.. В то место, которое обозначено на карте, ступай в одиночку - мешать тебе мы не станем. А вот искать, где оно находится, всем вместе нам будет полегче.
Ну, а кроме того... - Урч откашлялся и пригладил усы, - мне давно уж хотелось взглянуть на Верхний город, по которому все вы тут с ума посходили... - И он с довольным видом протер стекла очков громадным своим носовым платком и, крякнув, водрузил их вновь на носу.
Скучун только молча кивнул в ответ. Кутора, взвизгнув, завертела головой как сумасшедшая, а Ксюн от радости запрыгала на месте.
Старый Урч обошел весь дом, гася догоравшие уже огарки свечей и вздыхая:
"Ну вот она, новая жизнь! Эх-хе-хе... Вовремя, нечего сказать... Это на старости-то лет сподобился, да! В первый раз покидаю я тебя, милое мое одинокое гнездышко..."
Шаркая шлепанцами, Урч спустился по лестнице и предложил присесть на дорожку. Он оглядел всю компанию, бережно завернул шкатулку с картой в свой необъятный клетчатый носовой платок и, подмигнув, легонько щелкнул Кутору по носу.
- В путь, дети мои! Все еще только начинается! - и, хлопнув ладонями по коленям, вскочил молодец-молодцом, пропустил всех вперед и захлопнул за собой дверь.
Скучун как на крыльях мчался по мостовой к подземному ходу, ведущему наверх, за ним скакали девчонки, а позади, прилично поотстав, поспешал Старый Урч. Сопя и презирая одышку, он еле слышно напевал себе под нос: "Мы длинной вереницей идем за Синей птицей..."
Глава IX
В Москве уже давно рассвело. Птицы яростно гомонили за окнами. Однако, взрослые наверное еще спали, потому что тишину в квартире Ксюна не нарушало ни звука...
Друзья проникли в ее комнату через окно, напугав до икоты Кукоя, который смирно сидел под столом и дожидался хозяйку. Увидев целую ораву, влезавшую в окно, Кукой вскочил с диким писком, но тут же звонко заикал, дернулся и затих... Убедившись, что ничего страшного с Кукоем не случилось, путешественники сгрудились на ковре вокруг карты, стараясь разгадать ее зашифрованный смысл.
- Где же это находится? - Ксюн в нетерпении кусала ногти. - Поди догадайся, что это за Малая Никитская такая!.. А Спиридоновка?! Мне они так же знакомы, как Булонский лес! - Ксюн с некоторой растерянностью поглядывала на странноватую компанию, расположившуюся в ее комнате: "Только бы не заглянули родители - ведь в обморок упадут!" - хмыкнула она, представляя себе их реакцию.
- Послушай, Ксюн, а может, твоя бабушка помнит старые названия? поинтересовался Скучун.
- Ну конечно! - Урч ущипнул себя за ус и, потеряв всю степенность, заорал не своим голосом: - Бабушка! Конечно, она!
- Ш-ш-ш... - Ксюн поскорее закрыла ему рот ладошкой. - Тише! Мы сейчас всех перебудим...
А в это время позабытый всеми Кукой очнулся, вылез из-под стола, куда завалился в обморок и, конечно, обиделся! Как это? До него что, и дела нету?.. И Кукой решил обратить на себя всеобщее внимание. Он вспрыгнул на письменный стол, стоящий у самой кровати Ксюна, но, не рассчитав, угодил на поднос с фарфоровым чайником и лекарствами. Поднос этот, позабытый со вчерашнего вечера, чуть-чуть нависал над краем стола... и неудачник-Кукой плюхнулся прямехонько на этот выступ. Поднос опрокинулся с диким грохотом!
Ксюн кинулась было собирать осколки, но поняла, что сию минуту здесь появятся взрослые, и надо срочно спрятать гостей... Она только успела крикнуть: "Все под кровать!" - как дверь в детскую распахнулась, и на пороге возникла бабушка Елена.
- Что здесь происходит, Ксения? Еще один залп Авроры?.. Боже, мой чайник...
Елена Петровна подошла к внучке, которая уже лежала в постели как ни в чем не бывало, с невинным выражением на покрасневшем личике... Потрогав ее лоб и щеки, вошедшая заявила:
- Вижу, ты совсем поправилась, раз тут подносы летают! Тебе еще повезло, что родители ночью в командировку уехали, - с мамой потом сама будешь объясняться! И осколки собирать тоже... Ну, ладно, как живот? Не тошнит? Сейчас врача вызову.
- Бабуленька, миленькая, я себя прекрасно чувствую, не надо врача, ну пожалуйста! А поднос... не понимаю, что с ним случилось... Мне такой сон снился, а тут этот грохот! Вскакиваю, а он лежит...
- Да уж, просто чудо какое-то! Правда, это не самое страшное. Страшнее, когда хватают без спросу грибы и съедают целую банку!
- И всего-то половиночку... Баба Лена, ты же видишь, я уже совершенно здорова, пожалуйста, не вызывай врача!.. - Ксюн, стремглав вскочив с кровати, юлой вилась вокруг бабушки, которая, конечно, тут же сдалась.
- Ах ты, негодница! - улыбнулась она. - Что скажут родители? Всыплют ведь наверное...
- За что же мне всыпать?
- Да не тебе, а мне... и поделом! За потакание ребенку. А теперь быстро к столу, и без разговоров...
За завтраком Ксюн глотала пищу почти не пережевывая. Она была страшно взволнована. Еще бы! Ведь Скучуну предстояло выяснить, что же обозначает таинственный крестик... И как быть дальше, ведь взрослые рано или поздно дознаются о тех, кто скрывается в детской!
- Бабуль, а можно я потом доем в своей комнате?
- Что за фантазии, ешь за столом.
- Мне так во двор хочется, с девочками поиграть... Аппетит нагуляю - и все дожую чуть попозже. Я к себе утащу пирожки, ладно?
- Ну хорошо, потом так потом. Что-то я стала в последние дни чересчур сговорчивая - наверное, от жары... Ступай с Богом. Только одевайся как следует: по-моему, собирается дождь; чуть промокнешь - и до простуды недолго...
- Я кофту возьму - не беспокойся... Послушай, бабуль, ты случайно не знаешь, как теперь называется бывшая Малая Никитская?
- Как называется? Постой... Качалова! Да, это теперь улица Качалова.
- А Спиридоновка?
- Алексея Толстого.
- А это далеко?
- Да нет, совсем близко, там, за Патриаршим, в сторону Никитских ворот... Что это у тебя за интерес такой внезапный?
- Да просто так... Бабуля, ты - чудо! - и, взвизгнув от радости, Ксюн прыгнула к бабушке на шею. - Ну я пойду, хорошо?
- Иди-иди... "Вот чудачка, ей-Богу! И что у нее на уме..." - улыбнулась про себя Елена Петровна, провожая ускакавшую козочкой внучку.
****
- Эй, вылезайте, отбой! - прошептала Ксюн, притащив в комнату целую миску пирожков с капустой и с луком. - Налетайте, пока горячие! Кукой, ты где? Выползай, я же знаю - ты не нарочно опрокинул этот проклятый поднос...
- Не могу я вылезти... я прилип!
- Что-что?
- Тут кругом мед разлился. Плошечка стояла с медом такая кругленькая... Ну вот она и... У меня даже усы склеились! - захныкал Кукой из-за кресла, куда он свалился вместе со злосчастным подносом.
- Еще этого не хватало! В ванную тебе нельзя - бабушка увидит. Урч, пожалуйста, помогите мне. - Ксюн схватила в шкафу полотенце и, зачерпнув воды в аквариуме при помощи вазочки для цветов, смочила махровую ткань. - Тащите его сюда...
Ксюн со Старым Урчем принялись тереть мокрым полотенцем жалкого, похудевшего на глазах Кукоя, пытаясь отмыть его от густого липкого меда, Кутора подбирала осколки - в общем, день начинался весьма нескучно!
Покончив с уборкой, все набросились на пирожки.
- Вам не холодно? - проурчала Кутора с набитым ртом, участливо поглядывая на мокрого Кукоя. - Не простудиться бы...
- Да что вы, лето на дворе... Давайте знакомиться, меня зовут Кукой! - и он галантно шаркнул серенькой лапкой.
- Очень приятно! А я Кутора. Можно за вами поухаживать? - и она принялась растирать его влажную шерстку сухим полотенцем.
****
В этой сутолоке никто не заметил, как Скучун исчез. Он потихоньку выскользнул в окно, поняв, что это единственный способ расстаться на время со своими друзьями.
Скучун слышал разговор Ксюна и Елены Петровны за завтраком. Его догадка подтвердилась: бабушка Елена помнила старые московские улицы. И теперь Скучун знал тот адрес, где поджидала его неизвестность и куда рвалась изболевшаяся, полная надежды душа...
Лапки сами несли Скучуна. Дорогу от ксюнского дома до пруда он запомнил, когда впервые оказался на поверхности Земли в Ночь Полнолуния. Но и дальше он шел, будто ведомый кем-то, не думая о своем пути, а просто зная - вот он! Благо, и путь был недалек...
Вот пушистый пешеход миновал Патриарший пруд, обрамленный низенькой решеткой, прошел немного вперед, по улице Адама Мицкевича и свернул налево, на пустынную в этот ранний час улицу Алексея Толстого. Улица описывала плавную дугу, огибая загадочный желтый особняк, напоминающий средневековый замок, с устрашающими химерами на карнизе. Они провожали оробевшего Скучуна пристальным всевидящим взглядом. А сонные милиционеры в будках у ворот иностранных посольств его не заметили.
Скучун ускорил шаг. Он чуял - то место где-то поблизости... Вот Спиридоновка прогнулась полумесяцем, подступая к церкви Большого Вознесения... Сердце Скучуна готово было выпрыгнуть на мостовую! Прямо перед ним, за стилизованными волнами решетки, посреди небольшого садика, замер сонный, бело-розовый особняк с мозаичными орхидеями на фризе*.
Скучун сразу узнал его: именно этот дом мерещился ему в бреду болезни... Он двинулся вдоль чугунных завитков ограды, и ему внезапно почудилось, что орхидеи на стене дрогнули, приветствуя его! Скучун мог не сомневаться - это было то самое, обозначенное на карте место, и здесь - он крепко верил в это придет к нему избавление от книжной болезни...
Казалось: вот сейчас распахнутся тяжелые двери и случится все то тайное и чудесное, чего так долго и безнадежно ждала душа... И если дом примет входящего - там, внутри, окажется совершенный иной мир: мир, в котором сбываются мечты...
"Если бы Личинка преобразилась в земное существо, - подумал Скучун, - она должна была бы жить в этом доме!"
За поворотом, на улице Качалова, изящная решетка на невысоком цоколе продолжала чертить узор, напоминавший стилизованные морские волны. Взобравшись на цоколь, Скучун поднырнул под чугунной волною решетки и оказался в саду.
Он обошел дом вокруг. Тот стоял, сонный и влажный от упавшей росы, и сны его, казалось, витали вокруг... Хмурое небо тасовало тучи над Москвой, смешивая в них жемчуг и пепел. Взлохмаченные и нервные, летели они в каком-то грозном, исступленном танце! В этом бешеном месиве изредка появлялись просветы, но тут же исчезали в испуге, поглощенные пляшущей стихией. Приближалась гроза. Где-то за Садовой полыхнуло, и заворчал гром. Скучуну захотелось поскорее спрятаться на этом завороженном островке особняка, хранившем свое избранничество прямо в центре суматошной Москвы...
И когда гром ударил совсем неподалеку, тяжелые, всегда запертые двери чуть приоткрылись и тут же неслышно захлопнулись. С улицы этого никто не заметил...
Но Скучун был уже внутри!
*Фриз - декоративная полоса на верхней части стены, украшенная рельефом, фресками и орнаментом.
Глава X
Теплые лапки бесшумно касались прохладного каменного пола прихожей. Будто круги на воде расходились под ногами мозаичные узоры. Впереди в громадном зеркале отразилась зеленая фигурка, замершая перед цветным витражом с широко раскрытыми от восхищения глазами. Стоило чуть сдвинуться с места - пейзаж из цветного перламутрового стекла изменялся, будто кто-то, стоящий за стеклом, поднимал свечу, подсвечивая картину... А может, это заря скрывалась за перламутром?! Известно одно: вошедшего особняк завораживал, окутывал тайнами, а живой витраж согревал его своим уютным золотисто-зелено-коричневым светом, как бы приглашая следовать дальше...
Осмелевший Скучун стал плутать в лабиринте больших и малых комнат первого этажа, то запрокидывая голову и приветствуя ползущих лепных улиток на потолке библиотеки, то замирая в благоговении перед ее книжным богатством, то разглядывая скользкий узорный паркет... Скучун здесь был так счастлив, как никогда в жизни! Он не мог наглядеться на бронзовые изгибы дверных ручек, на двери, изукрашенные резными ниспадающими ветвями колючих роз, на застывшую грацию деревянных оконных рам, прильнувших к стеклу, будто живые некогда лепестки, обращенные в дерево чьим-то заклятьем!
Скучун догадывался: этот храм Красоты - целый застывший мир - подобие мира живого; он многое таит в себе, и вот-вот откроет ему что-то необычайно важное...
Скучун готовился к свершению какого-то священного обряда, он чувствовал - его освобождение близко... И ключ от той воображаемой дверцы, которая преграждала выход переполнявшим его мыслям, - этот ключ был совсем рядом!
Голова Скучуна больше не разрывалась на куски, исчезла тяжесть и боль. Казалось, что даже пушистое его тельце здесь весит меньше, чем обычно...
Весь легкий и просветленный, с танцующей, ясной душой, Скучун вышел к подножию чудесной лестницы, которая устремлялась наверх мраморной серо-зеленой волной. Следуя изгибу застывшей волны, поднялся он на второй этаж.
Здесь его поджидала колонна, сторожившая лестницу. А на капители* этой красноватой колонны изумленный Скучун увидел знакомую Саламандру! Только тут она была втрое больше, покрытая серебром, сквозь которое проступала зелень.
Саламандра, шевельнув хвостом, указала ему на незаметный проход к потайной лестнице черного хода.
"Здесь твой путь..." - прозвенел чей-то голос... А по крыше неторопливо и вкрадчиво застучали капли дождя.
Скучун, замирая, с гулко бьющимся сердцем, стал подниматься по боковой лестнице. Мощный удар грома внезапно расколол тишину, и та рассыпалась с сухим треском где-то прямо над головой нашего героя. Сердце его колотилось все пуще. Вот крошечный коридорчик, - Скучун услышал, как целые реки дождя ринулись на крышу, - вот низкая дверь - и он оказался в небольшой полутемной комнате.
Четыре строгих лика глянули на него со стен, покрытых росписью. Стены сходились в сводчатый купол, а в центре его, над самой головой, притаилось маленькое оконце...
Скучун застыл в полумраке. Темно-оливковые стены были расписаны коричневыми завитками, а в каждом завитке сияли серебристые точечки - как светлячки! Казалось, это звездное небо Космоса, которое обнимало вошедшего со всех сторон. Оно было совсем не страшное, а близкое и родное, и Скучуна охватил какой-то особенный, светлый покой. Он сел посреди этого космического пространства, где - он верил - сейчас должно было что-то произойти... Он и не знал, что помещение, в котором находился, было потайной моленной, скрытой от посторонних глаз по заказу бывшего владельца особняка, старообрядца, знаменитого когда-то купца и ценителя искусств...
Внезапно, Скучун был весь затоплен щедрым, золотистым потоком света! Он вскочил, пораженный, глядя как оживает пространство в его переливчатых волнах. То было Солнце! Оно проникло сюда через маленькое окно на потолке в центре купола. Прорвав буревой поток туч, Солнце, наконец, ударило в окна, развеселив Москву! Но самый первый свой луч оно направило в окошко, глядящее прямо в небо!
Солнечный свет пронизал Скучуна с головы до ног, он зажмурился, не в силах вынести силу Солнца. И тогда над окном, раскрытым в небеса, склонился лик Девы, осененный крылами, от которого исходила любовь и невыразимая радость.
А маленький, теплый пучок мечтаний и шерсти - Скучун - стоял, ослепленный солнечным блеском, и взор его впервые обратился в глубь себя - в свою пробужденную душу...
Он ничего не видел вокруг - ни как склонилась над ним душа Радости в облике Девы-птицы, ни как встала позади, за его спиной тень Красоты - тень Личинки... Он только чувствовал, что не один на свете, и что свершается ритуал, приобщающий его, Скучуна, к сокровенной загадке жизни... Он не знал еще, что в нем зарождался огонь - то был дух его, пока еще неокрепший и слабый!
Наконец, Скучун поднял голову. Ослепленье прошло, радужные круги, расходившиеся перед глазами, исчезли. Неизъяснимые чувства охватили его, их захлестывали все новые и новые... Особая атмосфера этой космической комнаты с окном, раскрытым небесному свету, и те высшие силы, что явились сюда, подействовали на что-то такое, что сокрыто было доселе в душе Скучуна. И это "нечто" раскрылось и потянулось к свету, словно росток на заре! А болезнь, сковавшая его мысли, разбилась о стены особняка...
Скучун, не помня себя, бросился к столу, притулившемуся у стены, и, сорвав с него лист бумаги и ручку, стал лихорадочно записывать летящие к нему навстречу строчки...
И с солнечной, смеющейся душой Скучун поклонился всем четырем стенам этой комнаты, где произошла с ним метаморфоза, на которую так надеялась Душа Радости - душа великой Книги.
Прижимая к сердцу листок бумаги, исписанный нетвердой еще рукой, Скучун пустился в обратный путь.
Дом провожал его. И лестница-волна опустила плавно на прохладный берег первого этажа...
Пережитое потрясение было так велико, что Скучун, не добредя до выхода, улегся на пол и, улыбаясь, прильнул щекой к мозаичным завиткам, напоминавшим добрых маленьких головастиков...
А таинственный Дом склонился изгибами арок и оконных рам, вглядываясь в своего гостя, приобщенного теперь к тому священному таинству, которое охранял особняк-чародей, - к таинству творчества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16