Подоспевшая
милиция, еще не зная, в чем дело, полагая, может быть, что в эпицентре
этой толпы происходит убийство, ринулась сквозь толпу к нам, к грузчикам и
гробу, прокладывая себе путь кулаками и милицейскими свистками. Эти
свистки больше кулаков отрезвили толпу, люди, расхватав пачки с опиумом,
бросились врассыпную, сбежали и грузчики, и только я, еще ничего не
понимая, остался в центре событий, озираясь в поисках Зиялова, его сестры
и этого бесцветного пятидесятилетнего типа. Но их уже нигде не было. Мне
показалось, что в стороне рванулся от площади тот микроавтобус, к которому
мы несли гроб, но нет - за рулем его сидел другой кепконосец, усатый
азербайджанец. Я в панике озирался по сторонам - ведь у Ани осталась моя
сумка со всеми блокнотами, документами, паспортом... В этот момент
черноусый милиционер-азербайджанец уже положил руку мне на плечо:
- Ви арэстовани, - сказал он с акцентом.

12 часов 57 минут
- Московское время - тринадцать часов! - простучал мне в стенку из
соседнего кабинета Бакланов, напоминая, что пора идти на обед.
- Сколько? - я автоматически взглянул на часы и пришел в ужас - уже
час дня, я зачитался этими документами, а мне нужно срочно собирать
бригаду. Я крикнул Бакланову: - Нет, я никуда не пойду, извини! - И тут же
снял телефонную трубку. Самыми нужными людьми сейчас были для меня этот
неизвестный следователь Пшеничный и старая ищейка подполковник Марат
Светлов. Они уже в деле, знают подробности, вот только заполучить бы их. С
Пшеничным хлопот не будет, а вот со Светловым... Я набрал номер телефона
прокуратуры Москворецкого района, сказал:
- С вами говорят из Прокуратуры Союза, следователь по особо важным
делам Шамраев. Мне нужен следователь Пшеничный.
Этого было достаточно, чтобы на том конце провода возникла короткая
пауза внимания и затем стремительно-услужливое:
- Вам его позвать? К телефону?
Люди всегда глупеют, когда говорят с теми, кто рангом выше. Я замечал
это и по себе. Не на котлетный же фарш мне нужен Пшеничный, если я звоню
ему по телефону! Но я не стал хохмить с прокурором Москворецкого района, я
слышал, как на том конце провода отдаленный голос кричал: "Тихо! Где
Пшеничный? Пшеничного из союзной прокуратуры! Срочно!"
Спустя полминуты, когда я уже начал терять терпение, в трубке
прозвучало:
- Слушаю, следователь Пшеничный.
- Здравствуйте, - сказал я. - Моя фамилия Шамраев, я - следователь по
особо важным делам при Генеральном прокуроре Союза ССР. Мне нужно с вами
увидеться.
- По делу Белкина?
- Да. Когда вам удобно?
- А когда нужно?
- Нужно? Честно говоря, нужно сейчас, - я постарался, чтобы в моем
голосе он услышал не только и не столько приказ сверху, сколько нормальную
просьбу коллеги. Не знаю, услышал он или нет, только фордыбачиться не
стал, сказал просто:
- Я могу быть через сорок минут. Какой у вас кабинет?
- Пятый этаж, комната 518. Спасибо, я вас жду.
Нет, пока мне определенно нравится этот Пшеничный! И я уже с
удовольствием набрал "02" - коммутатор московской милиции.
- Девушка, второе отделение 3-го отдела МУРа, начальника.
- Светлова? Минуточку, - и через несколько секунд другой женский
голос ответил:
- Секретарь отделения Кулагина.
- Светлова, пожалуйста.
- Кто его спрашивает?
- Доложите: Шамраев.
Тут ждать не пришлось, Светлов мгновенно взял трубку:
- Привет! Какими судьбами? - сказал он веселой скороговоркой.
- Привет, подполковник, - я дал ему понять, что знаю о его
стремительном продвижении по службе. - Как ты там? Совсем в бумагах
зарылся или еще жив?
- А что? По бабам надо сходить?
Засранец, сразу берет быка за рога.
- Ну... По бабам тоже можно... - я еще не знаю, с какой стороны его
взять, и тяну вступление. А он говорит:
- Но для баб тебе сыщики не нужны, да? Учти, я уже не сыщик, я
делопроизводитель, канцелярская крыса, - фразы сыпались из этого Светлова
с прежней доначальственной скоростью, как из пулемета.
- Ладно, крыса! А ты не мог бы бросить свои бумаги на пару часов,
сесть в свою полковничью машину, включить сирены и подскочить ко мне, на
Пушкинскую.
- Ого! С сиренами даже! Это что - приказ? Указание? Что случилось?
- Нет, ничего страшного. Но увидеться нужно.
- Хорошо, - бросил он коротко, по-деловому, - Сейчас буду.
Для таких, как Светлов, главное - затравка, интрига, фабула - даже в
жизни. Я был уверен, что он примчится через десять минут.
В двери моего кабинета показалось любопытное лицо Бакланова:
- А как насчет прислуживать?
- Что? - не понял я.
- Я говорю, как насчет того, что надоело прислуживать трудящимся?
Действительно! Я же совсем забыл об утреннем инциденте - вот что
значит втянуться в дело.
- Ну? - снова сказал Бакланов. - Может, еще по пивку ударим? В знак
протеста.
- Нет, - сказал я. - Уже не могу. Сейчас люди приедут.
- Значит ты нырнул?
- Да.
- Ладно, тогда я пошел просить работу. А то вышел из отпуска, а меня
как забыли.

РУКОПИСЬ ЖУРНАЛИСТА В.БЕЛКИНА (продолжение)

Глава 2. Бакинские наркоманы
Сашка Шах стоял на атасе, Хилый Семен давал навал, а Рафик Гайказян
мазал. В переводе с жаргона на обиходный язык это значит, что Сашка
следил, нет ли поблизости милиции или дружинников, Семен выискивал в
трамвае какую-нибудь, желательно женскую, ручку с золотыми часами (или
сумочку с кошельком), сигналил взглядом Рафику, и создавал в трамвае давку
таким образом, чтобы уже притершийся к жертве Рафик "смазал" добычу.
"Работа" эта была привычная, азартно-артистическая, все трое были
юными артистами своего дела. Но в этот день, что говорится, не было прухи.
Рыжие бочата, взятые утром, оказались вовсе не золотыми часами, а так -
анодированный под золото корпус, и Толик Хочмас, паскуда, ведь знает ребят
не первый день - постоянные клиенты, этот Толик не дал за бочата даже
одной мастырки анаши. А время утреннего давильника в трамвае упущено, и
теперь, после десяти утра, только домашние хозяйки едут с рынка с
кошелками, полными зелени, баклажан, кур и редиски. Но не редиску же
воровать?
Шах почувствовал первую истягивающую ломоту в суставах. Это еще было
терпимо, но через полчаса, если не "двинуться", т.е. не уколоться, эта
ломота станет невыносимо изматывающей, до боли в глазах. Нужно срочно
что-то украсть и купить ханку - спасительную буро-жирноватую каплю опиума,
застывшую на чеке - кусочке полиэтиленовой пленки.
Ага, наконец! Двухвагонный трамвай, "семерка", выскочил из-за
поворота с улицы Басина на улицу Ленина, и на подножке первой двери
второго вагона висел Хилый Семен. Благо двери в бакинских трамваях испокон
веку никто не закрывает - во-первых, для прохлады, чтобы вентиляция была,
а во-вторых, для удобства пассажиров: каждый, если умеет, может на ходу
запрыгнуть в вагон и спрыгнуть с него, это в порядке вещей, даже пожилые
азербайджанки порой решаются спрыгнуть на ходу, когда у поворота трамвай
замедляет ход.
Хилый Семен висел на подножке второго вагона и легким движением
головы показал Шаху на руку торчавшего над ним очкарика. Даже издали Шах
определил, что это - "Сейко". Шах подобрался весь и большими красивыми
прыжками догнал трамвай. "Мазать", то есть легким касанием пальца снять
ремешок, чтобы часы как-бы упали сами в подставленную ладонь, так вот
"мазать" эту "Сейку" нельзя, она на сплошном браслете, поэтому работа
предстоит непростая. Ухватившись за поручень, Шах запрыгнул на подножку и
грубо толкнул Семена вверх, чтобы тот толкнул очкарика на маячившего у
него за спиной Рафика.
- Ты чего прешь? - стал провоцировать драку Семен.
- Пошел ты на х...! - стал толкать его Шах.
- Ах ты сука! - замахнулся на него сверху Семен.
Очкарик, конечно, попятился в вагон, подальше от этих хулиганов, но
сзади его подпирал Рафка Гайказян, которому Семен крикнул с подножки:
- Гайка, наших бьют!
И теперь они вдвоем - Рафка через голову мешающего ему очкарика, и
Семен стали лупить Шаха по плечам и голове.
- Сойдем, поговорим. Сойдем, падла!
В этой потасовке главное было устроить для очкарика максимальную
давку, и в тот момент, когда он будет выдираться из плотного клубка
дерущейся троицы, нужно на секунду захватить его руку с часами и зажать
подмышкой так, чтобы, выдергивая руку из драки, он уже выдергивал ее без
часов.
И все шло красиво, как по нотам, не зря же они прошли такую школу у
Генерала - тот тренировал их месяц, профессионально, как в лучших
театральных школах. Генерал был королем бакинской шпаны - конечно, не всех
тех тысяч хулиганов, дикарей, босяков, аграшей и прочей неуправляемой
публики, которая кишит в этом огромном, миллионном городе, а шпаны
профессиональной, куряще-воровской, которую он сам и создал. Еще года
тричетыре назад, когда Шах учился в седьмом классе и только потаскивал из
дома тайком от отца сигареты "БТ", которые отец - полковник пограничных
войск - получал в офицерском распределителе, и они с ребятами курили эти
"БТ" на горке за Сабунчинским железнодорожным вокзалом, эта горка была
тихим неприметным местом мальчишеских игр. В диком кустарнике,
отгородившем "горку" от остального мира, можно было трепаться и курить,
удрав с уроков, мечтать и ругаться матом, читать затасканные возбуждающие
книжки типа "40 способов индийской любви", а внизу, под горкой, за оградой
была железнодорожная станция, откуда уходили товарные и грузовые составы
и, когда нечего было делать, можно было часами следить за погрузкой и
разгрузкой вагонов, руганью грузчиков с диспетчером, суетой клиентов,
ищущих свои ящики и контейнеры.
Но вот однажды на "горке" появился Генерал. Конечно, еще никто не
знал его клички, просто подошел к ним какой-то старый хрыч (все, кто после
сорока, были для них тогда старыми хрычами), так вот, подошел к ним старый
хрыч, сказал, что он тренер по самбо и ищет ребят в детскую секцию.
Осмотрев всех, он ни на ком конкретно не остановился, а увидев в руках у
кого-то карты, предложил научить их игре в "секку". Ребята и до того
играли на деньги - просто так, для забавы, максимальный выигрыш был
тридцать-сорок копеек, но с появлением Генерала все стало медленно, но
уверенно меняться: возросли ставки, игра становилась все азартней. Генерал
сначала проигрывал - легко, весело он расставался с деньгами, за час игры
он оставлял ребятам по восемь-десять рублей. Потом он уходил, ссылаясь на
какие-то дела, а ребята продолжали играть на его деньги, отыгрывая их друг
у друга. Назавтра выигравший появлялся в компании, хвастая новым ножичком
или кубинской сигарой, купленной с выигрыша. Позже, через пару лет, когда
Сашка стал одним из близких помощников Генерала и получил свою кличку -
Шах, он понял, что все эти регулярные проигрыши Генерала по восемь-десять
рублей в день, были началом точно рассчитанной психологической игры.
Сначала Генерал приучил их к деньгам - не только их, обитателей этой
пристанционной "горки", а и еще двадцать-тридцать таких "горок" во всех
районах Баку. За день он проигрывал им, наверное, двести-триста рублей, но
это длилось недолго. Приучив ребят к азартной "секке", он постепенно стал
отыгрывать свои деньги, и скоро вся шпана, все эти семи-, восьми- и
девятиклассники в самых разных концах города стали его должниками. При
этом как-то само собой получилось так, что основными должниками стали
самые крепкие ребята, лидеры групп, и хотя Генерал первое время и не
требовал долг, но все равно ощущение долга родило зависимость, связывало
руки и волю. А затем также ненавязчиво Генерал стал приучать их к
наркотикам - приносил всякую "паль" и "дурь" - анашу.
Колоться морфием сначала боялись, только курили анашу, но потом,
когда втянулись в анашу, а купить ее было не на что, Генерал стал
приносить то фабричный морфий, то "чеки" с опиумом, и потихоньку
втянулись, научились прокаливать ханку опиума на огне, - разводить
новокаином или просто водой, пользоваться "баяном" - шприцем, и кололи
себе в вены морфий и опиум, а после в скверике возле "горки" ловили кайф.
Так втянулись. Генерал не спешил, присматривался к ним, иногда, как
бы шутя, показывал, как "мазать" часы или бритвой срезать карман с
кошельком и другие воровские фокусы, но строго предупреждал, чтобы ни на
какие дела не шли. Но остановить ребят было уже нельзя, им уже нужны были
деньги не только для картежных игр или чтобы отдать долг Генералу или друг
другу, но и для того, чтобы покупать анашу, опиум, морфий - тут никакая
сила не может остановить пристрастившегося наркомана. Тем более подростка.
И тогда, будто под давлением, будто уступая из просьбам, Генерал
разбил их по тройкам и стал обучать профессиональному воровству. При этом
"за науку", за карточные долги они становились его пожизненными
должниками, подручными, обязанными делиться с ним частью добычи. Месяц
тренировал их Генерал, это был целый курс воровских наук, включающий
теорию - "воровской закон" и ритуал посвящения, а затем весь город, все
трамвайные маршруты были строго поделены между тройками, и таких "троек",
по подсчетам Шаха, было в подчинении Генерала около тридцати. Практически
на всех людных участках трамвайных маршрутов работали ребята Генерала. И
это было веселое, живое дело - утром встретить своих приятелей на
условленном углу, в первом же утреннем давильнике прошерудить два-три
вагона, снять одну-другую пару часов или вытащить кошелек и - сразу к
Драмтеатру, в центр города. Там, возле Русского драмтеатра, уже с утра
торчал на своем посту Толик Хачмас, торговец анашой и опиумом.
Много, в запас ребята никогда не воровали, терпения не хватало, брали
лишь бы хватило на один-два укола и две-три мастырки анаши. Так заядлый
курильщик утром думает не о пачке сигарет на весь день, а об одной
сигарете, одной затяжке. А что будет потом - неважно, когда кайф пройдет -
время уже будет приближаться к обеду, в трамваях начнется второй, дневной
давильник, и опять можно стибрить что-то на новую мастырку и так - до
вечера. Только однажды они работали не ради денег и наркотиков, а для
искусства, и тогда, действительно, каждый развернулся во всю свою
профессиональную мощь. Дело было прошлым летом, во время футбольного матча
"Нефтяник" - "Арарат". Практически этот матч должен был стать историческим
сражением между Арменией и Азербайджаном, политической, культурной и
национальной битвой, единственным легальным выражением старинной вражды
азербайджанцев и армян. Не исключено, что в случае победы "Арарата" в
городе могла начаться армянская резня, во всяком случае накануне матча в
город ввели войска, и по улицам открыто ходили усиленные - по шесть
человек - воинские патрули.
Ясно, что в день матча в трамваях, едущих на стадион и со стадиона,
должен был произойти фантастический давильник, и было бы грех не
воспользоваться этим. И вот Генерал по всему городу всем своим тридцати
тройкам объявил конкурс - кто больше снимет в этот день часов. Как пишут в
газетах, ребята восприняли этот призыв с воодушевлением и подъемом. Тем
более, что победителям Генерал обещал уникальный приз - настоящий
браунинг.
Подведение итогов было назначено на вечер, в 9.00 в Малаканском
скверике - в самом центре города, и когда все собрались, каждая тройка
стала выкладывать добычу на садовую скамейку. Кто снял 18 пар часов, кто -
23, кто - 27. Двадцать семь - это был итог работы группы Шаха, но
первенство досталось не им, на две пары часов больше принес Ариф, по
кличке Мосол, и Генерал действительно вручил ему маленький женский
браунинг без патронов. "Ничего, - сказал тогда Мосол. - Был бы браунинг!
Патроны найдутся!" А затем Генерал, тихо ухмыляясь, открыл свой чемоданчик
и в общую кучу высыпал свою добычу - один, без подручных, он снял в тот
день 69 часов! Вот это была работа!
Впрочем, сегодня с этим очкариком тоже все было сделано чисто, как на
репетиции. В короткой, - может быть, секунд двадцать-тридцать, - потасовке
Семен и Рафка плотно зажали очкарика, он с перепугу рванулся в глубину
вагона, но рука с часами как бы случайно застряла у Рафки под локтем,
очкарик стал выпрастывать ее, вырывать, и в этот момент Шах легким
движением, ноготком расстегнул браслет.
1 2 3 4 5 6