Гребцы за дорогу к тому же устали. В струге возникла течь.
Думал, думал Филат Василенок, крутил свою бороду. В затылке и правой и левой рукой чесал. Прикидывал так и этак. Ясно Филату, не довезет он Разину гостинец в сохранности.
Решил Василенок дальше не плыть. «Эй, была не была — раздам виноград я самарцам! Детям, — подумал Филат. — Вот кому будет радость».
Так и поступил.
Для самарцев виноград — ягода невиданная. Собрались к берегу Волги и мал и стар.
Раздавал Василенок виноград ребятишкам, приговаривал:
— Отец атаман Разин Степан Тимофеевич жалует.
То-то был праздник в тот день в Самаре! Виноград сочный, вкусный. Каждая ягода величиной с грецкий орех. Набивают ребята рты. Сок по губам, по щекам течет. Даже уши в соку виноградном.
Вернулся Василенок в Астрахань. Рассказал все, как было. Не довез, мол, виноград Разину. Раздал его в Самаре ребятам.
— Как! Почему? — возмутились астраханцы.
Обидно им, что их гостинец не попал к Степану Тимофеевичу. Наказали они Филата. А к Разину послали гонца с письмом.
Написали астраханцы про струг с виноградом, про Филата, про самарских ребят. В конце же письма сообщили: «Бит Филат Василенок нещадно кнутами. А будет воля твоя, отец атаман, так мы посадим его и в воду. Отпиши».
Ответ от Разина прибыл.
Благодарил Степан Тимофеевич астраханцев за память, за струг. Написал и о Филате Василенке. Это место астраханцы читали раз десять. Вот что писал Разин:
«А Филатке Василенку моя атаманская милость». Далее шло о том, что жалует Разин Филата пятью соболями, то есть пятью соболиными шкурками, казацкой саблей и шапкой с малиновым верхом. «Дети, — значилось в разинском письме, — мне паче себя дороже. Ради оных и бьемся мы с барами. Ради оных мне жизни своей не жалко».
ДЕЛО БЫЛО В КРУТЫХ ЖИГУЛЯХ
Дело было в крутых Жигулях. Избили товарища разинцы.
Началось все с того, что собрались они на высокой круче. Смотрели оттуда на даль и ширь. Простором речным любовались. Потом незаметно завязался у них разговор. Слово за словом. Шутка за шуткой. Где на серьезе, где просто с ухмылкой. Кончилось тем, что заспорили разинцы вдруг, что бы сделал каждый из них, если бы стал царем. Вот до чего додумались.
— Я бы досыта ел, — заявил один.
— Я бы досыта спал, — заявил второй.
— Я бы ведрами брагу пил, — прозвучал и такой ответ.
Кто-то сказал:
— Я бы в кафтане ходил малиновом.
Пятый тоже мыслишку под хохот вставил:
— Ой, братцы! Если бы только я стал царем, я бы на персидской княжне женился.
Потом ответы пошли посерьезнее.
— Я бы все поменял местами. Простых людишек боярами сделал, бояр превратил в холопов.
— А я бы, как батька наш Степан Тимофеевич, волю любому и землю дал.
— Я бы дворянство извел под корень.
Увлеклись, размечтались не в шутку разинцы. Начинают уже говорить и о том, что не под силу царю любому, будь ты хоть первым из первых царь. В голову лезут любые фантазии.
— Я бы скатерть завел самобранку. Бросил ее на землю: «Эй, набегай, людишки!» — любого рода, любого племени — турок, башкир, казак. В обиде никто не будет.
— Я бы дивный построил город. Чтобы стены его — до неба, крыши — из хрусталя. Живите на славу, люди!
— А я бы такое сделал, чтобы люди не знали смерти.
— Я бы придумал живую воду, чтобы поднять из могил погибших в боях казаков.
— Дал бы я людям крылья, чтобы люди выше орлов летали.
Шумно ведется спор. О красивой жизни народ мечтает. Каждый всесильным себя считает.
И только парень один молча стоял, прислонившись к сосне, смотрел на других удивленно и глупо глазами хлопал.
— Ну, а ты бы, — полезли к нему казаки, — что ты сделал, если бы стал царем?
— Я-то? — переспросил парень.
— Ты-то.
— Я бы купил корову.
Сбил он ответом разинцев. Хоть и понятны его слова. В жизни парень, видать, намучился. Да не к месту его ответ. Зачем же в такую минуту он с дурацкой коровой сунулся? Сбил у людей фантазии.
Обозлились на парня разинцы.
Дело было в крутых Жигулях. Побили товарища разинцы.
КАЧЕЛИ
Быстро шел вверх по Волге Разин. Истомились войска в походе. И вот в каком-то приволжском большом селе стали они на отдых.
В первый же день казаки соорудили качели. Врыли в землю столбы — в каждом по пять саженей. Выше деревьев взлетали качели.
Сбежались к берегу Волги и парни, и девки, и все село. Визга здесь было столько, смеха здесь было столько, что даже Волга сама дивилась, привставала волной на цыпочки, смотрела на шумный берег.
В полном разгаре отдых. Три дня как кругом веселье.
— Эх, простоять бы нам тут неделю! — поговаривают казаки.
К Волге, к качелям, вышел и Разин.
— А ну-ка, батька!
— Степан «Тимофеевич!
— Место давай атаману! Место! — кричат казаки.
Потащили его к качелям:
— Прелесть кругом увидишь!
Усмехнулся Степан Тимофеевич:
— А вдруг как не то с высоты увижу?
— То самое, то, — не унимаются разинцы. — И Волгу, и плес, и приволжские кручи. Над лесом взлетишь, атаман. Как сокол расправишь крылья.
Залез на качели Разин. Вместе с девушкой местной — Дуняшей. Замерло сердце у юной Дуняши. Вцепилась она в веревки.
Набрали качели силу: то вверх, то вниз, то вверх, то вниз. Разгорячился Степан Тимофеевич. Разметались под ветром кудри. Полы кафтана, как крылья, дыбятся. Глаза черным огнем горят. Все выше и выше взлетают качели. Режут небесную синь.
— Вот это да! По-атамански, по-атамански! — кричат казаки.
Побелела совсем Дуняша.
— Ух, боязно! Ух, боязно!
— Девка, держись за небо! — какой-то остряк смеется.
Состязаются весельчаки:
— Отец атаман, бабку мою не видишь?
— Может, ангелов в небе видишь?
— Как там Илья-пророк?
— И ангелов вижу, и бабку вижу. А вона едет в карете Илья-пророк, — отвечает на шутки Разин. А сам все время на север смотрит — туда, куда дальше идти походом. Даже ладошку к глазам подводит.

Заприметили это разинцы.
— Что там, отец атаман?
Молчит, не отвечает Степан Тимофеевич.
— Чего видишь, отец атаман?
Молчит, не отвечает Степан Тимофеевич.
Недоумевают внизу казаки. Может, пожар атаман увидел? Может, боярские струги идут по Волге? Или вовсе какая невидаль? Прекратилось вокруг веселье. Обступили качели разинцы.
— Что видишь, отец атаман?
Выждал Разин, когда все утихло:
— Горе людское вижу. Слезы сиротские вижу. Стоны народные слышу. Ждут нас людишки. На нас надеются.
Кольнули слова атамана казацкие души.
Замедлили мах качели. Спрыгнул на землю Разин. Подошел к нему сотник Веригин:
— Правда твоя, атаман. Не ко времени отдых выбран.
— Верно, верно, — загудели кругом казаки. — Дальше пошли походом.
Поднялось крестьянское войско. Сотня за сотней. Отряд за отрядом. Вздыбилась дорожная пыль.
Остались в селе качели. Долго еще на них мальчишки взлетали в небо. И, замирая на высоте, вслед ушедшим войскам смотрели.
Глава третья
СНЯТСЯ БОЯРАМ СТРАШНЫЕ СНЫ

ЕПИФАН КУЗЬМА-ЖЕЛУДОК
Снятся боярам страшные сны. Снится им грозный всадник — Разин верхом на коне.
В тревоге живут бояре. И в Твери, и в Рязани, и в Орле, и в Москве, и в других городах и селах.
Послышится цокот копыт по дороге — затрясутся осинкой боярские ноги.
Ветер ударит в окна — боярское сердце замрет и екнет.
Боярин Епифан Кузьма-Желудок боялся Разина не меньше других. А тут еще барский холоп Дунайка рассказывал ему что ни день, то все новые и новые страсти. И, как назло, всегда к ночи.
Много про Разина разных слухов тогда ходило. И с боярами лют, и с царскими слугами крут. И даже попов не жалует. А сам он рожден сатаной и какой-то морской царицей. В общем, нечистое это дело.
— Пули его не берут, — говорил Дунайка.
— Пушки, завидя его, умолкают.
— Перед ним городские ворота сами с петель слетают.
— Ох-ох, пронеси господи! — крестился боярин Кузьма-Желудок.
— А еще он летает птицей, ныряет рыбой, — шепчет Дунайка. — Конь у него заколдованный — через реки и горы носит. Саблю имеет волшебную. Махом одним сто голов сбивает.
— Ох, ох, сохрани господи!
— А еще, — не умолкает Дунайка, — свистом своим, мой боярин, он на Волге суда привораживает. Свистнет, и станут на месте струги. Люди от погляда его каменеют.
— Ох, ох, не доведи свидеться!
Живет боярин, как заяц, в страхе. Потерял за месяц в весе два пуда. Постарел сразу на десять лет. На голове последних волос лишился.
Молился боярин Кузьма-Желудок, чтобы беда прошла стороной. Не услышал господь молитвы.
И вот однажды ночью случилось страшное. Открыл бедняга глаза — Разин стоит у постели.
Захотел закричать боярин. Но понимает — не может.
И Разин молчит, лишь взглядом суровым смотрит. Глаза черным огнем горят.
Чувствует боярин, что под этим взглядом он каменеет. Вспомнил слова Дунайки. Двинул рукой — не движется. Двинул ногой — не движется.
— О-о!.. — простонал несчастный. Но крик из души не вышел.
Утром слуги нашли хозяина мертвым.
— С чего бы?
— Да как-то случилось!
Не понимают в боярском доме, что с барином их стряслось.
— Что-то рано господь прибрал.
— Жить бы ему и жить.
— Может, выпил боярин лишку?
— Может, что-то дурное съел?
— Сон ему, может, недобрый привиделся? Уж больно всю ночь стонал.
…Снятся боярам страшные сны. Снится им грозный всадник.
ВЕРХНИЙ ЛОМОВ, НИЖНИЙ ЛОМОВ
Стояли они по соседству. Два небольших городка — Верхний Ломов, Нижний Ломов.
Когда разинцы брали города, они поступали так.
Собирали на площадь народ. Приводили сюда воеводу. Люди и решали его судьбу.
Разинский сотник спрашивал:
— Карать или миловать?
Если люди кричали: «Карать!» — воеводу тут же при всех казнили.
Если кричали: «Миловать!» — отпускали его, не тронув.
Так было в Саратове, в Самаре, в Черном Яру, в Царицыне. Так поступали восставшие и в других городах.
Оба Ломова взял разинский атаман Михаил Харитонов.
Ворвались разинцы в Нижний Ломов. Собрали народ. Привели воеводу. Вышел вперед Михаил Харитонов:
— Карать или миловать?
Кто-то крикнул:
— Карать!
Но тут же десятки других голосов:
— Миловать!
— Миловать!
— Миловать!
Отпустил атаман воеводу.
Видать, не все воеводы звери. У иных и что-то людское есть. Если люди кричат помиловать — тут уж верховный суд.
Ворвались разинцы в Верхний Ломов. Да что-то замешкались — дело было к исходу дня, не сразу людей собрали. Сидел воевода пока под запором, ждал своей участи.
Вспомнил Харитонов утром про арестанта, дал команду собрать народ. Собрались горожане на площади.
Пришел Харитонов. Ждет, когда казаки приведут воеводу. И вдруг прибегают, докладывают разинцы:
— Атаман, нет воеводы. Сидел под запором, а ноне пусто.
— Как — пусто? Бежал?!
— Нет, не бежал, атаман.
— Может, от страха помер?
— Нет, страх его, черта, не взял. Однако в живых его тоже нет.
— Как — нет?!
— Людишки без нас сами подняли его на вилы. Выходит, слово свое сказали уже людишки.
ПРИЮТ И ПОКОЙ
Охватило крестьянское возмущение всю Волгу, от понизовых до самых северных ее городов. Разин идет по центру, а слева и справа и забегая вперед, словно реки в разлив по весне, растеклись и поднялись сотни других отрядов. Восстали крестьяне и на Ветлуге, и на Хопре. Бьют тревогу бояре в Тамбове и Пензе. У Тулы и даже под самой Москвой загоны восставших бродят. Владимир и Суздаль не знают покоя. Украина вот-вот за бояр возьмется.
Бегут бояре из насиженных дедовых мест. Страшатся народного гнева.
Бежал из своей вотчины и боярин Феофан Круторогов. Бежал из-под Пензы как раз к Тамбову. Был под Тамбовом у Круторогова друг. Тоже боярин. Семен Рогокрутов. Решил у него укрыться.
Бежал Круторогов к Тамбову, а в это же время из-под Тамбова навстречу к нему бежал спасаться Семен Рогокрутов. Думал под Пензой найти спасение.
Повстречались друзья в пути.
— Свет мой Семен Васильевич!
— Душа моя Феофан!
— Куда ты?
— К тебе. Куда ты?
— К тебе.
— Ох ты!
— Ух ты!
Плохи дела под Пензой, плохи дела под Тамбовом.
Постояли друзья, подумали. Решили бежать к Воронежу. Жил под Воронежем у Круторогова и Рогокрутова друг. Тоже боярин, Сисой Водохлюпов. Надеялись бояре — уж там-то спасение. Пробираются друзья под город Воронеж. А в это время из-под Воронежа к Тамбову и Пензе идет Водохлюпов.
Повстречались они в пути.
— Свет наш Сисой Гаврилович!
— Душа Феофан, душа ты моя, Семен!
— Куда ты?
— К вам пробираюсь.
— Вот те и раз! А мы-то как раз к тебе.
— Ух ты!
— Ох ты!
Узнали друзья, что плохи дела и под Воронежем. Постояли, подумали. Решили бежать в город Шацк. Под городом Шацком жил у приятелей друг. Тоже боярин. Захар Хлюповодов.
Меряют версты приятели к городу Шацку. А в это время из Шацка идет им навстречу Захар Хлюповодов.
Повстречались друзья у древних больших ракит.
— Свет наш Захар Захарыч!
— Душа Феофан! Душа Семен! Душа ты моя, Сисой! Вот так встреча!
— Куда ты?
— К вам ведь, любезные!
— Ну и ну. А мы-то как раз к тебе.
— Ох ты!
— Ух ты!
Плохи дела и под городом Шацком. Опустились бояре на землю. Сели в тени ракит. Что же боярам делать? Куда же друзьям бежать?
— К северу? К югу?
— Пошли на восток.
— Нет, бояре, давай на запад. К литовской пойдем границе.
Сидят бояре в тени ракит. Спорят, куда им от гнева людского скрыться. Спорят бояре. Не видят бояре, как вышли из леса крестьяне. Тут и спору пришел конец.
Заболтались на ракитах бояре. Нашли свой приют и покой.
ВЕЛИКИЙ ГАГИН
Бегут бояре из насиженных дедовых мест. А вот боярин Великий Гагин никуда не бежал. Остался.
— Да я им, холопам! — кричал боярин. — Пусть только посмеют. Я с ними в один момент.
Если правду сказать, Василий Гагин был человеком смелым. И, уж конечно, крутым на расправу. Гагинские мужики на своей шкуре это не раз испытали.
В ожидании разинцев Гагин без дела сидеть не стал. В молодости служил он в стрелецких войсках. Вот и вспомнил боярин молодость.
— Первым делом, — заявил Гагин, — нужно насыпать высокий вал.
Взялись мужики за работу, насыпали вокруг барского дома вал.
— Хорошо, — осмотрев, сказал Гагин. — А теперь нужно вырыть глубокий ров.
Крестьяне опять за лопаты. Вот и ров готов.
— А на валу, — продолжает Гагин, — нужно построить стены.
Вооружились мужики топорами. Опять старались. Появились на волу стены.
— Хорошо, — одобрил Великий Гагин. — Ну, а теперь нужна нам дозорная вышка.
Появилась и вышка.
Сам Гагин лазил на эту вышку. Посмотрел на все на четыре стороны и опять заявил:
— Хорошо.
Когда крепость была построена, завез Гагин в нее пищали и мушкеты. Неделю крестьян обучал стрельбе. Оказались они способными. Пожалуй, лучше стрельцов стреляли.
А так как крепость без пушки не крепость, то раздобыл Великий Гагин и пушку. И снова учил мужиков стрелять. Стали они заправскими пушкарями и опять заслужили доброе слово Гагина.
Выдал боярин каждому по кружке хмельного. Выпили мужики за крепость, за Гагина.
По приказанию хозяина пушку поставили дулом к востоку, к Волге, туда, откуда и ожидали атамана Разина.
— Ну, приходи, — потирал руки Великий Гагин.
И Разин пришел. Только еще до этого, не дожидаясь появления Разина, как только крепость была готова, крестьяне сами схватили Гагина. Но не убили. За науку, за крепость, за пушку простили боярину прошлые свои обиды. А когда разинцы появились, вывели крестьяне своего барина к пушке и заставили стрельнуть. Но не в людей, а в небо. Как привет-салют Разину.
Великий Гагин ругнулся, сплюнул, но стрельнул.
Узнав от крестьян, откуда у них пищали, мушкеты и пушки, Разин тоже пощадил Гагина.
— Значит, и бояре нам помогают, — говорил с улыбкой Степан Тимофеевич. — Ну что же, спасибо, помощничек, — подмигнул он Великому Гагину.
МОНАШЕНКИ
Княгиня Лыкова, как и Великий Гагин, тоже осталась в своем имении. Только вал насыпать княгиня не стала. Ров вокруг дома не рыла. Мушкетов не покупала. Пушку тем более.
Просто пустила она на постой монашенок.
— Святую обитель злодей не тронет!
Поселились монашенки в имении Лыковой. Стали земные поклоны бить, читать без конца молитвы.
Прошла неделя, прошла вторая, присмотрелись монашенки, освоились.
Жить в монастыре за высокими стенами — это тоска тоской. Другое дело вот здесь, в имении. Речка бежит за откосом. Колышется рядом лес. В лесу и грибы и ягоды. Птицы поют на рассвете.
Живут монашенки в доме у Лыковой, отбивают земные поклоны, а сами о речке, о лесе думают.
Как-то одна из них украдкой искупалась в реке. А потом по секрету другим рассказала.
Вторая украдкой ходила в лес. И тоже о том проболталась. Принялись и другие на речку бегать. Начали в лес ходить.
Проклинают монашенки свою неволю. Заразились мечтой о воле. То соберутся они на лугу — песни поют мирские. Ночь наступит. Спать монашенкам давно пора. Не спится монашенкам что-то. Смотрят на звезды, сидят, вздыхают. То рассказы начнут о доме.
Стыдит их княгиня Лыкова:
— Ах вы такие, ах вы сякие! Так-то вы господу богу служите? Так-то земные поклоны бьете?
Не помогает.
Кричит на них Лыкова:
— Ах вы бесстыдницы! Ах вы безбожницы!
1 2 3 4 5 6 7