А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Мы сели за стол. Кусок не шел мне в горло. Дарья даже заметила мое состояние.
- Мам, что с тобой? Ты заболела?
- Нет, все в порядке, Денис звонил?
- Да, он сказал, что придет сегодня и что не мог до тебя дозвониться.
Это действительно было так. Я выключила свой телефон, когда поговорила с Дашкой у доктора Рабиновича.
- Дарья, - обратилась я к ней, - я хочу попросить тебя кое-что.
- Что?
- Ты можешь сегодня пойти переночевать к Инге?
- Да, конечно, - в голосе дочери послышалась радость, - я сейчас ей позвоню, - Дашка бросилась с телефону.
Вообще-то я не сторонник таких ночевок, но на этот раз делать было нечего. Я же не знаю, чем все обернется. Даша уже не раз приводила к нам своих подружек, сама, правда, ночевала у них реже. Но так принято у израильских школьников.
Моя дочь уже собиралась.
- Не забудь зубную щетку, - напомнила я ей.
Оставшись одна, я вытащила сотовый телефон и запрограммировала его так, чтобы можно было вызвать номер следователя Борнштейна нажатием одной кнопки. Удостоверившись, что батарея полная, я успокоилась и положила его на столик у входной двери. Потом искупалась, высушила волосы феном и слегка подкрасилась. Меня не отпускала мысль, что все это я делаю в последний раз. Я приказала себе не быть дурой и начала одеваться.
Денис пришел около десяти. Он был одет в строгий костюм и галстук, видимо, приехал сразу с выставки. В руках он держал кожаный чемоданчик дипломат, которые смешно называются в Израиле "Джеймс Бонд". Чмокнул меня в щечку:
- Прекрасно выглядишь, дорогая.
- Вашими молитвами. Проходи.
- Чем кормить будете, хозяюшка? Я зверски голоден!
- Сейчас посмотрим, - сказала я.
Он был совершенно обычным на вид. "А что ты хотела, Валерия, - одернула я сама себя, - чтобы он оскалил зубы и набросился на тебя? Игаль говорил же, что маньяка невозможно определить, пока не произойдет смещение личностей."
Денис открыл дипломат и достал из него бутылку хорошего шампанского и несколько разноцветных коробок. На них были надписи: салями, балык, шоколад. Я таких коробок еще не видела. Видимо он купил их на выставке.
- О! - воскликнула я. - По какому поводу пируем?
- Сегодня особенный день, - сказал Денис, - проект закончен, на выставке удалось заключить выгодный контракт с японцами и мы не едем на Кипр.
- Почему?
- Потому, что мы с тобой поедем в другое место, далеко-далеко, мечтательно протянул он.
- Куда это?
- Это пока секрет, я скоро расскажу тебе.
Меня эта новость встревожила. Денис что-то замышляет, неужели двойное убийство? Сначала меня, а потом себя? Ой, нет, что-то я не слышала о маньяках-самоубийцах.
Мы просидели за ужином полтора часа. Мне было не по себе. Денис заметил мое состояние и спросил:
- Что с тобой, Лерочка, случилось что?
- Нет, все в порядке, не обращай внимание.
Он притянул меня к себе:
- Давай закругляйся с ужином, - прошептал он мне, - я уже не в силах ждать. Я хочу тебя.
"Прирезать", - мысленно закончила я его фразу. Вслух сказала:
- Иди в спальню, раздевайся, а я уберу со стола и скоро буду.
Денис вышел из комнаты, на ходу развязывая галстук, а я стала складывать посуду в раковину. Вдруг моя нога за что-то зацепилась, чемоданчик-дипломат опрокинулся, крышка раскрылась и я машинально нагнулась, чтобы закрыть его.
То, что я увидела, заставило меня оцепенеть.
В дипломате лежал нож.
Я не верила своим глазам. Новенький сверкающий нож, кажется итальянского производства, в прозрачной упаковке. Обычный кухонный для резки хлеба или мяса, достаточно большой и массивный. Ближе к кончику на нем были насечки вроде пилки, для остроты. Я тут же вспомнила, что говорил эксперт во время осмотра тела покойного Когана. Что того зарезали обыкновенным кухонным ножом.
"Бежать!" - в голове промелькнула эта единственная мысль. А полиция? Я же хотела звонить в полицию. Но телефон в спальне, а там Денис. Если звонить с сотового, то он все равно услышит. Смогу ли я продержаться, до приезда полицейских?
Как будто услышав мои слова, Денис крикнул из спальни:
- Лера, ну где ты? Я заждался.
- Иду, иду, - ответила я, схватила сотовый телефон и выскочила из квартиры.
Я бежала вниз по лестнице, не помня себя. Выскочив на пустынную улицу, я стала нажимать на кнопку вызова сотового телефона Бурштейна, но ответа не было. Наверно, я что-то не так напрограммировала. Нужно было туда ехать.
Из-за поворота выехала машина и знакомый голос окликнул меня:
- Валерия!
Я обернулась. Это был зеленый "Форд". За рулем сидел Додик.
Я совершенно не удивилась, что он делает около моего дома. Просто в этот момент я вспомнила, что ключи от машины я оставила дома, и Додик был весьма кстати.
- Додик! - бросилась я к нему, - отвези меня в полицию. Срочно.
- Садись, - коротко сказал он.
Я села и он сам пристегнул мой ремень.
- Что происходит? - спросил Додик.
- Я не могу сейчас тебе объяснить, просто мне нужно немедленно известить полицию. Маньяк около меня и намеревается меня зарезать.
- Да? - удивился он. - Ну тогда поехали.
До полиции было несколько минут езды. Я посмотрела на дорогу - мы ехали совершенно незнакомыми улицами.
- Где мы находимся? - обеспокоено спросила я, словно очнувшись.
- Не волнуйся, просто перерыли улицу Шапиро и я еду в объезд. Это займет немного времени.
- А... - я успокоилась. У нас в городе вечно что-нибудь перекрывали и рыли.
Додик неожиданно свернул к морю. Я испугалась не на шутку.
- Куда мы едем? Останови машину! Немедленно.
- Сейчас, сейчас, - пробормотал Додик и машина действительно остановилась спустя некоторое время.
- Пусти меня, - я пыталась отстегнуть ремень безопасности, но у меня ничего не получалось.
- Не старайся, только я сам могу его открыть, - как бы устало сказал он.
- Где мы находимся? - хотя я уже поняла где. Мы были в Национальном парке, на берегу моря, но не там, где стоят колонны и жарят шашлыки около палаток, а совсем в пустынной его части, заросшей колючим кустарником.
- Когда ты села в мою машину, я просто не мог поверить в свою удачу, неожиданно произнес он, - я же ехал к тебе.
- В полночь? Ко мне? Зачем? Я тебя не приглашала, - вдруг я поняла, что сморозила глупость - не надо было его унижать.
- Конечно не приглашала, кто я для тебя?!
Его голос почти сорвался на крик.
Боже, ну можно ли быть такой дурой?! Денис... Никакой не Денис, а вот этот странный, незаметный тип, с которым я виделась каждый день, который сидит сейчас тут, в машине, в нескольких сантиметрах возле меня. Я привязана, вокруг ни души. Меня можно зарезать, задушить, изнасиловать, а потом выбросить в море. И все. Финита ля комедия. Что же делать? Как выйти из этого положения? Я пыталась освободиться, шаря руками вокруг себя. Вдруг я наткнулась на телефон в кармане своей юбки. Мысленно моля, чтобы он заработал, я нащупала эту единственную кнопку вызова и нажала на нее вновь. Додик ничего не заметил. Он был углублен в себя и говорил прерывисто, слова безостановочно слетали у него с губ:
- Меня никогда никто не хотел выслушать до конца. Я никому не был интересен, даже собственной матери. Она била меня по лицу, когда я врал так она считала. А я не обманывал, я просто жил в своем мире, лучшем из миров. Там никто не смеялся надо мной, там никому не было дела до моих оттопыренных ушей и я всегда рассказывал интересные истории, которые все слушали до конца...
А вот я прислушивалась к сотовому телефону, который сжимала в кармане. И о, чудо, послышался еле слышный гудок вызова. Я быстро зажала рукой микрофон, чтобы эти звуки не прорвались наружу. Гудки окончились и из кармана послышалось неясное вопросительное бормотание. Я громко сказала:
- Додик, ну зачем надо было привозить меня в парк леуми - я специально произнесла название Национального парка на иврите - ведь Борнштейн не говорил по-русски, - разве мы не могли бы посидеть у меня? А то здесь так страшно - в парке леуми, - последние слова я буквально выкрикнула.
- Мне тоже было страшно, когда я ее убил, - надрывно проговорил он, но жить с ней было еще страшнее. Она говорила мне, что я никчемный, глупый урод, что я недостоин был родиться на белый свет и что ее уговорили не делать аборт. Каково это выслушивать ребенку. Если я приносил плохие отметки из школы, она называла меня тупицей, который весь в отца. Его я не помню, они разошлись, когда я был совсем маленьким.
Я вспомнила, что доктор Рабинович говорил: пока маньяк не выговорится, он не убьет свою жертву. И я торопливо стала задавать вопросы:
- Почему она тебя так не любила? Ведь она же мать?
- Я родился, когда она была совсем молодая. Ей хотелось жить и развлекаться, а бабушек не было. Я ей постоянно мешал. Она убегала из дома, а я оставался совсем один и боялся. Боялся темноты, привидений, крыс всего. А она только смеялась и называла меня трусом. Я до двенадцати лет мочился в постель и это было еще одно подтверждение моей никчемности.
- А что потом было? - продолжала я спрашивать.
- Она безумно хотела выйти замуж и не просто так, а за богатого мужчину. А я ей мешал. Мне было семнадцать лет, я еще учился в школе и однажды пришел рано домой. Нас отпустили с уроков. Я вошел в дом и позвал ее: "Мама!". Она вышла из спальни, а за ней какой-то пузатый дядька. Он усмехнулся: "Я не знал, Симочка, что у тебя такой большой сын, а ты ведь говорила, что тебе двадцать девять." Он ушел и никогда больше я его у нас не видел. Моя мать как с цепи сорвалась. Она кричала на меня, била по щекам, а я не понимал за что. Зато сейчас я понимаю. Ей противен был сам факт моего существования. У нее не было не только любви ко мне, даже самого элементарного материнского инстинкта. Я бы ушел из дома, но мне некуда было идти. Даже в армию. От службы я был освобожден по состоянию здоровья.
-Ты сказал, что ты ее убил. Неужели это было на самом деле?
- Однажды я пришел в дом с девушкой. Мать была дома, в сильном подпитии. С каждым годом она пила все больше и больше. Увидев нас, она сказала: "А, ты уже начал трахаться, надоело дрочить в ванной." Девушка в слезах выскочила из нашего дома. Это просто была хорошая подружка, у меня с ней ничего не было. Она никогда надо мной не смеялась. Я развернулся и закатил матери пощечину. Она от удара упала виском на стол. Умерла она мгновенно. Я стоял возле ее тела, не зная, что делать. Вызвал скорую. Врачи увезли ее. Потом меня таскали несколько раз к следователю, но дело закрыли за недостатком улик.
- Тебя мучает совесть? - осторожно спросила я.
- Нет, не мучает, - выкрикнул он, - поделом ей. Это из-за нее я такой, как я сейчас. Она умерла, потому, что я всю свою жизнь желал ей смерти. Она была для меня единственным близким человеком, и я ее убил своей ненавистью. Я принимал наркотики, я не мог жить с этой тяжестью на душе...
Он зашелся в рыданиях. Я прислушалась. Телефон жил своей жизнью, что-то в нем потрескивало. Я одернула юбку так, чтобы карман с телефоном оказался у меня на коленях и снова громко сказала:
- Додик, я не хочу оставаться в парке леуми, поедем ко мне. У тебя машина новая, "Форд". Поедем. Я тебе кофе сварю.
Он поднял голову с руля. Взгляд был удивленный.
- Ты думаешь вернуться домой? Ты же гнала меня, когда я приходил к тебе. Как же. У тебя дома этот, программист. Зачем тебе Додик? Ты соизволила выслушать меня только когда сидишь привязанная. Иначе я тебе просто неинтересен. И другие такие же дряни, как и ты. Им я платил деньги за визит, а потом убивал, как собак. Они тоже не хотели слушать меня. Только за деньги соглашались. Этот, из клиники... Хотел положить меня в больницу и лечить. Пусть своих наркоманов лечит! А другой! Тоже мне - сосед называется, а плату за прием взял. Только тогда выслушал. А обо мне можно книгу написать - такая у меня жизнь. На магнитофон меня записывал.
- А где кассета? - вставила я вопрос в его страстный монолог.
- Я забрал ее. Сначала взял - он не хотел отдавать, возражал, - а потом наказал его. И поделом!
Я чувствовала, что разговор подходит к концу. Сколько можно было продлевать его? Но я не теряла надежды. Додик тем временем продолжал:
- Сейчас ты все знаешь. Когда встретишься там, наверху с Богом, расскажи ему обо мне. Я не виноват.
"Расскажите государю-императору, что, дескать, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский..". - пронеслось у меня в голове. Вслух я сказала:
- Додик, я понимаю, почему ты так не любишь врачей-психиатров - они тебе достаточно насолили, - Господи, пусть только он не почувствует моего лицемерия, - но недавно был убит православный священник, а он-то за что?
- Все они одинаковые, - выкрикнул он с гневом, - я думал, что они там святые, а оказалось, что я для него пустое место, падаль вонючая.
- Успокойся, Давид, почему ты так подумал? Он тебя обидел?
- Я пришел к нему, думал, что он лучше, чем эти, доктора недоделанные. Хотел душу излить, ведь наболело! Для чего же они, в церкви, исповедь придумали?
- Подожди, ты же еврей.
- Да? Это я там был евреем, у моих родителей именно это было в паспорте написано. А вот бабка, материна мать, была православная. Когда я был маленький, таскала меня в церковь, креститься заставляла, иконы целовать. Это она мне про исповедь рассказала. "Ой, благодать-то какая, внучек, вдруг сказал он изменившимся голосом, - как выйдешь с исповеди, покаешься в грехах своих тяжких, на душе легко-легко, будто ангел крылом осенил..." Врала она, бабка моя, Евдокия Никитична! - заключил он решительно.
- Почему врала? - я уже не знала, о чем спрашивать.
- Потому! Когда пришел к этому попу, думал, что то, что эти не сделали - у него получится. Раскрылся перед ним, всю подноготную вывернул. Он начал отделываться от меня, говорил, что надо молиться и верить и тогда мне Бог поможет. Общие слова, просто отговорки бездушные. Я ему про психиатров рассказывать начал. А он, я сразу увидел, испугался и чуть полицию не позвал. О себе, гад, думал. Про тайну исповеди забыл! А о том, что мне плохо и не понимает никто - это ему совсем неинтересно было. Вот и получил по заслугам, все, что ему положено. Ничего, ничего, всем достанется! - он, блуждая до этого взглядом по сторонам, вдруг пристально посмотрел на меня.
Мне стало страшно. Да так, что струйка холодного пота потекла между лопаток. Блестящие безумные глаза смотрели на меня в упор. Я судорожно стала шарить руками вокруг себя, надеясь вырваться каким-то образом.
Не отрывая от меня безумного взгляда, Додик пошарил левой рукой под сидением и вытащил большой нож.
"Все, - подумала я, - вот и конец... " И еще подумала, что Дашка останется сиротой, хорошо хоть квартиру успела купить...
Господи, что за чушь мне лезет в голову. Но вслух я сказала:
- Ну зачем тебе это? Не надо.
И я решила сопротивляться до последнего, несмотря на ремень.
Додик взвесил в руке нож. Потом вроде бы извиняясь, сказал:
- Не с руки как-то в машине, я же не левша.
Он открыл дверцу и собрался выходить.
Вдруг в кустах послышался шорох, навстречу Додику метнулась какая-то тень. Раздался звук удара и шум падающего тела. В открытую дверцу машины заглянут Михаэль Борнштейн. Я ахнула.
- С вами все в порядке, Валерия? - спросил он, хмурясь.
- Да, только я не могу отстегнуть этот проклятый ремень.
Борнштейн принялся возиться с замком, но не смог меня освободить. Он поднял нож, валявшийся на земле и в два взмаха перерезал тугой корд.
Я с удовольствием вылезла из машины и расправила затекшие члены. Борнштейн по сотовому телефону вызывал полицию. Додик без сознания лежал на земле.
- Вы меня все-таки нашли! - слезы лились в три ручья, от этого казалось, что хлынул бесшумный ливень. Михаэль смущенно кашлянул, извлек из кармана пакетик бумажных салфеток, но почему-то не решился их протянуть. И сказал, чуть виновато:
- Да, Валерия, вы молодец. Я слышал практически весь ваш разговор. Хотя я не понимаю по-русски, но вы несколько раз произнесли слова "парк леуми", а потом "Форд". Я понял, что вы в парке, говорить в открытую не можете, и что вы находитесь в машине "Форд". Я поехал в парк, обшарил его безлюдную часть и увидел вас. В машине горел свет, поэтому если бы вашей жизни угрожала непосредственная опасность, я бы выстрелил. Но он, - Борнштейн показал на Додика, - облегчил мне задачу - он вылез из машины.
- Ой, - я спохватилась и выключила свой телефон. Мысль о том, какой мне пришлют счет из компании, мгновенно высушила слезы. И черт с ним, здоровье дороже.
Подъехали две полицейские машины. На Додика надели наручники и засунули его в машину. Выражение у него было никакое - как у пластмассовой куклы. Один из полицейских сел за руль его "Форда".
- Я отвезу вас домой, - сказал следователь, совсем, как в первый раз.
Сев в его машину, я, наконец-то, решилась задать Михаэлю вопрос, вертевшийся у меня на кончике языка:
- Скажите, Михаэль, а что Айзенберг? Он каким-то образом оказался замешанным в этой истории.
Борнштейн рассмеялся:
- Ну что вы, Валерия. Я понимаю, что после такого напряжения, которое вы перенесли, вам вполне может показаться, что против вас плелся вселенский заговор, - тут он улыбка на его лице растаяла и он серьезно посмотрел на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11