В ее теперешнем состоянии изобрести что-нибудь мало-мальски правдоподобное совсем не просто. Останавливала же меня обычная, примитивная житейская мудрость, полностью выражающаяся двумя стародавними поговорками: «Моя хата с краю» и «Меньше знаешь — крепче спишь». Поступить им вопреки значило бы нарушить категорическое требование Грома — представляться средним арифметическим от населения и вести себя соответственно.
Женька тихо поскуливала, уткнувшись носом в мое плечо, произнося время от времени с глубочайшей обидой в голосе: «Больно!» и «Где же папа?», а я осторожно гладила ее по спине и слегка покачивала взад-вперед, как маленькую. Из всей полезной информации, какую можно было получить от нее сейчас, даже не прибегая к «прокачке на косвенных», я решилась на один-единственный вопрос, действительно безобидный со всех возможных сторон:
— Сколько тебе лет, Женечка?
— Сем… Семнадцать, — ответила она как во сне и порывисто вздохнула.
— А мне двадцать девять, — сообщила я, хотя прекрасно понимала, насколько ей безразличен мой возраст. Но молчание в такой ситуации тоже является признаком нетипичного поведения.
Стресс требует реакций, и пустой разговор — одна из них, не самая, кстати говоря, вредная.
— Семнадцать и двадцать девять, представляешь? По возрасту я вполне могла бы быть твоей старшей сестрой. А зовут меня Юлей, — представилась я, не дождавшись ответа. — Юля Максимова.
— Юля… — порадовала она меня, перестав причитать. — Тебя, Юленька, бог послал.
— Ты что, как старушка, бога поминаешь? — рассмеялась я, и она, хоть и слабо, но тоже улыбнулась за компанию. — Неужто верующая такая?
— Тут станешь верующей! — ответила Женька, и я насторожилась в ожидании продолжения, которое незамедлительно и последовало: — Бека убили! — сменила она песню о папе и боли на новую, и я поскучнела. — Юля, а здесь неопасно?
Женька оживилась, посмотрела вокруг распухшими от слез глазами.
— Не знаю, — ответила я, не задумываясь, и похвалила себя за точность реакции.
— Ой, давай уйдем куда-нибудь, а? Лучше всего домой.
Не-ет, милая! Познакомиться с твоим папой для меня важнее установления номера дома. А, познакомившись, я узнаю и то, где живет ваша семейка, и еще много всякого-разного, полезного делу.
— А ты дойдешь? — усомнилась я простовато. — Тебя же ноги не держат. Да и папа появится с минуты на минуту. А так мы с ним и разминуться можем. А?
— Да, — согласилась она покорно, и мне снова стало ее жалко.
И действительно, отбеседовали мы свое, отсидели. Двое мужчин в расстегнутых темных плащах быстрыми шагами вышли на детскую площадку со стороны аллеи, оглянулись по сторонам и направились к нам чуть ли не бегом. Хотя почему «чуть ли»? Тот, что постарше, действительно перешел на трусцу, метров за тридцать до нас.
— Папочка! — простонала Женька и поднялась ему навстречу. Девочка пошатнулась, и мне пришлось поддержать ее, но, оттолкнув мою руку, она шагнула сама.
— Что случилось, Женечка? — проговорил он быстро, обнимая ее и глядя на меня настороженно.
— Ай! — отшатнулась она. — Рука!
Он глянул на ее рукав и побелел лицом.
— Бека убили. Вон он. Папка-а!
Второй, остановившись поодаль, расставив ноги и не вынимая рук из карманов плаща, внимательно, с серьезностью дилетанта изучал окрестности.
— Бог с ним, с Беком! Как ты-то, маленькая?
В голосе Николая Михайловича звучала неподдельная тревога. Я шагнула назад и повернулась к ним спиной, но предположение о том, что они заняты только друг другом, оказалось, к счастью, неверным.
— Это Юля, — проскулила Женька. — Она здесь бегает…
— Сашка! — крикнул, не поворачивая головы, Серов. — Займись… Пойдем, Женечка, пойдем! — Он осторожно увлек ее к выходу на аллею. — Машина в двух шагах.
Поддерживая дочь за талию, он повел ее прочь, а я осталась с Сашкой и трупом пса, лежащего под кустами.
— Как это случилось? — спросил Сашка с нехорошим напором, почти враждебно.
— Могу сказать одно: это случилось здесь! — Я развела руками. — А если попробуете хамить, то, знаете, я лучше пойду. Я и так уже потеряла уйму времени!
Он мотнул непокрытой головой и улыбнулся одними губами.
— Извините, но вы сами понимаете…
— Ладно, хватит, — сменила я гнев на милость. — Я занималась вон там, гимнастику делала, а Женька здесь с собакой играла. И вдруг они упали. Было похоже, что ее пес с ног сбил. Я и не поняла сразу. Только чуть позже, когда увидела, что они не встают, заподозрила неладное… Нет, выстрела слышно не было, — опередила я его вопрос. — И вообще ничего подозрительного я не заметила. Занята была. Вы сами должны знать, что во время занятий гимнастикой не очень-то глазеешь по сторонам.
— Почему же вы думаете, что стреляли?
Я глянула на него возмущенно, как на недоумка.
— А вы на него посмотрите! — махнула я рукой в сторону пса.
— Вы его осматривали? — удивился Сашка.
— Нет. Я его к кустам оттаскивала, подальше от посторонних глаз. Женька просила не вызывать милицию.
— И вы согласились?
— А что лезть-то не в свое дело? У меня и без того хлопот хватает, чужие проблемы мне ни к чему.
Это его устроило. Пообещав благодарность хозяина, он очень вежливо спросил мое имя, адрес, номер телефона и откланялся без лишних слов.
Скорее утомленная, чем взбудораженная, я отправилась домой. О продолжении гимнастики не могло быть и речи.
Не скажу, что все происшедшее произвело на меня чрезвычайное впечатление. Попадала я в переплеты и посерьезнее, и поопаснее. Один югославский провал чего стоит, когда мне пришлось спасаться от десятка бундесверовцев, настроенных весьма решительно.
А взять того парня, в Калининграде, в девяносто пятом? Непьющий, худой, безобидный на вид Коля Марьин оказался натовским шпионом с агентурной кличкой Шарк. И акулой он был не только по прозвищу. Голыми руками, без использования спецсредств уложил троих наших сотрудников, парней не хилых и в последние годы повидавших виды не в одной «горячей точке».
Ушел Коля тогда, как хвостом вильнул, как нырнул в темную глубину, из-под самого носа наших, и настигнуть его удалось только на территории сопредельной Литвы, в Таураге. Сопротивлялся он отчаянно и поэтому брать его пришлось жестко. Если бы не Стас Мартынов, командир взвода калининградских спецназовцев, своим телом заслонивший мои бока от окованных пластинами из титанового сплава подошв Акулы, быть бы мне на больничной койке с безнадежно отбитыми внутренностями.
Но и равнодушной сегодняшнее происшествие меня не оставило. Жаль было девчонку, впервые столкнувшуюся с нормальной, по нашим временам, человеческой жестокостью. Тем более что я чувствовала свою причастность к этому инциденту. Суров прямым текстом заявил, что наше с Женькой знакомство состоится при непростых обстоятельствах, а его методы работы не из тех, которые допускают всяческие рассусоливания на моральные темы.
Андрей предпочитает, как он сам говорит, конструировать эти обстоятельства, а уж конструктор из него тот еще. И будет вполне естественно предположить, что к покушению, жертвой которого стала всего лишь собака, Гром приложил свою многоопытную руку. И все это для того, чтобы я получила возможность «случайно» познакомиться с Николаем Михайловичем Серовым. Начальству виднее. На то оно и Гром, а не просто Суров Андрей Леонидович.
Но как бы там ни было, а начало положено. Николай Михайлович теперь знает, что в Тарасове по такому-то адресу проживает Максимова Юлия, к которой надо испытывать благодарность за помощь его дочери, внезапно попавшей в очень неприятную историю.
Часы показывали без пятнадцати восемь, когда я вошла в прихожую своей квартиры. Времени было в обрез и даже меньше, и я ругнула себя за неторопливость, с какой возвращалась домой из парка. Придется чем-то поступиться из обычного утреннего ритуала. Позавтракать, например, в своем рабочем кабинете. Можно, конечно, задержаться минут на тридцать. Патрикеевна, если и заметит, простит. Но не в моем характере опаздывать.
Как я ни торопилась, как ни старалась сберечь время, но одно сделать было нужно непременно и немедленно, сразу, как только я стянула с себя спортивную форму, — позвонить по телефону и попросить связи с Громом.
Долгие нудные гудки выводили меня из себя, и казалось, конца им не будет. Я ждала, держа трубку у уха, притопывая от нетерпения босой замерзшей ногой по полу, и следила, как быстро секундная стрелка обегает белый циферблат. Наконец мне ответили. Низкий прокуренный женский голос порадовал манерным «Ал-ло?».
— Ирина Аполлинарьевна? — Я с трудом, с запинкой выговорила условное имя и, как полагалось, не дожидаясь ответа, продолжила: — Я прошу вас, передайте Андрюше, да, да, тому самому, громкому, что пора бы вернуть кассету с Киплингом.
— С Киплингом? — переспросили в трубке. — Это с Маугли, что ли? Гос-споди! — прошипели: чушью, мол, какой занимаются люди. — Передам! — пообещали раздраженно и положили трубку. Хорошо, что положили, потому что я и без того с нервами, натянутыми как бельевые веревки, непременно ляпнула бы что-нибудь неподходящее в ответ на ее раздражение.
Все. Теперь можно чувствовать себя спокойнее и ждать звонка. Еще один повод не опаздывать на работу, потому что звонить будут именно туда и скорее всего не по моему номеру. Неужели сам Суров почтит меня своим вниманием? Если — да, то можно будет сделать вывод, что начавшееся дело, о котором я знаю пока очень немного, является первостепенно важным.

Глава 2

Патрикеевна, то есть Светлана Алексеевна Марцева, глава местного отделения Комитета солдатских матерей и мое прямое начальство, встретила меня в коридоре, задумчиво прохаживаясь мимо двери с табличкой «юрисконсульт». Завидев друг друга, мы с ней одновременно вскинули запястья левых рук к глазам, проверяя время. Девять часов и одна минута. Будь она проклята, если посмеет пенять мне на такой мизер! Контора наша, она хоть и комитет, но не контр же разведка в самом деле! А что бы было, если бы я задержалась на полчаса?
— Юлия Сергеевна, наконец-то! — Строгость на ее лице сменилась радушием. — Я уже богу взмолилась, чтобы вы не опоздали.
— Что стряслось? Я, кажется, вовремя.
— Звонок из городской администрации. Спрашивали вас!
От неожиданности я не сразу сообразила, что сказать, а когда нашлась, то вставить слово было уже не просто.
— Просили напомнить вам об отчете по первой части задания, — затараторила она в порыве добросовестности. — Сказали, что это срочно, и никакие уважительные причины в случае задержки во внимание приниматься не будут. А я и не знала, что вы там подрабатываете. Нет, пожалуйста, я не возражаю, — остановила она меня и словом, и жестом. — В самом деле, почему бы и нет? Здесь с работой вы справляетесь, претензий к вам никаких. Вот только, Юлия Сергеевна, — она дотронулась до моей руки, — от командировок я вас освободить не смогу. Но, согласитесь, не так уж часто вам приходится ездить.
Пока она держала речь, я успела открыть кабинет и распахнула перед нею дверь.
— Я знаю вашу добросовестность и работоспособность, Юлия Сергеевна, — продолжала она, входя в мои апартаменты, поэтому, если захотите остаться сверхурочно или уйти раньше времени, возражать не буду. Предупредите только заранее.
Все, выдохлась Патрикеевна, выговорилась. Единым духом выпалила все, что заготовила после этого звонка, и порыв ее иссяк. Очередь теперь была за мной. Надо изловчиться и не ударить в грязь лицом, воспользоваться новыми свободами, предоставленными мне с этой минуты.
Гром умный человек, и в этом случае он поступил мудро, организовав звонок от вышестоящих. Во все — и в белые, и в красные времена чинопочитание цвело на Руси махровым цветом. Теперь, если случится у меня в ближайшее время нужда не то что опоздать минут на тридцать, а на день-другой вообще исчезнуть из поля зрения моего дорогого начальства, уверена, особых претензий за это ко мне предъявлять не будут.
— Я не злоупотребляла вашим доверием, Светлана Алексеевна, уверяю вас. Работала на них по выходным.
— Ну и напрасно! — и не думала она сомневаться в моей правдивости. — Мой вам совет: успевайте все делать в рабочее время. А лишать себя отдыха ради дополнительного заработка — верный способ познакомиться с такой неприятностью, как истощение нервной системы со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Ее нравоучения прервал звонок телефона, стоящего на столике рядом с монитором и компьютерной клавиатурой.
— Привет! — раздался в трубке знакомый голос. — Это Андрей.
— Доброе утро! — отозвалась я радушно и официально.
Патрикеевна, поджав губы и округлив глаза, показала на трубку пальцем и вопросительно кивнула — они, мол? Я кивнула в ответ утвердительно — мол, они самые. Любезно улыбнувшись, Светлана Алексеевна поплыла к двери, стараясь не стучать каблуками.
— Что, и в самом деле утро доброе? Да ты че?
Гром ломал комедию, разыгрывал из себя рубаху-парня. Может, не один был возле телефона? А ведь сам позвонил, черт побери, это говорит о многом!
— Пока не знаю, — ответила я беззаботно, но почтительно. — Будущее покажет.
— Ну а так, навскидку? — не унимался он.
— При первом знакомстве впечатление положительное. Но хочется надеяться, что существует возможность познакомиться ближе.
— Гуд! — обрадовался он. — Тогда и поговорим, ладно? Да! — спохватился он. — Как там твой Маугли? Попроси его передать от меня привет Багире. Пусть скажет, что она мо-ло-дец! Да?
— Да! — рассмеялась я. — Всего доброго.
Получить похвалу от Грома всегда приятно.
День начался с крови, а продолжился комплиментами руководства. Неплохо, тьфу, чтобы не сглазить! Хорошо бы так и далее.
— Посмотрим, — прошептала я, ставя на плитку неполный, чтобы закипел быстрее, чайник. — Начало есть, а продолжение следует. Посмотрим. Как говорят гадалки — что было, что будет, что под гору бежит, что на душеньке лежит и чем сердце успокоится, когда все устроится.
Выпитого наспех стакана молока было далеко не достаточно для восстановления сил, затраченных на утренний променад, и я занялась приготовлением бутербродов, надеясь, что спозаранок судьба не пошлет посетителей на мою голову.
Между двумя большими кусками свежайшего ржаного хлеба, отрезанными поперек буханки, щедро смазанными майонезом, я поместила ровный ломоть ветчины и окропила все это рассолом из банки с маринованными помидорами. Горчица со вчерашнего дня стояла в тепле, но, за неимением лучшего, пришлось воспользоваться ею.
Мясной бутерброд, каким бы сочным и аппетитным он ни выглядел, без зелени не завершен и далек от совершенства. Зелени под рукой не было и, уговорив себя не быть чересчур взыскательной, я посыпала сей шедевр быстрой кулинарии мелко накрошенным репчатым луком.
Собрав все воедино, я оценила дело рук своих — получилось вполне сносно, здоровая и сытная еда.
Пожалуй, бутерброды — это единственное, с позволения сказать, блюдо, которое почти невозможно есть, если оно приготовлено чужими руками. Здесь каждый действует сообразно своим вкусам и изобретательности. Мне, к примеру, приходилось видеть вариант мясного бутерброда из сдобного батона, да еще со сливочным маслом. Для меня такое — труднопереносимая экзотика.
Батон и масло — сами по себе великолепное сочетание, но только в случае, если между тоненькими ломтиками батона помещены еще ломтики сыра или отмоченной в крутом кипятке брынзы или свежего спелого яблока, очищенного от кожицы, но уж никак не мяса, в любых его видах. Такой бутерброд хорош многослойным, а высота его ограничивается только способностью разевать рот.
Двух бутербродов, с брынзой и с ветчиной, мне вполне хватило, чтобы не испытывать неприятных ощущений до самого обеда. Рутина текучки вскоре захватила меня, а там и посетители пожаловали. Их было немного, но каждый со своим делом, и я, как человек отзывчивый, вскоре полностью переключилась на исполнение служебных обязанностей.
День пролетел быстро.
Я даже не заметила, как и когда переменилась погода, прекратился надоевший дождь и рассеялись облака. А когда уже низкое солнышко подсветило снаружи бирюзовые шторы на окнах, до конца рабочего дня оставалось не более тридцати минут. Можно было смело выключать компьютер, собирать бумаги и запирать сейф. Что и было сделано без промедления и в указанной последовательности.
За несколько пасмурных дней я соскучилась по солнышку и ясному небу.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Секретный агент Багира -. Под горячую руку'


1 2 3