– Надеюсь, мистер Готфрид, Анри не дал вам скучать. Я поручил вас его заботам. Анри – моя правая рука. Добрый мальчик, – говорил, посмеиваясь, граф.
Джон сел в кресло, предложенное ему. Они спокойно разговаривали, курили тонкие папиросы, которые граф достал из антикварного ящика, украшенного эмалью и гравировкой. Внизу завелся автомобиль; граф подошел к окну, и вечерний зыбкий свет обрисовал профиль пятидесятилетнего мужчины, еще замечательно красивого: нос с горбинкой и тяжелый подбородок.
В комнате, откуда были видны убеленные башни и зубчатые стены, полускрытые деревьями, на Джона вдруг пахнуло ветром, воочию предстал залив Моркам в шторм, грохот стихии и брызги, брызги… Он сидел на камнях. Его светлый костюм превратился в тряпку, новые туфли были полны воды, а он наслаждался буйством, жизнью. Потом поехал в Ланкастер, зашел в кофейню, и немец-кельнер налил ему портвейна.
– Вот что, мистер Готфрид, я думаю, мы довольно дали времени юному графу побаловаться. Уотсон говорил мне, что он устроил тут за вами настоящую слежку. Ну и довольно!
Граф позвонил.
– Стив, сообщите миссис Уиллис, что я желаю видеть господина Ричарда немедленно, – сказал он вошедшему в кабинет молодому слуге.
Через четверть часа раздались торопливые шаги, и в кабинет порывисто вошел подросток с тонкими чертами лица.
– Вы хотели меня видеть, отец? – спросил он.
– Да, Ричард, мне необходимо с тобой поговорить, – ответил Генри.
Следом за мальчиком вошла дама в розовой блузке, черной юбке, из-под которой торчали полные голени в чулках. Дама была пышнотела, тридцати с небольшим лет, имела цветущий вид – настоящая обывательница.
От быстрой ходьбы она часто дышала, и бант на ее груди вздымался едва ли не до подбородка. Опустив глаза, она приветствовала графа, разговаривая, с сильным валлийским акцентом.
– Итак, мой мальчик, – продолжал граф Генри, – мне необходимо поговорить с тобой и представить нового воспитателя. Он займется проверкой твоих знаний, а также подготовкой к экзамену. Мне нужны результаты, Ричард! Результаты, а не бесконечные жалобы! И теперь при тебе я передаю мистеру Готфриду свою отеческую власть. Будь благоразумен, мой мальчик, и прилежен.
Увидев Джона, Ричард, весь вспыхнув, презрительно посмотрел на него, не удостоив даже приветствия. С его языка уже готова была сорваться какая-то дерзость, но миссис Уиллис положила руку ему на плечо и сжала, да так, что кончики ее белых пальцев покраснели. Ричард сдвинул брови, но взгляд не отвел. Это была странная минута. Ребенок словно испытывал Готфрида.
– Хорошо, отец, я приму ваши слова, как должное, – сказал наконец Ричард, – но у меня вопрос.
– Ну же.
– Вы не рассердитесь?
– Нет.
– Нет, правда, не рассердитесь?
– Не рассержусь, Ричард, говорю же тебе!
– Мистер Готфрид будет проводить со мной все время?
– Да, он будет заниматься с тобой, и занятия эти потребуют немало усилий и времени.
– А миссис Уиллис? Что будет с ней?
– Она, конечно же, останется при тебе, Ричард!
– И будет жить в нашем замке. Так или нет?
– Конечно.
– А! Ну слава богу. Бедняжка миссис Уиллис! Я так волновался за нее, но теперь спокоен! Она останется в замке, будет ловить каждое ваше слово, реветь в своей комнате по ночам, и писать вам любовные письма, которых у нее уже целая стопка.
Дама охнула и залилась краской. Лицо ее сделалось пунцовым, и светлые, подстриженные по моде волосы, только подчеркнули этот отчаянный колер.
Граф сжал губы и нахмурился.
– Ричард, это переходит всякие границы, – процедил он. – Ступайте к себе. Я распоряжусь в конюшне, чтобы две недели вам не давали лошадей.
Маленький граф повернулся, чтобы уйти, но не отказал себе в удовольствии бросить на Готфрида ненавидящий взгляд.
– Черт его принес! – проворчал он.
Все это время Джон с любопытством разглядывал мальчика. Ему стали понятны слабость графа к сыну, его обеспокоенность душевным состоянием ребенка, его терзания. Никогда Готфриду не приходилось видеть такого красивого мальчика. Он был высок и худощав, бледное лицо с тонкими, слегка неправильными чертами обрамляли темные волосы, которые Ричард, похоже упорно не желал стричь. Яркий, четко очерченный рот капризно изгибался, а дикие арабские глаза сверкали гордостью и весельем. Готфрид поразился. Такая внешность казалась идеалом, безумием великого художника. Хотелось, не отрываясь, смотреть на этот образ, и тут же – закрыть лицо руками; что-то демоническое было ?о внешности этого ребенка. И все же, в нем прослеживалось что-то подкупающее, какой-то тонкий аристократизм.
– Вот видите! – воскликнул граф с раздражением. – Это – мой сын! Пора, наконец, его приструнить.
– Я готов приступить к воспитанию Ричарда, граф, – спокойно сказал Джон.. – Надеюсь, нашими общими усилиями мы добьемся положительного результата.
– Надеюсь, мистер Готфрид.
– Но скажите, граф, в чертах этого ребенка больше материнского, нежели вашего? Мне он показался замечательно красивым.
– Он копия матери, – вздохнул граф. – Мальчик, немного грубоват… А его мать! Это камея. Обольстительная и опасная.
Джон не заметил, как спустилась тьма. В своей комнате, отложив книгу, он сел у окна. Внутренний дворик был не освещен, зато там, в глубине лежали желтые прямоугольники – в галерее горел свет. Ночь, замок, приоткрытая створка окна. У Джона родилось ощущение, что никогда больше он этого не увидит. Ему решительно некуда было спешить, но он нетерпеливо поглядывал на наручные часы – подарок Вики.
Загадка, но слова графа, брошенные в адрес своей жены, странным образом взволновали Джона. Правда, он не желал себе в этом признаться, но имеет ли это значение? И у графа в тот момент был усталый, несчастный вид.
* * *
Летом они с Вики ездили в Лондон. Так пожелала госпожа Холлуорд. Бедной девочке нужно было отдохнуть, развеяться. Ну, и конечно же дать подробный отчет о всех посещенных музеях и увиденных достопримечательностях… Под руку они бродили по Стрэнд, Треднидлстрит, обошли весь деловой центр Лондона, спустились в подземку и, обнявшись, проезжали в грохочущем вагоне по кольцевой. Всюду люди, толпы людей, глаза, которые ни на чем не задерживаются. В этом городе Джон и Вики вдруг стали невидимы, прозрачны, и могли купаться в своих чувствах. Они были отделены от внешнего мира, и жизнь громадного города протекали в разных системах координат, разошедшихся навсегда. Они покупали на улицах газеты; пили холодный лимонад; обошли старый город – такие закоулки, как Сторм-стрит; сидели под оранжевым зонтом в летнем кафе, смеялись и кормили бисквитами голубей. Они были уверены в своих чувствах, их желание крепло с каждой минутой.
– Идем скорее, – сказал Джон.
Вики вскочила и подала ему руку. Они пошли, почти побежали по тротуару, стараясь ни с кем не столкнуться, волнуясь, и Джон в этот миг любил Вики, как никогда. Они заметили свободный таксомотор и сели в него. И всю дорогу до отеля Джон говорил с Вики, стараясь успокоиться, стараясь не глядеть на нее, а она улыбалась и щурилась на солнце, и аромат ее духов уносился в открытое окно.
В номере Джона, где было прохладно и спущены темные шторы, он обнимал Вики, целовал, раздевал медленно, любуясь открывающейся наготой, и едва не зарыдал от нежности, увидев на мягком животе красный след от резинки трусиков. Она приподнялась на кровати и, коснувшись пальцами его голой груди, заглянула ему в глаза. Вот и все, Джон полностью отдался своей страсти. Потом, вытянувшись, они лежали рядом, среди сбитых простыней, с ощущением счастья. Вики была девственницей, и случившееся стало для нее откровением, но ни он, ни она не испытывали чувства неловкости. Когда Вики ушла в свой номер, находящийся этажом выше, чтобы переодеться, Джон лежал в постели, где каждая складка хранила ее аромат, курил, еще не веря, еще боясь поверить…
* * *
Джон встал от окна и подошел к зеркалу.
– Это невыносимо! Какая-то бесконечная пытка!
Ему казалось, что он выкрикнул это своему отражению. Он разом повернулся и вышел из комнаты. Бегом спустился вниз, никого не встретив и выскочил на улицу, где опять шел снег. Загадка возникновения и исчезновения чувств – разгадать ее не под силу Джону. Нет, не под силу. Он вдыхал полной грудью ветер, бездумно, стараясь справиться с болью в груди.
ГЛАВА 3
Утро понедельника было ярким, вдохновляющим, с крыши и перекрытий капало; капли звонко ударялись о карниз. Вот от этого-то Джон и проснулся. Он окинул взглядом комнату, залитую солнцем, и все пережитое накануне отошло на задний план, все оказалось ночным кошмаром.
В понедельник Джон возродился.
Он спустился к завтраку собранный, освеженный, с улыбкой на лице. Кажется, он был готов принять любые удары судьбы и любые ее подарки. Ричард с миссис Уиллис уже восседали за столом; Ричард с кислой миной ковырял салат из креветок. На миссис Уиллис в этот раз была зеленая блузка, резко подчеркивающая ее двойной подбородок. Бедняжка сидела, не поднимая глаз. Граф Генри дружелюбно, но несколько рассеянно улыбнулся, приглашая Джона к столу. Зато Анри, подошедший минутой позже, так и лучился энергией. У него только что состоялся приятный телефонный разговор, солнечное тихое утро еще продолжалось, и наступающий день сулил удовольствия. К тому же, кто-то из слуг рассказал ему о вчерашней выходке Ричарда, и после завтрака за партией в шахматы Анри потешался над миссис Уиллис и от души хохотал.
– Не обращайте внимания, мистер Готфрид. Пусть это не покажется вам странным. Ха-ха-ха! У меня есть причины для этого, поверьте! Везет же отцу на женщин подобного сорта. Допускаю даже, что он ничего не знал. И что за глупые коровы! Ведь и влюбляются только для того, чтобы лить слезы. Всегда удивляюсь, как это люди не умеют жить. Влюбилась! Ну и трагедия! Сказать по правде, мистер Готфрид, эти дамы ужасно скучны. Скулы сводит, как глянешь на эту кислую мину.
Готфрид только пожал плечами, соображая, что положение его короля весьма рискованно. Анри, все еще посмеиваясь, закурил сигарету и придвинул пепельницу хрустального стекла с гравировкой и фамильным гербом.
– Да, потеха, – сказал Анри.
– Потеха, что и говорить, – отозвал Джон.
Он окинул взглядом стеллажи, на которых красовались книги в переплетах с тиснением. Постепенно он прочтет эти книги, начнет, пожалуй, с историков античности, или нет, с русской классики. Его сразу привлекли зеленые тома сочинений Достоевского. Камин был пуст, тщательно вычищен, с черным провалом внутри. Часы показывали четверть первого. На инкрустированном столике рядом с искусно засушенным букетом стояла серебряная статуэтка Осириса в золоченной ладье. Повсюду висели пейзажи маринистов. Возле кремовой портьеры валялся разорванный наполовину тряпичный мячик болонки миссис Уиллис. Джон поднялся.
– Прошу прощения, Анри, – сказал он. – Скоро Ричард вернется с прогулки. С сегодняшнего дня я планирую приступить к занятиям.
– Да, да, конечно, мистер Готфрид. Не смею задерживать, но всегда рад общению.
Он смел в ящик фигуры. Партию выиграл-таки Джон. Анри вынул из бара, скрытого в арке, бутылку и плеснул в два стакана.
– Благодарю за игру, мистер Готфрид. Давайте-ка выпьем по капельке портвейна.
Когда дверь за Джоном закрылась, Анри покачал головой и налил себе еще.
Ричард вернулся с прогулки раскрасневшийся, мокрый. Миссис Уиллис жаловалась Уотсону на то, что маленький граф пнул ногой ее Трейси.
– Когда-нибудь еще не так получит, попадись она мне под горячую руку, – предупредил мальчик, взбегая по лестнице.
Джон не спеша спускался вниз. Ричард, увидев его, на минуту окаменел, потом топнул ногой и завопил:
– Да что же это такое? В собственном доме нет ни покоя, ни житья. Все время кто-то крутится. Это возмутительно!
Джон выслушал эти притворные жалобы, затем спокойно подошел к мальчику и взял его за руку.
– Идемте, граф, мы должны приступить к занятиям. И берегитесь не слушаться меня, дабы не быть наказанным при всем уважении к вам, граф.
– Я непременно скажу отцу, чтобы он ни дня не оставлял вас здесь. Потому что вы – нахал. Вы позволяете себе прикасаться к графу Генри!
– Ричард, не стыдно ли вам? Ведете себя как девчонка! – промолвил Готфрид. – Будьте же благоразумны.
– Непременно расскажу отцу. Непременно. Ни одного дня я не потерплю вас рядом с собой. Отец прогонит вас, – твердил мальчик.
– Ричард, я ваш воспитатель. Вы должны уважать меня и слушаться. Будьте вежливы, и я буду добр к вам. Вы ведь должны исполнить волю отца, не так ли, граф? А отец желает, чтобы вы стали офицером. Причем не каким-нибудь, а блестящим! Так может ли офицер быть невеждой?
Казалось, спокойные аргументы Готфрида охладили пыл юного графа. Джон неотрывно глядел в глубокие арабские глаза ребенка, и ему показалось вдруг, что по его лицу прошло нервное покалывание.
– Идемте, граф, – сказал Готфрид.
В первое мгновение Ричард хотел сопротивляться, но затем опустил голову и пошел за воспитателем.
У комнаты воспитанника вновь произошла небольшая заминка. Мальчик, подойдя к двери запер ее на ключ, и стал у двери с видом хозяина, сложив на груди руки. Готфрид невозмутимо потребовал отпереть дверь. Немного поколебавшись, Ричард вынул из кармана ключ и в угрюмом молчании передал его Готфриду. В два счета дверь была отперта.
Ричард, как ящерица, протиснулся в полуоткрытую дверь и метнулся в комнату. Готфрид, как громом пораженный, застыл на пороге роскошно и изысканно убранного будуара.
Комната поражала своими размерами. Все было выдержано в теплых серых тонах с розоватыми вкраплениями. Никакой вычурности и излишеств. Почти в самом центре на возвышении, меж четырех тонких мраморных колонн стояла широкая кровать под атласным покрывалом, на которую с ногами взобрался Ричард и ревностно, как затаившийся зверек, наблюдал за воспитателем. Кровать охраняли сфинкс и черная кошка с золотым кольцом в носу. Пол был устлан коврами. На стене висело огромное полотно, изображавшее египетский храм с отрядом колонн, уходящих во мрак. Над камином висела картина, покрытая белой вуалью, настолько тонкой, что Джон смог разглядеть изображение. Это был портрет женщины. Одно плечо было чем-то укрыто, другое – белее снега – казалось выточенным из слоновой кости. Руки, затянутые в длинные черные перчатки, придавали ей сходство с сиамской кошкой. Готфрид перевел взгляд на Ричарда. Мальчик, бледный, с расширенными зрачками, неотрывно следил за ним. В простенке между окнами располагалось тройное зеркало с размещенными на подставке фотографиями в рамках. И едва Джон сделал шаг в этом направлении, как Ричард вскрикнул, бросился туда же и стал в исступлении переворачивать снимки. Только когда все фотографии пали низ, он всем корпусом повернулся к Готфриду.
– Ваша ли это комната, граф?
– Раз уж я вас сюда привел, стало быть, моя.
– Но это больше похоже на будуар, чем на детскую.
– Все! Больше я ничего не скажу, – ответил Ричард, смерив воспитателя надменным взглядом.
За обедом, когда Ричард удалился в сопровождении миссис Уиллис, Джон обратился к графу с вопросом о комнате, занимаемой мальчиком.
– Это комната его матери, – ответил граф. – Адель всегда отличалась чистотой вкуса, изысканностью. Ну а Ричард захотел непременно занять ее комнату. Необычное желание для мальчика, но препятствовать я не стал. Ричард очень привязан к Адели, комната стала для него – я это вижу – все равно, что храм.
– Это опасная тенденция, граф, – Джон покачал головой. – Позвольте мне осмотреть замок и выбрать для юного графа более подходящую комнату.
– Конечно, – ответил граф Генри, – выбирайте. В замке найдутся помещения, более подходящие для ученика, нежели для изнеженной кокотки. Я дам распоряжение управляющему помочь вам, и он выполнит все ваши указания.
На следующий день Ричард выбрал три комнаты в нижнем этаже, выходящих на обширную террасу, с которой можно было попасть в самую дикую часть сада, заросшую буйными кустами роз и акаций. Рука садовника не касалась этого места. Как потом выяснил Ричард, таково было желание Адели. Здесь можно было бродить в высокой траве, стряхивать на руки росу с кустов, можно было незаметно убежать в парк, а оттуда – в дубовую рощу, где прохлада особенная, где о темно-зеленые листья ударяются капли солнца, где внезапно открываются поля, равнина. Но сейчас эта краса дремала, окованная морозом.
Ричарду пришлось перебраться из башни. Он был взбешен такой переменой. Весь пыл ранней юности, ощущение несправедливости к себе копились в нем, накипали на душе, и это прорывалось во внезапной агрессии, капризах или слезах. Новый воспитатель внушал ему невольный страх.
– Вы не понимаете, что делаете, – говорил он Готфриду. – Кроме мамы со мной так не обращались. Просто выполняли мои желания, считаясь с графским титулом, наконец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19