А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Нет ничего удивительного в том, что такой обширный замысел вынашивался столько лет.
Но лишь только молодой писатель, лицом к лицу с обретенной им свободой, попытался воплотить на бумаге свой замысел, как тотчас же пережил полный крах: у него не хватило ни знаний, ни таланта, ни наблюдений. Ведь недостаточно было мечтать о новом герое, человеке будущего, – нужно было увидеть его наяву в окружающей жизни, ведь недостаточно было лишь захотеть, – нужно было еще уметь!
Да, теперь Жюль Верн, пройдя мучительный путь, наконец, понял, что, для того чтобы воплотить в жизнь свою мечту, мало одного желания. Тот, кто взялся бы за этот труд, должен был обладать глазом и умом ученого, воображением изобретателя, фантазией поэта и темпераментом пророка. Мог ли он, Жюль Верн, двадцати семи лет, обладающий почти схоластическим юридическим образованием, не имеющий и ста су месячного дохода, а следовательно и досуга, стать этим человеком?
Учиться, работать… Да, он знал, что умеет сосредоточиться, обладает нужным упорством, даже упрямством. На это уйдет пять, пусть десять лет… а может быть, и вся жизнь. Но «роман о науке» мог родиться только таким путем: из труда и вдохновения, пота и слез… Но это была цель, ради которой стоило жить!
Как Антей, оторвавшийся от земли, он жаждал теперь соприкоснуться не с императорской, но со своей, демократической Францией, чтобы вновь обрести силу и волю к жизни.
Но как найти мужество, для того чтобы заново начать жизнь? Как отыскать средства, которые позволили бы не только ждать своего часа, но и учиться, чтобы поторопить этот час, не только писать рассказы, которые охотно печатают издатели и редакторы маленьких парижских журнальчиков, но создавать роман, который будет закончен, быть может, только через десять лет, – пусть тогда этот роман переведут на пять, десять, даже двадцать языков, но жизнь самого автора этого гипотетического романа к тому времени уже перевалит за полдень и начнет клониться к упадку… И все это, вдобавок, случится лишь в том случае, если самые безумные мечты воплотятся в действительность!..
Припадки малодушия не раз посещали Жюля Верна в эти дни. Жалуясь в письмах домой на свое одиночество, он неоднократно возвращался к своему старому, полушутливому проекту женитьбы на какой-либо скромной нантской девушке. Но этот год был годом чужих свадеб: одна за другой его избранницы, подруги юности и сестры школьных друзей, отдавали свою руку землякам. И в то же время, как бы ему в отместку, парижские друзья также стали обзаводиться семьями. Казалось, какая-то брачная эпидемия охватила одновременно столицу и провинцию.
Весной 1856 года его университетский товарищ и друг Виктор Леларж, шурин профессора Гарсе, пригласил Жюля Верна принять участие еще в одной свадьбе. Для этого нужно было совершить небольшое путешествие в Амьен – тихий провинциальный городок в Пикардии, в нескольких часах езды от Парижа. Восьмого мая писатель, – впрочем, можно ли было так именовать человека, который уже год как ничего не писал, – выехал с Северного вокзала. На нем был его лучший костюм, на лице самая любезная улыбка, но невралгия разрывала его мозг и тоска терзала его сердце.
Нет, это не было похоже на поездки в родной Нант. На мгновение на вокзале он почувствовал себя чужестранцем, прибывшим откуда-то издалека. Даже провинциальный Нант был шумным по сравнению со старым сонным Амьеном, широко раскинувшимся в прекрасной долине Соммы. Широкие бульвары, проложенные на месте срытых средневековых укреплений, были покрыты зеленым весенним пухом. Его встретила милая провинциальная семья, гораздо менее чопорная, чем его собственная: любезная хозяйка дома, отставной кирасирский полковник де Виан, – он иногда в шутку любил подписываться Девиан, по орфографии времен Конвента, – Эме де Виан, невеста, и какая-то молодая, пожалуй, даже очень молодая женщина, которую представили парижскому гостю, как Онорину Анну Эбе Морель.
– Мадам Морель? Мадемуазель Морель?
– Мадам Морель, – ответил Леларж. – Сестра моей будущей жены.
Гордостью семьи был старший сын, финансист, брокер парижской биржи, но он отсутствовал: ничего не поделаешь, дела!.. Кроме того, были две очень маленькие девочки – Валентина и Сюзанна. Внешнее сходство позволяло безошибочно определить, что это дочери Онорины Морель.
Четыре дня, которые Жюль Верн хотел провести в Амьене, совершенно незаметно превратились в две недели. Провинциальная свадьба, с соблюдением всех старомодных церемоний, показалась парижскому гостю очаровательной. Запомнился инцидент, вызванный его собственной неловкостью, впрочем, другими почти незамеченный.
– Разве мсье Морель не будет присутствовать при церемонии? – спросил Жюль, когда усаживались в экипажи, чтобы ехать в церковь.
Лицо Леларжа выразило сильное замешательство. Потом он улыбнулся.
– Надеюсь, что нет, – пробормотал он вполголоса. – Бедняга умер несколько лет назад…
Мы не знаем, как протекал этот молниеносный роман. Но когда Жюль Верн вернулся в Париж, он твердо решил жениться на Онорине Морель. Правда, одного его решения и даже согласия Онорины было недостаточно. Прежде всего нужно было заняться математикой, – и не той математикой, что он искал в книгах Анри Гарсе, но простой практической арифметикой.
Кем был он? Человек без своего дома, без профессии, без постоянного заработка, без будущего (ведь нужно было смотреть трезвыми глазами, вернее, глазами тех, кого он хочет просить разделить с ним это будущее, единственное его достояние). Жениться – это значило обзавестись семьей, а семье нужно где-то жить, и как-то обеспечивать существование. Следовательно, прежде чем совершить этот важный шаг в жизни, нужно приобрести постоянный доход… Что он мог предпринять? Вернуться в театр? Поставлять в дешевые журналы очерки и рассказы? Но и этот эфемерный заработок не мог быть достаточным даже для одного. А адвокатура? Для этого нужно было вернуться в Нант, начать всю жизнь сначала и забыть свои мечты. Это означало полную капитуляцию.
Его мысль повернула в другую сторону. Всемирная выставка раскрыла перед ним иную сторону жизни – более живую, более действенную, более реальную. Техника, промышленность, коммерция, как ему казалось, не вступали в конфликт с ненавистным императорским строем, но и не приспосабливались к нему. Они существовали сами по себе, Что, если бы он мог соприкоснуться с ними вплотную, изучать хозяйственную жизнь Франции и в то же время сделать это источником существования? А время для литературы, для своей работы всегда можно найти, разве не писал он, находясь в плену у Севеста?
Брат Онорины был тем звеном, которое могло соединить его с биржей – средоточием коммерческой жизни Парижа и всей Франции.
Письма к матери и к отцу были написаны очень дипломатично. Почтительный сын сообщал, что ему «около тридцати», что ему не хватает «своего дома и близкого человека», что он «несчастлив в своем неверном существовании в Париже». Биржа – вот что может его обеспечить и далее дать комфорт. Правда, место на бирже стоит два миллиона франков, но можно вступить пайщиком в одну из уже существующих биржевых контор, а для этого достаточно «каких-нибудь» пятидесяти тысяч. Единственное, в чем он нуждается, – это заем в размере этой суммы, и здесь его единственная надежда – отец.
Родители обладают удивительной способностью читать между строк. Они сразу поняли, что мечта сына о женитьбе – реальный план, продуманный во всех подробностях. Старого адвоката это не пугало: в конце концов это должно было случиться рано или поздно, его огорчало лишь то, что Жюль хочет стать финансистом. Это было непостоянство – самый большой порок по его мнению. Сначала сын мечтал о море, потом избрал юриспруденцию, затем решил стать писателем, изменил литературе для театра, а теперь мечтает о бирже… Что же касается пятидесяти тысяч франков, то он, конечно, предпочел бы расходовать их по сто франков в месяц: тогда хватило бы на всю жизнь Жюля. Но он не скуп – он только расчетлив: ведь он заботится о счастье и о будущем своих детей.
Никто не знал размеров состояния Пьера Верна: мэтр Верн был скрытен и не любил говорить о своих делах. Но он – лучший адвокат города, недавно избранный главой адвокатской корпорации Нанта, – готов был на любые жертвы для своих детей, и он ответил согласием на просьбу сына.
Семьи Берн и де Виан обменялись церемонными письмами. Сам виновник этой переписки засыпал письмами обе стороны. Он был весел, шутлив, как, впрочем, и всегда (в письмах), но очень трезво смотрел на вещи, «у Онорины нет бриллиантов, но у нее есть красота и необходимые платья… и шали… одна длинная и одна квадратная…», «Онорина и я уведомляем, что свадьба будет произведена с наивозможно меньшим шумом. Ее движимость очень проста: диван, четыре кресла, четыре стула, полный гарнитур для камина – красное дерево, красный бархат и бронза. Но диван не бронзовый и маятник часов не из красного бархата…»
Тем временем, чтобы подготовиться к будущей работе, Жюль Верн – вечный ученик! – должен был пройти курс обучения, для чего он избрал контору Жиблона, видного промышленного дельца. А в начале декабря 1856 года Жюль Верн вошел как полноправный компаньон в дом № 72 по Прованской улице, где помещалась биржевая контора, принадлежащая Фернану Эггли, финансисту и брокеру парижской биржи.
10 января 1857 года в мэрии третьего округа был зарегистрирован брак Онорины Анны Эбе Морель, урожденной де Фрейн де Виан, 27 лет, и Жюля Габриеля Верна, 29 лет. В тот же день в церкви Сен-Эжень на бульваре Пуассоньер состоялась торжественная церемония венчания. Впрочем, торжественной ее можно было назвать лишь в официальном отчете: она была обставлена с предельной простотой, и присутствовало на ней всего двенадцать человек: родители и сестры Жюля, амьенская родня Онорины, а из посторонних – Анри Гарсе и Аристид Иньяр. Амьенским друзьям было сообщено, что свадьба состоится в Нанте, а нантским – что она будет отпразднована в Амьене. Парижские же друзья Жюля не были извещены и могли предполагать любой пункт: Нант, Амьен, прованскую деревню, Лондон даже, но, конечно, никому в голову не приходил Париж.
Все это выглядело, как вынужденное соблюдение приличий, едва-едва терпимое. Не было даже намека на традиционное свадебное путешествие: молодые должны были провести медовый месяц в Париже. Но Париж был для них пустыней: родственники разъехались на север и на юг, а друзей-холостяков Жюль не желал видеть. Он хотел как можно скорее начать – в который раз! – совершенно новую жизнь.
Вот фотография Жюля Верна и Онорины Верн после свадьбы. Онорина Анна Эбе кротко опирается на руку мужа. Эбе – французская форма имени Геба: так звали верную супругу Зевса, и оно как нельзя больше подходит к этой молодой женщине в кринолине последней моды того времени. А ее муж – широкоплечий, с пышной бородой и орлиным взглядом, – он действительно выглядит олимпийцем. Правда, фотография ему льстит: на ней не виден небольшой рост героя, но, с другой стороны, в ней слишком мало измерений, на ней нельзя рассмотреть его будущего.
Пять лет, потерянных для биографов
Пять лет жизни Жюля Верна после женитьбы – самые трудные для биографа.
Неверно было бы утверждать, что они бедны внешними происшествиями. Нет, событий здесь достаточно, может быть, даже больше, чем в предыдущий период, но они как-то отступают на второй план перед более крупными внутренними конфликтами, перед могучим поздним соревнованием этого своеобразного ума.
Как часто биограф, замечающий только мелочи, выискивающий только факты биографии человека и не видящий великого труда писателя, собравший, казалось бы, все крохи, оставшиеся от жизненного пира какого-нибудь знаменитого человека, останавливается в недоумении перед рождением шедевра, перед подвигом ума, похожим на ослепительную вспышку никем не ожидаемого взрыва! До этого где-то под землей тлел бикфордов шнур, таился взведенный на боевую готовность взрыватель, но кто теперь по их обугленным остаткам, разлетевшимся, как брызги, восстановит всю историю этого события?
Разве мало мальчиков, родившихся на острове Фейдо, бродило в детстве по Кэ де ля Фосс, мечтало о море и дальних странствованиях, а затем уезжало в Париж изучать юриспруденцию! Но Жюлем Верном, мечтателем и путешественником в неизвестное, стал только один.
Биография писателя, художника, музыканта, ученого состоит из его произведений, его трудов. Но в эти решающие пять лет Жюль Верн не написал почти ничего и, во всяком случае, ничего, стоящего внимания. Тем не менее уже в эту эпоху его биография формируется не мелочами его парижского уединения, но событиями всего мира, так как он из легкомысленного столичного бульвардье уже превращается в человека, видящего сразу весь мир, во всех его звеньях.
Перед нами портрет Жюля Верна в тридцать лет. Он бесспорно красив – той красотой XIX века, что неотделима от длинных сюртуков, цветных жилетов, клетчатых панталон и касторовых шляп. Светлая пышная борода скрывает подбородок, но линия носа и особенно лба очерчена резко и мужественно, руки его, наоборот, женственны: с длинными тонкими пальцами. Он сидит в свободной позе, легко подперев голову рукой, взор его устремлен вдаль. Но и поза эта принадлежит его веку: так снимался Виктор Гюго, таким остался в нашей памяти Миклухо-Маклай. Напрасно мы будем искать в этом портрете, как, впрочем, и в биографии Жюля Верна, то неповторимое, что сделало его бессмертным.
Новая жизнь, собственно говоря, была продолжением прежней, так как Жюль Верн, женившись, не переменил привычек и даже квартиры. Две комнаты на самом верхнем этаже дома № l8 по бульвару Бон Нувелль, которые вот уже шесть лет он занимал вместе с Иньяром, стали семейной квартирой супругов Верн. Иньяр был выселен, но переехал всего лишь на другой этаж. Вслед за устройством жилища был раз навсегда заведен порядок, который Жюль Верн соблюдал с педантичностью, вероятно, восхитившей бы его отца.
Молодой «финансист» вставал в пять часов утра – и зимой и летом, завтракал небольшим количеством фруктов и чашкой шоколада и садился за письменный стол. В эти утренние часы он был только писателем, автором ненаписанного «романа о науке», и никакая посторонняя мысль не смела отвлекать его от любимого труда.
Онорина появлялась около восьми часов. Жюль слышал, как она хлопотала в крохотной кухне, и, наконец, в девять часов, как результат ее трудов, в маленькой столовой – она же рабочий кабинет – появлялся завтрак. И Жюль Верн садился за стол с приятным ощущением четырех рабочих часов за спиной.
Завтрак и тщательный туалет занимали почти час. Это было время отдыха, час веселой болтовни, обсуждение событий дня, о которых сообщали газеты, и рабочих планов. За несколько минут до десяти молодой писатель, успевший превратиться в финансиста, брал шляпу, чтобы с последним ударом часов появиться на бирже.
Долгий день на бирже был полон отголосков событий, происходящих во всем мире. Не шум Парижа, а гул земного шара наполнял первое время сны Жюля Верна… или лишал его сна. В 1857 году во Франции и во всей Европе разразился экономический кризис, отразившийся на настроениях рабочих и ремесленников и совпавший с первыми успехами республиканской оппозиции. В том же году в Индии вспыхнуло восстание против английского владычества. На Дальнем Востоке началась опиумная война против Китая, которую Англия вела при поддержке Франции. Все эти события отражались на курсе ценных бумаг и оценивались в цифрах, как сила морских бурь определяется в баллах. Жюль Верн должен был следить за колебаниями ценных бумаг, всегда быть в курсе состояния любого иностранного казначейства, знать прибыли промышленности, железных дорог, торгового флота… Был ли Жюль Верн хорошим финансистом? Мы этого не знаем, но, во всяком случае, научиться на бирже он мог многому: он почти воочию видел бушующую жизнь не только Франции, но и всего мира.
Но и здесь, в суматохе и шуме биржи, существовал уголок, где можно было узнать последние литературные новости или просто перекинуться шуткой с приятелем. В краткие минуты отдыха несколько «эмигрантов из литературы и театра», как они себя называли, нашедших себе пристанище на бирже, собирались справа от колоннады. Часто сюда заглядывал Шарль Валлю, глава не слишком процветающего журнала «Семейный музей», где печатались первые рассказы Жюля Верна, и Филипп Жилль, секретарь Лирического театра. И, конечно, вождем этих сборищ был Жюль Верн.
Короткие вечера, которые Жюль всегда проводил дома, также были посвящены работе или чтению. Только воскресенья были неприкосновенными, и Жюль и Онорина проводили их в Зоологическом саду, в Аквариуме или, запасшись бутербродами и жареными каштанами, отправлялись на загородный пикник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31