В конце июня 1920 года ее перебросили на Западный фронт, и здесь мы снова попали под командование М. Н. Тухачевского.
Не поручусь за достоверность, но среди красноармейцев широко распространился слух, будто 27-ю Омскую дивизию по старой памяти вызвал сюда сам Михаил Николаевич. Так это было в действительности или совсем иначе, но подобные разговоры, несомненно, свидетельствовали о глубоких симпатиях личного состава к командующему фронтом. А с другой стороны, тут давала себя знать и гордость за свою дивизию, сознание того, что мы пришли на запад как надежная воинская сила.
Перефразируя старую русскую пословицу насчет попа и прихода, можно сказать: каков полководец, таковы у него и войска. На Западном фронте смелый и решительный характер М. Н. Тухачевского еще раз проявился в небывало высоких темпах развернувшегося наступления. Не зря Пилсудский писал впоследствии, что летом 1920 года под ударом красных войск «терялись генералы, мякли сердца солдат». Пилсудский не постеснялся признаться, что в ту пору его начальник штаба начинал свой ежедневный доклад стереотипной фразой: «Ну и марш! Ну и марш!»
По тем временам марш действительно был необыкновенным. 11 июля наша 27-я Омская совместно с 17-й стрелковой дивизией освободила Минск, а ровно через месяц, 11 августа, мы вели уже бой под Варшавой.
В этом порыве сказывался и талант командующего, и высокие боевые качества войск. Одно дополнялось другим.
Тем не менее наш поход на Варшаву закончился неудачей. В. И. Ленин объяснял это прежде всего тем, что в решающий момент у нас не хватило сил. Лишь заведомые недоброжелатели М. Н. Тухачевского пытались свалить всю вину на него. Но партия и Советское правительство не отказали ему в своем доверии. Он был оставлен на посту командзапа, затем стал командующим войсками Западного военного округа.
К этому периоду и относится мое личное знакомство с Михаилом Николаевичем. Получив назначение на должность секретаря окружной газеты «Красноармейская правда», я имел возможность довольно часто встречаться с ним по разнообразным редакционным делам, а также на собраниях Военно-научного общества.
Время было очень интересное. Кипели горячие споры о советской военной доктрине. Одни пытались «увязать» ее с французской теорией позиционной войны, другие отдавали предпочтение германским идеям «блицкрига». Михаил Николаевич не преклонялся перед иностранными авторитетами. У него была своя живая, ищущая мысль. Выступая перед военной аудиторией и устно, и печатно, он умел придать рассуждениям о военной доктрине какой-то совершенно оригинальный поворот, вызывавший у слушателей и читателей желание подумать, поспорить.
М. Н. Тухачевский отлично понимал роль печатного слова в воспитании и обучении красноармейцев. «Красноармейская правда» всегда находилась в поле его зрения. Он внимательно следил за ней, подсказывал нам, как надо вести дело, чтобы газета лучше выполняла свои агитационные, пропагандистские и организаторские функции, надежнее помогала командованию.
– Прошу понять, товарищи, – говорил нам Михаил Николаевич, – что красноармейская газета это не просто листок информации, а и своеобразный учебник военного дела. Вот вы пишете, что в таком-то полку проходили занятия по сколачиванию отделения, такой-то боец действовал хорошо, такой-то плохо, и ставите точку.
Этого мало. Надо постараться раскрыть, чем именно хороши были действия замеченного вами красноармейца, как он учитывал обстановку, в чем проявились его смелость, находчивость. Тогда читатель запомнит ваше обращение к нему, сделает из ваших наблюдений определенные выводы и сам постарается действовать так же в сходной обстановке… Армия сейчас овладевает новой тактикой. Это дело непростое. Газета должна помогать бойцу конкретно, а не отделываться общими словами.
Однажды редактор «Красноармейской правды» В. А. Зудин отправился к М. Н. Тухачевскому попросить для газеты статью о задачах летней учебы.
– Статью я вам напишу, – согласился командующий, – но вы дайте мне возможность поговорить с вашими военкорами, о чем и как должны сейчас писать они.
На другой день мы действительно получили от Михаила Николаевича обещанную статью. Она была написана от руки на листках личного блокнота командующего, и к ней прилагалась записка с напоминанием о необходимости встречи с военкоровским активом. Мы, конечно, такую встречу подготовили. Было созвано окружное совещание военкоров, и командующий выступил на нем с интереснейшим докладом, в котором приводились убедительные примеры из жизни войск, обстоятельно анализировались военкоровские заметки и редакционные статьи.
А когда М. Н. Тухачевский командовал войсками Ленинградского военного округа, там издали его брошюру о том, как надо освещать в красноармейской печати ход тактической подготовки бойцов и мелких подразделений. Мы сумели добыть ее для военкоров «Красноармейской правды», и могу сказать наверняка, что эта скромная книжечка многим из них помогла стать впоследствии профессиональными военными журналистами.
Характерной особенностью журналистской деятельности самого М. Н. Тухачевского было то, что он совершенно не терпел так называемого «заавторства». Неоднократные наши попытки подсунуть ему на подпись статьи, подготовленные сотрудниками редакции, отвергались с порога. Михаил Николаевич имел определенное литературное имя, свой литературный стиль, устойчивую литературную репутацию и очень дорожил этим.
Не могу не отметить и еще одну примечательную черту М. Н. Тухачевского. Он умел подбирать и ценить сослуживцев. Об этом достаточно красноречиво говорят написанные им аттестации на подчиненных ему людей. Вот, например, одна из них, характеризующая командира корпуса А. В. Павлова:
«Выдающийся работник. Обладает блестящим оперативным мышлением. Характера твердого и смелого. В походной жизни вынослив, искренне революционно настроен и предан Советской власти. Много работает в военно-научном деле. Вполне достоин и вполне подготовлен к должности командарма и командокра».
Аттестация немногословна, но человек виден со всех сторон. И за лаконичными фразами сразу улавливается теплота, сердечность отношений, глубокое уважение старшего к младшему.
А как часто именно этого не хватало нам в пору культа личности Сталина!
ВЕСЬ ДЛЯ ЛЮДЕЙ
Л. В. ГУСЕВА
В1920 году, работая в штабе Кавказского фронта, я впервые увидела Михаила Николаевича. Как и всех, кто с ним соприкасался, он поразил меня скромностью и демократизмом, сквозившими в каждом его слове, чувствовавшимися в каждом поступке.
Ни капельки важности, ни тени высокомерия!
Входя к нему в рабочий кабинет, никто не испытывал робости или смущения. Каждый знал: он идет к товарищу, будет внимательно и сочувственно выслушан.
Вскоре фронтовая судьба разлучила меня с М.Н.Тухачевским. Я и не думала, что когда-нибудь в дальнейшем пути наши опять пересекутся. А произошло даже нечто большее.
Мужа моего – командира Красной Армии – перевели в Смоленск, и мы оказались соседями с Тухачевскими по дому. Так я познакомилась, а затем на всю жизнь подружилась с женой Михаила Николаевича, умной, тактичной, располагавшей к себе молодой женщиной, Ниной Евгеньевной.
Она ввела меня в свой тесный, хотя и очень обширный, семейный круг. Тут было интересно всегда. Но особую привлекательность приобрел дом Тухачевских с переводом Михаила Николаевича в Москву. Какие там встречались люди! Как часто звучала чудесная музыка, исполняемая первоклассными музыкантами!
Мне особенно запомнился вечер, когда на квартире у Михаила Николаевича, на Никольской, собрались пианисты, которым предстояло ехать на конкурс в Варшаву. В этот раз здесь были Шостакович, Оборин, Брюшков. Поочередно они садились за рояль. Михаил Николаевич изредка делился с ними своим мнением о прослушанном, очень тактично делал замечания, И надо было видеть, с каким вниманием прислушивались к нему музыканты!
А после концерта – ужин, чай, долгие споры о музыке, композиторах, исполнительском искусстве.
Михаил Николаевич и Нина Евгеньевна умели создать обстановку непринужденности. У них каждый чувствовал себя легко, свободно, мог откровенно высказать свои мысли, не боясь, что его прервут или обидят.
В домашних разговорах Михаила Николаевича излюбленной темой было скрипичное дело. Он знал массу историй, связанных с изготовлением скрипок, и десятки профессиональных секретов, которыми охотно делился. С умением истинного мастера Тухачевский сам создавал превосходные музыкальные инструменты. Иногда и мы с Ниной Евгеньевной привлекались к этому в качестве «подсобной рабочей силы» – нам доверялось протереть наждаком какую-либо тщательно выструганную деталь будущей скрипки, порой даже отполировать ее. Это были очень веселые часы. Перемазавшиеся лаками и клеем, мы выслушивали бесконечные насмешливые замечания Михаила Николаевича:
– Ну, разве так работают! Какой из вас Страдивариус!..
Как-то в один из таких часов появился Якир. Михаил Николаевич обратился к нему с шутливой жалобой на нас:
– Видишь, Иона, пытаюсь их эксплуатировать, да не поддаются, грозятся в профсоюз пожаловаться.
Однажды я застала у Тухачевских опытного скрипичного мастера Е. Ф. Витачека. Михаил Николаевич долго и увлеченно беседовал с ним, показывал гостю свою коллекцию скрипок, баночки с лаками, вытащил заветный кусок какого-то особого дерева. Этот неказистый с виду чурбачок Михаил Николаевич сберегал в течение многих лет пуще всякой драгоценности, мечтал изготовить из него замечательную скрипку. И вдруг, когда Витачек ушел, мы с изумлением обнаружили, что знаменитая деревяшка исчезла.
– Где же она? – растерянно спросила Нина Евгеньевна.
– Подарил Витачеку, – почти виновато улыбнулся Михаил Николаевич. – Так, как он изготавливает скрипки, мне не изготовить…
Друзья познаются в беде, утверждает старинная русская поговорка. Она очень справедлива по отношению к Тухачевскому.
Помню, вскоре после появления оперы «Катерина Измайлова» ее молодой тогда автор Дмитрий Дмитриевич Шостакович был подвергнут грубой, шельмующей критике (опера не понравилась Сталину). Шостаковича вызвали из Ленинграда в Москву для генеральной «проработки».
Я встретила его в квартире Тухачевских подавленного, растерянного. И надо было видеть, с каким сочувствием отнесся к нему Михаил Николаевич! Они надолго удалились вдвоем в кабинет. Не знаю, о чем там разговаривали, но из кабинета Шостакович вышел обновленным человеком. Решительно шагнул к роялю и начал импровизировать. Михаил Николаевич весь обратился в слух. Он не отрывал восхищенного взгляда от друга, в которого верил и которому сумел внушить веру в самого себя.
В другой раз при мне в квартиру Тухачевских пришла вдова военного. Она с двумя детьми жила в сыром подвале. Младший болел.
Михаила Николаевича дома не оказалось. Незнакомую женщину приняла Нина Евгеньевна. Внимательно ее выслушала, обо всем расспросила и взяла у нее письмо для Михаила Николаевича.
Вечером это письмо было вручено адресату. Михаил Николаевич вернулся очень усталым, но, познакомившись с жалобами вдовы, тотчас же стал звонить кому-то по телефону, написал куда-то записку. И можно не сомневаться, что все вопросы были решены положительно.
К подобным визитам в семье Тухачевских относились как к должному. Никого они не удивляли, и никто не говорил лишних слов о вызываемых ими хлопотах. Так было заведено. Во всем, что касалось людей, их здоровья, их быта, здесь не признавали мелочей.
Как-то, еще в двадцатые годы, к М. Н. Тухачевскому обратился один художник и попросил помочь продать картину. Чувствовалось, автор картины сильно нуждается. Но, посмотрев полотно, Тухачевский понял, что покупатель вряд ли найдется. И тогда он сам решил купить ее. С деньгами было туговато. Существовал партмаксимум, а семья большая. Пришлось залезать в долги.
Когда картину привезли домой, все крайне удивились, как это обладавший тонким вкусом Михаил Николаевич соблазнился таким произведением. И тут последовало объяснение:
– Да разве дело в картине? Дело в человеке, которому надо было помочь, не уронив его достоинства… А художник он не лишенный способностей. Может быть, еще распишется…
Когда я говорю о доброте и отзывчивости М. Н. Тухачевского, то не могу не вспомнить его мать Мавру Петровну. Вероятно, эти качества он впитал с ее молоком. Я не знала человека более сердечного и справедливого, чем простая, бесхитростная, едва грамотная, но мудрая сердцем Мавра Петровна. Наблюдая вместе мать и сына, нельзя было не заметить, какое поразительное духовное родство существует между ними.
Встречая сына, приехавшего наскоро пообедать, Мавра Петровна всегда безошибочно угадывала его настроение. Если он устал или был погружен в какие-то нелегкие думы, мать тихо спрашивала:
– Хочешь, Мишенька, Пятую?
И, не дожидаясь ответа, направлялась к проигрывателю. Звуки бетховенской симфонии наполняли комнату. Лицо Тухачевского светлело.
Прожившая большую жизнь, полную волнений, тревог, а подчас и лишений, похоронившая еще накануне первой мировой войны мужа, старшую дочь, одного из сыновей, продававшая в годы гражданской войны последние вещи, чтобы прокормить семью, Мавра Петровна так заслуживала спокойной и почетной старости! Но все случилось по-иному. На склоне лет на нее обрушилась трагедия, которую я не знаю, с чем можно сравнить.
Да будет светлой память об этой замечательной женщине, об этой Матери с большой буквы!
КАК МНЕ ЕГО НЕ ХВАТАЕТ
Д. Д. ШОСТАКОВИЧ
Мы познакомились в 1925 году. Я был начинающим музыкантом, он – известным полководцем. Но ни это, ни разница в возрасте не помешали нашей дружбе, которая продолжалась более десяти лет и оборвалась с трагической гибелью Тухачевского.
Первое, что поразило меня в Михаиле Николаевиче, – его чуткость, его искренняя тревога о судьбе товарища.
Помню неожиданный вызов к командующему Ленинградским военным округом Б. М. Шапошникову. Ему, оказывается, звонил из Москвы Тухачевский. Михаилу Николаевичу стало известно о моих материальных затруднениях, и он просил на месте позаботиться обо мне. Такая забота была проявлена, я получил работу.
А начиная с 1928 года, когда М. Н. Тухачевский сам оказался командующим войсками Ленинградского военного округа, наша дружба стала еще более тесной. Мы виделись всякий раз, когда было желание и возможность.
Михаил Николаевич удивительно располагал к себе. Подкупали его демократизм, внимательность, деликатность. Даже впервые встретившись с ним, человек чувствовал себя словно давний знакомый – легко и свободно. Огромная культура, широкая образованность Тухачевского не подавляли собеседника, а, наоборот, делали разговор живым, увлекательно интересным.
Однажды я вместе с Михаилом Николаевичем отправился в Эрмитаж. Мы бродили по залам и, как это нередко случается, присоединились к группе экскурсантов. Экскурсовод был не очень опытен и не всегда давал удачные объяснения. Михаил Николаевич тактично дополнял, а то и поправлял его. Минутами казалось, будто Тухачевский и экскурсовод поменялись ролями.
Под конец экскурсовод подошел ко мне и, кивнув головой в сторону Михаила Николаевича, одетого в штатское, спросил:
– Кто это?
Мой ответ так поразил его, что на какое-то время он буквально лишился дара речи. А когда пришел в себя, стал благодарить Тухачевского за урок. Михаил Николаевич, дружески улыбаясь, посоветовал молодому экскурсоводу продолжать учебу.
– Это никогда не поздно, – добавил он.
Я – человек не военный, и не мне судить о полководческом таланте Михаила Николаевича. Но отлично помню, как высоко ценили этот талант его боевые соратники, с каким восхищением вспоминали проведенные Тухачевским операции.
Для меня, конечно, было важнее, что Михаил Николаевич любил и понимал музыку, посещал концерты, сам играл. У него дома всегда звучала музыка.
С первого дня нашей дружбы я проигрывал Тухачевскому свои сочинения. Он был тонким и требовательным слушателем. Иногда просил повторить то или иное место, а порой и все произведение. Замечания его неизменно били в точку.
У Михаила Николаевича я познакомился с великолепным музыкантом Николаем Сергеевичем Жиляевым, которого считаю одним из своих учителей. К Жиляеву Тухачевский относился с огромным уважением, но это не препятствовало, однако, их бурным спорам.
Часто мы встречались втроем. Обычно я играл что-нибудь новое, а Николай Сергеевич и Михаил Николаевич внимательно слушали и затем высказывали свои соображения. Иногда диаметрально противоположные. Надо ли говорить о том, как были полезны для меня, молодого композитора, эти оценки и споры!
Каждую свободную минуту – а такие у Михаила Николаевича случались не часто – он старался проводить за городом, в лесу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Не поручусь за достоверность, но среди красноармейцев широко распространился слух, будто 27-ю Омскую дивизию по старой памяти вызвал сюда сам Михаил Николаевич. Так это было в действительности или совсем иначе, но подобные разговоры, несомненно, свидетельствовали о глубоких симпатиях личного состава к командующему фронтом. А с другой стороны, тут давала себя знать и гордость за свою дивизию, сознание того, что мы пришли на запад как надежная воинская сила.
Перефразируя старую русскую пословицу насчет попа и прихода, можно сказать: каков полководец, таковы у него и войска. На Западном фронте смелый и решительный характер М. Н. Тухачевского еще раз проявился в небывало высоких темпах развернувшегося наступления. Не зря Пилсудский писал впоследствии, что летом 1920 года под ударом красных войск «терялись генералы, мякли сердца солдат». Пилсудский не постеснялся признаться, что в ту пору его начальник штаба начинал свой ежедневный доклад стереотипной фразой: «Ну и марш! Ну и марш!»
По тем временам марш действительно был необыкновенным. 11 июля наша 27-я Омская совместно с 17-й стрелковой дивизией освободила Минск, а ровно через месяц, 11 августа, мы вели уже бой под Варшавой.
В этом порыве сказывался и талант командующего, и высокие боевые качества войск. Одно дополнялось другим.
Тем не менее наш поход на Варшаву закончился неудачей. В. И. Ленин объяснял это прежде всего тем, что в решающий момент у нас не хватило сил. Лишь заведомые недоброжелатели М. Н. Тухачевского пытались свалить всю вину на него. Но партия и Советское правительство не отказали ему в своем доверии. Он был оставлен на посту командзапа, затем стал командующим войсками Западного военного округа.
К этому периоду и относится мое личное знакомство с Михаилом Николаевичем. Получив назначение на должность секретаря окружной газеты «Красноармейская правда», я имел возможность довольно часто встречаться с ним по разнообразным редакционным делам, а также на собраниях Военно-научного общества.
Время было очень интересное. Кипели горячие споры о советской военной доктрине. Одни пытались «увязать» ее с французской теорией позиционной войны, другие отдавали предпочтение германским идеям «блицкрига». Михаил Николаевич не преклонялся перед иностранными авторитетами. У него была своя живая, ищущая мысль. Выступая перед военной аудиторией и устно, и печатно, он умел придать рассуждениям о военной доктрине какой-то совершенно оригинальный поворот, вызывавший у слушателей и читателей желание подумать, поспорить.
М. Н. Тухачевский отлично понимал роль печатного слова в воспитании и обучении красноармейцев. «Красноармейская правда» всегда находилась в поле его зрения. Он внимательно следил за ней, подсказывал нам, как надо вести дело, чтобы газета лучше выполняла свои агитационные, пропагандистские и организаторские функции, надежнее помогала командованию.
– Прошу понять, товарищи, – говорил нам Михаил Николаевич, – что красноармейская газета это не просто листок информации, а и своеобразный учебник военного дела. Вот вы пишете, что в таком-то полку проходили занятия по сколачиванию отделения, такой-то боец действовал хорошо, такой-то плохо, и ставите точку.
Этого мало. Надо постараться раскрыть, чем именно хороши были действия замеченного вами красноармейца, как он учитывал обстановку, в чем проявились его смелость, находчивость. Тогда читатель запомнит ваше обращение к нему, сделает из ваших наблюдений определенные выводы и сам постарается действовать так же в сходной обстановке… Армия сейчас овладевает новой тактикой. Это дело непростое. Газета должна помогать бойцу конкретно, а не отделываться общими словами.
Однажды редактор «Красноармейской правды» В. А. Зудин отправился к М. Н. Тухачевскому попросить для газеты статью о задачах летней учебы.
– Статью я вам напишу, – согласился командующий, – но вы дайте мне возможность поговорить с вашими военкорами, о чем и как должны сейчас писать они.
На другой день мы действительно получили от Михаила Николаевича обещанную статью. Она была написана от руки на листках личного блокнота командующего, и к ней прилагалась записка с напоминанием о необходимости встречи с военкоровским активом. Мы, конечно, такую встречу подготовили. Было созвано окружное совещание военкоров, и командующий выступил на нем с интереснейшим докладом, в котором приводились убедительные примеры из жизни войск, обстоятельно анализировались военкоровские заметки и редакционные статьи.
А когда М. Н. Тухачевский командовал войсками Ленинградского военного округа, там издали его брошюру о том, как надо освещать в красноармейской печати ход тактической подготовки бойцов и мелких подразделений. Мы сумели добыть ее для военкоров «Красноармейской правды», и могу сказать наверняка, что эта скромная книжечка многим из них помогла стать впоследствии профессиональными военными журналистами.
Характерной особенностью журналистской деятельности самого М. Н. Тухачевского было то, что он совершенно не терпел так называемого «заавторства». Неоднократные наши попытки подсунуть ему на подпись статьи, подготовленные сотрудниками редакции, отвергались с порога. Михаил Николаевич имел определенное литературное имя, свой литературный стиль, устойчивую литературную репутацию и очень дорожил этим.
Не могу не отметить и еще одну примечательную черту М. Н. Тухачевского. Он умел подбирать и ценить сослуживцев. Об этом достаточно красноречиво говорят написанные им аттестации на подчиненных ему людей. Вот, например, одна из них, характеризующая командира корпуса А. В. Павлова:
«Выдающийся работник. Обладает блестящим оперативным мышлением. Характера твердого и смелого. В походной жизни вынослив, искренне революционно настроен и предан Советской власти. Много работает в военно-научном деле. Вполне достоин и вполне подготовлен к должности командарма и командокра».
Аттестация немногословна, но человек виден со всех сторон. И за лаконичными фразами сразу улавливается теплота, сердечность отношений, глубокое уважение старшего к младшему.
А как часто именно этого не хватало нам в пору культа личности Сталина!
ВЕСЬ ДЛЯ ЛЮДЕЙ
Л. В. ГУСЕВА
В1920 году, работая в штабе Кавказского фронта, я впервые увидела Михаила Николаевича. Как и всех, кто с ним соприкасался, он поразил меня скромностью и демократизмом, сквозившими в каждом его слове, чувствовавшимися в каждом поступке.
Ни капельки важности, ни тени высокомерия!
Входя к нему в рабочий кабинет, никто не испытывал робости или смущения. Каждый знал: он идет к товарищу, будет внимательно и сочувственно выслушан.
Вскоре фронтовая судьба разлучила меня с М.Н.Тухачевским. Я и не думала, что когда-нибудь в дальнейшем пути наши опять пересекутся. А произошло даже нечто большее.
Мужа моего – командира Красной Армии – перевели в Смоленск, и мы оказались соседями с Тухачевскими по дому. Так я познакомилась, а затем на всю жизнь подружилась с женой Михаила Николаевича, умной, тактичной, располагавшей к себе молодой женщиной, Ниной Евгеньевной.
Она ввела меня в свой тесный, хотя и очень обширный, семейный круг. Тут было интересно всегда. Но особую привлекательность приобрел дом Тухачевских с переводом Михаила Николаевича в Москву. Какие там встречались люди! Как часто звучала чудесная музыка, исполняемая первоклассными музыкантами!
Мне особенно запомнился вечер, когда на квартире у Михаила Николаевича, на Никольской, собрались пианисты, которым предстояло ехать на конкурс в Варшаву. В этот раз здесь были Шостакович, Оборин, Брюшков. Поочередно они садились за рояль. Михаил Николаевич изредка делился с ними своим мнением о прослушанном, очень тактично делал замечания, И надо было видеть, с каким вниманием прислушивались к нему музыканты!
А после концерта – ужин, чай, долгие споры о музыке, композиторах, исполнительском искусстве.
Михаил Николаевич и Нина Евгеньевна умели создать обстановку непринужденности. У них каждый чувствовал себя легко, свободно, мог откровенно высказать свои мысли, не боясь, что его прервут или обидят.
В домашних разговорах Михаила Николаевича излюбленной темой было скрипичное дело. Он знал массу историй, связанных с изготовлением скрипок, и десятки профессиональных секретов, которыми охотно делился. С умением истинного мастера Тухачевский сам создавал превосходные музыкальные инструменты. Иногда и мы с Ниной Евгеньевной привлекались к этому в качестве «подсобной рабочей силы» – нам доверялось протереть наждаком какую-либо тщательно выструганную деталь будущей скрипки, порой даже отполировать ее. Это были очень веселые часы. Перемазавшиеся лаками и клеем, мы выслушивали бесконечные насмешливые замечания Михаила Николаевича:
– Ну, разве так работают! Какой из вас Страдивариус!..
Как-то в один из таких часов появился Якир. Михаил Николаевич обратился к нему с шутливой жалобой на нас:
– Видишь, Иона, пытаюсь их эксплуатировать, да не поддаются, грозятся в профсоюз пожаловаться.
Однажды я застала у Тухачевских опытного скрипичного мастера Е. Ф. Витачека. Михаил Николаевич долго и увлеченно беседовал с ним, показывал гостю свою коллекцию скрипок, баночки с лаками, вытащил заветный кусок какого-то особого дерева. Этот неказистый с виду чурбачок Михаил Николаевич сберегал в течение многих лет пуще всякой драгоценности, мечтал изготовить из него замечательную скрипку. И вдруг, когда Витачек ушел, мы с изумлением обнаружили, что знаменитая деревяшка исчезла.
– Где же она? – растерянно спросила Нина Евгеньевна.
– Подарил Витачеку, – почти виновато улыбнулся Михаил Николаевич. – Так, как он изготавливает скрипки, мне не изготовить…
Друзья познаются в беде, утверждает старинная русская поговорка. Она очень справедлива по отношению к Тухачевскому.
Помню, вскоре после появления оперы «Катерина Измайлова» ее молодой тогда автор Дмитрий Дмитриевич Шостакович был подвергнут грубой, шельмующей критике (опера не понравилась Сталину). Шостаковича вызвали из Ленинграда в Москву для генеральной «проработки».
Я встретила его в квартире Тухачевских подавленного, растерянного. И надо было видеть, с каким сочувствием отнесся к нему Михаил Николаевич! Они надолго удалились вдвоем в кабинет. Не знаю, о чем там разговаривали, но из кабинета Шостакович вышел обновленным человеком. Решительно шагнул к роялю и начал импровизировать. Михаил Николаевич весь обратился в слух. Он не отрывал восхищенного взгляда от друга, в которого верил и которому сумел внушить веру в самого себя.
В другой раз при мне в квартиру Тухачевских пришла вдова военного. Она с двумя детьми жила в сыром подвале. Младший болел.
Михаила Николаевича дома не оказалось. Незнакомую женщину приняла Нина Евгеньевна. Внимательно ее выслушала, обо всем расспросила и взяла у нее письмо для Михаила Николаевича.
Вечером это письмо было вручено адресату. Михаил Николаевич вернулся очень усталым, но, познакомившись с жалобами вдовы, тотчас же стал звонить кому-то по телефону, написал куда-то записку. И можно не сомневаться, что все вопросы были решены положительно.
К подобным визитам в семье Тухачевских относились как к должному. Никого они не удивляли, и никто не говорил лишних слов о вызываемых ими хлопотах. Так было заведено. Во всем, что касалось людей, их здоровья, их быта, здесь не признавали мелочей.
Как-то, еще в двадцатые годы, к М. Н. Тухачевскому обратился один художник и попросил помочь продать картину. Чувствовалось, автор картины сильно нуждается. Но, посмотрев полотно, Тухачевский понял, что покупатель вряд ли найдется. И тогда он сам решил купить ее. С деньгами было туговато. Существовал партмаксимум, а семья большая. Пришлось залезать в долги.
Когда картину привезли домой, все крайне удивились, как это обладавший тонким вкусом Михаил Николаевич соблазнился таким произведением. И тут последовало объяснение:
– Да разве дело в картине? Дело в человеке, которому надо было помочь, не уронив его достоинства… А художник он не лишенный способностей. Может быть, еще распишется…
Когда я говорю о доброте и отзывчивости М. Н. Тухачевского, то не могу не вспомнить его мать Мавру Петровну. Вероятно, эти качества он впитал с ее молоком. Я не знала человека более сердечного и справедливого, чем простая, бесхитростная, едва грамотная, но мудрая сердцем Мавра Петровна. Наблюдая вместе мать и сына, нельзя было не заметить, какое поразительное духовное родство существует между ними.
Встречая сына, приехавшего наскоро пообедать, Мавра Петровна всегда безошибочно угадывала его настроение. Если он устал или был погружен в какие-то нелегкие думы, мать тихо спрашивала:
– Хочешь, Мишенька, Пятую?
И, не дожидаясь ответа, направлялась к проигрывателю. Звуки бетховенской симфонии наполняли комнату. Лицо Тухачевского светлело.
Прожившая большую жизнь, полную волнений, тревог, а подчас и лишений, похоронившая еще накануне первой мировой войны мужа, старшую дочь, одного из сыновей, продававшая в годы гражданской войны последние вещи, чтобы прокормить семью, Мавра Петровна так заслуживала спокойной и почетной старости! Но все случилось по-иному. На склоне лет на нее обрушилась трагедия, которую я не знаю, с чем можно сравнить.
Да будет светлой память об этой замечательной женщине, об этой Матери с большой буквы!
КАК МНЕ ЕГО НЕ ХВАТАЕТ
Д. Д. ШОСТАКОВИЧ
Мы познакомились в 1925 году. Я был начинающим музыкантом, он – известным полководцем. Но ни это, ни разница в возрасте не помешали нашей дружбе, которая продолжалась более десяти лет и оборвалась с трагической гибелью Тухачевского.
Первое, что поразило меня в Михаиле Николаевиче, – его чуткость, его искренняя тревога о судьбе товарища.
Помню неожиданный вызов к командующему Ленинградским военным округом Б. М. Шапошникову. Ему, оказывается, звонил из Москвы Тухачевский. Михаилу Николаевичу стало известно о моих материальных затруднениях, и он просил на месте позаботиться обо мне. Такая забота была проявлена, я получил работу.
А начиная с 1928 года, когда М. Н. Тухачевский сам оказался командующим войсками Ленинградского военного округа, наша дружба стала еще более тесной. Мы виделись всякий раз, когда было желание и возможность.
Михаил Николаевич удивительно располагал к себе. Подкупали его демократизм, внимательность, деликатность. Даже впервые встретившись с ним, человек чувствовал себя словно давний знакомый – легко и свободно. Огромная культура, широкая образованность Тухачевского не подавляли собеседника, а, наоборот, делали разговор живым, увлекательно интересным.
Однажды я вместе с Михаилом Николаевичем отправился в Эрмитаж. Мы бродили по залам и, как это нередко случается, присоединились к группе экскурсантов. Экскурсовод был не очень опытен и не всегда давал удачные объяснения. Михаил Николаевич тактично дополнял, а то и поправлял его. Минутами казалось, будто Тухачевский и экскурсовод поменялись ролями.
Под конец экскурсовод подошел ко мне и, кивнув головой в сторону Михаила Николаевича, одетого в штатское, спросил:
– Кто это?
Мой ответ так поразил его, что на какое-то время он буквально лишился дара речи. А когда пришел в себя, стал благодарить Тухачевского за урок. Михаил Николаевич, дружески улыбаясь, посоветовал молодому экскурсоводу продолжать учебу.
– Это никогда не поздно, – добавил он.
Я – человек не военный, и не мне судить о полководческом таланте Михаила Николаевича. Но отлично помню, как высоко ценили этот талант его боевые соратники, с каким восхищением вспоминали проведенные Тухачевским операции.
Для меня, конечно, было важнее, что Михаил Николаевич любил и понимал музыку, посещал концерты, сам играл. У него дома всегда звучала музыка.
С первого дня нашей дружбы я проигрывал Тухачевскому свои сочинения. Он был тонким и требовательным слушателем. Иногда просил повторить то или иное место, а порой и все произведение. Замечания его неизменно били в точку.
У Михаила Николаевича я познакомился с великолепным музыкантом Николаем Сергеевичем Жиляевым, которого считаю одним из своих учителей. К Жиляеву Тухачевский относился с огромным уважением, но это не препятствовало, однако, их бурным спорам.
Часто мы встречались втроем. Обычно я играл что-нибудь новое, а Николай Сергеевич и Михаил Николаевич внимательно слушали и затем высказывали свои соображения. Иногда диаметрально противоположные. Надо ли говорить о том, как были полезны для меня, молодого композитора, эти оценки и споры!
Каждую свободную минуту – а такие у Михаила Николаевича случались не часто – он старался проводить за городом, в лесу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27