Конечно, лучших. С кем попало он бы с гор не спустился~
Орлов зябко поежился. Встречаться с Терразасом не хотелось. Хотелось как можно быстрее покинуть Юкатан. В любом направлении.
Скорее всего, в таверне сейчас отсиживаются несколько рыбаков. Надо угостить их и разговорить. Здесь не Техас. Здесь не заключишь контракт за пять минут. Понадобится час-другой задушевной беседы, чтобы кто-нибудь соблазнился легким заработком. Орлов был готов заплатить любые деньги, лишь бы поскорее исчезнуть отсюда. Но на веслах далеко не уйдешь, значит, надо будет ждать ветра.
– Черт бы побрал этот штиль, – пробормотал Орлов. И без малейшей надежды обратился к моряку, сидящему в шлюпке: – Добрый день, сеньор. Пассажира возьмете?
Старик мрачно глянул на него и ничего не ответил.
Орлов подумал, что тот, возможно, не понимает испанского, и повторил вопрос по-английски.
Старый матрос глядел по-прежнему мрачно. Но все же ответил нехотя:
– Я не капитан.
– А как бы с капитаном поговорить?
Орлов присел на доски, свесив ноги с причала, и достал кисет с трубкой и табаком. В ответ на его молчаливое предложение старик отвернулся:
– Не курю.
«Бесполезно», – понял Орлов. Придется идти в таверну, уговаривать рыбаков. Кстати, там можно будет и выпить. Ему настоятельно требовался сейчас хотя бы глоток текилы или рома.
С берега раздался свист. Орлов оглянулся и увидел второго матроса, вышедшего из таверны с бочонком на плече. Ступив на причал, он опустил бочонок на доски и покатил его перед собой.
Ему было слегка за тридцать. Сухощавый и жилистый, с обветренным лицом и выгоревшими на солнце русыми волосами, он был похож на скандинава. Под просторной рубахой перекатывались бугры мышц, когда он, гибко склонившись, подталкивал и направлял непослушный тяжелый бочонок.
«Да они иностранцы, – понял Орлов, непонятно чему обрадовавшись. – Шведы или голландцы, вот почему старик не понял меня сразу. И говор у него особенный. Точно, шведы. Эх, жаль, не знаю по-ихнему ни словечка~»
Но оказалось, его сожаления были преждевременными. Подойдя к лодке, молодой матрос заговорил не по-шведски, и не по-голландски, и даже не по-английски.
– Принимай водицу, Петрович, – сказал он на чистом русском языке. – С кем ты тут балясы точишь?
– Да чудак какой-то. В пассажиры просится, – отвечал старик, ловко укладывая бочонок на дно шлюпки.
Молодой матрос цепко глянул на Орлова. Взгляд его слегка задержался там, где под рубахой пряталось оружие.
– Пассажиров не берем, – сказал он по-английски.
«Быстро же он распознал, что я не из местных, – подумал Орлов. – Да, я не местный. Очень не местный».
Он вытер вспотевший лоб рукавом и сказал негромко:
– Братцы, не выдайте. Нельзя мне тут оставаться, никак нельзя.
Заслышав русскую речь, моряки переглянулись.
– Откудова будешь? – спросил дед.
– Долго рассказывать. Вот возьмете на борт, все расскажу, – пообещал Орлов. – Не выдайте, братцы. Заберите меня отсюда, а с капитаном я договорюсь.
– Это вряд ли, – сказал дед, глянув на своего молодого товарища. – Не станет капитан из-за тебя курс менять.
– А я и не прошу курс менять. Мне, братцы, все равно, куда вы идете.
– Матросом пойдешь? – спросил молодой. – До первого порта?
– Пойду, – согласился Орлов, прикинув, что после Юкатана первым портом для небольшой шхуны вряд ли окажется Мельбурн или Гавр.
– Садись на весла, – приказал молодой. – Посмотрим, какой из тебя матрос.
– Эх, Кирила Андреич, – недовольно проворчал старик, пропуская Орлова к веслам. – Хоть ты и капитан, а скажу тебе прямо. Погубит тебя доброта твоя, погубит, попомни мое слово.
Молодой капитан уселся на банку[1] рядом с Орловым, поплевал на ладони и взялся за весло.
– У меня вахту некому стоять, – сказал он, глядя, как старик, отвязав конец от причальной сваи, бережно его сворачивает. – У меня на весла посадить некого. У меня команды-то, ты да я, да мы с тобой. А ты говоришь – доброта. Не по доброте, а по выгоде поступаю.
– Мне жалованья не нужно, – сказал Орлов, – я и заплатить готов.
– Сочтемся, – кивнул капитан. – Меня Кириллом зовут. По-американски – Крис. А ты кто?
«Брукс. Джеймс Брукс», – едва не сорвалось с языка.
– А я – Орлов, – сказал он.
Как только шлюпка отошла от причала, он увидел, что две лошади бродят по берегу, а по обрыву спускается всадник в белом сомбреро.
– Не части, не части! – сурово прикрикнул старик, вытирая с лица брызги. – Рвение свое на вахте покажешь. А грести надо гладко, ровно!
Орлов кивнул и чуть умерил пыл. Шлюпка, разрезая зеркально гладкую воду, ходко удалялась от берега.
2
О матросском деле он имел довольно смутные познания, почерпнутые из встреч с морскими офицерами. Орлов знал, что веревочная лестница, по которой он поднялся на борт шхуны, называется штормтрапом. Знал, что вместо «запада» и «востока» у моряков «вест» и «ост». Эти сведения, возможно, пригодятся, если его поставят нести вахту у штурвала. А еще он вспомнил, что самая дурная вахта – с полуночи до четырех часов утра. Ее называли «сучьей», «кладбищенской», «пропащей», а еще – «длинной», потому что двести сорок предрассветных минут тянутся гораздо дольше, чем те же четыре часа в любое иное время суток.
Кроме того, он умел готовить морские напитки, то есть смешивать грог и варить пунш. Правда, эти навыки вряд ли пригодятся ему на шхуне.
Ему довелось трижды пересечь Атлантику, и только в первом рейсе он почти все время провел на палубе, а позже вылезал из каюты, только чтобы добраться до буфета. Но он хорошо помнил, что матросы постоянно что-то чистили, натирали, скоблили. Что ж, сейчас он был готов к любой работе. Прикажут ли мыть палубу, или латать паруса, или стоять у штурвала – он был готов ко всему. Орлов даже радовался, что неожиданный жизненный поворот позволит ему узнать что-то новое. Однако капитан Кирилл сказал ему:
– Морским премудростям тебя учить никто не станет. Некогда, да и незачем. Гребешь ты неплохо, вот и будешь шлюпку гонять, когда придем на место. Сейчас идем к островам. Оттуда в Галвестон. Там и сойдешь. Составим контракт, впишу тебя в судовую роль[2]. Под тем именем, какое назовешь. Под этим же именем сойдешь в порту. У нас так: я вот, к примеру, Кирилл Белов, а в капитанском дипломе написано Крис Смит. Ты ведь тоже, наверно, сменил имя?
– Да, – сказал Орлов. – И не раз. Для американцев я Брукс. Джеймс Брукс.
– Джеймс Брукс, – повторил Кирилл. – Ясно. В личном бланке запишем, что на борт тебя взяли на Ямайке. У меня с собой есть только бланки с печатями кингстонского порта, так что не обессудь. Если в Галвестоне портовый агент спросит, как ты оказался в Кингстоне, скажешь, что промышлял с рыбаками, попал в шторм, оказался за бортом. И так далее. Это самая простая легенда. Ей все пользуются.
– Кто «все»?
– Кому надо срочно попасть на борт и получить матросскую книжку. – Кирилл глянул на его саквояж и добавил: – Если есть деньги, бумаги, ценности – будут храниться у меня. А арсенал свой сдай боцману.
* * *
Боцман Петрович спрятал его револьверы в длинный сундук, где Орлов краем глаза заметил блеск ружейных стволов. Показал место на палубе, где ему придется подвешивать свой гамак на время сна. А потом они вместе принялись набивать трюм запасами, которые боцман набрал на берегу.
Десяток живых кур Орлов запихал в деревянную клетку. Двое крупных и отчаянно визжащих поросят пристроились рядом. Они были связаны, лежали на боку, и Орлову пришлось повозиться, чтобы напоить их.
Бочки с пресной водой закатили и составили в один угол трюма, с ромом – в другой. Связки лука и чеснока легли поверх корзин с томатами. Наконец, Петрович вручил Орлову длинный прямой тесак.
– Выбери куренка пожирнее. Только смотри, чтоб кровь на палубу не пролилась. Чтоб ни капли! Ощиплешь, перо не выбрасывай, вот тебе под него мешок. Куренка отдашь на камбуз, коку. И отдыхай до ночи.
Тесак был тяжелый и неудобный. Таким мачете хорошо рубить подлесок, пробивая тропу. Но чтобы лишить жизни курицу, можно обойтись и перочинным ножичком.
– Чего задумался? – спросил Петрович.
Орлов попробовал лезвие тесака на ногте и сказал:
– Наточить бы.
– Иди на ют. Там и наточишь.
Несколько минут спустя Орлов стоял на корме, перегнувшись через борт, и глядел, как кровь из тушки капает в воду и клубится бурыми хлопьями, дразня рыбешек. «Мексика, Мексика, – думал он. – С ней бесполезно спорить. С ней бесполезно строить совместные планы. Никогда не знаешь, чего от нее ждать. Не прошло и часа, как я строил вышку и глядел с высоты на лес, и прикидывал, как проложить дорогу, и рассчитывал, сколько надо будет потратить на завтрашний визит к алькальду[3]. И вот уже нет никакой вышки, и не будет никакой дороги, и теперь я должен стать лучшим другом не алькальда, а боцмана Петровича. А в кустах под обрывом остывают два тела~ Почему они решили убить меня? Неужели так велика здесь ненависть к проклятым гринго? Не заметил я особой ненависти. Они даже не смотрели на меня. Я был для них вроде вот этого несчастного куренка, которого приговорил Петрович. Но куренок пойдет в пищу, а меня-то зачем надо было убивать? Какая им была бы выгода? Неужели просто лень было тащиться со мной до дороги? Видно, так и есть. Мексика, одним словом. Эх, выпить бы сейчас~»
– Говорят, Лука Петрович земляка нашел? – раздался веселый голос у него за спиной.
Он появился бесшумно, словно соткался из воздуха – чернявый, с ранними залысинами и щегольскими усиками, в кожаном жилете на голое тело и матросских просторных штанах. В одной руке у него был глиняный запотевший кувшин, в другой – две кружки.
– Откуда будешь, братишка? Не с Одессы?
– Нет.
– Не поверишь, сколько я в Америке повстречал земляков, и хоть бы кто-нибудь был одесским! Можно подумать, что, кроме нас с Кирой, оттуда никого больше не выпустили! Да, по правде говоря, и нас-то не больно выпускали, мы с ним контрабандой сюда попали. – Он говорил по-русски не совсем гладко, с интонациями вроде техасских. – Будем знакомы. Илья.
– Орлов.
Илья вскинул брови:
– Ну, тогда я Остерман. Или Истмен, как говорили в Нью-Йорке. А хочешь, зови меня по-испански, Гильермо Ориентес. Или запросто, дон Гильермо. Ты, наверно, из военных? У них, я заметил, привычка такая, всех по фамилии называть.
Орлов и в самом деле всех своих однокашников, кадетов-юнкеров, помнил только по фамилиям и только немногих еще и по кличкам. А имена в памяти не сохранились.
– В училище я был «Орлов Черный», – сказал он. – Потому что в моей же роте числился второй Орлов, блондин. А так-то я Павел.
– Это другое дело. Что ты там за бортом держишь?
Орлов показал ему обезглавленную курицу. Остерман расхохотался:
– Узнаю милейшего Петровича! Держу пари, он и ощипывать приказал тебе? И потрошить?
– Только ощипывать.
Илья уселся прямо на палубу, в тень под навес, прикрывавший корму, и закричал:
– Эй, на камбузе!
Из окна кормовой надстройки показалась голова, обвязанная белым платком:
– Чего голосишь-то?
– Не спи, Макарушка, замерзнешь. Принеси-ка нам чего-нибудь. Ну, ты знаешь.
Кок, молодой полусонный парнишка, принес им деревянное блюдо с крупно порезанными лимонами, парой длинных стручков желтого перца и дольками порубленного ананаса. Илья вручил ему курицу и мешок для перьев.
– Тяпнешь с нами?
– Нешто я очумел, по такой-то жаре еще и зельем травиться? – покачал головой кок и удалился.
– По какой такой жаре? – удивился Илья, разливая по кружкам. – Погоды стоят изумительные. Вот дома у меня сейчас жара так жара, не то что здесь. Со знакомством, Паша.
Когда-то Орлов не выносил фамильярности. Этот Илья не имел никакого права называть его Пашей – он не был ни его родней, ни ровесником, он не был даже военным. Но годы, проведенные в Америке, отучили капитана Орлова обращать внимание на условности. Он тут со всеми был на «ты» – с сенаторами и с бандитами, с миллиардерами и с нищими. И в этом «ты» всегда содержалась порция уважения, одинаковая для всех.
Однако сейчас был немного не тот случай. Илья говорил с ним как со старым товарищем. Не фамильярно, а просто тепло. И почему-то это выглядело совершенно естественным. Хотя они встретились пару минут назад.
Орлов подумал, что сегодня, кажется, силы небесные особо чутки к малейшим его прихотям. Враги собирались его убить – но погибли сами. Ни один местный рыбак не отвез бы его – но подвернулась шхуна с земляками. И как раз тогда, когда он возмечтал о выпивке, – появился Илья. С кувшином, полным ледяного джина. «Чем же я заслужил такое благорасположение высших сил?» – подумал Орлов, закусывая лимоном.
– Говоришь, в Одессе сейчас жарче, чем здесь? – произнес он, переводя дух.
– Я не за Одессу. Дома – это в Аризоне. А ты, Паша, где обретаешься?
– Да по-разному.
Илья снова плеснул по кружкам.
– Я тоже по-разному. А точнее?
Они чокнулись, и на этот раз Орлов уже ощутил не только хвойный, но и анисовый привкус джина. «Еще глоток, и все пройдет», – подумал он. До сих пор он не замечал ни запахов, ни вкуса. Напряжение схватки неохотно отпускало его.
– Точнее? Не знаю, что и сказать.
Он стал набивать трубку.
– Курить? На бак, – сказал Илья, показав в сторону носа шхуны.
– Тогда не буду, – усмехнулся Орлов, пряча трубку. – Лень.
– Вот и ладно. Так откуда ты? – Илья подвинул к нему блюдо. – Ты перчики, перчики попробуй. А не хочешь говорить – не говори. Пытать не буду. Я и сам бы не стал о себе первому встречному в подробностях докладывать.
– Да нет, я не скрытничаю. Просто жизнь у меня такая. Кочевая. Сегодня здесь, завтра там. Семью вот оставил в Калифорнии. Сам работаю здесь, на Юкатане. Работал, – поправился он.
– Кем?
– Я нефтяной агент.
– Нефтяной агент? – Илья перестал жевать перец, недоверчиво оглядев Орлова.
– Ну, название-то солидное. А по сути я такой же старатель. Обследуем участки. Если есть признаки нефти, заключаем договор с хозяином земли. Все работы за мой счет. Получится – одна восьмая часть доходов от добычи идет хозяину участка. Не получится – в убытке только я.
– Похоже, на этот раз не больно-то получилось, – заметил Илья.
– Бывало и хуже, – беззаботно махнул рукой Орлов.
Но, глянув поверх борта, понял, что поторопился с выводами.
От берега, нестройно взмахивая веслами, медленно отдалялась лодка. На носу стоял человек в белой шляпе. Отсюда Орлов не мог разглядеть его лица. Но кто еще мог так гордо выставить вперед ногу и скрестить руки на груди? Только полковник Терразас.
Лодка повернула, огибая выступающий из воды костистый гребень рифа. И Орлов увидел, что вместе с полковником в ней находятся двое гребцов.
– ~Нефть, говорят, дело прибыльное, – говорил Илья Остерман. – Да больно грязное. Меня столько раз тянули в нефтяной бизнес. Но я не пошел. Мое дело – лошади. Я люблю, когда все чисто, красиво. Разве есть что-нибудь красивее, чем кони? Кира в таких случаях отвечает, что да, есть. Он помешан на кораблях. Говорит, что некрасивых кораблей не бывает. Некрасивый – значит, неправильно построен, а неправильно построенный быстро тонет. А ты как думаешь?
– Корабли красивы, как лошади, – сказал Орлов.
– О! – удовлетворенно кивнул Остерман, и они подняли кружки. – Что ты все на берег смотришь? Забыл что-нибудь?
– Да нет. Это меня там никак не могут забыть.
Илья глянул через плечо на лодку.
– Вот босяки. Не сидится им. А скажи, Паша, ты был в Одессе?
– Нет, не довелось.
– Тогда что ты можешь знать о красоте? Не поверишь, я много чего повидал в Америке. Но таких закатов, как у нас, нигде не встречал. И такие звезды, как у нас, – их больше нигде нет. Я уже не говорю о рыбе. Ты не был в Одессе! Поверь на слово – даже мелкая одесская барабулька вкуснее, чем лучшие лобстеры в самых дорогих кабаках от Нью-Йорка до Сан-Франциско! Ну что ты там высматриваешь, Паша? Ну, плывут к нам? Ну и пусть плывут. Лучше скажи, как тебе наш джин?
– Выше всяких похвал, – с чувством произнес Орлов, не кривя душой.
– О! – Илья поднял палец. – Сразу видно знатока. Напиток произведен на винокурне Луки Петровича. На борту – два бочонка. Но пьем мы его только в море. На берегу – иная карта вин.
Они снова чокнулись. Холодный джин, едва скользнув по глотке, превращался в кипяток. Но только на несколько мгновений. А потом проступал на коже крупными каплями холодного пота.
– Ты не смотри, что я так горячо хвалю барабульку, – говорил Остерман, сочно похрустывая ломтиком перца. – Это отчасти шутка. В каждом месте есть своя прелесть. По молодости я не понимал, насколько хорошо то вино, какое мы пили дома.
1 2 3 4 5 6
Орлов зябко поежился. Встречаться с Терразасом не хотелось. Хотелось как можно быстрее покинуть Юкатан. В любом направлении.
Скорее всего, в таверне сейчас отсиживаются несколько рыбаков. Надо угостить их и разговорить. Здесь не Техас. Здесь не заключишь контракт за пять минут. Понадобится час-другой задушевной беседы, чтобы кто-нибудь соблазнился легким заработком. Орлов был готов заплатить любые деньги, лишь бы поскорее исчезнуть отсюда. Но на веслах далеко не уйдешь, значит, надо будет ждать ветра.
– Черт бы побрал этот штиль, – пробормотал Орлов. И без малейшей надежды обратился к моряку, сидящему в шлюпке: – Добрый день, сеньор. Пассажира возьмете?
Старик мрачно глянул на него и ничего не ответил.
Орлов подумал, что тот, возможно, не понимает испанского, и повторил вопрос по-английски.
Старый матрос глядел по-прежнему мрачно. Но все же ответил нехотя:
– Я не капитан.
– А как бы с капитаном поговорить?
Орлов присел на доски, свесив ноги с причала, и достал кисет с трубкой и табаком. В ответ на его молчаливое предложение старик отвернулся:
– Не курю.
«Бесполезно», – понял Орлов. Придется идти в таверну, уговаривать рыбаков. Кстати, там можно будет и выпить. Ему настоятельно требовался сейчас хотя бы глоток текилы или рома.
С берега раздался свист. Орлов оглянулся и увидел второго матроса, вышедшего из таверны с бочонком на плече. Ступив на причал, он опустил бочонок на доски и покатил его перед собой.
Ему было слегка за тридцать. Сухощавый и жилистый, с обветренным лицом и выгоревшими на солнце русыми волосами, он был похож на скандинава. Под просторной рубахой перекатывались бугры мышц, когда он, гибко склонившись, подталкивал и направлял непослушный тяжелый бочонок.
«Да они иностранцы, – понял Орлов, непонятно чему обрадовавшись. – Шведы или голландцы, вот почему старик не понял меня сразу. И говор у него особенный. Точно, шведы. Эх, жаль, не знаю по-ихнему ни словечка~»
Но оказалось, его сожаления были преждевременными. Подойдя к лодке, молодой матрос заговорил не по-шведски, и не по-голландски, и даже не по-английски.
– Принимай водицу, Петрович, – сказал он на чистом русском языке. – С кем ты тут балясы точишь?
– Да чудак какой-то. В пассажиры просится, – отвечал старик, ловко укладывая бочонок на дно шлюпки.
Молодой матрос цепко глянул на Орлова. Взгляд его слегка задержался там, где под рубахой пряталось оружие.
– Пассажиров не берем, – сказал он по-английски.
«Быстро же он распознал, что я не из местных, – подумал Орлов. – Да, я не местный. Очень не местный».
Он вытер вспотевший лоб рукавом и сказал негромко:
– Братцы, не выдайте. Нельзя мне тут оставаться, никак нельзя.
Заслышав русскую речь, моряки переглянулись.
– Откудова будешь? – спросил дед.
– Долго рассказывать. Вот возьмете на борт, все расскажу, – пообещал Орлов. – Не выдайте, братцы. Заберите меня отсюда, а с капитаном я договорюсь.
– Это вряд ли, – сказал дед, глянув на своего молодого товарища. – Не станет капитан из-за тебя курс менять.
– А я и не прошу курс менять. Мне, братцы, все равно, куда вы идете.
– Матросом пойдешь? – спросил молодой. – До первого порта?
– Пойду, – согласился Орлов, прикинув, что после Юкатана первым портом для небольшой шхуны вряд ли окажется Мельбурн или Гавр.
– Садись на весла, – приказал молодой. – Посмотрим, какой из тебя матрос.
– Эх, Кирила Андреич, – недовольно проворчал старик, пропуская Орлова к веслам. – Хоть ты и капитан, а скажу тебе прямо. Погубит тебя доброта твоя, погубит, попомни мое слово.
Молодой капитан уселся на банку[1] рядом с Орловым, поплевал на ладони и взялся за весло.
– У меня вахту некому стоять, – сказал он, глядя, как старик, отвязав конец от причальной сваи, бережно его сворачивает. – У меня на весла посадить некого. У меня команды-то, ты да я, да мы с тобой. А ты говоришь – доброта. Не по доброте, а по выгоде поступаю.
– Мне жалованья не нужно, – сказал Орлов, – я и заплатить готов.
– Сочтемся, – кивнул капитан. – Меня Кириллом зовут. По-американски – Крис. А ты кто?
«Брукс. Джеймс Брукс», – едва не сорвалось с языка.
– А я – Орлов, – сказал он.
Как только шлюпка отошла от причала, он увидел, что две лошади бродят по берегу, а по обрыву спускается всадник в белом сомбреро.
– Не части, не части! – сурово прикрикнул старик, вытирая с лица брызги. – Рвение свое на вахте покажешь. А грести надо гладко, ровно!
Орлов кивнул и чуть умерил пыл. Шлюпка, разрезая зеркально гладкую воду, ходко удалялась от берега.
2
О матросском деле он имел довольно смутные познания, почерпнутые из встреч с морскими офицерами. Орлов знал, что веревочная лестница, по которой он поднялся на борт шхуны, называется штормтрапом. Знал, что вместо «запада» и «востока» у моряков «вест» и «ост». Эти сведения, возможно, пригодятся, если его поставят нести вахту у штурвала. А еще он вспомнил, что самая дурная вахта – с полуночи до четырех часов утра. Ее называли «сучьей», «кладбищенской», «пропащей», а еще – «длинной», потому что двести сорок предрассветных минут тянутся гораздо дольше, чем те же четыре часа в любое иное время суток.
Кроме того, он умел готовить морские напитки, то есть смешивать грог и варить пунш. Правда, эти навыки вряд ли пригодятся ему на шхуне.
Ему довелось трижды пересечь Атлантику, и только в первом рейсе он почти все время провел на палубе, а позже вылезал из каюты, только чтобы добраться до буфета. Но он хорошо помнил, что матросы постоянно что-то чистили, натирали, скоблили. Что ж, сейчас он был готов к любой работе. Прикажут ли мыть палубу, или латать паруса, или стоять у штурвала – он был готов ко всему. Орлов даже радовался, что неожиданный жизненный поворот позволит ему узнать что-то новое. Однако капитан Кирилл сказал ему:
– Морским премудростям тебя учить никто не станет. Некогда, да и незачем. Гребешь ты неплохо, вот и будешь шлюпку гонять, когда придем на место. Сейчас идем к островам. Оттуда в Галвестон. Там и сойдешь. Составим контракт, впишу тебя в судовую роль[2]. Под тем именем, какое назовешь. Под этим же именем сойдешь в порту. У нас так: я вот, к примеру, Кирилл Белов, а в капитанском дипломе написано Крис Смит. Ты ведь тоже, наверно, сменил имя?
– Да, – сказал Орлов. – И не раз. Для американцев я Брукс. Джеймс Брукс.
– Джеймс Брукс, – повторил Кирилл. – Ясно. В личном бланке запишем, что на борт тебя взяли на Ямайке. У меня с собой есть только бланки с печатями кингстонского порта, так что не обессудь. Если в Галвестоне портовый агент спросит, как ты оказался в Кингстоне, скажешь, что промышлял с рыбаками, попал в шторм, оказался за бортом. И так далее. Это самая простая легенда. Ей все пользуются.
– Кто «все»?
– Кому надо срочно попасть на борт и получить матросскую книжку. – Кирилл глянул на его саквояж и добавил: – Если есть деньги, бумаги, ценности – будут храниться у меня. А арсенал свой сдай боцману.
* * *
Боцман Петрович спрятал его револьверы в длинный сундук, где Орлов краем глаза заметил блеск ружейных стволов. Показал место на палубе, где ему придется подвешивать свой гамак на время сна. А потом они вместе принялись набивать трюм запасами, которые боцман набрал на берегу.
Десяток живых кур Орлов запихал в деревянную клетку. Двое крупных и отчаянно визжащих поросят пристроились рядом. Они были связаны, лежали на боку, и Орлову пришлось повозиться, чтобы напоить их.
Бочки с пресной водой закатили и составили в один угол трюма, с ромом – в другой. Связки лука и чеснока легли поверх корзин с томатами. Наконец, Петрович вручил Орлову длинный прямой тесак.
– Выбери куренка пожирнее. Только смотри, чтоб кровь на палубу не пролилась. Чтоб ни капли! Ощиплешь, перо не выбрасывай, вот тебе под него мешок. Куренка отдашь на камбуз, коку. И отдыхай до ночи.
Тесак был тяжелый и неудобный. Таким мачете хорошо рубить подлесок, пробивая тропу. Но чтобы лишить жизни курицу, можно обойтись и перочинным ножичком.
– Чего задумался? – спросил Петрович.
Орлов попробовал лезвие тесака на ногте и сказал:
– Наточить бы.
– Иди на ют. Там и наточишь.
Несколько минут спустя Орлов стоял на корме, перегнувшись через борт, и глядел, как кровь из тушки капает в воду и клубится бурыми хлопьями, дразня рыбешек. «Мексика, Мексика, – думал он. – С ней бесполезно спорить. С ней бесполезно строить совместные планы. Никогда не знаешь, чего от нее ждать. Не прошло и часа, как я строил вышку и глядел с высоты на лес, и прикидывал, как проложить дорогу, и рассчитывал, сколько надо будет потратить на завтрашний визит к алькальду[3]. И вот уже нет никакой вышки, и не будет никакой дороги, и теперь я должен стать лучшим другом не алькальда, а боцмана Петровича. А в кустах под обрывом остывают два тела~ Почему они решили убить меня? Неужели так велика здесь ненависть к проклятым гринго? Не заметил я особой ненависти. Они даже не смотрели на меня. Я был для них вроде вот этого несчастного куренка, которого приговорил Петрович. Но куренок пойдет в пищу, а меня-то зачем надо было убивать? Какая им была бы выгода? Неужели просто лень было тащиться со мной до дороги? Видно, так и есть. Мексика, одним словом. Эх, выпить бы сейчас~»
– Говорят, Лука Петрович земляка нашел? – раздался веселый голос у него за спиной.
Он появился бесшумно, словно соткался из воздуха – чернявый, с ранними залысинами и щегольскими усиками, в кожаном жилете на голое тело и матросских просторных штанах. В одной руке у него был глиняный запотевший кувшин, в другой – две кружки.
– Откуда будешь, братишка? Не с Одессы?
– Нет.
– Не поверишь, сколько я в Америке повстречал земляков, и хоть бы кто-нибудь был одесским! Можно подумать, что, кроме нас с Кирой, оттуда никого больше не выпустили! Да, по правде говоря, и нас-то не больно выпускали, мы с ним контрабандой сюда попали. – Он говорил по-русски не совсем гладко, с интонациями вроде техасских. – Будем знакомы. Илья.
– Орлов.
Илья вскинул брови:
– Ну, тогда я Остерман. Или Истмен, как говорили в Нью-Йорке. А хочешь, зови меня по-испански, Гильермо Ориентес. Или запросто, дон Гильермо. Ты, наверно, из военных? У них, я заметил, привычка такая, всех по фамилии называть.
Орлов и в самом деле всех своих однокашников, кадетов-юнкеров, помнил только по фамилиям и только немногих еще и по кличкам. А имена в памяти не сохранились.
– В училище я был «Орлов Черный», – сказал он. – Потому что в моей же роте числился второй Орлов, блондин. А так-то я Павел.
– Это другое дело. Что ты там за бортом держишь?
Орлов показал ему обезглавленную курицу. Остерман расхохотался:
– Узнаю милейшего Петровича! Держу пари, он и ощипывать приказал тебе? И потрошить?
– Только ощипывать.
Илья уселся прямо на палубу, в тень под навес, прикрывавший корму, и закричал:
– Эй, на камбузе!
Из окна кормовой надстройки показалась голова, обвязанная белым платком:
– Чего голосишь-то?
– Не спи, Макарушка, замерзнешь. Принеси-ка нам чего-нибудь. Ну, ты знаешь.
Кок, молодой полусонный парнишка, принес им деревянное блюдо с крупно порезанными лимонами, парой длинных стручков желтого перца и дольками порубленного ананаса. Илья вручил ему курицу и мешок для перьев.
– Тяпнешь с нами?
– Нешто я очумел, по такой-то жаре еще и зельем травиться? – покачал головой кок и удалился.
– По какой такой жаре? – удивился Илья, разливая по кружкам. – Погоды стоят изумительные. Вот дома у меня сейчас жара так жара, не то что здесь. Со знакомством, Паша.
Когда-то Орлов не выносил фамильярности. Этот Илья не имел никакого права называть его Пашей – он не был ни его родней, ни ровесником, он не был даже военным. Но годы, проведенные в Америке, отучили капитана Орлова обращать внимание на условности. Он тут со всеми был на «ты» – с сенаторами и с бандитами, с миллиардерами и с нищими. И в этом «ты» всегда содержалась порция уважения, одинаковая для всех.
Однако сейчас был немного не тот случай. Илья говорил с ним как со старым товарищем. Не фамильярно, а просто тепло. И почему-то это выглядело совершенно естественным. Хотя они встретились пару минут назад.
Орлов подумал, что сегодня, кажется, силы небесные особо чутки к малейшим его прихотям. Враги собирались его убить – но погибли сами. Ни один местный рыбак не отвез бы его – но подвернулась шхуна с земляками. И как раз тогда, когда он возмечтал о выпивке, – появился Илья. С кувшином, полным ледяного джина. «Чем же я заслужил такое благорасположение высших сил?» – подумал Орлов, закусывая лимоном.
– Говоришь, в Одессе сейчас жарче, чем здесь? – произнес он, переводя дух.
– Я не за Одессу. Дома – это в Аризоне. А ты, Паша, где обретаешься?
– Да по-разному.
Илья снова плеснул по кружкам.
– Я тоже по-разному. А точнее?
Они чокнулись, и на этот раз Орлов уже ощутил не только хвойный, но и анисовый привкус джина. «Еще глоток, и все пройдет», – подумал он. До сих пор он не замечал ни запахов, ни вкуса. Напряжение схватки неохотно отпускало его.
– Точнее? Не знаю, что и сказать.
Он стал набивать трубку.
– Курить? На бак, – сказал Илья, показав в сторону носа шхуны.
– Тогда не буду, – усмехнулся Орлов, пряча трубку. – Лень.
– Вот и ладно. Так откуда ты? – Илья подвинул к нему блюдо. – Ты перчики, перчики попробуй. А не хочешь говорить – не говори. Пытать не буду. Я и сам бы не стал о себе первому встречному в подробностях докладывать.
– Да нет, я не скрытничаю. Просто жизнь у меня такая. Кочевая. Сегодня здесь, завтра там. Семью вот оставил в Калифорнии. Сам работаю здесь, на Юкатане. Работал, – поправился он.
– Кем?
– Я нефтяной агент.
– Нефтяной агент? – Илья перестал жевать перец, недоверчиво оглядев Орлова.
– Ну, название-то солидное. А по сути я такой же старатель. Обследуем участки. Если есть признаки нефти, заключаем договор с хозяином земли. Все работы за мой счет. Получится – одна восьмая часть доходов от добычи идет хозяину участка. Не получится – в убытке только я.
– Похоже, на этот раз не больно-то получилось, – заметил Илья.
– Бывало и хуже, – беззаботно махнул рукой Орлов.
Но, глянув поверх борта, понял, что поторопился с выводами.
От берега, нестройно взмахивая веслами, медленно отдалялась лодка. На носу стоял человек в белой шляпе. Отсюда Орлов не мог разглядеть его лица. Но кто еще мог так гордо выставить вперед ногу и скрестить руки на груди? Только полковник Терразас.
Лодка повернула, огибая выступающий из воды костистый гребень рифа. И Орлов увидел, что вместе с полковником в ней находятся двое гребцов.
– ~Нефть, говорят, дело прибыльное, – говорил Илья Остерман. – Да больно грязное. Меня столько раз тянули в нефтяной бизнес. Но я не пошел. Мое дело – лошади. Я люблю, когда все чисто, красиво. Разве есть что-нибудь красивее, чем кони? Кира в таких случаях отвечает, что да, есть. Он помешан на кораблях. Говорит, что некрасивых кораблей не бывает. Некрасивый – значит, неправильно построен, а неправильно построенный быстро тонет. А ты как думаешь?
– Корабли красивы, как лошади, – сказал Орлов.
– О! – удовлетворенно кивнул Остерман, и они подняли кружки. – Что ты все на берег смотришь? Забыл что-нибудь?
– Да нет. Это меня там никак не могут забыть.
Илья глянул через плечо на лодку.
– Вот босяки. Не сидится им. А скажи, Паша, ты был в Одессе?
– Нет, не довелось.
– Тогда что ты можешь знать о красоте? Не поверишь, я много чего повидал в Америке. Но таких закатов, как у нас, нигде не встречал. И такие звезды, как у нас, – их больше нигде нет. Я уже не говорю о рыбе. Ты не был в Одессе! Поверь на слово – даже мелкая одесская барабулька вкуснее, чем лучшие лобстеры в самых дорогих кабаках от Нью-Йорка до Сан-Франциско! Ну что ты там высматриваешь, Паша? Ну, плывут к нам? Ну и пусть плывут. Лучше скажи, как тебе наш джин?
– Выше всяких похвал, – с чувством произнес Орлов, не кривя душой.
– О! – Илья поднял палец. – Сразу видно знатока. Напиток произведен на винокурне Луки Петровича. На борту – два бочонка. Но пьем мы его только в море. На берегу – иная карта вин.
Они снова чокнулись. Холодный джин, едва скользнув по глотке, превращался в кипяток. Но только на несколько мгновений. А потом проступал на коже крупными каплями холодного пота.
– Ты не смотри, что я так горячо хвалю барабульку, – говорил Остерман, сочно похрустывая ломтиком перца. – Это отчасти шутка. В каждом месте есть своя прелесть. По молодости я не понимал, насколько хорошо то вино, какое мы пили дома.
1 2 3 4 5 6