Перетрусившие люди начали выползать из своих убежищ, снова собираться у кухни.
Рабочий, привезший медвежонка, сказал:
- Упустили. Надо было стрелять.
- Кого? - спросила кухарка.
- Известно, матку. В ней двадцать пудов мяса да шкура.
- Дурак, только и знаешь, - сердито отрезала кухарка.
- А тебе что надо? Что позабыл я?
- Любовь.
- Каку любовь?!
- Медвежью, материнскую.
- Да ты рехнулась, нашла у медведя любовь. Он же - зверь, кровожадный.
- Материнская любовь везде есть, везде одинакова, не страшится ни ружья, ни батожья, ни самой смертушки. Да что с тобой разговаривать! Кухарка окинула рабочего осуждающим взглядом, словно запущенного непростимо, и ушла в кухню. Там она еще поворчала: - Медведь - зверь. А ты кто? Сперва отнял дитю у матери, потом самое ее хотел стрелять.
- Ну, разошлась, дура баба, - рабочий махнул на нее рукой и занялся поломанной таратайкой.
МЕДВЕДЬ-ПАХАРЬ
Я ехал из Калуги в Москву поездом местного сообщения. В купе со мной ехала стайка говорливых колхозниц. Они наперебой рассказывали друг другу про недавнюю Великую Отечественную войну, оккупацию, партизанщину. Мне особенно запомнился рассказ про медведя.
- Вся наша Калужань, бабоньки, была под фашистами. И они так ограбили, так раздели ее, горькую, что не выскажешь. Не оставили ни лошаденок, ни коровенок, ни поросят, ни курят. Все, что способно гореть, сожгли.
Выгнали фашистов по весне. Вернулись мы из лесов, где партизанили, в родные места. Наше село было так изничтожено, что уцелел от него один чугунный утюг. И тот с отбитой ручкой. Один-одинешенек от сотни дворов и домов. И лежит не там, где было жилье, а вдали от него, вдали от дорог, среди поля. Какая адова сила зашвырнула его туда?
Начали мы рыть землю, искать захороненные от немцев плужки, бороны. Время было самое посевное. Нашли, подняли на свет божий, а впрягать некого. Впрягались сами по четыре бабоньки в плужок. Надо бы поболее, по пять-шесть бабонек, да не хватает на все плужки. А оставлять их без дела нельзя, надо спешно сеять, пока с голодухи не съели семена. Ну, тянем. Сердце в груди стучит, как молот в кузнице. Станет невмоготу, падем наземь, на плужок, и плакать, причитать: "Почему вы такие тяжелые, упрямые, безжалостные".
Вдруг в один из таких разов выходит прямо к нам из лесочка большущий медведь и рычит вроде того:
- О чем плачете, бабоньки?
- Да вот... - и киваем на плужок.
- Видел, видел. А ну-ка я попробую, - взялся за постромки, потянул, двинулся.
Плужок поплыл за ним, будто игрушка по воде. Идет медведь, радуется, что дело сподручно ему, поворкивает нам:
- Бабы, бабоньки, держите плуг, не давайте ему вихляться.
И помог нам перевернуть все поле.
Рассказчица умолкла. Одна из соседок спросила ее:
- Что это, сказка аль правда? Рассказчица ответила:
- Ко мне привязался такой сон, виделся каждую ночь всю ту посевную страду. И как же не хотелось просыпаться!
МЕДВЕДЬ, ОБУТЫЙ В КАПКАН
Моя жизнь складывалась бойко. В малые годы носился, как бездомный ветер, по деревенской улице, по окрестным лесам и лугам. Потом три года каждый день по шесть верст бегал в первоначальную сельскую школу, после еще три года двадцать пять верст каждую неделю отмахивал в шестиклассную школу. Среднее образование получал в Казани, уходил туда и приходил оттуда на каникулы по бедности пешком, сто пятьдесят верст в один конец. Так на дорогах у меня выросла страсть к путешествиям. Да и можно ли быть сиднем, живя в такой необъятной, такой многоликой стране, как наша?! Она неодолимо тянет в дорогу.
Путешествуют разно - на поездах, пароходах, автомобилях, самолетах, лошадях, верблюдах, слонах... пешком с нищенской сумой. Я старался соединять путешествие с трудом, нанимался работать в изыскательские партии, на барки, на плоты.
Когда началось строительство Мурманской железной дороги, я нанялся туда землекопом. Там, как парня грамотного, меня привлекли в комиссию по переписи местного населения - лопарей и коми.
И вот на быстрой, как северный ветер, оленьей упряжке я путешествую по стойбищам охотников, рыбаков, оленеводов. Мое дело - на каждого жителя заполнить опросный лист.
В этом листе был такой вопрос: кто ваш ближайший сосед, далеко ли он? Обычно называли стойбище, лучшего приятеля, уважаемого старика. Но вот лопарь Фома Данилов, живший одиноко у горного озера, ответил:
- Мой самый близкий сосед - медведь.
- Не шути, - упрекнул я. - Это писать неудобно.
- Никакой шутки нет, одна правда. Пиши.
Я не знал, как поступить. Заметив мою растерянность, лопарь добавил:
- Могу показать. Он совсем близко, один час на оленях.
- Как живете с ним? - спросил я.
- Хорошо, дружно живем, медведь понимает, как жить рядом с охотником.
Посмотреть живого медведя не в зоопарке, а в тундре, на воле, - это стоило и не такого пути. К тому же была красивая осенняя пора, когда деревья, травы, мхи наряжаются в такое яркое многоцветие, какого не бывает ни весной, ни летом. Все это многоцветие было залито ярким солнцем и чуть-чуть запушено легким инейком. Нарта, запряженная тройкой оленей, шла по нему легко, как по настоящему снегу. Все самое обычное - дышать, оглядывать красочные перелески и поляны, прихотливо фигуристые горы и озера, чувствовать лицом прохладный ветерок - было так приятно.
Лопарь рассказывал о медведе, к которому ехали мы. Первая встреча у них произошла три года назад. Фома поставил по первому снегу капканы на волков. Это зверье не ест ни травы, ни грибов, ни ягод, кормится только охотой, и от
него идет самая большая гибель для оленей. Через день Фома пошел проверять капканы. Вместо двух оказался один. По следам было ясно, что в другой попался (обулся) медведь, оборвал цепь и ушел в нем. Лопарь кинулся догонять зверя и бежал верст пять. Там зверь, почуяв погоню, начал вилять меж камней. Но разве скроешься от собак? Зверь встал на задние лапы, прижался спиной к высокому камню, а передними лапами отбивался. На правой висел капкан. Фома взял медведя на мушку, но убивать не торопился. Мяса и шкур у него было достаточно от оленей. Вреда от медведя он не боялся: эти звери кормились разными кореньями, грибами, ягодами, оленей убивали редко. А что унес капкан- - убыток не велик, и в то же время шибко интересно, как будет жить с ним.
- Ну, что, вор, стоишь, чего ждешь?! - крикнул Фома медведю. - Снимай капкан и убирайся! Так и быть, пожалею тебя, дурака, оставлю в шкуре.
Медведь рычал, отбиваясь неловко от собак одной свободной лапой. А лопарь продолжал:
- Кому говорят, снимай! Не можешь, влип, дурной жадюга. На что польстился, на приманку, на кусок тухлой рыбы, на волчью жратву. Какой же ты царь северных зверей?!
Сказано еще несколько обидных слов: "Ты - не медведь, не царь, а волчье подъедало, ты - позор, стыд для своей породы, ты - посмешище на всю тундру". Фома позвал собак и принялся на виду у медведя кормить их сушеной рыбой. Медведь жадно вдыхал терпкий рыбий запах. С той поры, как попал в капкан, он не жевнул ни крошки. Накормив собак, лопарь поел сам, затем остатки и оглодки кинул медведю. Тот жадно проглотил все и начал медленно, с опаской уходить за камень.
- Стало быть, не хочешь отдавать капкан. Ладно, подождем. А будет худо - пеняй на себя, - сказал Фома и ушел...
Но не перестал интересоваться медведем. С таким видом, что не замечает его, иногда переходил ему дорогу, иногда шел за ним. Медведь всякий раз выжидательно приостанавливался. Дела у него были плохи: капкан мешал ходить, охотиться, защемленная лапа сильно болела, и медведь худел. На зиму он залег в берлогу. Фома раз-два в месяц проведывал его, жив ли. Судя по отдушине с подтаявшим снегом в ней, был жив.
Весной оголодалый медведь проснулся раньше обычного, когда земля была еще под снегом, мерзлая. Наступило непереносимо лихое время. Болела ущемленная лапа. Капкан при всяком движении гремел, отпугивал от медведя всех зверей, всех птиц, даже рыбу. Единственной едой была сухая, прошлогодняя трава. Медведь сильно ослабел.
В это время Фома принес ему большую свежую рыбину и решил не обронить ее, не бросить, а отдать с приветливым поклоном в лапы как угощение. Они оба - и человек, и медведь - смертельно боялись друг друга, ждали самого коварного выпада и сходились медленно-медленно, по вершочку, с остановками, вздохами. Но кончилось все мирно, Фома подал рыбину с добрым говорком: "Бери, бери, не стесняйся", а медведь принял ее с довольным урчанием. Через день Фома снова принес рыбину. Медведь встретил его доверчивей и разрешил погладить себя. В пятый приход Фома снял с него капкан. С той поры охотник и зверь стали друзьями.
Мы подъехали почти к самой берлоге. Там Фома привязал оленей к дереву, прихватил вяленую рыбину и пошел на свидание. Шел и говорил:
- Талла, таллушка [Медведь, медведюшко], ты где? Не залег, не уснул? Выйди, возьми рыбу.
Вскоре из берлоги, прикрытой ворохом опавшей листвы, выполз огромный бурый медведь с черной полоской вдоль хребта, принял от лопаря рыбину и принялся рвать ее. Чтобы не тревожить оленей, почуявших медведя, мы тут же уехали.
- Теперь что скажешь? - спросил меня Фома. - Что писать будешь?
Я твердо, отчетливо написал: "Самый ближайший сосед - медведь".
- Умный, понимает, как надо жить рядом, у меня не обидел ни одного олешка, ни одну собаку, - похвалил зверя Фома.
МЕДВЕДЬ-ГЕОЛОГ
В первую же поездку в Лапландию [Лапландия - северная часть Кольского полуострова] на строительство Мурманской железной дороги этот край сильно полюбился мне. Полюбился красотой гор, бурных рек, водопадов, голубых озер, красотой весеннего незакатного солнца, зимних северных сияний, гостеприимством народа, его честной трудовой жизнью.
Как только затихла гражданская война и открылись в Лапландию пути-дороги, я снова нанялся туда рабочим, на этот раз в маленькую геологическую партию. В ней были: один инженер - Суслов, один коллектор - я и один проводник - молодой лопарь Колян Данилов. Суслов и я собирали образцы горных пород, ненужные крупные из них мельчили, затем перетаскивали все отобранные в пустующую охотничью избушку, где была наша база. Колян указывал нам горные подъемы, спуски, тропы, повороты, добывал дичь, рыбу, варил еду.
И вдруг среди спокойной жизни началась история со многими неизвестными, началась неожиданно, даже противоестественно - при ярком солнце и безоблачном небе прокатился в наших горах сильный рокот. Мы, только что пришедшие оттуда, снова оглядели эти горы. Они стояли в свете солнца и синеве неба.
- Однако, гром, гроза, - сказал Колян. А Суслов свое - геологическое:
- Больше похоже на камнепад.
Тут рокот прокатился вторично, затем еще и еще, всего пять раз. Не обедая, а только сжевав по сухарю, мы пошли узнать, что же рокочет, и обнаружили возле одной из высот пять большущих груд только что упавших камней. Над ними еще клубилась пыль, поднятая падением. Было интересно понять, отчего же получился камнепад, и мы полезли вверх. Осмотрели все места, где прошлись каменные потоки, и ничего не поняли. Привычное объяснение: камням пришло время падать - их довели до этого бегучие воды и летучие ветры, - тут не годилось. Очень уж дружно упали они в пяти местах. Правдоподобней было такое: в высоте столкнул кто-то большие камни, и они при полете захватили другие.
Но кто столкнул первые камни, зачем? - озадачило нас.
- Играет кто-то, - сказал Колян.
- Кто, например? - вцепился в него Суслов.
- Другой геолог.
- Геологов, кроме нас, тут нет, - заметил Суслов.
- Охотник. Когда он долго ходит один - любит шутить, - добавил Колян.
Мы так и решили: пошутил, скорей всего, охотник для своей забавы.
Но шутки пошли дальше - упавшие камни начали переселяться к нашей избушке. Переселяться только в те моменты, когда нас не было дома. Мы осмотрели переселенцев, попробовали шевельнуть, приподнять. Некоторые были явно непосильны одному человеку. Шутковала какая-то компания. Колян, знаток звериных следов, определил по ним:
- Шуткует один большой медведь. Шибко большой. Камни продолжали переселяться, от гор к нашей избушке
вполне ясно легла медвежья дорога. Продолжались и камнепады. Мы решили выследить медведя. Он действовал умно - камнепады устраивал только тогда, когда мы были дома, а перетаскивал камни к базе, когда были в горах. Раскусив медвежью тактику, мы переменили и свою - стали уходить вдвоем, а третий дежурил на базе. И вскоре все воочию убедились, что камни перетаскивал медведь, обнимая передними лапами. В точности так, как делали иногда и мы.
Мы постарались не отпугнуть медведя, доглядеть до конца, к чему ведет он свое дело. История была интересная, но решительно непонятная. Колян, правда, уверял:
- Медведь помогает нам, тоже геолог. Он зверь умный, все понимает и любит делать, как человек.
Я не знал, что подумать. Суслов тревожился, кипел:
- А вдруг косолапому шутнику, безмозглому ахиду взбредет в пустую башку перетаскать камни обратно в горы; заодно со своими он перетаскает и наши образцы, сведет на нет работу целого сезона.
Убить медведя у нас не было надежного оружия, к тому же зверь пока не заслужил такой кары, и было интересно доглядеть его затею до конца. Оставалось одно - постоянно кому-либо стеречь нашу избушку. Но медведь, похоже, и не зарился на избушку, на наши камни, а напротив, подваливал свои. Он был мирный, совсем не угрожал нам и не боялся нас. Когда мы заставали его у избушки, он не убегал, а уходил неторопливо, важно и совсем недалеко. Охотно принимал от нас угощенье - сухари, мясо, рыбу, особенно сахар, - правда, не из рук. На приветствия: "Здорово живешь, Михаиле Пота-пыч! Доброе утро!" - отвечал немым недоумением.
- Это оттого, что медведь совсем не понимает русского языка, - решил Колян и перешел с ним на лопарский. При каждой встрече сыпал ласково: "Талла, таллушка", но медведь и тут не выказывал ни внимания, ни понимания.
На зиму мы разъехались по домам: Суслов в Ленинград читать лекции студентам, я в Москву писать книжку о Лапландии, Колян в свой поселок охотиться и рыбачить. А медведь... право, не знаю, где и как зимовал он. Возможно, не ложился в берлогу и всю зиму занимался своей геологией. Когда новой весной мы собрались продолжать неоконченные поиски, в нашей избушонке все нашли в полной сохранности, даже с большой прибылью камней. Медведь окружил ими избушонку сплошным валом, загромоздил крыльцо, сени. Застали мы его за той же работой. Посоветовавшись, мы решили избавиться от непрошеного помощника и открыли пальбу в воздух. Медведь перепугался и удрал на этот раз без всякой важности. Время от времени он устраивал камнепады, а переноску породы к избушке забросил.
Сначала мы соглашались с объяснением этой истории, какое давал ей Колян: медведи - звери умные и очень любят делать, как люди. Этот определенно делает геологию, помогает нам. Но со временем появилась новая догадка. Присматриваясь к медвежьим следам, мы обнаружили медвежью берлогу. Устланная еловым лапником, опавшими листьями, сухой травой, мхом, она была явно обитаема, еще полна медвежьего духу. Невдалеке от берлоги возвышался тот горный гребень, с которого медведь посылал нам камнепады.
Все это возбудило в нас догадку, что медведь и не думал помогать нам своей геологией, а оберегал себя, свое жилище. Он рассуждал примерно так: этим людям зачем-то нужны камни; я натаскаю им много-много, и камнеломы не полезут в горы, не увидят мою берлогу.
Медвежья геология не пропала даром, многие из камней оказались столь интересны для науки, что Суслов увез их в Ленинград. Прочие остались лежать возле избушки. Лопарь Колян Данилов прославил их на всю Лапландию, как памятник медвежьему уму и трудолюбию.
МЕДВЕЖЬИ СЛЕЗЫ
Самое завлекательное занятие у лопарских ребятишек - катанье с гор. Горы везде, зима длинная, снегу много. Лыжи, санки, ледянки, деревянные коньки есть в каждом доме.
Ребятишки одного поселка так весело катались с горы, что позабыли все на свете. К ним незаметно подошел медведь, рас-шеперил свою большую охотничью сумку, и ребята вкатились в нее. Взвалил их медведь на спину и потащил к своей берлоге. И сума была нелегкая, и дорога горная, трудная. Устал медведь, прилег отдохнуть и уснул. А ребята вылезли из сумы, навалили вместо себя камней и убежали. Остался в суме один храбрый парнишка, чтобы разговаривать с медведем.
Проснулся медведь, снова вскинул суму на плечи и заворчал:
- Вдвое тяжелей стала, отчего бы это?
- А мы подросли, пока ты спал, - отозвался парнишка.
- Ну и дрых же я!.. - И медведь принялся так хохотать, что задрожали горы. - Вот дрых!.. И храпел, знать?..
- Да, да, так храпел, что все мои товарищи оглохли и онемели, - сказал парнишка. - Один я немножко ворочаю языком.
Завидел медведь дым над своей берлогой и закричал:
- Эй, жена, старуха, готовь большой котел!
Ну, пришел домой, отдал суму медведице, сам принялся точить нож. А в котле уже кипит вода, плещется, как стая рыб в озере.
1 2 3 4 5 6 7