Она забыла о холоде и ненастье, чувствуя прилив неистовой, очищающей ненависти. Волна лютой злобы, поднявшаяся из самых глубин души, смыла страшные картины, виденные в лагере, и с особой отчетливостью перед Сильви предстало ненавистное лицо Надин. Стоглазая гадина показалась ей олицетворением всех враждебных сил, вся мерзость мира сосредоточилась в этой гнусной физиономии. Каролин спасена, и теперь можно заняться местью. Та, кто повинна в случившемся несчастье, заплатит сторицей.
Когда в послевоенные годы Сильви рассказывала о том, как ей удалось вытащить Каролин из концентрационного лагеря, люди смотрели на нее с недоверием.
Им казалось невероятным, что все произошло так просто. Но и представить себе кошмар, царивший в немецких концлагерях, они тоже были не в состоянии.
Минувшая война, наполненная повседневным героизмом и будничным зверством, была недоступна пониманию людей, живших в мирное время.
Жакоб прибыл в Марсель под Новый год, вскоре после того, как немецкие войска оккупировали всю французскую территорию. Раньше выбраться на юг Жакоб не смог. Он получил послание Сильви слишком поздно. Хотел сразу же отправиться к ней, утешить, помочь. Но чувство долга и другие, более важные задания возобладали над личными эмоциями. Кроме того, Жардин безошибочным инстинктом чувствовал, что, встретившись с женой в подобных обстоятельствах, подвергнет смертельной угрозе себя и своих товарищей.
По мере того, как союзники начали наносить ощутимые удары по германской военной машине, репрессивная политика оккупационных властей делалась все жестче. Полиция свирепствовала, активизируя меры по уничтожению еврейского населения и участников Сопротивления. Жакоб давно уже беспокоился за дом на холме, тревожился за жену, появлявшуюся там слишком часто. Еще до получения записки от Сильви он решил, что подпольную деятельность в доме отца пора прекращать. Новая партия беглецов отправится в иное убежище. Увы, это решение запоздало.
По своим каналам Жакоб быстро выяснил, что задержанных отправили в лагерь Гур. Зимой он провел там несколько недель в качестве врача – среди заключенных разразилась эпидемия тифа. Из шестнадцати тысяч человек больше тысячи умерли от голода и болезней. Жакоб знал, что устроить побег из лагеря – дело вполне реальное. Несколько раз его люди уже проделывали подобные операции. Но возвращаться в Гур лично было бы слишком рискованно. Поэтому Жардин решил установить контакты с представителями Красного Креста и медперсоналом лагеря. Через три дня после того, как Сильви вытащила Каролин из концлагеря, машина Красного Креста благополучно вывезла из Гура двоих заключенных. Одним из них был Йозеф Риттнер. Лишь позднее выяснилось, что Риттнер был арестован вновь при неудачной попытке перейти Пиренеи. Женщины под именем Каролин Бержэ люди Жакоба в лагере не обнаружили.
В Марсель Жакоб приехал, чтобы попрощаться с Сильви. Оккупация немцами южной Франции предписывала новую стратегию Сопротивления. Теперь Жардин должен был уйти в подполье, настал момент вооруженной борьбы. Любые контакты с Сильви отныне станут невозможны – они будут чреваты смертельной опасностью и для нее, и для организации. Жакоб очень хорошо понимал, что любовь к Сильви – его самое уязвимое место. И все же желание увидеть ее еще раз, заключить в объятия было сильнее доводов разума.
Однако Жакоб не представлял себе, а каком состоянии находится Сильви. Узнав, что речь идет не об обычной встрече, а о расставании, она пришла в ярость. С первой же минуты их встречи в холодном номере отеля «Алжир» Сильви обрушилась на мужа с яростными упреками:
– Где ты был все это время? Я не видела тебя несколько месяцев! Ты получил мое письмо?
Не слушая его объяснений, она вылила на Жакоба целый поток брани. Жакоб молчал, наслаждаясь ее красотой и гневным блеском прекрасных глаз. Он попытался обнять Сильви, закрыть ей рот поцелуем, но она заколотила кулаками по его груди и оттолкнула мужа.
– Нет! – прошипела она. – Ты меня выслушаешь! Знаешь ли ты, что они сделали с Каролин? Она превратилась в развалину, почти не раскрывает рта. Ее ребенка убили. И сделала это стерва, которую зовут Надин. «Стоглазая Надин», – с ненавистью повторила Сильви. – Она – убийца. Я хочу, чтобы ты помог мне с ней расправиться.
– Успокойся, – тихо сказал Жакоб. – Мы ведем войну не с отдельными людьми, а со всей нацистской махиной.
Сильви бросила на него холодный взгляд.
– Что касается нацистов, то они как раз ведут себя по отношению ко мне безупречно. Всегда вежливы и корректны. Вот Надин… – Она энергично взмахнула рукой. – Эту гадину нужно уничтожить. Если ты мне не поможешь, я сделаю это сама.
– Сильви. – Он крепко взял ее за плечи. – Послушай меня. Я же пришел попрощаться. В следующий раз мы увидимся нескоро.
– Ничего, с последней встречи тоже прошло немало времени, – парировала она.
Жакоб пожал плечами, глаза его погрустнели.
– Я надеялся…
– Куда ты собрался? – перебила его Сильви.
– Я не могу тебе этого сказать.
– Ты будешь сражаться, да? А я должна торчать здесь? Чем же мне, по-твоему, заниматься? И как мне быть с маленьким Габриэлем, с Каролин? Что случилось с Йозефом Риттнером?
– Его вызволили из лагеря.
Жакоб хотел взять ее за руку, но Сильви снова отстранилась.
– Я хочу отправиться с тобой, – решительно заявила она. – Дай мне оружие, я тоже буду убивать.
– Ты же знаешь, Сильви, это невозможно.
– Почему? Другие женщины это делают.
Жакоб оставил ее реплику без внимания.
– О мальчике я позабочусь. Если тебе понадобится помощь, обращайся к Вассье.
– Ах, он обо всем позаботится – скажите, пожалуйста! – фыркнула Сильви. – Позаботься лучше о том, чтобы я отправилась с тобой. И еще, будь добр, позаботься, чтобы гнусная Надин сполна заплатила за все.
Взгляд Жакоба обжег ее огнем. Да, она права, думал он. Другие женщины сражаются. Но если в борьбе Сильви будет рядом, у него опустятся руки. Вдруг с ней что-нибудь случится? Жакоб распрямил плечи, лицо его посуровело.
– Вот, возьми. – Он вынул из кармана пальто толстую пачку денег. – Тебе это пригодится.
Сильви швырнула деньги ему в лицо.
– Я тебе не шлюха!
Снова пожав плечами, он повернулся и направился к двери.
Сильви проводила его взглядом. Ей казалось, она смотрит кадры замедленной съемки: его спина, руки, пальцы – все крупным планом.
– Жакоб, – тихо позвала она. – Жакоб.
Он обернулся.
Она подбежала к нему, поцеловала горячими губами.
– Береги себя.
– Ты тоже.
Он погладил ее по волосам, и они искательно посмотрели друг другу в глаза.
Но Сильви была слишком горда, чтобы попросить его остаться.
На следующий день она приняла предложение выступать в отеле «Провансаль» – элегантной гостинице, которая стояла на скале по ту сторону бухты. Было решено, что Каролин и Габриэль останутся под присмотром старого Вассье. Сильви готовилась начать свою собственную войну – без Жакоба, одна.
Каролин по-прежнему пребывала в тупом оцепенении. Как Сильви ни билась, ей не удавалось вывести подругу из ступора. Не помогали ни упреки, ни утешения, ни разговоры о счастливом времени, которое наступит после войны. Зато Каролин заключила безмолвный союз с маленьким Габриэлем, они во всем действовали заодно, без слов помогали друг другу. Это единение двух жертв, думала Сильви, и сердце ее разрывалось от жалости.
Договорившись о работе в отеле «Провансаль», Сильви сказала подруге:
– Теперь ты отвечаешь за Габриэля. Я снова начинаю работать.
Каролин ничего не ответила.
Внезапно это упорное молчание вывело Сильви из себя. Она больше не могла мириться с ощущением собственной беспомощности и никчемности.
– Не ты одна потеряла ребенка! – выпалила она.
Каролин вздрогнула, но по-прежнему рта не раскрыла.
Гнев Сильви исчез так же быстро, как и возник. Она стремительно пересекла комнату и обняла подругу за плечи:
– Скоро закончится война, вернется Йозеф, и вы родите себе другого ребенка.
Она повторяла эти слова уже в тысячный раз.
Каролин прошептала:
– Лучше бы ты дала мне умереть. Я бы осталась со своей маленькой Катрин.
Она опустилась в потертое кресло и уставилась отсутствующим взглядом в пространство. До чего же она ненавидела свое лицо! Всякий раз, видя в зеркале эту уродливую, искаженную чувством вины физиономию, Каролин испытывала к ней жгучую ненависть. Это лицо было совсем не похоже на личико маленькой Катрин. Когда девочка умерла, она тоже уже была не похожа на себя. Малютка ни разу не пожаловалась – просто тихо увяла, как цветок. Два дня Каролин прижимала к себе безжизненное тельце, потом один из охранников вырвал у нее труп ребенка и унес.
Каролин перестала что-либо понимать в этой жизни. Все вокруг утратило смысл. Повседневное существование, лагерь, другие люди, смерть Катрин. Что все это значило? Почему она, Каролин, до сих пор жива? Разве такое возможно? У нее нет права оставаться в живых – без Катрин, без Йозефа. Каролин пыталась думать о Сильви, но чувствовала, что подруге она тоже не нужна. Она вообще больше никому не нужна.
– Ты не понимаешь, Сильви, – сказала она вполголоса, словно разговаривая сама с собой. – Я не хочу жить. Не хочу оставаться в живых в этом мире.
– Нет, хочешь, – упрямо возразила Сильви. – Йозеф вернется. Жакоб сказал, что его спасли из лагеря. У вас будет другой ребенок, и все образуется.
Каролин затрепетала. Йозеф никогда не простит ей смерть дочери. Она вспомнила полицейских, грубо оттолкнувших ее от Йозефа и швырнувших ей на руки Катрин. Под их ударами Йозеф упал на пол, а в глазах жандармов зажегся огонек садистского удовольствия. Как она тогда кричала, как плакала! Внезапно Каролин почувствовала, что ненавидит этих зверей не меньше, чем ненавидит саму себя.
Она обернулась к Сильви и наконец стала прислушиваться к тому, что та говорит.
– Сейчас не время философствовать, – энергично убеждала ее Сильви. – Сейчас время действовать. Мы с тобой отомстим. Подлая предательница, из-за которой вас арестовали, из-за которой погибла маленькая Катрин, заплатит нам за все. И расплата будет ужасной.
Лицо Сильви исказилось гримасой ненависти. Каролин смутно вспомнила, что в прежние годы ей уже случалось видеть Сильви в подобном состоянии. Это было еще в монастырской школе, когда они, школьницы, замышляли какую-нибудь страшную месть против слишком строгой монахини-воспитательницы. Каролин выпрямилась. О какой это предательнице говорит Сильви? Возможно, та упоминала о ней и раньше, но Каролин не слушала – голос Сильви ее утомлял.
– Вот увидишь, – оживилась Сильви, поняв, что наконец-то завладела вниманием подруги. – Мы отомстим ей. И очень скоро. Я тебе обещаю. – Она крепко стиснула руку Каролин.
Впервые за все время та ответила на пожатие, и это зарядило Сильви еще большей энергией. Месть – вот что способно вернуть вкус к жизни, подумала она.
Сильви действовала обдуманно и осторожно. На сей раз не будет никакого риска. Один раз она уже недооценила «стоглазую Надин», такую ошибку повторять нельзя.
После того, как в Марсель вошли немецкие войска, город изменился. Улицы, еще недавно такие оживленные, обезлюдели. Прохожие избегали смотреть друг другу в глаза. Никому не хотелось встречаться взглядом с немецким солдатом в сером мундире, эсэсовцем в черной униформе или, еще хуже того, – с сотрудником ненавистной милиции, отличавшейся особой жестокостью. Лучше было никого вообще не видеть и самому оставаться невидимым.
Сильви свято следовала этому правилу, нарушая его лишь на сцене, где ее звезда сияла ярко, как никогда. В отель «Провансаль» ходила совсем иная публика, чем в «Отель дю Миди». Это были представители высших слоев общества, а после оккупации – немецкие офицеры и их французские приспешники. Сильви изменила стиль, изменила репертуар.
До войны, выступая в клубах, она очаровывала публику – соблазняла ее, приманивала, заряжала теплом. Теперь же ослепительная красота Сильви производила впечатление надменной неприступности. Сильви выучила несколько старых немецких песен, и в хриплом голосе, которым она выводила слова чужого языка, звучала холодная сексуальность. Сильви превратилась в бесстрастную гетеру, белокурую богиню, для которой обожание поклонников – повод для игры, и не больше. Немцы сходили по ней с ума. Ее заваливали подарками, приглашениями, записками. Сильви оставалась непреклонной. Особую настойчивость проявлял один молодой офицер гестапо. В его скуластом лице, глазах цвета стали – то жарких, то ледяных – было что-то, будившее в Сильви волнение. В перерывах между выступлениями она частенько подсаживалась за столик к обер-лейтенанту Вильгельму Берингу, и они разговаривали о поэзии, о музыке, о горных пейзажах. Но о чем бы ни заходила речь, Сильви чувствовала исходящую от гестаповца страсть, жгучую и манящую. Эта страсть притягивала ее, как магнит, и в то же время порождала в душе желание бросить вызов. Пока ей удавалось обходиться одной лишь эффектной игрой. Сильви нравилось, что в этом клубе она – объект желания всех мужчин.
Как-то раз Вассье, прищурив хитрые черепашьи глазки, предупредил ее:
– Некоторым из наших ребят не нравятся женщины, которые водятся с оккупантами.
– Водятся? – расхохоталась Сильви, а затем, посерьезнев, ответила: – У меня на это есть свои причины. Так и скажите своим «ребятам». Думаю, у меня неплохая репутация. Можете мне верить.
– Сильви, ты играешь с огнем, – покачал головой Вассье. – Что подумает твой муж?
– Мой муж здесь ни при чем, – вскинулась Сильви. – В любом случае, пользы от меня будет немало – вот увидите. Я многое слышу, многое узнаю.
– Это в ночном-то клубе? – скептически спросил Вассье.
– Представьте себе. Мужчины любят болтать, хвастаться…
Старик пожал плечами:
– Будь осторожней, Сильви. Ты в клетке льва.
Сильви не преувеличивала. Она немного понимала по-немецки и, пересаживаясь от столика к столику, прислушивалась к разговорам посетителей. Подчас она не знала, представляет ли подслушанная информация какую-либо ценность, но в таких случаях ей на помощь приходил безошибочный инстинкт. Собранную информацию она передавала Вассье, и тот был необычайно доволен. Погладив Сильви по плечу, он говорил:
– Я ошибался в тебе, малышка.
Конечно, никакой стратегической информации таким образом Сильви собрать не могла – в ночном клубе не говорили ни о передвижении войск, ни о депортациях. Но в эпоху, когда радио и газеты лгали, а вся истинная информация содержалась под секретом, любые крохи правды оказывались кстати. Несколько раз Сильви подслушала, как милиционеры обсуждают детали предстоящей облавы. В другой раз пьяный палач разболтался о том, как допрашивал и пытал арестованных маки? и что смог из них вытянуть. Пусть Сильви удавалось разузнать немногое, но и эти сведения, в сочетании с информацией, поступавшей из иных источников, приносили подпольщикам немало пользы.
Но главную свою задачу Сильви видела в другом. Она приступила к осуществлению плана возмездия. Месть ее будет медленной и хитроумной – жизнь «стоглазой Надин» наполнится ужасом и горем, каждое утро она будет просыпаться, обливаясь холодным потом. Сильви сообщила Каролин о разработанном сценарии, расписав его во всех подробностях, и та буквально воспряла к жизни. Она с жадным нетерпением ожидала отчетов Сильви о каждом новом предпринятом шаге; Каролин только этими рассказами и жила. Габриэль, единственная нить, связывавшая ее с реальностью, исчез – как-то ночью за ним пришли люди и увели с собой по маршруту, конечной точкой которого должна была стать Швейцария. На прощанье Сильви насовала ему в карманы шоколаду, но сцена расставания не стала от этого менее мрачной. Теперь у Каролин не осталось никакого дела – с утра до вечера она убирала в своей и без того безупречно чистой комнате или же невидящим взглядом смотрела в окно, словно вглядывалась в прошлое. Лишь пламя мести, разожженное подругой, согревало ей душу. Сильви начала с маленьких анонимных записочек. Надин стала получать клочки бумаги, на которых старательным ученическим почерком было написано что-нибудь вроде: «Твой час близок, гадина» или «Осталось недолго». Цель этих посланий была очевидна: заставить Надин трепетать от страха. Постепенно записки становились все длиннее и подробнее. В них появилось описание пыток и истязаний, которым будет подвергнута Надин. Сильви и Каролин сочиняли письма вместе, тратя на это долгие часы. Теперь они вырезали буквы из газетных заголовков.
Затем Сильви стала нанимать мальчишек, чтобы они свистели и улюлюкали, тогда Надин появлялась на улице. Мальчишки кричали ей: «Эй ты, уродина!»
Сильви была собой довольна. Несколько раз она видела Надин издали, и вид у той был поистине ужасный: некрасивое, до смерти перепуганное создание, то и дело затравленно озирающееся по сторонам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38