- Не знаю почему, но под Новый год никогда не хочется спать. Сегодня с утра, сижу у себя за столом на работе, просматриваю бумаги и спать не хочется. Удивительно, а ведь вчера читал до двух ночи...
- Что же ты читал? - спросил Пожаров.
- Что я могу читать?
- Что?
- "Войну и мир"... Пожалуй, ничего более художественного и более значительного на свете не написано...
Выпили, закусили лимоном. Беляев чувствовал, как приятная теплота и душевная сладость разливается по телу.
- Очень вам благодарен за угощение! - вдруг сказал он. - Но нам пора уходить.
- В компанию?
- В компашку, в компашку, - сказал Пожаров и, оглядев себя, сказал: Надо еще переодеться. Когда он вышел, отец спросил:
- Много будет народу?
- Должно быть, много... Ведь свадьба! - вырвалось у Беляева.
Отец задумался, потом сказал:
- Да. Вам с Анатолием, конечно, еще рановато об этом думать. Мужчина должен хорошо погулять, прежде чем заводить семью. Я не советую Анатолию раньше тридцати вступать в брак.
- Правильно, - сказал Беляев.
- Женитьба - шаг серьезный, - сказал отец Пожарова. - А кто женится?
Беляев с некоторым замешательством сказал:
- Вы не знаете... Это с кафедры...
- Понятно. Так-с, - сказал отец. - Еще по рюмке?
- Нет, довольно. Нам еще предстоит.
- Это правильно. Мне тоже еще сегодня предстоит. Брат с женой приедет, да сестра жены с мужем. Так что, наверное, заправимся как следует.
И разговор прекратился. На улице, действительно, погода была великолепная, самая настоящая новогодняя погода, и звезды светили и морозец был. Зашли на минуту к Беляеву. Мать собиралась в гости к дочери, сестре Беляева.
- С наступающим! - пробасил Пожаров.
- И вас также! - откликнулась мать.
Беляев надел белую рубашку, галстук и костюм. Взял подарок для Комарова.
Как только они пришли на свадьбу и Беляев увидел Лизу, нарядную, с крашеными губами, то тяжелая злоба, словно льдина, повернулась в его душе, и ему захотелось сказать Лизе что-нибудь грубое и даже подбежать к ней и ударить. Чтобы не сказать лишнего и успокоиться, Беляев сразу двинулся навстречу Комарову, обнял его, расцеловал и вручил сверток с костюмом. Беляеву казалось, что все знают о том, что Лиза ему изменила, что все смотрят на него, только что пальцем не показывают. Но все делали вид, что ничего не произошло, все скрывали свои истинные чувства и помыслы, свое недовольство жизнью и окружающими, и сам Беляев, чтобы не выдавать своего нервозного состояния, беспричинно улыбался и говорил о пустяках.
В это время Комаров в соседней комнате вскрыл подарок Беляева и был потрясен и обрадован им.
- Какой великолепный костюм! - сказал он Беляеву. - Да, до хмыря тебе еще далеко! Великолепный подарок! От души спасибо! Ты, оказывается, щедрый человек!
Глава VII
Неверно было бы думать, что Герман Донатович раздражал Беляева, нет, просто он все в разговоре сводил к одному и тому же, как бы зациклился на своей идее. Теперь он гораздо чаще приходил к матери, потому что находился в бракоразводном процессе и жил у какого-то своего приятеля по работе.
Герман Донатович носил аккуратную бородку, слегка тронутую сединой, и Беляев почему-то довольно часто, глядя на эту бородку, представлял себе Германа Донатовича у зеркала с ножницами, поправляющего ее. Он был худощав и даже красив: глаза у него были пронзительной голубизны, а все выражение лица - каким-то улыбающимся. Быть может, он был печален, но лицо все равно улыбалось. Голос у него был тихий, нежный, высокий.
Мать смотрела на него с некоторым снисхождением и называла шутливо Гермашей, изредка даже - Машей.
- Гермаша! Как ты сидишь? Выпрямись! - говорила она, видя, что увлеченный разговором с Беляевым, он почти что ложился на стол.
Герман Донатович послушно повиновался и с любовью оглядывался на мать, которая сидела с вязанием на диване.
- Так вы говорите, что все в жизни заключено в этом уплотнении? спрашивал Беляев для поддержания разговора.
- Только в нем! - восклицал Герман Донатович и развивал свою мысль: Как я раньше не пришел к этой очаровательной мысли! Прежде она неосознанно, конечно, приходила, но я не мог ее зацепить. В лагере пришел общий сгусток идеи, что Бог создал вселенную...
Беляев оборвал:
- Да это не новость...
- Я понимаю, но дело не в этом... Мы говорим - "В начале было слово"... А это ведь то, что всему предшествовал замысел Бога, как бы предначертавший весь путь развития вселенной...
- И это известно. В чем ваша новизна?
- Э-э... Новизна?
- Да.
- Новизна в том, что я открыл закон уплотнения... Ну, что такое вещь? Ведь это уплотненные частицы, которые воспринимаются человеком. Вещи созданы либо Богом, либо силами природы, либо человеком... Вселенная с ее мирами, как физическим, так и трансфизическим, носителями жизни и человеком могла быть создана только творческим путем...
Беляев слушал и думал о том, что Герман Донатович был таким же лагерным посланником, как и его отец. Отец тронулся на пьянстве, а этот - на своей теории уплотнения вселенной. Господи, да он, наверно, учебник по диамату не читал! Там же все это есть, что он выдает за новизну: и элементарные частицы, и законы движения материи, и законы перехода количества в качество, и... Только там - саморазвивающаяся материя, достигшая своего совершенства в образе человека, а у него-под руководством Бога...
- Ведь существование законов природы невозможно без Законодателя! - с улыбкой воскликнул Герман Донатович и поднял белый палец с ровно остриженным ногтем.
- И это известно! - подзадоривал Беляев и спрашивал: - Укажите точное место расположения Творца во вселенной.
- Идея Бога в течение веков преодолела страшные испытания, она выдержала все нападки и отрицания, она не боится свободы исследований...
- И это известно, - нетерпеливо прервал его Беляев. - Вы укажите место, где находится Бог! Укажите... Неужели вы думаете, что и я не смогу также абстрактно рассуждать, как вы!
- Можешь, Николай, - согласился мягко Герман Донатович и почесал бородку. - Но ты же не создал теории, законченной теории, а я создал...
- Мне ближе другая теория... Теория саморазвивающейся материи до уровня божественного совершенства... От простого - к сложному. А идея Бога вся состоит из преданий и условностей... Библия написана людьми, Христос подан в образе человека... А почему не в образе Земли? Или звезды?
- Бог един, но троичен в лицах, - сказал Герман Донатович. - Это Божественное откровение дано самим Иисусом Христом. Для каждого верующего это истина, не требующая доказательства. Тем не менее, я, преисполненный смирения, пытаюсь прикладывать к самому Богу...
- Да где же, наконец, он у вас находится?
- Везде и во всем...
- Везде - значит нигде!
- Если Бог был бы в одном лице, то по этому закону... По этому закону каждое развивающееся единство представляет собой борьбу добра и зла...
- Это известно! - раздражался Беляев. - Проходили по философии... Борьба и единство противоположностей...
Герман Донатович провел ладонями по скатерти, как бы разглаживая ее. Время от времени он оглядывался на мать и смотрел на нее так, как будто прощал ее за грубоватого, раздражительного и неверующего сына. Мать с улыбкой перехватывала его взгляд, поправляла очки и, продолжая вязать, говорила:
- Продолжай, Гермаша! Так хорошо вязать под твой голосок...
И Герман Донатович продолжал развивать Беляеву свою теорию о том, что Бог один, но троичен в лицах, что это сразу исключает наличие зла в его сущности, что каждое лицо Бога дает преимущественное воплощение особых свойств, например, Бог-Отец - выразитель творческой мудрости и энергии, Бог-Сын - претворитель в действие любви и блага, а Дух Святой непосредственный управитель мирами вселенной. Далее он говорил о том, что зло не в состоянии находится в Боге. Для этого есть дьявол - гигантское зло в нем уравновешивается малой толикой доброго начала, необходимого для скрепления этого жуткого единства, и Священное Писание подтверждает наличие в дьяволе доброго зерна - в описании происхождения демонов из духов добра: денница, падшие ангелы...
- А поле битвы, - сказал Беляев с усмешкой, - сердца людей!
Беляев встал из-за стола и заходил по комнате.
- Я-то думал - у вас действительно новая теория... А у вас все повторение оригиналов. Нет у вас новизны, Герман Донатович... Я начал понимать, что у вас получается...
Глаза Германа Донатовича посерьезнели и в них блеснула некоторая тревога.
- У вас получается легендарная компиляция! Вы соединили материализм с идеализмом и приплюсовали туда же Священное Писание... Понимаете? А новизна должна заключаться в совершенно новом подходе.
Мать остановила спицы на очередной петле и сказала:
- Гермаша, а ведь Коля дело говорит... Что-то ты все в одну кучу свалил: и науку, и Бога...
- Я и не отрицаю этого... Теория сильна только в законченном виде, начал он рассуждения. - Понимаете, когда мы получаем что-то в законченном, готовом виде, то нам кажется, что и мы могли бы создать нечто похожее. Читая "Войну и мир", мы как бы живем естественной жизнью вместе с героями Толстого и думаем про себя, что вполне бы могли точно так же написать. Но беда в том, что написать не можем. Так и моя теория. Она, конечно, пока сыровата, но она будет написана глава за главой. Это будет солидный, подробный том. И прочитав его, не будет никаких сомнений в том, что вселенную действительно создал Бог...
- Но об этом же написана гора книг! - распалился Беляев.
- Все равно у меня будет - свое! Я привношу в теорию последние достижения науки, я использую свой лагерный опыт, у меня будут главы социальной и политической значимости...
- Это все хорошо, - сказал Беляев, - но все равно это-сборная солянка из давно известного...
- Как же известного? - голубые глаза уставились на Беляева. - А твоя жизнь известна?
Он замолчал. А Беляев на минуту задумался.
- Нет, моя жизнь в будущем мне неизвестна, Так что же из этого?
- А то, что у Бога в его вычислительной машине, допустим, твоя жизнь вся уже расписана до последнего атома...
- Так вы - фаталист? Вы верите в судьбу?
- Тот, кто верит в Бога, тот верит и в судьбу! - чуть громче обычного сказал Герман Донатович. - Когда я подыхал в карцере (и подох бы!), вдруг меня пронзила словно спасительная молния... и рука сама стала креститься... Я уверовал. Я понял, что только Бог может спасти меня... Так же я понял, что человек лишь разгадыватель Божественных тайн. Все тайны физики, небесной механики, химии - тайны только для нас. А Бог сам творец этих законов. Мы читатели небесных свитков Божественных диссертаций, мы ничего нового не привносим в этот мир, мы лишь копируем секреты Божественной теории уплотнения, мы из одних веществ получаем другие, из одних форм движения материи получаем другие формы движения... Задачи, которые Бог поставил перед носителями свободной воли, - исследования в чистом виде. Всеведение позволяет Богу заранее предвидеть всевозможные комбинации, знать заранее наиболее вероятные решения, в некоторой мере содействовать достижению желательных Ему целей...
- Ив этом нет ничего нового, - настаивал на своем Беляев.
- Ну как же нет?! Ведь Бог не насилует волю людей... Поэтому наши действия часто противоречат Его рекомендациям...
- В этом главный вопрос к Богу, - сказал Беляев. - Зачем ему нужна свобода воли людей? Чтобы убивать друг друга, чтобы гноить в лагерях? Получается, что Бог - зритель. Или в лучшем случае - режиссер известного ему спектакля. А актеры - живые существа, играют невесть что, с чистого листа... И что за задача у Бога? Размножение людей? Нет. Овладение законами мироздания и жизни? Сделать жизнь индивида бессмертной? Чушь. Это противоречит теории размножения, любви, рождения и смерти... Или человек создан Богом лишь как промежуточное звено в какой-то немыслимой цепи? Опять не понятно. Когда у Станислава Лема океан - мыслящее существо, так сказать, местный Бог, это понятно. А то, что у нас Бог воспринимается и изображается в человеческом облике, это не понятно! И потом, на Земле столько у каждого племени богов, что это рушит стройность теории...
Герман Донатович вновь почесал бородку.
- Господь предвидит своеволие и заблуждения людей. То, что Он начал и проводит эксперимент...
- Вот! - прервал его Беляев. - Вот в чем абсурд! Бог проводит эксперимент... Дело ведь в том, что эксперимент проводят от незнания! От самого примитивного незнания! А Бог не может чего-то не знать! Он Бог. Он всеведущ, вездесущ... Вы сами себе противоречите!
- И все же... Он начал и проводит свой эксперимент, основываясь на своем всеведении... Так что человечество имеет большие шансы выйти на правильную дорогу...
- А в чем эта правильная дорога? Можете не говорить, это хорошо известно - до похорон с почестями... Будьте хорошими, добрыми, отзывчивыми... А как насчет конкуренции, зависти? Конкуренцию отбросить, уравнять...
- И об этом в моей теории я рассуждаю...
Делая вид, что он продолжает слушать, Беляев на самом деле перестал это делать. Ему казалось, что Герман Донатович занимается переливанием из пустого в порожнее. Практической пользы от этого переливания - ноль. Ну, закончит он свой труд. А дальше что? Тупик. Продать за хорошие, да ни за какие деньги ему не удастся. Про Бога у нас книжек не печатают, разве только разоблачительные. Да и для себя Беляев вполне не решил проблему Бога. Земной шар вращается вокруг Солнца, планеты, звезды, живые существа... Конечно, легко все эти чудеса передать в творческую лабораторию Бога... И вдруг он выпалил нервно:
- Элементарного вопроса решить не можете, жилищные условия улучшить, а про Бога все знаем! Как же... Высокие материи!
Герман Донатович осекся, а мать тревожно посмотрела на сына.
- Мы же предпринимаем всяческие усилия! - резко сказала она. - Герман Донатович получает развод, в исполкоме мы стоим на очереди, моя кафедра и партбюро хлопочут... Делаем, делаем, Коля!
- Сто лет будете делать!
- А ты что предлагаешь? - спросила мать.
- Вам я ничего предложить не могу!
- Не груби!
- Я не грублю, а тупею от разных теорий! - уже кричал Беляев. - Своего угла нет, а тут теории!
- Замолчи! - бросила мать.
- А чего молчать, - помягче заговорил Беляев. - Тема известная. Мы даже своих жизненных ориентиров боимся, а туда же - про строение вселенной...
Да какая разница, как она устроена! Черт с ней! Устрой свое жилье по-человечески!
- Не горячись, Николай, - сказал Герман Донатович. - Ведь мы делаем все возможное. Нужно время...
- Устрой жилье! А там и о Боге можно с комфортом подумать, книги почитать после трудового дня... Но нужен этот трудовой день, нужна каждодневная отдача, прирост средств...
- Не тебе уж об этом говорить! - сказала строго мать.
И Беляев понял, что его не туда понесло. О своих доходах, достаточно стабильных, о своей сберкнижке он молчал, и ничем не показывал матери, что у него есть доход. Он как отличник к четвертому курсу стал получать Ленинскую стипендию в сто рублей, но матери отдавал сорок, как обычную, и получал ежедневно свой полтинник.
- Это я так, - поправился он, - тоже, возможно, в плане теоретическом...
Он покраснел. Сам только что отрицал абстрактные теории и вдруг принялся резонерствовать. Он взглянул на часы, извинился, что торопится, поспешно надел пальто и шапку и вышел на улицу. Было холодно. Дул пронзительный ветер. Снег сметало с крыш и крутило над землей. Он вышел на угол и огляделся. Черная "Волга" Комарова уже стояла на месте. Беляев быстро подошел к машине, сел рядом с Комаровым.
- Едем? - спросил он.
- Едем, - сказал Комаров и тронул машину.
Комаров включил приемник. Пел Александрович: "Белла-белла..."
Беляев уютнее устроился на сиденье.
- Только задний мост у нее скрипит, - сказал Комаров. - Я осматривал, но разве так заметишь... Ничего, достанем потом новый.
- А кузов как?
- Как новенький! - выпалил Комаров и закурил.
Беляев смотрел на дорогу, на красные огоньки машин, на прохожих и вдруг спросил:
- Есть Бог? Или нет?
Комаров недоуменно блеснул на него линзами очков.
- Конечно, есть, - неуверенно ответил он.
- Нет, ты твердо скажи!
- Бог есть! - с усмешкой и громко сказал Комаров и, подумав, добавил: Иначе жизнь в копейку превратится...
Подъехали к таксопарку, в котором прежде работал Комаров. Он поставил машину между сугробами, сказал: "Подожди!" - и побежал за механиком, которого привел буквально через пять минут, пока Беляев с наслаждением слушал по радио "Неаполитанские песни" в исполнении Александровича. Механик был бородат, но молод.
- Егор, - сказал он.
- Николай, - сказал Беляев. Егор кашлянул и закурил.
- Машина, что надо, сейчас увидишь, Коля! - сразу же запанибрата заговорил Егор и облокотился на спинку сиденья, где сидел Беляев.
- Посмотрим, - неопределенно сказал Беляев. - Сколько просишь? - столь же бесцеремонно спросил он.
- Как договорились, - сказал Егор. - Шестьсот - в кассу, кусок - мне с ребятами...
- Ты помнишь, куда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38