — люди вечно.
Когда несчастных Данаид
Сосуд наполнится водою,
Тогда, чудесною судьбою,
Наш шар приимет лучший вид.
Сатурн на землю возвратится
И тигра с агнцем помирит;
Богатый с бедным подружится
И слабый сильного простит.
Дотоле истина опасна,
Одним скучна, другим ужасна;
Никто не хочет ей внимать,
И часто ад тому есть плата,
Кто гласом мудрого Сократа
Дерзает буйству угрожать.
Гордец не любит наставленья,
Глупец не терпит просвещенья —
Итак, лампаду угасим,
Желаю доброй ночи им.
Он замолчал и снова взялся за ручку. «Похоже, что и вправду Мудрец», — подумал Борис. Борис чувствовал себя выспавшимся, отдохнувшим, а после стихов и некое умиротворение снизошло ему в душу. Казалось, что просветленность Мудреца каким-то образом просветляет и его, что высокое духовное парение сидящего в комнате человека каким-то образом приподымает и присутствующего здесь Бориса. Ему хотелось навсегда остаться в этой комнате, читать все эти книги, которые читает Мудрец, чтобы приобщаться к чему-то вечному, и, очищаясь душой, думать только о нетленном, испытывая в душе не суету, а ощущение подлинности.
Но тут ему пришла в голову мысль, что он совершенно не знает, как ему окликнуть Мудреца. Одно дело — постучать в окно, а теперь, когда он уже проник в комнату, он оказывается кем-то вроде вора, разбойника, татя… Да и как обратиться к нему? как назвать? Мудрец? Надо бы самым каким-нибудь тривиальным образом… И он взял и закашлялся. Он думал, что Мудрец повернется эдак величаво и спокойно на его кашель и поинтересуется, кто он такой, как сюда попал и что ему надо. Вместо этого Мудрец вдруг подпрыгнул как укушенный, схватил со стола пресс-папье и резко повернулся к Борису, замахнувшись на него. Борис, в свою очередь, тоже испугался и как-то даже вжался в кресло, натягивая на себя плед как защитную кольчугу. Но старец уже разглядел его своим, по видимости, острым глазом, тут же успокоился, усмехнулся своему и Борисову испугу, развернул свое кресло и сел напротив Бориса, ласково глядя на него большими темными глазами из-под выпуклых век с редкими ресницами. Зато брови были густые и топорщились как непричесанные.
— Ну, наконец, — сказал Мудрец, — я дождался дня, давно предвиденного мною. Значит, битва у карниза состоялась уже. И Коты победили.
— Откуда это можно знать? — спросил Борис, не зная на «ты» или на «вы» обращаться к мудрецу.
— О, это очень просто, — ответил Мудрец. — Всякое событие имеет по крайней мере две возможности разрешения. Если бы победили крысы, вместо тебя здесь, в этом кресле, сидело бы совсем другое существо. Этот вариант я тоже учитывал, хотя и не хотел в него верить. Итак, ты дошел. Теперь в душ, пойдем я тебя провожу в ванную; там и махровый халат, можешь его пока надеть. Потом я накормлю тебя, и мы побеседуем. Ты ведь хочешь этого?
— Разумеется.
— Ну и прекрасно.
После душа, сидя за столом в чистом махровом халате, Борис чувствовал себя и посвежевшим, отдохнувшим, и одновременно размягченным и благодушным, словно путь его закончился встречей с Мудрецом. И никуда больше идти не надо. Мудрец тем временем возился у электрической плиты, готовил яичницу с колбасой. Борис поел, а потом они пили крепкий чай. Борису было очень покойно на душе, одно только было неловко — что сам Мудрец возится и хлопочет для него. Но тот делал все как нечто естественное и само собой разумеющееся. «Отчего такая расположенность ко мне?» И ему захотелось, чтобы Мудрец и впрямь оказался его отцом (как вначале ему и почудилось), который сюда попал, чтобы понаблюдать за ним — во-первых, достойно ли он себя будет вести, а во-вторых, чтобы помочь в случае чего, подать совет. И если его предположение справедливо, то отцу должно теперь стать ясно, что не так уж он и плох, раз сумел проделать такой путь и Настоящие Коты сочли его достойным своей помощи. Он вздохнул.
— Вернемся в кабинет, — предложил Мудрец, поглядев на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29