Сашуку было даже лучше. Ну, случалось, сидели без варева - беда большая. Зато бегай сколько хочешь и где хочешь, никто домой не загоняет. А тут вдруг помирать! Сашук только раз видел покойницу бабку. Лицо у нее стало маленькое, желтое и какое-то чужое. А самое страшное - она стала неживой: не говорила, не смотрела, лежала на столе, сложив руки, а потом ее увезли и закопали в землю...
Сашука охватывает все большая тревога и смятение. Он уже просто бежит бегом и вдруг замечает, что отец тоже бежит, обгоняет его - и прямиком на бригадный двор.
Посреди двора стоит "газик". Обе дверцы его распахнуты, во все сиденье растянулся на животе вихрастый парень. Он лежит и курит.
- Слушай, - запыхавшись, говорит отец, - слушай, друг! Выручи, сделай одолжение - подкинь человека до Тузлов... А?
Парень поднимает взгляд на отца.
- Какого человека?
- Да жинка у меня захворала, срочно в больницу надо. А тут хоть убейся - никакого транспорта. Ни лошади, ничего, хоть на себе неси...
- Нет, - говорит вихрастый, - не имею права. Я "козлу" не хозяин. Проси начальника. Мне что? Скажет - отвезу!
- А где твой начальник?
- С бригадиром куда-то подались. Может, в лавку...
Иван Данилович сидит на крыльце за столом. На столе две пустые бутылки из-под червоного и одна начатая. Напротив сидит незнакомый человек в вышитой рубашке. Нельзя сказать, что он жирный или толстый. Он просто очень сытый, весь налитой и такой гладкий, что рубашка на нем лежит без единой морщинки.
- Доброго здоровья, - говорит отец, подходя к крыльцу и стаскивая кепку.
- Привет, привет, - отвечает Гладкий и вопросительно смотрит на Ивана Даниловича.
- Рыбак наш, - роняет тот.
- Я до вас, - говорит отец. - Просьба у меня... Насквозь всю Балабановку и Николаевку избегал. Ни лошади, ничего... А в колхозе все машины в разгоне. И председатель говорит: не имею права с уборки снять, голову оторвут...
- Правильно, оторвут, - солидно подтверждает Гладкий. - А в чем дело?
- Жинка у него захворала, - объясняет Иван Данилович. - Недавно из больницы выписалась, сюда приехала и слегла.
- Зачем же рано выписали?
- Разве спрашивают? Выписали, и все, - говорит отец. Пот еще обильнее выступает у него на лице, на шее, он начинает торопливо вытирать его скомканной кепкой. - Сделайте такое одолжение...
- Так а я при чем? Я не доктор.
- Дозвольте на вашей машине до Тузлов отвезти. Всего двадцать пять километров...
Отец заискивающе, просительно смотрит на гладкого. Тот молчит и думает. Лицо его остается неподвижным, только словно твердеет, становится еще более тугим и налитым.
- Ну, - говорит он, - я эти двадцать пять километров знаю. Часа полтора будет тащиться, да там пока то да сё... Это я сколько часов потеряю? Нет, не могу. Не имею права. Мое время мне не принадлежит, я на работе. В соседнем колхозе уборку заваливают, надо туда гнать, накачку делать... Изыскивайте местные ресурсы.
Он допивает свой стакан, тыльной стороной ладони вытирает губы и тянется за шляпой. Шляпа светло-желтая и вся в дырочках, как решето, чтобы продувало. Сашук переводит взгляд на Ивана Даниловича. Он ждет, что Иван Данилович сейчас скажет и этот Гладкий его послушается, как слушаются все. Но Иван Данилович молчит, смотрит в стол и размазывает пальцем по столешнице лужицу червоного.
Гладкий, а за ним Иван Данилович сходят с крыльца, направляются в бригадный двор. Отец и Сашук идут позади. Отец так и не надевает кепки. Должно быть, хочет улучить момент, когда тот обернется или остановится, и снова попросить, а может, надеется, что он и сам передумает. Сашук тоже надеется. Шофер, еще издали завидев начальство, садится за баранку и заводит мотор.
Гладкий, повернувшись к Ивану Даниловичу, поднимает ладонь к шляпе, открывает переднюю дверцу. И тогда Сашук понимает, что он не передумает, что мамка так и останется лежать в душной, звенящей мухами боковушке, будет страшно стонать и, может, даже помрет... Сам себя не помня, Сашук сжимает кулаки и что есть силы, со всей злостью, на какую способен, кричит в налитую, обтянутую рубашкой спину:
- Самордуй!
За шумом мотора Гладкий не слышит или не обращает внимания, он даже не оборачивается. Но отец слышит и дает Сашуку такую затрещину, что тот летит кубарем.
Давно уже улеглась пыль, поднятая кургузым "козлом", а Сашук все еще сидит под навесом, размазывая по щекам злые слезы. Домой он идти не хочет: там отец, а отца он сейчас не любит и презирает. И Ивана Даниловича тоже. Оба забоялись. Вот был бы Жорка, он бы врезал этому самордую... Да и сам Сашук тоже бы не забоялся, если бы камень или еще что. Как запулил бы!.. Он долго перебирает, чем бы можно запулить в гладкого или прищучить его другим способом, и слезы незаметно высыхают.
Взгляд его бесцельно блуждает по пустому двору, поднимается выше и останавливается на пограничной вышке. Сашук вскакивает. Как же он раньше не догадался?! У них же есть лошади - он сам видел! - а может, и машины тоже...
Сашук стремглав бежит мимо старых окопов и развалин дота. Лошади возле вышки не видно, но это ничего, где-то они же есть, может, спрятаны...
Запыхавшийся Сашук подбегает к лестнице и, задрав голову, кричит:
- Дяди! Эй, дяди!
Никто не отзывается. Сашук стучит кулаками по лестнице и снова кричит:
- Дяденьки!.. Дядя Хаким!
И наверху и вокруг тихо, лишь тоненько и заунывно посвистывает ветер в переплетениях вышки.
С трудом преодолевая широкие проемы между ступеньками, Сашук карабкается наверх. Дверь заперта на щеколду - значит, там никого нет, но Сашук все-таки открывает. В будке пусто.
Спускаться вниз почему-то намного труднее и страшнее, чем лезть наверх. Сашук пятится задом, долго ищет правой ногой нижнюю ступеньку, еле-еле достает до нее, переставляет левую и только потом снова опускает правую, чтобы искать следующую ступеньку.
Подавленный неудачей, он бредет домой и уже подходит к ограде двора, когда замечает, что вдоль задов ближних хат клубится пыль. Сашук смотрит без всякого интереса - что интересного в поднятой ветром пыли? Но на повороте в пыльном облаке мелькает оранжевый кузов. Ветер оттягивает пыль в сторону, и уже ясно видно, что оранжевый автомобиль направляется к откосу, ведущему на пляж. Сашук бежит навстречу машине, потом вдруг спохватывается и стремглав бросается в барак.
- Папа! Пап! - кричит он.
- Тихо ты! - замахивается на него отец кепкой, которую так и не выпускает из рук. - Не видишь?
Мать лежит с закрытыми глазами. Лицо у нее уже не просто бледное, а иссиня-землистое.
- Так папа же! - шепотом кричит Сашук. - Там Звездочет приехал!
- Чего мелешь?
- Ну, дяденька этот... на машине. Пойдем его попросим.
Отец вскакивает, они вдвоем бегут к оранжевому автомобилю. Ануся вприпрыжку скачет к откосу, мама ее с туго набитой сумкой идет следом, а Звездочет захлопывает дверцы и взваливает на плечо колья для тента, обмотанные простыней.
- Гражданин! - отчаянным голосом говорит, подбегая, отец. - Я очень извиняюсь, гражданин... Выручите за ради бога!
Он нещадно жмакает кепку. Сашук впервые видит, какое у него измученное лицо, как дрожат побелевшие губы, и у него самого губы тоже начинают дрожать.
- Что такое? - оборачивается Звездочет и ставит колья на землю.
Мама Ануси делает к ним несколько шагов, но останавливается поодаль.
- Жинка у меня захворала, в больницу надо, в Тузлы... Весь избегался не на чем везти! Ни лошади, ни машины - хоть убейся!.. Всего двадцать пять километров. А если тут по берегу, может, и ближе...
- Евгений, на минутку! - окликает Звездочета жена.
- Подождите, - говорит Звездочет отцу и отходит.
Они стоят шагах в десяти, разговаривают негромко, но Сашук все слышит.
- Не вздумай ехать! - говорит жена.
- То есть как?
- Вот так! Ты знаешь, чем она больна?
- Я знаю, что она больна, и это единственно важно.
- А мы? А я? Это неважно? Ты о последствиях думаешь?
- Ну знаешь... - совершенно необычным, сухим и жестким тоном говорит Звездочет. - Это уже переходит всякие границы. Человек болен, ему нужно помочь... Я еще не потерял совести и, конечно, поеду.
- Ах так? Пожалуйста! - еле сдерживая бешенство, говорит жена. Ноздри ее побелели и раздуваются, как на бегу. - Корчи из себя "скорую помощь" для первых встречных... Но имей в виду: я здесь больше не останусь. Ни одного дня! Хватит с меня грязи, благотворительности, паршивых мальчишек... Хватит! Завтра же уеду. Я приехала отдыхать и хочу жить по-человечески...
- Как угодно, - сухо отвечает Звездочет, идет к машине. - Садитесь, говорит он отцу Сашука и распахивает дверцу.
Тот неловко, бочком, стараясь ничего не запачкать, притыкается на сиденье. Сашук забегает вперед, чтобы его заметили и тоже посадили в машину. Но его не замечают, и ему ничего не остается, как бежать следом в густой туче пыли, поднятой "Москвичом". Когда он вбегает во двор, Иван Данилович и отец уже укладывают мать на заднее сиденье. Отец садится рядом со Звездочетом, машина сразу же трогает, но поворачивает не в Николаевку, а по берегу к пограничной вышке, мимо которой тянется малоезженый проселок. Когда пыль рассеивается, Сашук видит, что Анусина мама идет домой, и даже шаги ее кажутся злыми. Сзади понуро и неохотно плетется Ануся.
КУХТЫЛЬ
День тянется и тянется, а Звездочета и отца все нет и нет. Сашук слоняется по двору, идет на берег, но там никого, а одному скучно, к тому же он боится прозевать Звездочета и возвращается домой. Рыбаки сидят под навесом, "травят баланду": рассказывают всякие байки и хохочут. Сашук хочет к ним подсесть, но его прогоняют:
- Иди гуляй, мал еще, нечего тут...
Сашук обижается, хотя это не впервой, мог бы привыкнуть: как только взрослые говорят друг другу про смешное, так обязательно его гонят.
Наконец у пограничной вышки появляется пыльное облачко, стелясь по дороге, несется к бараку. Сашук бежит ему навстречу. "Москвич" останавливается у изгороди. Он уже не оранжевый, а желто-рыжий от пыли. Дверца распахивается, отец вылезает.
- Спасибо вам, - говорит он Звездочету. - Выручили, прямо не знаю как... Вот? - Он протягивает ему смятую пятирублевку.
Звездочет смотрит на пятерку, потом на отца, брови его сдвигаются,
- Вы с ума сошли! Уберите сейчас же!
- Так как же?..
- Вот так. Спрячьте деньги.
- Может, тогда рыбки вам принесть? Свеженькой... А?
- Ничего мне не нужно. Я на чужих несчастьях не зарабатываю. - Тут он замечает Сашука и рад перевести разговор на другое. - А, - говорит он, неустрашимый охотник на дохлых крабов? Как жизнь? Нашел свою звезду?
- Не, - мотает головой Сашук.
- Еще найдешь, времени у тебя вагон... Слушай-ка, ты мое семейство не видел? Они на пляже?
- Домой ушли. Как вы уехали, они туточка и ушли...
- Туточка? Плохо дело...
Сашук думает, что сейчас Звездочет снова посадит его в машину, даст погудеть в заколдованный гудок, потом газанет и они: помчатся "на край света" - к пятой хате Балабановки. Он даже делает шаг к открытой дверце. Но Звездочет захлопывает ее перед самым носом Сашука. "Москвич", как пришпоренный, срывается с места и исчезает в поднятой им пыли.
- Как там Настя? - спрашивает Иван Данилович.
- Сдал, - вздыхает отец. - Еще меня ругали, почему поздно. Еще б чуток и... А я чем виноват?.. Сразу на переливание крови забрали. Надеются вроде...
- Ничего, поправится, - говорит Жорка, - теперь в два счета. Наука у нас...
- Наука наукой... - неопределенно отзывается Иван Данилович. - Ну ладно, мужики. С Настей - сами знаете... Чего делать будем? Сегодня обойдемся - в лавку колбасу привезли... Только каждый день так не пойдет: и накладно, и при нашей работе всухомятку не потянешь...
- Факт. Без приварка не годится.
- Может, есть до этого дела охотники, добровольцы?
Рыбаки переглядываются, пересмеиваются, но никто не вызывается в охотники.
- Жорку к этому делу приставить. Пускай старается.
- Я настараюсь - не обрадуешься!
- А что? Вон малый и то сварил.
- То малый!
- Ша! - обрывает Иван Данилович. - На базаре, что ли? Дело говорите, а не лишь бы горло драть.
Все молчат.
- Я б взялся, - осторожно говорит Игнат, - только расчету нет.
- А какой тебе нужен расчет?
- В артели я свой процент имею. А тут что?
- Видали жмота? - кричит Жорка.
Даже Иван Данилович покачивает головой:
- Н-да... Ты ж еще и не рыбак - в первую путину пошел, а туда же...
- Я не чужое беру, со всеми наравне работаю.
- Ну, ровней-то ты еще когда станешь... Ладно. Будет тебе твой процент. Тут и всего-то, пока Семен приедет. Передам в Некрасовку, пришлют кого ни то... Нет возражений?
Все молчат. Иван Данилович лезет в карман и протягивает Игнату ключ, который всегда лежал под подушкой у матери Сашука.
- На, тут все хозяйство. С завтрашнего утра начинай кухарить. Теперь пошли заправимся, а то скоро выходить...
Все идут в лавку, покупают колбасу и ситро. Жорка берет себе бутылку червоного, но Иван Данилович так зыкает на него, что тот сейчас же относит ее продавцу обратно. Перед выходом в море пить нельзя.
Колбаса очень соленая, твердая, но все равно вкусная-превкусная. Сашук съедает свою порцию всю без остатка, вместе с кожурой. Ситро он пьет впервые в жизни. Липучее, приторно-сладкое, оно склеивает ему пальцы и губы, но он готов выпить целую бутылку, даже две. Целую бочку. Почему Иван Данилович говорит, что так не пойдет? Лично он согласен. Хоть каждый день...
Потом Сашук и Бимс, которому от рыбаков перепали колбасные шкурки, без конца бегают пить воду.
- А с ним как же? - спрашивает отец у Ивана Даниловича. - Может, с собой?
- Выдумывай! Хорошие игрушки - малого в море таскать. А если погода навалится?
Сашук хочет сказать, что никакой погоды он не боится, пускай его лучше возьмут с собой в море, он все время хочет, а тут одному оставаться не то чтобы страшно, а так... Сказать он не успевает. Иван Данилович поворачивается к нему:
- Вот какое дело, Лександра: ответственное поручение тебе. Останешься один на хозяйстве. Будешь сторожить и вообще поглядывать, чтобы ничего такого. Понятно?
Сашук кивает. Если такое поручение - другое дело.
- Не забоишься один?
- А раньше? Боялись такие!
- Ну и ладно. Может, мы засветло вернемся, сегодня кут ближний. Смотри, я на тебя надеюсь.
- Лучше б запереть хату, - говорит Игнат. - На всякий случай. Мало ли что...
- А ему куда деваться? И никакого случая не будет. Воров тут нет.
Рыбаки уходят, а Сашук, как настоящий сторож, важно обходит свое хозяйство и смотрит, все ли в порядке. Смотреть, в сущности, не на что. Рыбоприемный цех закрыт. В бараке койки с мятыми постелями да мухи. Кладовка заперта, а двор, как всегда, пустой, пыльный, выжженный солнцем. До захода еще можно успеть сбегать и хоть издали посмотреть на "Москвича", но отлучаться нельзя: как же уйти, если Иван Данилович сказал, что надеется на него?
Солнце наполовину уходит за пригорок возле пограничной вышки.
Лучше всего пойти в барак, чтобы не было страшно, и запереть дверь. Но в бараке хуже: по углам уже затаилась темнота, а на улице все еще залито розовым светом.
Краешек красного солнца превращается в полоску, потом в точку и исчезает. Но света пока много, и хорошо видно, что возле пограничной вышки опять стоит лошадь и машет хвостом. Значит, приехали пограничники. Сашуку не то чтобы становится менее боязно - он нисколечко не боится! - а как-то так, спокойнее. Раз там Хаким и другой, с нашивками, он в случае чего даст им сигнал - и все, будет полный порядок... А чем сигналить? Костер зажечь? Пока-то его разожжешь... Лучше бы всего стрельнуть, так нечем. Сашук приносит из барака спички и "летучую мышь". Долго не может ее открыть, но все-таки изловчается, зажигает фонарь. И вовремя. Вокруг уже совсем темно, только на западе небо чуть-чуть светлеет, но скоро гаснет и там. Сашук захлопывает дверь барака, мучается с ключом, который всегда торчит в замке, наконец ключ со скрежетом поворачивается. Сашук вынимает его и кладет за пазуху. На всякий случай. Мало ли что.
Если смотреть на горящий фитиль и ни о чем таком не думать, кажется, что светло везде вокруг, а не только на маленьком пятачке возле фонаря, и тогда совсем не страшно. И Сашук старается не смотреть по сторонам, а только на огонь. К фонарю слетается мошкара. И вовсе маленькая - сущая мелюзга, и побольше, и даже совсем большие бабочки с толстыми мохнатыми животами. Мошкара не такая, как бывает днем, а какая-то блеклая, белесая. Она вьется вокруг колпака "летучей мыши", тычется в стекло и, опаленная, падает на столешницу. Сашук пробует ее отгонять, но мошкара упрямо лезет к огню и обжигается. Чтобы удобнее было наблюдать, Сашук укладывает кулак на кулак, опирается на них подбородком. Мошкара летит и летит, вьется и вьется...
Свет фонаря меркнет, сужается в пятнышко, в точку. Из этой точки вновь разгорается свет, превращается в необыкновенно яркий солнечный день.
Бригада в полном составе сидит под навесом, прохлаждается. И Сашук тоже сидит за столом. Во двор въезжает "Москвич". Звездочет выходит из машины, здоровается со всеми и обращается к Сашуку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9