на какой-нибудь выставке, – сказал вдруг Амадеус.
– Это можно понять.
– Ты думаешь, я неправ… несправедлив, решая ее судьбу один?
Александр покачал головой.
– Она существует только благодаря тебе.
– Я никогда не создал бы ничего подобного без него. Я мог только мечтать… Гений Константина сделал мечту реальностью.
Амадеус вздохнул и добавил:
– Пусть все именно так… но даже теперь я не могу сделать то, чего он хочет.
Александр взял отца за руку.
– Это – твое право. И тебе решать.
Через неделю после того, как Александр вернулся в Цюрих, Зелеев уехал из Давоса. В их последний вечер вместе Амадеус отдал ему неограненный рубин и два ограненных, как бриллианты, алмаза – половину того, что осталось от собрания драгоценных камней Малинских.
– Вы – глупец, – сказал Зелеев.
– Это я уже слышал от вас, – засмеялся Амадеус. – И не раз.
– Вы могли бы стать баснословно богатым – а теперь еще отдаете и то, что осталось.
– Мне достаточно того, что у меня есть.
Зелеев пожал плечами.
– А как насчет Александра? Вы говорили с ним об этом – и о том, что собираетесь делать с оставшимися камнями?
– У матери Александра больше денег, чем она могла бы потратить и за десять жизней. В этом отношении ему нечего бояться.
– Радости права первородства не всегда измеряются в деньгах, mon ami. Эти драгоценные камни, конечно, ему ни к чему… но от нашей скульптуры глазки у вашего сына загорелись.
Амадеус покачал головой.
– Он понимает мои чувства – то, что значит для меня Eternit?.
– Но это не значит, что он их разделяет. Он не только ваш ребенок – он еще и сын Хильдегард, и я советую вам не забывать об этом, друг мой.
– Что вы пытаетесь мне сказать, Константин? Что Александр захочет взять себе наш чудесный водопад, когда меня не станет? Но я только счастлив, если это так.
– Да, мой друг – но вам не приходило в голову, что не только он один? – сказал мягко Зелеев. – Когда ты создаешь такой шедевр… бесценной красоты и совершенства, всегда найдутся те, кого он заворожит, и они захотят обладать им. Любой ценой.
Амадеус зорко в упор взглянул на Зелеева.
– Вы предали мое доверие к вам, когда брали Eternit? с собой? Вы же обещали мне полную анонимность! Никто не должен был знать.
– И я сдержал свое слово.
– Тогда ваши предостережения лишены всякого смысла. Чего мне бояться? Меня не волнует, что случится с моей собственностью после моей смерти – это относится и к Eternit?. Я знаю, что она значит для меня. Разве этого недостаточно?
Наступило молчание. Амадеус оглядывал гостиную, замечая пустоты там, где раньше были вещи Зелеева. Тот их уже упаковал.
– Вы думаете – вам будет одиноко? – Зелеев словно прочел его мысли.
– Конечно, – Амадеус стал опять грустным, и голос его стал мягче. – Я думал, что моя жизнь кончена, когда Ирина покинула меня. А потом ее дар и ваша щедрость вернули меня к жизни – и я всегда буду вам благодарен за это.
– Это были чудесные годы, – сказал Зелеев, в глазах его стояли слезы. – Вырванные из плена реального времени, украденные у дикого и грубого реального мира.
– Вы обязательно вернетесь.
Зелеев кивнул.
– Но этих лет уже не вернуть.
Наутро, прежде чем отправиться на станцию, оба они пошли взглянуть на скульптуру. Уже не осталось и следа от мастерской – она сослужила свою службу, и теперь помещение снова превратилось в конюшню с сеновалом.
Именно на сеновале они решили спрятать свое сокровище – в тайнике, выбитом в стене и укрытом за тюками соломы. Они показали тайник Александру перед его отъездом домой, и никто, кроме Зелеева, Амадеуса и его сына даже и не догадывался о его существовании.
До появления Магги.
4
Она родилась у Александра и его жены Эмили 7 декабря 1939-го, через три месяца после всеобщей мобилизации швейцарской армии и через десять месяцев после того, как брак соединил две семьи, жившие по соседству на Аврора-штрассе. У Губеров была большая типография, и их дом был добротным и внушительном. Но несомненное превосходство Дома Грюндли и их собственности над богатством Губеров – хотя и немалым, но меркнувшим перед состоянием Грюндлей – отгоняло саму мысль, что можно принимать всерьез благосостояние их новых родственников. У Эмили было двое братьев, и они управляли имуществом компании Губеров, и поэтому с самых ранних лет счастливая звезда ее судьбы для ее семьи означала удачное замужество – и не более того. Хильдегард хорошо была осведомлена об относительно скромных надеждах на прибавление состояния Грюндлей, связанных с невесткой, но, с другой стороны, она в равной степени понимала, что в ее сыне есть нечто, что не позволяет мечтать о браке с наследницей какого-нибудь громко известного семейства Цюриха.
Александр пил слишком много. Он был очаровательным молодым человеком, красивым, с располагающей к себе открытой улыбкой, и всегда был ей хорошим сыном. Но в последние девять лет он проводил много времени с отцом, с паршивой овцой для Грюндлей – гораздо больше, чем хотелось бы Хильдегард, и она с очевидностью, которая ее донельзя раздражала, понимала, что сын обожает и уважает Амадеуса, мужчину, который не заслуживал ни восхищения, ни уважения. Хотя, конечно, у Амадеуса, по крайней мере, была сильная индивидуальность – несмотря на безответственность и эгоизм. Александр, боялась Хильдегард, был куда более слабым. И он слишком много пил.
Поначалу, после женитьбы на Эмили и особенно в первые годы после рождения Магдален, казалось, что стабильность в доме уравновешивала Александра, давала ему твердую опору. Конечно, они жили в Доме Грюндли, потому что ничто иное и не мыслилось, по крайней мере, со стороны Эмили. Она поладила с Хильдегард. А сам Александр служил в Грюндли Банке. В период между 1939-м и окончанием войны Александра мобилизовали и демобилизовали несколько раз, и это насилие над его натурой не оставляло времени для скуки. Но когда Александр просиживал на работе в банке, ему приходилось делать над собой значительное усилие. Женитьба, если и требовала от него некоей уравновешенности и здравомыслия, то он и сам не многого больше хотел бы просить у жизни. Ему нравилась его прелестная, дивноволосая жена – когда она к нему не придиралась, и он обожал свою маленькую дочку, Магги, с ее непослушными золотистыми кудряшками и восхитительными глазками, отливавшими, как говорил ее дед, ляпис-лазурью, а иногда – персидской бирюзой.
– Она – свет моей жизни, – сказал Александр Амадеусу в один из своих приездов в Давос; Магдален тогда было четыре года.
– И не только твоей, – Амадеус смотрел на свою маленькую внучку, рывшуюся на полках его книжного шкафа и изредка одаривавшую обоих сияющими улыбками.
Они приезжали так часто, как только могли при их обстоятельствах, то есть когда Хильдегард не говорила ничего, а Эмили терпела. Она знала о его чувствах, но с самого начала отказалась ездить вместе с мужем и дочкой, демонстративно оставаясь в Цюрихе и жалуясь, когда они возвращались домой со слишком счастливыми лицами. Давос сильно разросся за последние десять лет – когда стал известным зимним курортом; не последнюю роль сыграли открытие подъемника для лыжников и хитроумное приспособление под названием Holzb?gel-Skilift, позволявшее лыжникам хвататься за деревянные и железные перекладины, прикрепленные к стальному тросу, и поэтому они могли взбираться на гору на лыжах самостоятельно без особого труда. Все это сделало городок гораздо более привлекательным для разного рода праздных любителей лыж – не то что в прежние времена, когда только самые закаленные и выносливые энтузиасты типа Амадеуса приезжали сюда регулярно.
Магги любила эти уик-энды и праздники год от года все больше. Это были ни с чем не сравнимые дни, которые она проводила только с папой и Опи. Ее братик Рудольф, появившийся на свет в 1942-м, ровно за три месяца до ее третьего в жизни дня рожденья, был теперь достаточно большим, чтобы присоединиться к ним, но они по-прежнему ездили в Давос вдвоем.
Цюрих подвергался иногда бомбардировкам, и Александру и дворецкому Максимилиану приходилось время от времени таскать на себе винтовки и тяжелую амуницию с 48 боевыми патронами, отправляясь туда, куда их пошлют. Но жизнь в городе по-прежнему изобиловала комфортом мирного времени и была все также четко организована. Магги спала на красивых шелковых простынях, и ее спальня – за исключением тех дней, когда строго соблюдался режим светомаскировки – играла всеми оттенками бледно-розового цвета в свете ламп и ночников. Когда она стала уже слишком большой для того, чтобы ее купали, горничная по-прежнему помогала ей, когда она выбиралась из ванны, и держала наготове заранее согретое турецкое полотенце с ее монограммой. Семейные трапезы проходили в огромной Speisezimmer – дворецкий Максимилиан подавал еду на серебряных подносах. В мирное время он был также и шофером машины Хильдегард и Александра. Но теперь, из-за все же появившихся разных ограничений – в частности, горючего – личному автотранспорту не позволялось появляться на дорогах.
Магги учили – хотя это не означало, что она научилась – шить, вышивать и вязать и быть настоящей леди в любое время дня и ночи. «Быть настоящей леди» означало всегда иметь при себе свежевыглаженный носовой платок – но пользоваться им только в случае крайней необходимости, никогда не высказывать своего мнения и вообще не говорить – до тех пор, пока к ней не обратятся, и никогда не бегать в общественных местах, и уж само собой не петь – только в церковном хоре.
В деревенском доме деда, прилепившемся высоко в горах, весело трещали дрова в печи, и Магги спала на простой перине из гусиных перьев на льняных простынях и укрывалась – особенно когда было холодно – грубым шерстяным одеялом. Они с отцом и Амадеусом ели простую вкусную еду: бифштексы или жареную колбасу с соусом и жареным луком, или сыром, расплавленным над пламенем печи на большой вилке, и дедушка разрешал ей сдувать пену с его кружки с пивом и поощрял петь в полный голос, чтобы легкие девочки наполнялись свежим горным воздухом; а еще он позволял ей бегать, где вздумается, и учил кататься на лыжах и коньках и подыматься в горы. И жизнь здесь была веселой и казалась такой простой и открытой – какой никогда не бывала внизу.
Все изменилось в один вечер 1947-го. За один только вечер, всего-то за несколько часов, все, что любила Магги, рухнуло.
Ей было семь лет, а брату Руди – почти пять. Война в Европе кончилась два года назад. Александр и Эмили Габриэл были женаты уже восемь лет, но не были довольны жизнью даже и близко к тому, как ожидалось. В свои двадцать девять лет Эмили была по-прежнему прелестной и бездумной женщиной, чтобы не сказать пустой. С мужчинами она могла быть мягкой и пикантно-глуповатой, но с женщинами не церемонилась и не считала нужным играть. Она уважала свекровь, Хильдегард ей была по душе, но в ее обращении с Магги сквозило нетерпение и даже нетерпимость, и ничем не объяснимая суровость, подчас переходящая в свирепость. Руди был мальчиком и, следовательно, по ее понятиям, чем-то более стоящим. Но вот муж был для Эмили большим разочарованием. Они с Александром часто ссорились из-за детей – да и вообще поводов для размолвок хватало, не говоря уже о том, что Александр, как и до того его отец, находил работу в банке не такой важной, как хотелось бы его семье, и совершенно неинтересной. Но в отличие от Амадеуса, нашедшего силу бросить все, Александр Габриэл был слабым человеком, которому не хватало храбрости, твердости и уверенности в себе.
Все чаще и чаще Александр думал о том, как сбежать от честолюбивых и энергичных жены и матери – сначала он искал убежища в круто заверченных американских романах и – когда удавалось – в поездках в Давос, но постепенно он пристрастился к походам в питейные заведения Цюриха и к проституткам. Бары, куда он зачастил, становились все более грязного пошиба, и вскоре он пристрастился к наркотикам. В сомнительных домах, больше похожих на притон, он курил марихуану, якшался с продажными женщинами, не менее хищными, чем его супруга, и пил виски и жевал коноплю. А потом возвращался домой, на Аврора-штрассе, и старался снова быть сыном, мужем и отцом. Работа тяготила его все больше – в сущности, он был уже едва способен выполнять ее, и все растущая потребность в наркотиках, стимуляторах и галлюциногенах засасывала его. И вот вскоре ничто уже не могло привлечь его внимание больше чем на пять минут – ни его прежде любимые детективные истории, ни Руди. Ни даже Магги.
Был субботний июньский вечер, когда Магги, с любопытством перегнувшись через перила наверху винтовой лестницы, смотрела на экономку фрау Кеммерли, впускающую в дом незнакомца. Это был человек с прямыми рыжими волосами и ухоженными усами.
– Herr Gabriel, bitte, – мужчина слегка поклонился и подал экономке визитную карточку.
– Einen kleinen moment, bitte, – фрау Кеммерли исчезла, направившись в библиотеку. Незнакомец посмотрел наверх, увидел Магги и улыбнулся. Его глаза были зелеными, а улыбка – теплой и даже радостной, словно он знал, кто она такая, хотя они никогда не встречались.
– Константин! – Александр вбежал в холл, протягивая навстречу обе руки, и Магги подалась назад и спряталась – на всякий случай, если мать неожиданно выйдет из туалетной комнаты и застанет ее здесь.
– Александр, как поживаешь?
– Уже лучше оттого, что вижу Вас. Когда Вы приехали? Видели уже отца?
Магги прокралась назад к ступенькам; любопытство победило – она знала, кто этот гость. Дедушка часто, говорил о русском, его большом друге. Константин Иванович Зелеев. Уже одно его имя завораживало девочку – хотя она всегда представляла его себе темноволосым, с карими глазами и в меховой шапке.
– Нет еще, – ответил он на вопрос Александра. – Я поеду в Давос через несколько дней, но сначала мне бы хотелось отобедать с тобой. Поедем куда-нибудь. Если ты, конечно, не занят.
Опять он взглянул наверх, отлично зная, что Магги все еще там – смотрит и слушает. Она поднесла пальчик ко рту, будто хотела сказать ему: «Молчи!», и он, словно они с Магги были сообщниками, отвел взгляд и посмотрел опять на Александра.
– Я сейчас все устрою, – ответил ему отец. – Я дам вам немного выпить, а сам пойду скажу Эмили.
– Но если у тебя есть планы на сегодня, тогда… – На этом их голоса оборвались, потому что они зашли в гостиную и закрыли дверь. Магги поджидала, переминаясь с ноги на ногу. Ей так хотелось зайти внутрь, очень хотелось, чтоб ее представили русскому, и она знала, что отец не будет возражать, но вот мама и бабушка – они-то уж точно будут. Да и потом, если она не попадет в какую-нибудь историю, папочка обещал отвести ее назавтра в зоопарк.
С отвращением она медленно потащилась к своей спальне. Если она будет идти по-настоящему медленно, может, ей удастся привлечь внимание отца, когда он пойдет наверх к ее матери. Но когда Александр вышел, он пошел прямо в туалетную комнату Эмили и даже не заметил Магги. Она подождала еще несколько минут, слыша, как родители повышают понемногу голос – очевидно, начиная ссориться – и сдалась.
Десятью минутами позже дверь ее спальни открылась.
– Папочка! – Магги прыжком вылетела из кровати. Это был такой фарс – отправлять ее спать в половине седьмого, хотя все знали, что она не могла уснуть раньше десяти, а иногда даже и позже. Магги никогда не чувствовала себя наутро усталой, как они вечно зловеще предрекали.
– Все еще не спишь, Sch?tzli.
Александр протянул ей обе руки, и она бросилась в его объятья и крепко сжала руками его талию, прижавшись щекой к холодной пряжке его пояса.
– Ты уходишь, папочка? С русским?
Он легонько отодвинул ее на расстояние вытянутой руки.
– Ты опять подслушивала на ступеньках?
– Да, папочка, – сказала она, подмигнув ему. В ее душе и характере не было хитрости. Она знала, что в любом случае, что бы там ни было, может быть честной и откровенной с отцом. – Это ведь русский друг Опи, правда, папочка? Тот, который жил с ним?
– Тот самый.
– А я могу сейчас спуститься вниз и познакомиться с ним?
– Нет. Не сегодня, Schatzli. Ты должна вернуться в кроватку и взять себя в руки.
– Куда ты идешь?
– Пообедать – вот только пока не знаю, где.
– А мама недовольна? Александр улыбнулся.
– Совсем немножко. А теперь сделай то, что тебе сказали, Магги.
Она прыгнула назад в кровать, и отец задернул занавеси над ее головой, наклонился и нежно поцеловал в лоб.
– Сладких снов.
– А ты придешь ко мне, когда вернешься домой?
– Это будет слишком поздно.
– Ну пожалуйста, папочка. Если я буду знать, что ты хотя бы заглянешь, мне будет легче уснуть, а иначе я не буду спать до тех пор, пока ты не возвратишься.
– Это шантаж, – он погладил ее по волосам, поцеловал еще раз и пошел к двери. – Я загляну, когда вернусь, но лучше всего будет, если ты крепко уснешь.
– Да, папочка, да.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Это можно понять.
– Ты думаешь, я неправ… несправедлив, решая ее судьбу один?
Александр покачал головой.
– Она существует только благодаря тебе.
– Я никогда не создал бы ничего подобного без него. Я мог только мечтать… Гений Константина сделал мечту реальностью.
Амадеус вздохнул и добавил:
– Пусть все именно так… но даже теперь я не могу сделать то, чего он хочет.
Александр взял отца за руку.
– Это – твое право. И тебе решать.
Через неделю после того, как Александр вернулся в Цюрих, Зелеев уехал из Давоса. В их последний вечер вместе Амадеус отдал ему неограненный рубин и два ограненных, как бриллианты, алмаза – половину того, что осталось от собрания драгоценных камней Малинских.
– Вы – глупец, – сказал Зелеев.
– Это я уже слышал от вас, – засмеялся Амадеус. – И не раз.
– Вы могли бы стать баснословно богатым – а теперь еще отдаете и то, что осталось.
– Мне достаточно того, что у меня есть.
Зелеев пожал плечами.
– А как насчет Александра? Вы говорили с ним об этом – и о том, что собираетесь делать с оставшимися камнями?
– У матери Александра больше денег, чем она могла бы потратить и за десять жизней. В этом отношении ему нечего бояться.
– Радости права первородства не всегда измеряются в деньгах, mon ami. Эти драгоценные камни, конечно, ему ни к чему… но от нашей скульптуры глазки у вашего сына загорелись.
Амадеус покачал головой.
– Он понимает мои чувства – то, что значит для меня Eternit?.
– Но это не значит, что он их разделяет. Он не только ваш ребенок – он еще и сын Хильдегард, и я советую вам не забывать об этом, друг мой.
– Что вы пытаетесь мне сказать, Константин? Что Александр захочет взять себе наш чудесный водопад, когда меня не станет? Но я только счастлив, если это так.
– Да, мой друг – но вам не приходило в голову, что не только он один? – сказал мягко Зелеев. – Когда ты создаешь такой шедевр… бесценной красоты и совершенства, всегда найдутся те, кого он заворожит, и они захотят обладать им. Любой ценой.
Амадеус зорко в упор взглянул на Зелеева.
– Вы предали мое доверие к вам, когда брали Eternit? с собой? Вы же обещали мне полную анонимность! Никто не должен был знать.
– И я сдержал свое слово.
– Тогда ваши предостережения лишены всякого смысла. Чего мне бояться? Меня не волнует, что случится с моей собственностью после моей смерти – это относится и к Eternit?. Я знаю, что она значит для меня. Разве этого недостаточно?
Наступило молчание. Амадеус оглядывал гостиную, замечая пустоты там, где раньше были вещи Зелеева. Тот их уже упаковал.
– Вы думаете – вам будет одиноко? – Зелеев словно прочел его мысли.
– Конечно, – Амадеус стал опять грустным, и голос его стал мягче. – Я думал, что моя жизнь кончена, когда Ирина покинула меня. А потом ее дар и ваша щедрость вернули меня к жизни – и я всегда буду вам благодарен за это.
– Это были чудесные годы, – сказал Зелеев, в глазах его стояли слезы. – Вырванные из плена реального времени, украденные у дикого и грубого реального мира.
– Вы обязательно вернетесь.
Зелеев кивнул.
– Но этих лет уже не вернуть.
Наутро, прежде чем отправиться на станцию, оба они пошли взглянуть на скульптуру. Уже не осталось и следа от мастерской – она сослужила свою службу, и теперь помещение снова превратилось в конюшню с сеновалом.
Именно на сеновале они решили спрятать свое сокровище – в тайнике, выбитом в стене и укрытом за тюками соломы. Они показали тайник Александру перед его отъездом домой, и никто, кроме Зелеева, Амадеуса и его сына даже и не догадывался о его существовании.
До появления Магги.
4
Она родилась у Александра и его жены Эмили 7 декабря 1939-го, через три месяца после всеобщей мобилизации швейцарской армии и через десять месяцев после того, как брак соединил две семьи, жившие по соседству на Аврора-штрассе. У Губеров была большая типография, и их дом был добротным и внушительном. Но несомненное превосходство Дома Грюндли и их собственности над богатством Губеров – хотя и немалым, но меркнувшим перед состоянием Грюндлей – отгоняло саму мысль, что можно принимать всерьез благосостояние их новых родственников. У Эмили было двое братьев, и они управляли имуществом компании Губеров, и поэтому с самых ранних лет счастливая звезда ее судьбы для ее семьи означала удачное замужество – и не более того. Хильдегард хорошо была осведомлена об относительно скромных надеждах на прибавление состояния Грюндлей, связанных с невесткой, но, с другой стороны, она в равной степени понимала, что в ее сыне есть нечто, что не позволяет мечтать о браке с наследницей какого-нибудь громко известного семейства Цюриха.
Александр пил слишком много. Он был очаровательным молодым человеком, красивым, с располагающей к себе открытой улыбкой, и всегда был ей хорошим сыном. Но в последние девять лет он проводил много времени с отцом, с паршивой овцой для Грюндлей – гораздо больше, чем хотелось бы Хильдегард, и она с очевидностью, которая ее донельзя раздражала, понимала, что сын обожает и уважает Амадеуса, мужчину, который не заслуживал ни восхищения, ни уважения. Хотя, конечно, у Амадеуса, по крайней мере, была сильная индивидуальность – несмотря на безответственность и эгоизм. Александр, боялась Хильдегард, был куда более слабым. И он слишком много пил.
Поначалу, после женитьбы на Эмили и особенно в первые годы после рождения Магдален, казалось, что стабильность в доме уравновешивала Александра, давала ему твердую опору. Конечно, они жили в Доме Грюндли, потому что ничто иное и не мыслилось, по крайней мере, со стороны Эмили. Она поладила с Хильдегард. А сам Александр служил в Грюндли Банке. В период между 1939-м и окончанием войны Александра мобилизовали и демобилизовали несколько раз, и это насилие над его натурой не оставляло времени для скуки. Но когда Александр просиживал на работе в банке, ему приходилось делать над собой значительное усилие. Женитьба, если и требовала от него некоей уравновешенности и здравомыслия, то он и сам не многого больше хотел бы просить у жизни. Ему нравилась его прелестная, дивноволосая жена – когда она к нему не придиралась, и он обожал свою маленькую дочку, Магги, с ее непослушными золотистыми кудряшками и восхитительными глазками, отливавшими, как говорил ее дед, ляпис-лазурью, а иногда – персидской бирюзой.
– Она – свет моей жизни, – сказал Александр Амадеусу в один из своих приездов в Давос; Магдален тогда было четыре года.
– И не только твоей, – Амадеус смотрел на свою маленькую внучку, рывшуюся на полках его книжного шкафа и изредка одаривавшую обоих сияющими улыбками.
Они приезжали так часто, как только могли при их обстоятельствах, то есть когда Хильдегард не говорила ничего, а Эмили терпела. Она знала о его чувствах, но с самого начала отказалась ездить вместе с мужем и дочкой, демонстративно оставаясь в Цюрихе и жалуясь, когда они возвращались домой со слишком счастливыми лицами. Давос сильно разросся за последние десять лет – когда стал известным зимним курортом; не последнюю роль сыграли открытие подъемника для лыжников и хитроумное приспособление под названием Holzb?gel-Skilift, позволявшее лыжникам хвататься за деревянные и железные перекладины, прикрепленные к стальному тросу, и поэтому они могли взбираться на гору на лыжах самостоятельно без особого труда. Все это сделало городок гораздо более привлекательным для разного рода праздных любителей лыж – не то что в прежние времена, когда только самые закаленные и выносливые энтузиасты типа Амадеуса приезжали сюда регулярно.
Магги любила эти уик-энды и праздники год от года все больше. Это были ни с чем не сравнимые дни, которые она проводила только с папой и Опи. Ее братик Рудольф, появившийся на свет в 1942-м, ровно за три месяца до ее третьего в жизни дня рожденья, был теперь достаточно большим, чтобы присоединиться к ним, но они по-прежнему ездили в Давос вдвоем.
Цюрих подвергался иногда бомбардировкам, и Александру и дворецкому Максимилиану приходилось время от времени таскать на себе винтовки и тяжелую амуницию с 48 боевыми патронами, отправляясь туда, куда их пошлют. Но жизнь в городе по-прежнему изобиловала комфортом мирного времени и была все также четко организована. Магги спала на красивых шелковых простынях, и ее спальня – за исключением тех дней, когда строго соблюдался режим светомаскировки – играла всеми оттенками бледно-розового цвета в свете ламп и ночников. Когда она стала уже слишком большой для того, чтобы ее купали, горничная по-прежнему помогала ей, когда она выбиралась из ванны, и держала наготове заранее согретое турецкое полотенце с ее монограммой. Семейные трапезы проходили в огромной Speisezimmer – дворецкий Максимилиан подавал еду на серебряных подносах. В мирное время он был также и шофером машины Хильдегард и Александра. Но теперь, из-за все же появившихся разных ограничений – в частности, горючего – личному автотранспорту не позволялось появляться на дорогах.
Магги учили – хотя это не означало, что она научилась – шить, вышивать и вязать и быть настоящей леди в любое время дня и ночи. «Быть настоящей леди» означало всегда иметь при себе свежевыглаженный носовой платок – но пользоваться им только в случае крайней необходимости, никогда не высказывать своего мнения и вообще не говорить – до тех пор, пока к ней не обратятся, и никогда не бегать в общественных местах, и уж само собой не петь – только в церковном хоре.
В деревенском доме деда, прилепившемся высоко в горах, весело трещали дрова в печи, и Магги спала на простой перине из гусиных перьев на льняных простынях и укрывалась – особенно когда было холодно – грубым шерстяным одеялом. Они с отцом и Амадеусом ели простую вкусную еду: бифштексы или жареную колбасу с соусом и жареным луком, или сыром, расплавленным над пламенем печи на большой вилке, и дедушка разрешал ей сдувать пену с его кружки с пивом и поощрял петь в полный голос, чтобы легкие девочки наполнялись свежим горным воздухом; а еще он позволял ей бегать, где вздумается, и учил кататься на лыжах и коньках и подыматься в горы. И жизнь здесь была веселой и казалась такой простой и открытой – какой никогда не бывала внизу.
Все изменилось в один вечер 1947-го. За один только вечер, всего-то за несколько часов, все, что любила Магги, рухнуло.
Ей было семь лет, а брату Руди – почти пять. Война в Европе кончилась два года назад. Александр и Эмили Габриэл были женаты уже восемь лет, но не были довольны жизнью даже и близко к тому, как ожидалось. В свои двадцать девять лет Эмили была по-прежнему прелестной и бездумной женщиной, чтобы не сказать пустой. С мужчинами она могла быть мягкой и пикантно-глуповатой, но с женщинами не церемонилась и не считала нужным играть. Она уважала свекровь, Хильдегард ей была по душе, но в ее обращении с Магги сквозило нетерпение и даже нетерпимость, и ничем не объяснимая суровость, подчас переходящая в свирепость. Руди был мальчиком и, следовательно, по ее понятиям, чем-то более стоящим. Но вот муж был для Эмили большим разочарованием. Они с Александром часто ссорились из-за детей – да и вообще поводов для размолвок хватало, не говоря уже о том, что Александр, как и до того его отец, находил работу в банке не такой важной, как хотелось бы его семье, и совершенно неинтересной. Но в отличие от Амадеуса, нашедшего силу бросить все, Александр Габриэл был слабым человеком, которому не хватало храбрости, твердости и уверенности в себе.
Все чаще и чаще Александр думал о том, как сбежать от честолюбивых и энергичных жены и матери – сначала он искал убежища в круто заверченных американских романах и – когда удавалось – в поездках в Давос, но постепенно он пристрастился к походам в питейные заведения Цюриха и к проституткам. Бары, куда он зачастил, становились все более грязного пошиба, и вскоре он пристрастился к наркотикам. В сомнительных домах, больше похожих на притон, он курил марихуану, якшался с продажными женщинами, не менее хищными, чем его супруга, и пил виски и жевал коноплю. А потом возвращался домой, на Аврора-штрассе, и старался снова быть сыном, мужем и отцом. Работа тяготила его все больше – в сущности, он был уже едва способен выполнять ее, и все растущая потребность в наркотиках, стимуляторах и галлюциногенах засасывала его. И вот вскоре ничто уже не могло привлечь его внимание больше чем на пять минут – ни его прежде любимые детективные истории, ни Руди. Ни даже Магги.
Был субботний июньский вечер, когда Магги, с любопытством перегнувшись через перила наверху винтовой лестницы, смотрела на экономку фрау Кеммерли, впускающую в дом незнакомца. Это был человек с прямыми рыжими волосами и ухоженными усами.
– Herr Gabriel, bitte, – мужчина слегка поклонился и подал экономке визитную карточку.
– Einen kleinen moment, bitte, – фрау Кеммерли исчезла, направившись в библиотеку. Незнакомец посмотрел наверх, увидел Магги и улыбнулся. Его глаза были зелеными, а улыбка – теплой и даже радостной, словно он знал, кто она такая, хотя они никогда не встречались.
– Константин! – Александр вбежал в холл, протягивая навстречу обе руки, и Магги подалась назад и спряталась – на всякий случай, если мать неожиданно выйдет из туалетной комнаты и застанет ее здесь.
– Александр, как поживаешь?
– Уже лучше оттого, что вижу Вас. Когда Вы приехали? Видели уже отца?
Магги прокралась назад к ступенькам; любопытство победило – она знала, кто этот гость. Дедушка часто, говорил о русском, его большом друге. Константин Иванович Зелеев. Уже одно его имя завораживало девочку – хотя она всегда представляла его себе темноволосым, с карими глазами и в меховой шапке.
– Нет еще, – ответил он на вопрос Александра. – Я поеду в Давос через несколько дней, но сначала мне бы хотелось отобедать с тобой. Поедем куда-нибудь. Если ты, конечно, не занят.
Опять он взглянул наверх, отлично зная, что Магги все еще там – смотрит и слушает. Она поднесла пальчик ко рту, будто хотела сказать ему: «Молчи!», и он, словно они с Магги были сообщниками, отвел взгляд и посмотрел опять на Александра.
– Я сейчас все устрою, – ответил ему отец. – Я дам вам немного выпить, а сам пойду скажу Эмили.
– Но если у тебя есть планы на сегодня, тогда… – На этом их голоса оборвались, потому что они зашли в гостиную и закрыли дверь. Магги поджидала, переминаясь с ноги на ногу. Ей так хотелось зайти внутрь, очень хотелось, чтоб ее представили русскому, и она знала, что отец не будет возражать, но вот мама и бабушка – они-то уж точно будут. Да и потом, если она не попадет в какую-нибудь историю, папочка обещал отвести ее назавтра в зоопарк.
С отвращением она медленно потащилась к своей спальне. Если она будет идти по-настоящему медленно, может, ей удастся привлечь внимание отца, когда он пойдет наверх к ее матери. Но когда Александр вышел, он пошел прямо в туалетную комнату Эмили и даже не заметил Магги. Она подождала еще несколько минут, слыша, как родители повышают понемногу голос – очевидно, начиная ссориться – и сдалась.
Десятью минутами позже дверь ее спальни открылась.
– Папочка! – Магги прыжком вылетела из кровати. Это был такой фарс – отправлять ее спать в половине седьмого, хотя все знали, что она не могла уснуть раньше десяти, а иногда даже и позже. Магги никогда не чувствовала себя наутро усталой, как они вечно зловеще предрекали.
– Все еще не спишь, Sch?tzli.
Александр протянул ей обе руки, и она бросилась в его объятья и крепко сжала руками его талию, прижавшись щекой к холодной пряжке его пояса.
– Ты уходишь, папочка? С русским?
Он легонько отодвинул ее на расстояние вытянутой руки.
– Ты опять подслушивала на ступеньках?
– Да, папочка, – сказала она, подмигнув ему. В ее душе и характере не было хитрости. Она знала, что в любом случае, что бы там ни было, может быть честной и откровенной с отцом. – Это ведь русский друг Опи, правда, папочка? Тот, который жил с ним?
– Тот самый.
– А я могу сейчас спуститься вниз и познакомиться с ним?
– Нет. Не сегодня, Schatzli. Ты должна вернуться в кроватку и взять себя в руки.
– Куда ты идешь?
– Пообедать – вот только пока не знаю, где.
– А мама недовольна? Александр улыбнулся.
– Совсем немножко. А теперь сделай то, что тебе сказали, Магги.
Она прыгнула назад в кровать, и отец задернул занавеси над ее головой, наклонился и нежно поцеловал в лоб.
– Сладких снов.
– А ты придешь ко мне, когда вернешься домой?
– Это будет слишком поздно.
– Ну пожалуйста, папочка. Если я буду знать, что ты хотя бы заглянешь, мне будет легче уснуть, а иначе я не буду спать до тех пор, пока ты не возвратишься.
– Это шантаж, – он погладил ее по волосам, поцеловал еще раз и пошел к двери. – Я загляну, когда вернусь, но лучше всего будет, если ты крепко уснешь.
– Да, папочка, да.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46