– На вас не угодишь, Фрэнк, – вздохнула Ронда. – Если я начинаю писать нежную, спокойную картину, вы с гримасой заявляете, что это похоже на иллюстрацию к «Сентиментальной истории для барышень».
– Йокота-сан, почему вы сегодня такой тихий? – шепнула Юри, почти касаясь губами его уха и одновременно посылая госпоже Йокота полную сестринской любви улыбку.
Госпожа Йокота ответила ей долгим, безмятежно ясным, как у доброй феи, взглядом и осыпала воркующим смехом плечо Баранова.
– Тра-ла-ла, ла-ла-ла-ла. – Саша пропела музыкальную фразу из хабанеры Кармен специально для Такэси, словно отдавая ему долг.
– Ах, какая жалость, мне ведь нужно уходить!..
Все по-разному приняли долгие извинения Юри: госпожа Йокота с явным удовольствием, Мацуура с безразличием, а Фрэнк и господин Йокота с сожалением. И только Ронда пошла ее проводить.
– Мне, право, очень грустно, что вы уходите… Не беспокойтесь, кофе я подам, – сказала Ронда, когда Юри садилась в машину. – Передавайте привет сестре… Завтра я еду в Чикаго. Как вы думаете, может быть, мне остановиться у того дорожного инженера?
– Не знаю, что вам посоветовать. Вы ведь не девушка на выданье, которая расставляет сети каждому мужчине. У вас стабильная жизнь, определенное положение в обществе, их никто и ничто не может разрушить. Если появится настроение, развлекайтесь. И все же, Ронда, каждый роман доставляет больше хлопот, чем удовольствия.
Когда партнер нежный и добрый, нам вроде бы чего-то не хватает, а попадется человек с тяжелым характером – и вовсе трудно вынести…
– Да. Порой какой-нибудь пустячный случай ужасно усложняет отношения между мужчиной и женщиной. Надо стремиться к легкости – сегодня встретились, завтра разошлись. А через недельку можно и вернуться – или с опущенной головой, как нашалившая и раскаившаяся девочка, или в новом элегантном костюме с печатью удовлетворения и грусти на лице. Ха-ха-ха!.. Правильно, Юри? По-моему, в нашем с вами возрасте для развлечения лучше всего подходит такой человек, как Фрэнк…
– Наверно, когда разводишься, потом влюбляешься в мужчину с характером, прямо противоположным характеру бывшего мужа.
– Не знаю, не знаю… Может, и не всегда. Все мы легко ранимы, и мужчины и женщины. И у нас есть отвратительная привычка – ковырять свои раны, чтобы вновь и вновь чувствовать боль. А что в результате? Привкус горечи, и все…
– Можно подумать, что вы все еще очень привязаны к вашему бывшему мужу.
– Ну и что? Пусть привязана. Из этого не следует, что другие мужчины меня не интересуют.
– Ронда, мужчины очень осторожны и расчетливы. Не меньше, чем мы. И они прекрасно в нас разбираются. Не думайте, что прозорливость исключительно женское качество.
– Я знаю это. И все равно еду в Чикаго. А кроме того, там есть покупатель на мои картины.
– Все правильно, Ронда, и ничего в этом нет особенного. Вы – это вы. И ваша жизнь уже сложилась, что бы там ни произошло. Вы можете из Чикаго полететь в Париж и целую неделю предаваться бешеному разгулу. Все равно все останется на месте. И ваши дети, и преподавательская работа, и даже Фрэнк.
Юри завела машину.
– Но ведь грустно! Ужасно грустно, Юри! Но… ничего не поделаешь…
– Конечно, ничего не поделаешь! Ну пока, Ронда. Веселитесь!
Юри вела машину очень медленно и, только заметив сзади хвост из нескольких машин, прибавила скорость.
У перекрестка, к счастью, зажегся красный свет, и она стала раздумывать, куда бы поехать. Никаких определенных планов у нее не было. Увидев на следующем повороте вход на станцию монорельсовой дороги, Юри решила пойти в парк с увеселительными аттракционами. Все уж лучше, чем кино. Поискав место для стоянки, она поставила машину у северного входа в парк, напротив оперного театра.
Вышла из машины, задержалась на секунду перед театральной афишей. «Лебединое озеро» с Магот Фонтень. Рядом была афиша выставки народного творчества индейцев Аляски. Юри пошла в сторону этой выставки. Пошла без всякой цели, просто ноги зашагали в этом направлении. Она шла и на ходу зевала. Совершенно открыто, не пытаясь подавить зевоту. Широко раскрывала рот, словно ловила свежий воздух.
Сейчас, в начале десятого, детей в парке почти не было. Влюбленные бродили парочками, держась за руки, восторженно разглядывая различные аттракционы, подсвеченные неоновыми огнями. У озера с гоночными моторными лодками Юри остановилась. Моторные лодки бороздили воду. В лодках сидели все те же влюбленные и так же восторженно разглядывали фонтаны брызг.
У входа на выставку Юри снова задержалась. Здесь был аттракцион-самолет, по спирали взмывавший вверх вокруг башни. Посмотрев немного на самолет, Юри пошла на выставку, хотя и не испытывала особого желания познакомиться с предметами народного творчества индейцев Аляски.
На выставке было пустынно. В больших, плохо освещенных залах Юри оказалась наедине со странными, причудливыми масками. Собственно, это были не маски, а головные уборы, изображающие морды зверей и птиц. Чудовища смотрели на Юри неподвижными и сверкающими, как у злых духов, глазами. Ее внимание привлекла маска ворона. Глаза огромные, удлиненные, совершенно человеческие, в большом, чуть раскрытом клюве виднеется кроваво-красный язык. Сзади свисает длинная прядь волос. Весь головной убор был искусно выточен из дерева. Поражали удивительно строгие, четкие, почти геометрические линии. Краски, подобранные с большим вкусом, завершали гармонию. Правда, цвета были чистые – красный, желтый, зеленый и черный, – но природные красители, чуть поблекшие под воздействием времени, создавали иллюзию тончайшей гаммы оттенков. Отдельные части этой головы – глаза, веки, длинный рот-клюв – не имели ничего общего с обликом птицы, глаза были даже слишком человеческие, и не только человеческие, но определенно мужские, бесстрашно распахнутые, и все же вся маска в целом являлась искусно выполненным символом человека-ворона. По-видимому, безвестный скульптор воплотил в этом символе веру своего первобытного племени, веру в слияние человека с природой, в неотделимость души человеческой от души животных и птиц, трав и деревьев, гор и долин.
На выставке были и другие головные уборы – с масками сокола, лягушки и разных зверей. Были маски, вырезанные из потемневшего плавуна. Злые и добрые, одна – насмешливая, таившая снисходительную улыбку в глубине глаз, в изломе рта. Были погремушки, какими пользуются шаманы, тоже в виде различных животных, родоначальников племени; были лодки и утварь, украшенные резьбой; одеяла, похожие на пончо, сотканные из шерсти разных зверей. И всюду, на всем – бесконечные звери и птицы. Юри казалось, что в сумрачных залах звучат приглушенные голоса леса, шелестящие, как ветер, молитвы и заклинания.
У выхода со скучающим видом сидел мужчина в розовой рубашке.
– Пора закрывать, – сказал он.
Казалось, он ждал, пока Юри все осмотрит.
От неожиданности Юри вздрогнула, круто повернулась и, пошатнувшись, чуть не села на пол.
Мужчина успел подбежать и подхватить ее под мышки.
– Спасибо! – Юри смущенно покраснела. – У меня что-то с равновесием… Вдруг ни с того ни с сего падаю… Муж ужасно сердится. Особенно если это происходит в публичном месте. В самом деле ужасно неудобно. На этот раз вы меня спасли от позора. Еще раз благодарю. Ну, всего хорошего.
Юри пошла.
– Подождите секундочку, – сказал вдогонку розовый. – У вас что-то пристало к каблуку. Надо снять, а то опять поскользнетесь.
Юри осторожно, чтобы не упасть, одной рукой оперлась о диван, стоявший у выхода, и осмотрела подошву.
– Нет, на левом каблуке.
Набойка на левом каблуке стерлась и висела клочьями.
– Ничего не пристало. Это набойка совсем сносилась. Юри потянула за длинный завернувшийся клочок кожи. Кожа стала рваться под пальцами, как старая тряпка. Обнажился деревянный каблук.
– Ничего не поделаешь, туфли-то старые, – с раздражением сказала Юри. – Не знаю, что делать. Так я всю кожу сорву.
– У меня нож есть.
Розовый вынул из кармана перочинный нож и отрезал разлохматившийся кусок кожи.
– Благодарю вас. Вы очень любезны, – не без иронии сказала Юри.
– Ну что вы! Такой пустяк… – мужчина двусмысленно усмехнулся.
Юри вышла из павильона. Куда же теперь пойти? Она не знала. Остановилась у выхода, прислонилась к стене. Перед павильоном – подсвеченный неоновыми лампами – бисерными брызгами рассыпался фонтан. Рядом, на лужайке – одинокий вяз. Под вязом стояла каменная скамейка. Пока Юри раздумывала сесть или не сесть, скамейку заняла какая-то парочка.
В выставочных павильонах погас свет. Из дверей вышел мужчина в розовой рубашке. И чуть было не налетел на Юри.
– О-о, вы все еще здесь? Как хорошо! Вот, возьмите, пожалуйста. Вы забыли на диване сумочку.
Розовый держал в руках сумочку Юри.
– Оригинальная отделка, – сказал он, протянув ей сумочку, расписанную водорослями и рыбками. – Вы забыли сумочку на диване. Я уж собрался отнести ее в контору…
– Спасибо…
Юри удивилась – как же так, она не заметила, что у нее пустые руки. Наверно, положила сумку на диван, когда розовый срезал лохмотья кожи с каблука.
– Я, должно быть, ужасно рассеянная, – сказала Юри. Рядом с выставкой был тир, где выдавали премии за удачную стрельбу. Лупоглазые смешные куклы, плюшевые, полосатые, как тигры, кошки, лопоухие слоны, выскакивали и скрывались за стойкой. По соседству с тиром находился киоск. Там продавали фруктовые соки. Они били тоненькими фонтанчиками в стеклянных цилиндрах. Пахло кофе.
Юри двинулась дальше. Мужчина в розовой рубашке шел за ней.
– Хотите кофе? – сказал он, позвякивая мелочью в карманах брюк.
Юри ничего не ответила, но продолжала идти перед ним, не сворачивая.
Розовый, поставив локти на прилавок киоска, протянул Юри бумажный стаканчик, над которым поднимался ароматный парок.
– Вы действительно немного рассеянная. Выпейте кофе, это бодрит.
Он почти насильно заставил ее взять стаканчик. У него были черные, очень жесткие волосы с сильной проседью и светло-зеленые глаза.
– Знаете, я на четверть эскимос, на четверть трингитт, на четверть швед, на четверть поляк…
Чудной человек, хоть и седой, но ужасно непосредственный, ребячливый. Взял и сразу отрекомендовался – выложил всю свою родословную.
Он еще видно, молодой, подумала Юри, а седина совсем не показатель возраста.
– Не куришь?
– Да нет… У меня плохое горло. Не знаю, может быть, рак…
– Рак – это плохо. Но ты постарайся, пожалуйста, поживи еще, а там, глядишь, изобретут какое-нибудь средство.
– А во мне нет никакой крови, кроме японской. Ни малейшей примеси, даже на одну шестнадцатую… Хотя, кто знает, может быть, мои предки тоже были эскимосами.
– Вполне возможно. Нет, даже наверняка так и есть. Ведь в древней древности люди запросто топали из Аляски в Сибирь. По льдинам. Значит, и в северную часть Японии могли попасть.
– Наверно…
Он расстегнул верхнюю пуговку розовой рубашки и покрутил головой, словно задыхался от духоты.
– А ты, должно быть, любишь розовое, – сказала Юри.
– Да нет, не то чтобы люблю. Но жена купила, вот и ношу…
– Красивый цвет, – рассеянно сказала Юри, разглядывая обручальное кольцо на пальце розового.
– Быть женой – очень трудная профессия? – спросил он.
– Не труднее, чем быть мужем.
– Легких профессий вообще, значит, не бывает…
– По-видимому, – согласилась Юри и добавила, взглянув на часы: – Мне надо идти.
– К мужу?
– Кажется, да…
Юри пошла; она чувствовала, что мужчина идет за ней, но ей было лень его отогнать.
В пятницу вечером в парке было многолюдно. Юри бездумно смотрела на двух подростков, громко визжавших в огромном крутящемся стакане. Они тесно прижались друг к другу. Мини-юбка девушки задралась, волосы обвили руку юноши. Этот аттракцион назывался «Приглашение на безумный чай». Звучала цирковая музыка. Пахло гамбургскими бифштексами. Юри направилась к ракетам. Когда-то давным-давно они с Такэси мечтали покататься на таких вот ракетах. Было это в Токио, еще до их свадьбы. Они встретились и пошли в парк «Горакуэн». К аттракциону стояла длиннющая очередь, они встали, постояли немного, но у них не хватило терпения дождаться… Вход на монорельсовую дорогу находился рядом с ракетным аттракционом. Вагоны сияли в ярком фиолетовом свете. Юри посмотрела на мужчин и женщин, с криком и визгом взлетавших в ракетах. В такой поздний час детей в парке уже не было. Взять билет, что ли, подумала Юри.
– Прокатимся на ракете? – предложил розовый.
Юри кивнула. Она не привыкла к таким мужчинам, которые оказывались рядом тогда, когда меньше всего о них думаешь.
Протягивая Юри билет, он обнял ее за плечи.
– Я боюсь. Вдруг не выдержу, – сказала Юри.
– Ты когда-нибудь каталась? – спросил он. Теперь он был в пиджаке.
– Н-нет… – покачала головой Юри.
– Ничего, ты держись за меня.
И Юри снова вспомнила парк «Горакуэн», длинную очередь. Тогда они с Такэси так и не покатались.
«Да ну их, эти ракеты! Мы тут целый час прождем!» – сказала тогда Юри. Глаза Такэси затуманились от огорчения. Потом потемнели, когда она сказала, что ей может стать плохо. А потом стали очень мягкими и нежными, когда она сказала, что боится… И она вдруг почувствовала усталость, оттого что так чутко реагировала на незначительные изменения во взгляде мужчины. Сейчас у нее не возникло ни малейшего желания взглянуть в глаза розового. Она молча пропустила мимо ушей поток его слов.
– До чего же интересно, а? Самое интересное, что совершенно не знаешь, как все будет, – сказал розовый, крепче обнимая ее плечи.
Раздался свисток, и ракетолет тронулся. Сначала не очень быстро, но вдруг рванулся вверх по отвесному склону, рухнул в пропасть и снова взмыл, да так высоко и с такой скоростью, что казалось, вот-вот столкнется с ракетолетом, несшимся навстречу. Потом, не снижая скорости, развернулся на крутом вираже и снова вылетел на прямую. Удивительно, как я не вылетела наружу, подумала Юри. Розовый крепко держал Юри, его пальцы впились в ее талию. Она всей тяжестью тела навалилась на мужчину и не могла шевельнуться, когда ее швыряло из стороны в сторону. Перед глазами плясала черно-фиолетовая ночь, далекие городские огни кружились звездным вихрем. Юри иногда тихо вздыхала, но ни веселья, ни страха, чтобы завизжать, не испытывала. Ей вдруг показалось, что она так же одинока, как кошка, которую крутят за хвост. Розовый не выпускал ее из объятий. Когда ракетолет остановился, Юри полулежала, уткнувшись лицом в грудь мужчины. Он поднял ее, поставил на ноги, заглянул в лицо.
– Ну как? Жива?
Она бессильно кивнула и вышла из ракетолета.
Ночной воздух был чистым и холодным. Мужчина остановился, закурил сигарету.
– Тебе, верно, неважно было. Ты сникла, как мертвая птичка.
Высокий, слегка сутуловатый, он наклонился и снова заглянул ей в лицо.
– Покатаемся еще на чем-нибудь?
Юри покачала головой.
– Может, поужинаем?
Юри покачала головой.
– Ну тогда выпьем? Юри покачала головой.
– Сигарету дать? Юри покачала головой.
– Есть не хочешь, выпить не хочешь, закурить не хочешь… Чудная!.. Чего же ты хочешь? Может, пойдем потанцуем.
– А какой танец? – спросила Юри.
– Рок «Гоу-гоу».
– Это я не умею. Я ведь не молоденькая уже и не увлекаюсь модными танцами.
– Медленные любишь? У меня, пожалуй, получится – шаг вперед, шаг в сторону, и все дела… Ладно, пошли танцевать.
– Не знаю…
Юри задумалась. Машинально сделала несколько шагов. Розовый взял ее за руку, и они пошли к фонтану. Струя воды в голубом освещении сверкала как фейерверк. На каменной скамье под огромным вязом лежал забытый кем-то носовой платок.
– Ну так пойдем танцевать?
– Не знаю…
Юри села прямо на носовой платок. Играла музыка, кажется Дебюсси. Где-то неподалеку от фонтана были динамики.
– Это Бетховен, что ли? – спросил розовый.
– Гм… – Юри пристально смотрела на крупные жемчужные брызги. – Наверно…
Из здания оперы вышло человек десять. Все в вечерних туалетах. Спектакль еще не мог кончиться в этот час, очевидно был антракт. Мужчины в черных костюмах, склоняясь над обналиченными плечами дам, что-то шептали.
– Что, концерт какой-нибудь был? – спросил розовый.
– Наверно…
– Музыку я люблю только джазовую. В другой плохо разбираюсь. А оперу терпеть не могу. Как услышу всякие там арии, у меня даже в горле першить начинает. И зевота такая, просто сил нет удержаться.
– От оперы иногда устает голова, – сказала Юри.
– Пошли танцевать!
Розовый потянул ее за руку и заставил встать. Юри отодвинулась от него, сделала несколько шагов в сторону стоянки машин.
– Не хочешь?
– Не то чтобы не хочу… А дансинг близко? У меня здесь машина.
– Я тебя потом провожу до машины.
Они пошли.
– А пешком туда добраться можно? – спросила Юри. – Если можно, тогда пойдем.
– Конечно, можно. Дансинг тут рядом.
1 2 3 4