Я же любила тебя. Что же теперь?! Как же теперь, Ром?! Как же я теперь без тебя? Ты же обещал… Ты же обещал починить крышу, хотя она и новая почти, но все равно… И огород… Ты же обещал огород…
Далеко, возможно где-то на соседних дорожках, которые капиллярно делили дачный поселок на улицы, дико засигналила машина. Может, и не дико, а совершенно обыкновенно засигналила. Это просто ей так показалось, что дико, оглушительно и страшно.
Ее просто подбросило от этого сигнала, будто током ударило. Ощущение-то было знакомым. Ее периодически шарахало током от бабушкиной стиральной машины, в которой как-то неправильно стерся какой-то механизм. Это ей авторитетно приглашенный мастер заявил. Механизм стерся, машинка продолжала настырно работать, но за неисправность мстила постоянными электрошоковыми разрядами. Александра в таких случаях буквально подпрыгивала, всхлипывала и спешила поскорее убраться из темной бабушкиной прачечной. И не появлялась там уже до тех самых пор, пока не умолкало сердитое рычание старенького мотора.
Видимо, электрошоковая терапия выработала у Александры условный рефлекс, подгоняющий ее поскорее убраться. Вылетела она из чужого дачного домика стремительнее пули, не забыв повторить маневр с перешагиванием через выпачканный чем-то бурым порог, не забыв снова приподнять калитку и вернуть ее на место и не забыв в целях осторожности перебежать на дорожку, параллельную двадцать пятой.
И лишь оказавшись в визуальной недосягаемости от дачного участка под номером восемьсот двадцать четыре, она смогла наконец отдышаться, погоревать и совсем чуть-чуть подумать.
Думать, правда, особо не получалось. Мозг упорно рождал бессмысленные междометия и союзы, не способные пролить свет ни на что.
Ни на то, кто убил Ромку? О суициде ведь и речи быть не могло. Так изловчиться, каким бы циркачом и акробатом он ни был – а он им не был, – он ни за что не смог бы.
Ни на то, за что кто-то убил Ромку? Насколько она его знала – а знала она его неплохо совсем, – у него не было никаких связей, порочащих его. Исключение составляла лишь Катерина.
Так, минуточку…
Катерина!!! Катька, Катенька, Катюша!
Дьявол в обличье ангела. Волчица в шкуре ягненка. Так получается?!
Она вчера приезжала вместе с Ромкой на эту дачу. Она! Это и Ксюша может подтвердить. Она же их видела. Вот и свидетель уже имеется. Так, что дальше…
Она приехала с ним. Возможно, между ними произошла ссора. И не возможно, а произошла. С чего бы тогда Катьке убивать его?! Она рассвирепела, это она тоже могла. И в пылу ударила Ромку ножом в спину. Потом испугалась и удрала на той машине, на которой сюда приехала. Приехали…
А как она могла, если за рулем сидел Ромка? И еще не факт, что она вообще умеет водить машину. И опять Ксюша говорила, что за ветхой стенкой дома раздавались сексуальные стоны, а Ромка полностью одет. Тогда что получается?
Либо Ксюша что-то путает, либо… Либо стоны носили совершенно не тот характер, который ей почудился. Мог же Ромка стонать от боли, скажем?! Запросто мог!
Странная мысль об этом вдруг принесла небывалое облегчение, неприличное просто для такого случая. Казалось бы, что меняется от того, спал он с Катькой перед своей смертью или нет?! А оказалось, что меняется многое.
Грудная клетка вдруг будто взорвалась от нового приступа боли, а странная ангина, названия которой она все никак не могла запомнить, прорвалась наружу судорожными рыданиями.
Он ей не изменил? Не изменил, получается! Он погиб от судорожной Катькиной ревности, от ее необузданной невостребованной страстности.
Гадина!!! Какая же она все-таки гадина, а еще клялась и божилась, что ничего совершенно к нему теперь не питает, и что он ей больше не нужен, и что никогда уже не встанет между ними – между Ромкой и Александрой. Выходит, врала? Выходит, врала…
– Девушка! Девушка, что с вами?!
Александра подняла голову и уставилась сквозь замутненные слезами стекла очков на странное существо, склонившееся над нею.
Господи! Оказывается, она сидела в траве на обочине соседней дорожки и, привалившись спиной к жесткой изгороди чужой дачи, вовсю рыдала. Сколько же времени прошло с тех пор, как она вылетела стрелой из Катькиного домика? Час, два, а может, минут десять?
Мужчина, а это несомненно был мужчина, хотя и довольно-таки странно одетый – в юбку-шорты и явно женскую кофту с крупными пуговицами, смотрел на нее с сочувственным любопытством. В запачканных землей руках он держал тяпку и огромный пук свеженадерганного сорняка.
– Вам нехорошо? – снова спросил он и протянул ей руку. – Давайте-ка поднимайтесь, не нужно вам здесь сидеть, поверьте.
Она поверила, вцепилась в его грязные пальцы и, подтянувшись, встала на ноги.
– Спасибо, – прошептала, как только поднялась. – Спасибо вам. Извините меня, пожалуйста.
– Да за что же, прости господи? – Мужчина улыбнулся ей из-под широкополой панамы, тоже не мужской. – Слышу, плачет кто-то безутешно. Дай, думаю, взгляну. А тут вы… Случилось что? Обидел кто?
– Да так, дела житейские, – скороговоркой пробормотала Александра. – Спасибо вам. Я пойду.
– Ага… – Он все не отпускал ее руки и по-прежнему глядел с сочувствием. – А то смотрите, может, чайку, а? У меня чай на плите уже закипает со смородиновым листом. Ум-мм, красота, а не чай. Так как?
– Нет, нет, пожалуй, я пойду. Спасибо.
И она ушла не оглядываясь. Петляла как хороший заяц вдоль чужих покосившихся заборов, в какой-то момент ей даже показалось, что она заблудилась, но минут через десять, вышла все же к остановке. Уселась в подоспевший автобус, привалилась головой к стеклу и тут же закрыла глаза в изнеможении.
Что дальше? Вот что дальше?!
Приедет она сейчас домой. Позвонит Ксюше…
Позвонить, кстати, или нет?! А, какая разница, впрочем. Не позвонит она ей, та не выдержит, начнет обрывать телефонную линию и дознаваться, что и кого она там обнаружила. В том смысле, удалось ли ей застукать голубков или нет.
Но это ведь всего лишь детали. Несущественные, глупые и не способные помочь, изменить, вернуть ей Ромку, которого кто-то подло ножом в спину…
Вот с чем жить придется! Вот от чего жить не хочется!
Она же не может, к примеру, приехать и позвонить сейчас в милицию. Почему не может? Да потому… Потому что тут же начнется расследование, тут же начнутся вопросы.
А что она там делала? А зачем поехала? Хотела убедиться в том, изменял ли ей ее возлюбленный или нет? Ага! Очень интересно! А кто сможет убедить следствие, что она не поехала туда, например, ночью? И, убедившись, что – да, изменяет, взяла и убила неверного. Может такое быть? Запросто! А утром зачем поехала? А для того, чтобы убедиться, что он умер и что никогда уже не воскреснет.
Гадко так думать, подло и трусливо, это Александра осознавала очень отчетливо даже под давлением того страшного горя, которое согнуло ее так, что дышать было невмоготу. Но не думать тоже было нельзя!
Она может стать подозреваемой номер один. Номером два – Катька. А вдруг та и вовсе ни при чем? Вдруг Ксюша что-то напутала снова, как со стонами, а?!
Нет, в милицию она звонить точно не станет. Она…
Она вот сейчас возьмет и поедет прямиком к Катьке. И спросит ее в лоб! И по ее глазам обо всем догадается сразу. Она же сто лет, кажется, ее знает. И читать научилась и по глазам ее прекрасным, и по губам, как бы искусно она ни кроила их в улыбку.
Все решено! Едет к Катьке!

Глава 2

– Санька, привет! Привет, солнышко, входи скорее мне холодно!
Даже заспанное Катькино лицо казалось прекрасным, даже в спутанных непричесанных волосах находила она непередаваемую прелесть. Как было устоять перед ее красотой мужчинам, если она – женщина – и то млела, рассматривая подругу с ревностной доскональностью… Катька открыла ей не сразу. Вопила из-за двери, что сейчас, сейчас, погодите только, куда-то запропастились ключи и все такое. Из этих ее воплей Александра поняла, что Катерина ночевала дома одна. При матери и больной сестре та никогда не позволяла себе подобных воплей. Да мать Катерины и сама бы ей открыла, вставала та очень рано, а теперь шел уже одиннадцатый час.
Катька приоткрыла дверь, высунув в щель точеный носик в очень аккуратных и очень симпатичных веснушках, будто специально кем распыленных для придания ее облику еще большей эротичности, хотя куда уж больше…
Втащила ее в квартиру, захлопнула дверь и тут же, без стеснения пошла на кухню, представив ей на обозрение свое абсолютно голое и абсолютно совершенное тело.
– Ты чего это с самого утра приперлась? – с непередаваемой небрежностью, как могла только она, поинтересовалась Катька, припадая пухлым со сна ртом к носику чайника. – Случилось чего?
– Почему сразу случилось? – Александра обессиленно уселась к круглому столу, стоящему возле окна в их кухне и тут же отвернулась.
Ну не могла она смотреть, как ползет по загорелой, неприлично высокой и неестественно твердой Катькиной груди оброненная ее ртом капля кипяченой воды. Ну, больно просто было ей и от вида ее тела, живого, трепетного и до бесстыдства сексуального, и от того еще, что Катька, кажется, совершенно не была ничем опечалена.
Тут же в голову настойчиво постучался омерзительный вопрос: а как же Ромкин труп на ее даче?! Как она его воспринимает? Как нечто само собой разумеющееся, или как?!
И очень хотелось спросить Катьку именно об этом, но спросила отчего-то о другом.
– Кать, ты это… – Губы не слушались, расползаясь в разные стороны, будто и не губы это были, а подтаявшее желе. – Кать, ты снова была с ним, да?!
Красивое гибкое тело Катерины едва заметно вздрогнуло и всего лишь на секунду напряглось. Чайник в ее руках чуть дернулся, и еще одна капля, покрупнее предыдущей, сползла между ее грудей к совершенному пупку, в котором поблескивал непонятного происхождения камешек. Неужели бриллиант?
Отвечать подруга не торопилась. Поставила чайник, и не поставила даже, а швырнула его на газовую плиту. Медленно повернулась на пятках, которые всегда напоминали Александре два крупных розовых лепестка, до того были бархатисты и ухожены. Потом уселась к столу напротив Александры, без стеснения пристроив свою голую грудь прямо на клетчатой скатерти. Посмотрела на нее, как на больную и спрашивает:
– Ты что же, теперь меня будешь всю жизнь из-за него преследовать, Сань?
– Почему всю жизнь? – Александра мазнула сухим шершавым языком по губам и поморщилась, ощущение было таким, будто наждачкой провела по оголенным нервам. – Я просто…
– Просто что, Сань?
Катькины соски-горошины хищно целились в Александру, мешая думать, говорить, спрашивать и отвечать. Ей все казалось, что Катька вот-вот, прямо сию минуту, возьмет и выстрелит в нее своей дразняще зрелой плотью, и убьет ее наповал не своей красотой, так страшной какой-нибудь правдой, которую знать и хотелось, а с другой стороны, и не очень.
Изменить уже ничего нельзя. Ничего!!!
– Послушай, милая, – ласково и совсем не притворно проговорила Катька, вытянула руку, коснулась ее ледяных пальцев, пыльных от прикосновений участливого дачника и долгого блуждания по дачному поселку. – Я же сказала тебе раз и навсегда, он мне не нужен! А если я так говорю, значит, так оно и есть на самом деле! Да к тому же…
– К тому же что?
От Катькиного прикосновения, от того, как нежно и почти трепетно трогала та сейчас ее пальцы, Александру начало трясти.
Господи, мелькало в ее голове, неужели она его вот этими самыми руками, а?! Неужели не дрогнула, не смутилась, не забоялась?! Это ведь усилий требует, так? Еще каких усилий, взять и воткнуть в спину нож! Надо суметь попасть в межреберное пространство, суметь проткнуть жесткую плоть из крепких мышц…
– К тому же мне кажется, что Ромка впервые по-настоящему влюбился, Сань, – абсолютно без притворства произнесла подруга, продолжая поигрывать ее грязной ладонью. – Он просто переродился с тобой, поверь. У него сейчас одно имя на устах – это твое.
– А как же ты? У него и к тебе была любовь, если мне не изменяет память.
С памятью было все в порядке. И она безобразно обнажающее то и дело, в любое время дня и ночи, поставляла Александре пламенные историйки их бывших отношений – Катьки и Романа.
– Так то не любовь была, какая же ты чудная! – Катерина резво убрала свою руку под грудь, приподняв ее еще выше. – То плотское удовольствие и не более! Почти скотское, учти! А к тебе у него совсем-совсем другое чувство. К тебе у него… Это просто наваждение какое-то. Он просто бредит тобою. Санечка то, Санечка это, а как Санечка к этому отнесется. Ты, к примеру, знаешь, что он ссуду собрался в банке брать, чтобы дом твоей бабули отреставрировать в современном стиле?
– Нет. – Она почти подавилась этим коротким словом из жестких, отрицающих все на свете, букв. – Нет, не знала.
– Вот же! А он собрался. И меня, между прочим, поручителем попросил быть. Вот, может, отсюда и сплетни. Тебя же сплетни сюда наверняка пригнали в такую рань. Я не ошиблась, милая? Нас кто-то видел вместе, так?
Катькины изумительные глаза изумительно неопределенного цвета – то они были бирюзовыми, то фиалковыми, то сверкали ослепительным сапфировым блеском – глядели на Александру добро и с любовью.
– Ну, Сань, ну чего ты? Ревела к тому же. Давай, давай, рассказывай. Нет, погоди. Поставь пока чайник и бутербродов каких-нибудь наделай, а я пойду приму душ и надену на себя что-нибудь…
Что-нибудь оказалось очень скудными шортиками, открывающими Катькин зад почти полностью, два лоскута узкой ткани, буквально рвущиеся с треском под натиском ее груди, и резинка, задравшая ее волосы высоко на макушку.
Она вернулась из ванной очень скоро и тут же села к столу, наблюдая за тем, как хлопочет Александра на ее же собственной кухне.
Так было всегда. Где бы они ни были, где бы ни гостили или ни заночевали, Катька всегда была сторонним наблюдателем, а Александре обычно доставались все хлопоты по устройству их общего быта.
Она не роптала и раньше, не роптала и сейчас. Хоть на чем-то сосредоточиться, кроме мыслей о трупе, коченеющем сейчас в домике дачного поселка.
Вскипятила чайник. Достала из холодильника батон вареной колбасы и масло. Достала из хлебницы сладкую булку с изюмом и, нарезав ее тонкими ломтиками, принялась делать бутерброды.
– Изюм и колбаса? – Катька лениво подняла бровки. – Что-то ты, Санька, и правда не в себе.
– Ничего. Пойдет. Больше никакого хлеба нет, – отрывисто пояснила Александра, невольно покосившись на Катькины узкие ладошки.
Могла или не могла эта нежная холеная ручка хладнокровно воткнуть нож меж мужских лопаток? Если да, то что именно стоит за этим? Глупая бабская агрессия или что-то такое, о чем Александре никогда не догадаться, сколько бы она ни старалась?
Закончив с бутербродами, она налила им обеим по огромной кружке чая с сахаром и села к столу. Какое-то время они молча завтракали. Катерина при этом очень пристально ее рассматривала, а Александра еще более пристально рассматривала клетчатую поверхность стола. Кусок ей в горло если и лез, то через великую силу. Она просто насильно заталкивала его туда, боясь собственного истеричного выпада.
Может, все же зря она приперлась к Катерине? Может, стоило начать с Ксюши? Вместе они что-нибудь бы да придумали. А Катька, она же известная притворщица и выдумщица. Ей соврать – не дорого взять…
– Сань, ну Санька же! – не выдержала подруга, со стуком поставила на стол опустевшую кружку и снова вцепилась в нее, теперь уже в руку повыше локтя. – Ну, прекрати ревновать, а! Ну, ты же знаешь, что я с ним при таких обстоятельствах ни в жисть! Ну!
– При каких обстоятельствах? – Александра вскинула на нее покрасневшие, помутневшие от слез и горя глаза. – Можно с этого места поподробнее, Кать?
– Ну… При таких, что теперь мой Ромка с тобой и все такое… Я никогда бы не допустила его до тела, зная, что он теперь твой, Санечка!
– Но вас же видели вместе, – осторожно вставила Александра, сочтя, что случай начать разговор, ради которого сюда явилась, наконец-то ей представился. – Ты же не станешь этого отрицать?
– Нет. Не стану. И что с того, что видели? Мы же не перестали быть друзьями, дуреха! Это же нормально. К тому же у нас есть нечто общее, что связало нас почти навечно.
– Да? И что же это? – Она чуть не упала с табуретки, услышав подобное, пришлось даже вцепиться в край стола, чуть скомкав клетчатую ткань.
– Ты! Ты, дурочка ты наша!
1 2 3 4 5