- Я на минутку, вот Павлику...
Умоляющим жестом она протянула мне какую-то вещь. Вязаные башмачки, разглядел я. Но не взял.
- Я и днем приходила, их не было.
Она все ещё протягивала башмачки, сама, конечно, связала, она вечно приходит к Зине, о чем-то они шепчутся. Что она знает?
- Да вы проходите! - я, наконец, опомнился, взял подарок, - Проходите, пожалуйста, я как раз сам вас хотел спросить, куда они делись. Приехал - а дома никого!
Соседка озиралась с недоумением, заметила беспорядок.
- Но я не знаю. Вчера Зина с мальчиком садилась в такси, я видела в окно. Еще удивилась, что так поздно, хотя светло было, но уже вечер. Они что, не вернулись?
- Сами видите...
- Господи, твоя воля, - старуха перекрестилась, - А в милицию звонили?
- Сейчас позвоню. А вы мне расскажите, что видели.
- Да я в окно смотрела вечером, душно, знаете, я все у окна. Машина подъехала, Зиночка из подъезда вышла, Павлик на руках, и ещё мужчина с ними...
Она запнулась, глянула на меня боязливо:
- Таксист, наверно. Сумку помог донести. Зеленую такую. Сели и уехали...
Старуха ушла. Я поискал глазами свою спортивную сумку, с которой хожу на теннис. Ну да, ракетка и банка с мячами, теннисные туфли - все вытряхнуто поспешно. Как не похоже на аккуратную, обстоятельную Зину. Вот что любовь с людьми делает - пришла в голову идиотская мысль. Любовь. Таксист. Может, и не такси это было, не идти же уточнять к соседке. Какой смысл? Вообще какой смысл во всем этом? Жена сбежала с любовником кажется, это и раньше случалось. Странно только, что это произошло именно со мной. Но так думает каждый человек в несчастье.
Я пошел в большую комнату, сел в кресло, включил торшер. Напротив, освещенное светом лампы, выступило из рамы прекрасное лицо.
- Ну и что? - я спросил то ли неведомую красавицу, изображенную на полотне, то ли свою первую жену, давно умершую, - Что теперь делать мне? Главное - что с сыном будет? Вот, наконец, родился у меня сын. Павлик. А теперь что?
Такое у меня тогда было чувство, я точно помню. Чувство утраты. Нет, не о Зине я думал. Жену я однажды уже потерял. А вот сына - впервые. Так, перебирая в памяти все, что случилось недавно и когда-то, провел я ночь в кресле, и женщина все смотрела на меня, будто знала какую-то тайну.
А ведь она и вправду знала: когда же были спрятаны в раме портрета дорогие старинные перстни, кольца и монеты - они тоже оказались в одном из свертков? Надо думать - с самого начала, когда Зина только ещё поселилась в моем доме, или недавно, когда она вернулась?
Мысли мои трусливо шарахнулись от обоих предположений. Унизительно это, когда человек, которому ты веришь, устраивает свои дела за твоей спиной. Пусть Коньков разбирается, Коньков-Дойл, я ещё в школе придумал такое прозвище, оно ему, дураку, и поныне льстит.
...Кстати, на следующий день после того моего памятного возвращения из командировки мы с ним и повстречались - впервые после школы. А было вот как. Я все же тогда к утру надумал пойти в милицию. Ради Павлика. Ведь я имею права на сына. Пусть суд будет. Зину же искать, тем более возвращать я не собирался: уж больно заели слова "давно люблю". Той ночью припомнилось пророчество одной давней приятельницы: мол, рано или поздно почувствуешь ты, я то есть, что послужил для молодой жены всего лишь прибежищем, тихой пристанью после каких-то житейских бурь. Что-то такое прочитала она на светлом безмятежном лице моей невесты. А я-то уверен был, что это просто ревность в ней гадает. Прямо тогда же, ночью чуть было не позвонил ей: а знаешь, ты как в воду смотрела. А вернее, хотелось с кем-то близким поговорить, пусть хоть и злорадство в голосе услышать - да ведь поделом. Но нельзя было - дома у моей подруги муж, так что не стал я нарушать мирный семейный сон.
Рано утром отправился в милицию, в то самое отделение, где незадолго до описываемых событий прописывал молодую жену на свою жилплощадь...
Почему-то у нас суды и милиция ютятся в черт знает каких хибарах. И тут - домик, уцелевший от сноса посреди просторного двора, окаймленного новенькими небоскребами, приткнувшийся к гаражам, рядом с детской площадкой. Внутри всякий уют напрочь истреблен: темно-зеленые с коричневым стены, скамейки садовые, давно не крашеные. Какие-то люди в штатском, не разберешь, кто сотрудник, а кто посетитель. Один в форме попался, я к нему: можно мне к начальнику? Он на бегу рукой махнул: начальник в отпуске, а зам вон там. Дверь, на которую от махнул, стояла полуоткрытая, я и зашел тихонько. И застал такую картину. За столом человек в форме, звания я не разобрал. Лицо толстое, красное, сердитое. А перед ним, ко мне спиной штатский. Разговор, точнее - монолог звучал чисто по-мужски, не для посторонних. Тот, к кому он был обращен, видимо, проявил какую-то неуместную инициативу, навлек на коллектив вельможное неудовольствие, и теперь ему объясняли, кто он со своей инициативой и куда ему с ней пойти, и ещё раз кто он (посильнее) и как с ним будет поступлено в ближайшем будущем: с волчьим билетом пошел бы, тра-та-та, скажи спасибо, что в отделе профилактики место есть, а то ещё выдрючивается, сыщик эдакий, такой-то и ещё вот такой...
- В профилактику не пойду, - рявкнул вдруг тот, кого ругали, и круто повернулся к дверям. Тут-то сидевший за столом меня и обнаружил:
- Эт-то ещё кто, - угрожающе произнес он. - Почему входите не спросясь?
- А у кого спрашивать полагается? - поинтересовался я вполне миролюбиво. В самом деле - у кого? Вход в кабинет из коридора, предбанник и секретарша отсутствуют как таковые. Тут хозяин кабинета и вовсе озверел кому ж понравится иметь свидетеля не в меру пылкого монолога, произнесенного на рабочем месте в рабочее время? Словом, не сложились у нас отношения с заместителем начальника райотдела милиции. Я ему о своем, а он все насчет посторонних, которые ходят тут... Когда же, наконец, он уловил, о чем речь, воскликнул обрадованно:
- Да вы не туда обращаетесь, проявляете правовую безграмотность. Милиция розыском беглых жен не занимается. Может, вы её побили и она ушла к родителям? Имеет право, у нас не домострой. А насчет ребенка - это в суд. Не били? К другому ушла? Имеет право. В суд, в суд. Только шансов, имейте в виду, у вас мало. Никаких, практически...
Словом, плясал он по мне, как хотел. Наслаждался. Но приходилось терпеть.
- Как же я в суд обращусь, если не знаю, где она?
- Объявится, - успокоил он меня, - Брак оформлен? Значит, на алименты подаст. А паспорт она захватила, не поинтересовались? А то, если забыла впопыхах, - тут он ухмыльнулся - то объявится сразу, незамедлительно. Без документа ни развод оформить, ни на работу, сам знаешь. Опять же алименты...
От его житейского опыта меня замутило. Я вышел и постоял на крыльце домика - идиллическое такое крылечко, даже золотые шары в палисаднике растут, только повяли и почернели от осенних дождей. Стою. Дождь, кстати, идет, на доске: физиономии злоумышленников, которых должно найти и обезвредить. И мальчонка лет пяти на фото, в шапочке с помпоном. Подпись гласит, что в этой самой шапочке исчез он два года назад и если кто его видел или что-нибудь о нем знает... Подумал я: где-то сейчас мой Павлушка? И тут как раз сипловатый голос за моей спиной:
- Пальников Всеволод, он же Фауст, он же очковая змея, школа пятьсот вторая на Воронцовской улице...
Я обернулся - а это тот самый, инициативный. Но я его, убей бог, не помню.
- А я тебя сразу опознал, - ответил он на мой неузнающий взгляд, Память профессиональная, без неё где бы я был?
- А сейчас-то где? - осторожно осведомился я.
- Да здесь, в утро, - мотнул он головой на дверь, из которой вышел только что вслед за мной. - И черта с два он меня в профилактику упечет. Через неделю сам вернется, тогда будем посмотреть...
Вот тут-то я его и признал - по какому-то жесту, что ли, или по упрямству, какое в тот момент являла собою вся его фигура. Как в классе у доски: я учил, а вы как знаете, можете хоть кол ставить...
- А ты чего делаешь? - спросил он почему-то с видом превосходства, Защитился, небось?
Я ответил наскоро, он не особенно слушал. У меня появилась надежда, что сейчас мы расстанемся, скорее всего - навсегда. Но он сказал:
- У меня день свободный. Этот гад специально для накачки меня с отгула вызвал, представляешь? Отметим встречу?
- Да нет, мне на работу...
- Погоди, - не пустил он меня, - Поговорить надо, столько лет не виделись.
Я числился как бы в командировке, мог прийти на работу во второй половине дня. А было ещё утро, домой не хотелось, дождь накрапывал. В общем, пошли мы с Коньковым завтракать в диетическое кафе по соседству только оно и оказалось открыто. И он, жуя капустную котлету, изложил мне свои обиды, а их много набежало за годы моего отсутствия в его жизни. С юрфака выгнали - за что, я не понял. Вроде кто-то занимался фарцовкой, он их хотел разоблачить, а они его сами "под трибунал" подвели, фарцовку как раз и приписали, заодно связи с иностранцами. Из комсомола исключили, из института - уже автоматом.
Может, он и не соврал - больно уж не походил на фарцовщика, хотя бы и бывшего. Ни один из них не надел бы костюм столь явно отечественного производства. Обноситься до такой степени мог бы, но "фирму" носил бы, и галстук бы засаленный не повязал, и ботинки на черной микропорке ни в каких стестненных обстоятельствах не приобрел... И уж больно сам он подходил к этой одежке - лицо помятое, глаза выцвели - уже не голубые, а будто стекло на изломе, залысины до макушки, зубов недочет... А был ведь красивый малый, на Есенина смахивал.
Пьет сильно, - догадался я, - типичный же алкаш.
А он все повествовал, все делился горестями и взывал к моему сердцу. Несправедливость на несправедливости, приходят разные умники с дипломами, а что толку от тех дипломов? У них сердце холодное, а руки загребущие. Во обэхээсники - видал, какие молодцы? С какого такого жалованья машины покупают? Одному тесть подарил, другому в лотерею повезло. Знаем мы эти лотереи. Берут! И все знают, что берут - и хоть бы что. Делятся, стало быть. Потому и растут на работе. А его обходят. Ему уж не по возрасту в инспекторах ходить...
Морковных котлет на его жизнеописание не хватило, он готов был продолжать на улице, но дождь разошелся во всю. Пришлось зайти в кафе-мороженое. Выпили бутылку шампанского - повода не было, но там ничего другого не предлагают. С того и началось. Короче говоря, как начало темнеть, запаслись мы двумя бутылками водки, колбасой вареной, рыбными консервами и пошли ко мне. Это Коньков предложил:
- Пошли к тебе, у тебя ж дома никого...
- А ты откуда знаешь? - благодушно удивился я. К тому времени я уже был пьян, и вчерашнее происшествие не то чтобы забылось, но как-то отпустило сердце. Что, собственно, и требовалось и за что я был своему однокашнику в тот момент несказанно благодарен.
- А вот знаю! - подмигнул он, - Профессиональная привычка - под дверью начальственной постоять. Дай, думаю, послушаю, зачем это очковый змей к нам препожаловал.
- И все ты врешь, - вяло возразил я, - Никто меня змеем не звал.
- Звали - звали, - его голос звучал бодро, - У меня ж память...
Спорить не хотелось. По правде говоря, я уже готов был сам все ему рассказать, поплакаться, выслушать слова сочувствия - хотя какое там сочувствие...
- А с семьей у тебя как? - закинул я удочку, когда мы расположились со своим провиантом на кухне. На миг кольнуло: что сказала бы Зина, увидев на скатерти (это она такой порядок завела, никаких клеенок и пластиков, только скатерть и салфетки) - на белоснежной своей скатерти банку с рваными краями - кильки в томате, порезанную крупными ломтями колбасу и батон, который резать никто и не собирался, так ломали. Но Зины не было - в том-то и беда.
Спросил я Конькова о его семье, потому что ждал краткого ответа: такие, как он, всегда в разводе или в больших неладах. Был, конечно, риск, что и на эту тему затянет он длинный разговор, но я готов был послушать. Повторяю - я был ему благодарен, что сижу не один. Есть у меня и друзья, только ни с кем в тот день не хотел бы я остаться вдвоем в своем разоренном доме. Коньков же вроде случайного попутчика в вагоне - самый подходящий человек для душевных излияний. Через несколько часов расстанешься - и некого стыдиться за душевный стриптиз. Почему-то мне казалось, что непременно я с ним расстанусь: не видались же больше двадцати лет, он возник из небытия в странных обстоятельствах и так же внезапно исчезнет.
Так вот, спросил я его о семье и ждал ответа, чтобы в свою очередь приступить к рассказу, но он, вопреки моим ожиданиям, просиял:
- А я, брат, дважды дед Советского Союза. Дочка двойню в прошлом месяце принесла, два пацана. Они квартиру получили в Крылатском, баба моя там безвыездно, помогает.
При этих его словах заныло завистливо мое сердце. Живут себе в Крылатском два пацана под присмотром родителей и бабки, а мой-то где малыш, где его спать укладывают и чем кормят, и ведь забудет он меня скоро, если так дальше пойдет...
Может, это и странно покажется, что о молодой жене я думал только как о матери своего сына, как о хозяйке дома - и не грызли меня ревнивые видения, кто там и как её обнимает. По правде сказать, все это было ночью, было и сплыло, расстался я в мыслях и в сердце с нею, укротил взбунтовавшееся самолюбие. А с сыном проститься не сумел и отдавать его, жить без него дальше не собирался, хотя и не представлял себе, как его вернуть.
- Ну и что делать собираешься? - задал Коньков как нельзя более уместный вопрос, это с ним часто случается, теперь уж я знаю, - Ты хоть представляешь, с кем она ушла и куда?
- Понятия не имею, - ответил я, прикидывая, что там ему удалось подслушать, - Но буду искать. Сын будет мой.
- Связи её известны: адреса родителей, подруг, друзей? Из подруг наверняка хоть одна в курсе и если по-умному заняться...
Подруги? Я ни одной не вспомнил. В машбюро нашего института, где Зина до замужества работала, ни с кем она не дружила, да и расспрашивать там я бы не стал, этого ещё не хватало.
- Она детдомовка, - я назвал город в Средней Азии, где находился детдом. Родители погибли в крушении. Она и в Москве-то недавно.
Кстати, вспомнил я, надо поискать её паспорт. Вдруг он здесь, дома? Тогда, обещал этот хам из милиции, она быстренько объявится. Что советскому человеку без паспорта делать?
Коньков поднялся и с готовностью направился за мной в комнату. Осмотрелся с любопытством и стал наблюдать, как я перебираю документы, что хранятся в ящике письменного стола, в коробке из-под конфет. Один только мой паспорт на месте. Захватила Зина и метрику Павлика, а вот свидетельство о браке оставила. Коньков повертел его в руках и неожиданно сунул в карман пиджака.
- Ты что? - удивился я.
- Так надо ж её искать, - ответил он, будто само собой разумелось, что искать предстоит именно ему. - Я по своим каналам, ты ж не знаешь ничего. У тебя фотка хоть есть?
Была где-то одна-единственная фотография, которую успел сделать непрошеный фотограф в загсе. Как раз в тот момент, когда я надевал на тонкий Зинин пальчик обручальное кольцо. Она смотрела не на руку, а прямо мне в лицо, и взгляд - по крайней мере, на снимке - был преданный и нежный. Потом вдруг увидела фотографа и заслонилась ладонью: не хочу, я всегда плохо получаюсь. Но ту фотографию я взял и теперь искал её безуспешно. Присутствие Конькова на поиски не вдохновляло. Ну его к черту!
Я начал трезветь, и благодарность моя к нежданному гостю постепенно испарялась, а взамен представал передо мною отчетливо назойливый трепач и балбес, с которым только свяжись - не развяжешься.
- Знаешь что, - сказал я, - Поздно уже, я спать хочу. Утро вечера мудренее, завтра что-нибудь придумаю. Может, пусть все идет своим путем.
Я, конечно, так не думал, просто хотел от него отделаться. Только плохо я Конькова знал.
- А пацан? Ты что? - он выкатил на меня глаза, - Отказываешься? Да мы её живо найдем и так прижмем, что она тебе сама его притащит. Неужто ты и впрямь на суд рассчитываешь?
- Слушай, - сказал я как можно тверже, - Не лезь, а?
Мы ещё поговорили на повышенных тонах - не совсем, выходит, протрезвели. Наконец, дорогой гость со словами "Да пошел ты..." покинул меня, хлопнув напоследок дверью, а я не помню, как разделся, лег и заснул. Про свидетельство о браке, оставшееся у него, я и не вспомнил.
С утра голова болела так, что пришлось позвонить начальству и, сославшись на нечто маловразумительное, сказать, что приду после обеда. Если бы не это обстоятельство, то наверняка я бы в тот день Конькова не встретил. А тут где-то около полудня выхожу на лестничную клетку в плаще и с кейсом в рассуждении перед работой где-то поесть - кильки в томате, переночевавшие на кухонном столе, отправились в помойное ведро, - и нос к носу столкиваюсь с вчерашним моим гостем, выходившим из квартиры напротив. Ну и ну!
- Ты что, Дмитрий, заблудился? - спросил я оторопело, раз уж надо было реагировать, - Неужто у бабки подночевал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16