Хорошо еще, что Фелипе отошел от Лавалье, потому что иначе… Донья Росита только выжидала подходящего момента, а пока оживленно обсуждала качку, завтрак, ужасные последствия тифа, если не Припять надлежащих мер и все не продезинфицировать, а также очень скорое выздоровление молодого Трехо, так похожего, особенно поворотом головы, па своего отца. Атилио, снедаемый скукой, предложил Нелли сделать пробежку, чтобы согреться после купания, а дамы, сомкнув ряды, стали показывать друг другу клубки шерсти и рассказывать, как кто провел утренние часы. А чуть позже (Хорхе во все горло пел песни, Персио подтягивал ему своим тонким мяукающим голоском) дамы пришли к заключению, что Паула – возмутительница спокойствия па пароходе и что подобные вещи нельзя допускать, особенно когда до Токио еще столько плыть.
Скромное появление Норы было встречено с живым интересом, прикрытым христианским сочувствием. Дамы наперебой старались подбодрить Нору; черные круги у нее под глазами красноречиво свидетельствовали о перенесенных страданиях. Да и как же иначе, ведь бедняжка совсем недавно вышла замуж, а ее мотылек уже не прочь упорхнуть в темноту с другой и заниматься там невесть чем. Жаль только, что Нора не слишком была расположена к откровенности: понадобилось все диалектическое искусство дам, чтобы постепенно втянуть ее в беседу, сначала упомянув о превосходном сливочном масле, поданном к завтраку, а затем об устройстве и убранстве кают и изобретательности матросов, соорудивших плавательный бассейн прямо посреди палубы, затем о фигуре и стати молодого Косты, о том, что утром у учителя Лопеса был немного печальный вид и что муж Норы молодо выглядит, по странно, что она не пошла с ним купаться. Возможно, ее немного укачало, дамы тоже не испытывали желания плавать в бассейне, по, разумеется, у них и возраст другой…
– Мне сегодня совсем не хочется купаться, – сказала Нора. – Чувствую я себя неплохо, но я мало спала и… – Она густо покраснела, потому что донья Росита посмотрела на сеньору Трехо, которая в свою очередь посмотрела на донью Пепу, а та на донью Роситу. Дамы все прекрасно понимали, сами были молодыми, но, так или иначе, Лусио должен был, как джентльмен, сопровождать юную супругу, чтобы вместе принимать солнечные ванны или купаться. Ах, эти молодые люди, все они одинаковые, очень требовательны, особенно сразу после женитьбы, зато потом им вдруг нравится гулять одним или с друзьями, рассказывать неприличные истории, а супруга сидит вяжет где-нибудь в уголке. Донье Пене тем не менее казалось (это, конечно, было ее сугубо личное мнение), что молодая супруга пи за что не должна позволять мужу оставлять ее одну, так она лишь распускает его, и в конце концов он зачастит в кафе играть с друзьями в карты, а потом, глядишь, забредет один в кино, начнет поздно являться с работы, а уж потом и вовсе не известно, до чего докатится.
– Мы с Лусио очень независимые, – слабо оправдывалась Нора. – Каждый из нас имеет право жить своей собственной Жизнью, потому что…
– Вот она нынешняя молодежь, – сказала донья Пепа, оставаясь при своем мнении. – Каждый тянет в свою сторону и в один прекрасный день обнаруживают, что… Конечно, это я Не про вас говорю, деточка, вы же сами понимаете, вы такие славные, но уж поверьте моему опыту, я вот воспитала Нелли, и если только рассказать, чего мне это стоило… Да вот за примерами ходить недалеко, если вы и сеньор Коста не будете глядеть как следует, я не удивлюсь, если… Но я не хочу быть нескромной.
– Это не называется быть нескромной, – поспешила заметить сеньора Трехо. – Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду, и полностью с вами согласна. Я тоже, поверьте, должна следить за своими детьми.
Нора начала понимать, что весь этот разговор относится к Пауле.
– Мне тоже не очень нравится поведение этой сеньориты, – сказала она. – Правда, это не мое дело, но у нее такая странная манера кокетничать…
– Мы как раз об этом и толковали, когда вы пришли, – сказала донья Росита. – Буквально то же самое. Настоящая бесстыдница.
– Ну, я этого не говорила… По-моему, она просто рисуется своим легкомыслием… и конечно, вы, сеньора…
– Ну, разумеется, деточка, – сказала сеньора Трехо. – Я не потерплю, чтобы эта девица, или как ее там, продолжала приставать к моему мальчику. Он сама невинность, вы только представьте, ему всего шестнадцать лет. Да разве только это… Она, конечно, не удовольствуется одним флиртом, выражаясь по-английски. Да что далеко ходить…
– Закрути она только с учителем, это бы еще куда ни шло, – заявила донья Пена. – Хотя тоже не очень хорошо, раз уж обвенчалась перед богом, так не заглядывайся на другого мужчину. Но сеньор Лопес, кажется, такой воспитанный, может, они действительно только разговаривают.
– Настоящая вамп, – сказала донья Росита. – Муж у нее очень симпатичный, но если бы мой Энцо увидал, как я болтаю с другим мужчиной, хоть он у меня и не грубиян, но наверняка так просто это не обошлось. Женитьба – дело серьезное, я всегда это говорю.
– Я знаю, о чем вы думаете, – сказала Нора, опуская глаза. – Она пыталась приставать к моему… к Лусио. Так вот, ни он, ни я всерьез этого не принимаем.
– Понятно, деточка, по все же следует быть осторожной, – сказала донья Пепа, чувствуя с неудовольствием, как рыбка срывается у нее с крючка. – Очень легко сказать, что вы всерьез этого не принимаете, но женщина всегда женщина, а мужчина – мужчина, как говорил, уж не помню, в каком обозрении, Монтгомери.
– О, не надо преувеличивать, – сказала Нора. – Что касается Лусио, то я совершенно спокойна, а вот поведение этой девушки…
– Этой потаскушки, – поправила донья Росита. – Выскочить за полночь на палубу с чужим мужем, когда законная супруга, простите за выражение, как невинный ангелочек, остается смотреть…
– Ну, это вы слишком, – сказала сеньора Трехо. – Не надо преувеличивать, донья Росита. Сами видите, девочка относится к происшедшему философски, а ведь она заинтересованное лицо.
– А как еще я должна относиться? – удивилась Нора, чувствуя, как маленькая цепкая рука начинает сдавливать ей горло. – Такое больше не повторится, вот все, что я могу сказать.
– Да, возможно, – сказала сеньора Трехо. – И все же я ни за что не позволю кружить голову мальчику. Я уже сказала мужу все, что думаю, и, если эта девица снова начнет свои приставания, я и ей все выскажу начистоту. Бедный мальчик считает своим долгом оказывать ей любезность, потому что, когда ему вчера стало нехорошо, сеньор Коста помог и даже сделал подарок. Представьте, какое затруднительное положение. Но вы только посмотрите, кто к нам идет…
– Не солнце, а божья кара, – провозгласил дон Гало, отсылая шофера жестом циркового фокусника. – Ну и жарища, сеньоры! Так вот я перед вами с почти полным списком, который и представляю на ваш снисходительный суд.
XXXV
– Tiens, tiens Ну-ну (франц.).
профессор, – сказала Паула. Лопес сел с ней рядом на краю бассейна.
– Дайте мне, пожалуйста, сигарету, я оставил свои в каюте, – сказал он, почти не глядя на нее.
– Этого еще не хватало! Кажется, я швырну в океан эту проклятую зажигалку. Ну ладно, а как мы почивали?
– Более или менее сносно, – ответил Лопес, все еще думая о снах, которые оставили у него привкус горечи. – А вы?
– Пинг-понг, – сказала Паула.
– Пинг-понг?
– Да. Я вас спрашиваю, как вы себя чувствуете, вы мне отвечаете, а потом спрашиваете, как я чувствую себя. Теперь я вам отвечаю: прекрасно, Ямайка Джон, прекрасно, несмотря ни на что. Светский пинг-понг так же приятен и глуп, как выкрики «бис» на концертах, открытки с поздравлениями и миллион подобных вещей. Восхитительная мазь, которая идеально смазывает колеса мировых машин, как говаривал Спиноза.
– Из всего сказанного мне больше всего понравилось, что меня назвали моим настоящим именем, – пошутил Лопес. – И я крайне сожалею, что не могу сказать «большое спасибо», выслушав ваши умозаключения.
– Настоящим именем? Ну что ж, Лопес, согласитесь, оно звучит довольно-таки ужасно. Так же, впрочем, как и Лавалье, хотя последнее… Да, герой стоял за дверью и получил целую обойму – как не вспомнить этого яркого эпизода из истории.
– Ну если мы обратились к истории, то Лопес был не менее ярким тираном, дорогая.
– Когда говорят «дорогая» таким тоном, каким вы только что изволили сказать, меня просто тошнит, Ямайка Джон.
– Дорогая, – повторил он, понизив голос.
– Вот так лучше. И все же, кабальеро, позвольте напомнить вам, что дама…
– Ну хватит, – сказал Лопес, – Довольно паясничать. Или поговорим серьезно, или я уйду. С какой стати мы со вчерашнего вечера подпускаем друг другу шпильки? Сегодня утром я встал с намерением никогда больше на вас не смотреть или сказать вам в лицо, что ваше поведение… – Он рассмеялся. – Ваше поведение… Впрочем, кто я такой, чтобы говорить о вашем поведении. Идите переоденьтесь, а я вас подожду в баре, здесь я вам ничего не скажу.
– Вы станете читать мне мораль? – спросила Паула кокетливо.
– Да. Идите переоденьтесь.
– Вы очень, очень, очень рассердились на бедненькую Паулу?
Лопес снова рассмеялся. Они посмотрели друг на друга, словно встретились впервые. Паула глубоко вздохнула. Давно уже она не испытывала желания подчиняться, и оно показалось ей странным, но почти приятным. Лопес ждал.
– Согласна, – сказала Паула. – Пойду переодеваться, профессор. Всякий раз, как вы возьмете менторский топ, я буду звать вас профессором. Но мы могли бы остаться и здесь, юный Лусио только что вышел из бассейна, никто нас не слышит, и если вы желаете сделать мне важное сообщение…
С какой стати она должна ему подчиняться?
– Бар всего лишь предлог, – сказал Лопес по-прежнему тихо. – Есть вещи, о которых уже нельзя говорить, Паула. Вчера, когда я дотронулся до вашей руки… Вот о чем надо говорить.
– Как вы прекрасно изъясняетесь, Ямайка Джон. Мне приятно слушать такие речи. Приятно, когда вы злитесь, но и приятно видеть, когда вы смеетесь. Не сердитесь на меня, Ямайка Джон.
– Вчера вечером, – сказал он, глядя ей в лицо, – я возненавидел вас. Из-за вас я видел дурные сны, из-за вас у меня во рту горько, и я чуть было не испортил себе утро. Я пошел в парикмахерскую, хотя мне это было совсем не нужно, просто чтобы чем-то занять себя.
– Вчера вечером, – сказала Паула, – вы вели себя очень глупо.
– А разве вам так необходимо было пойти с Лусио на палубу?
– А почему я не могу пойти с ним или с кем-то другим?
– Мне бы хотелось, чтобы вы догадались об этом сами.
– Лусио очень симпатичный молодой человек, – сказала Паула, гася сигарету. – В конце концов, я собиралась лишь посмотреть на звезды, и я их видела. И он тоже их видел, уверяю вас.
Лопес ничего не ответил, но посмотрел на нее так, что Паула опустила глаза. Она подумала (скорее, даже не подумала, а почувствовала), что непременно должна отплатить ему за этот взгляд, но тут раздался крик Хорхе, а за ним и крик Персио. Они обернулись. Хорхе прыгал по палубе, показывая на капитанский мостик.
– Глицид! Глицид! Я же говорил, что видел там глицида. Медрано и Рауль, беседовавшие у тента, прибежали на крик.
Лопес спрыгнул на палубу и посмотрел наверх. Несмотря на ослепительные лучи солнца, он различил на капитанском мостике силуэт худого офицера с седым ежиком волос, который разговаривал о ними накануне. Лопес сложил ладони рупором и крикнул так громко, что офицеру пришлось посмотреть в его сторону. Потом сделал знак рукой, приглашая его спуститься на палубу. Офицер по-прежнему смотрел на него, и Лопес снова повторил свой жест, но так энергично, словно делал отмашку сигнальным флажком. Офицер исчез.
– Что с вами, Ямайка Джон? – спросила Паула, тоже спрыгивая вниз. – Для чего вы его позвали?
– Я позвал его, – сказал Лопес сухо, – потому что мне так захотелось.
Он направился к Медрано и Раулю, которые, по-видимому, одобряли его намерение, и показал им наверх. Лопес был так возбужден, что Рауль посмотрел па него с веселым удивлением.
– Вы думаете, он спустится?
– Не знаю, – ответил Лопес. – Может, и не спустится, но я хочу предупредить вас, что, если он не явится через десять минут, я швырну вот эту ганку в стекло.
– Превосходно, – сказал Медрано. – Это самое малое, что можно сделать.
Но офицер вскоре появился, как всегда немного нахмуренный и сдержанный, словно уже заранее отрепетировал свою роль и приготовил ответы па возможные вопросы. Оп спустился по трапу правого борта, извинился, проходя мимо Паулы, которая насмешливо поздоровалась с ним. И только тут Лопес заметил, что стоит почти голый и что ему в таком виде предстоит разговаривать с офицером; и это почему-то разозлило его еще больше.
– Добрый день, сеньоры, – сказал офицер, отвесив полупоклон в сторону Медрано, Рауля и Лопеса.
Стоя чуть поодаль, Клаудиа и Персио наблюдали за этой сценой, не принимая в ней участия. Лусио с Норой куда-то исчезли, а почтенные дамы, смеясь и кудахча, продолжали болтать с Атилио и доном Гало.
– Добрый день, – сказал Лопес. – Вчера, если не ошибаюсь, вы сказали, что нас посетит корабельный врач. Но он не пришел.
– О, весьма сожалею. – Офицер, казалось, был поглощен пушинкой на рукаве своего белого кителя. – Надеюсь, ваше здоровье в полном порядке.
– Не будем говорить о нашем здоровье. Почему не пришел врач?
– Полагаю, он был занят с нашими больными. Вы обнаружили что-нибудь… симптомы, которые вас обеспокоили?
– Да, – мягко сказал Рауль. – Вокруг нас чума, как в экзистенциалистском романе. И между прочим, вам не следовало давать обещания, раз вы их не выполняете.
– Врач обязательно придет, можете быть спокойны. Я но хотел бы говорить об этом, но по соображениям безопасности – надеюсь, вы понимаете – необходимо, чтобы вы и… мы, скажем так, как можно меньше вступали в контакт… хотя бы в эти первые дни.
– А, тиф, – сказал Медрано. – Но если кто-нибудь из нас, я например, готов рискнуть, почему бы не пойти вместе с вами па корму к врачу?
– Но затем вам надо будет вернуться назад, и в этом случае…
– Ну вот, опять все сначала, – сказал Лопес, проклиная Медрано и Рауля за их вмешательство. – Послушайте, я уже сыт по горло, понимаете, что это значит? Мне осточертело это путешествие и вы, да-да, вы и все остальные глициды, начиная с вашего капитана Смита. А теперь слушайте: может, у вас там, на корме, в самом деле что-то неладно, не знаю, тиф или какие-то крысы, я только хочу предупредить: если двери по-прежнему будут заперты, я готов пойти на все, лишь бы их открыть. И когда я говорю, что готов на все, так оно и есть. Учтите.
У Лопеса от гнева дрожали губы (Раулю даже стало жаль его), но Медрано, казалось, разделял его негодование, и офицер понял, что Лопес говорил не только от своего имени. Отступив на шаг, он с холодной любезностью поклонился.
– Я не желаю отвечать на ваши угрозы, сеньор, – сказал он, – но обо всем доложу начальству. Со своей стороны я глубоко сожалею, что…
– Полно, полно, оставьте ваши сожаления, – сказал Медрано, вставая между офицером и Лопесом, который сжал кулаки. – Лучше ступайте и, как вы правильно сказали, доложите обо всем начальству. Да поскорее.
Офицер вперил в Медрано глаза, и Раулю показалось, что он даже побледнел. Правда, на таком ярком солнце и при таком загаре это было довольно трудно определить. Офицер сухо отдал честь и повернулся. Паула пропустила его, освободив на ступеньке место, куда едва можно было поставить ногу, и затем подошла к мужчинам, которые растерянно переглядывались.
– Бунт на корабле, – сказала Паула. – Прекрасно, Лопес. Мы полностью на вашей стороне, безумие куда заразительней тифа 224.
Лопес посмотрел на нее, словно пробуждаясь от кошмарного сна. Клаудиа подошла к Медрано, слегка коснулась его руки.
– Мой сын в вас души не чает. Посмотрите, какое у него восторженное лицо.
– Я иду переодеться, – резко сказал Рауль, для которого происходящее, казалось, вдруг потеряло всякий интерес. Паула продолжала улыбаться.
– Я очень послушна, Ямайка Джон. Мы встретимся в баре.
Почти касаясь друг друга, они взбежали по трапу, оставив позади Бебу Трехо, которая притворилась, будто читает журнал. Полутьма в коридоре показалась Лопесу чернее ночи, не хватало только сновидений, где кто-то незаслуженно завладевал высоким постом. Он чувствовал себя одновременно и возбужденным и усталым. «Лучше бы я набил ему морду», – подумал Лопес, но теперь ему было почти все равно.
Когда он поднялся в бар, Паула уже заказала два пива и докуривала сигарету.
– Непостижимо, – сказал Лопес – Впервые вижу, чтобы женщина переоделась раньше меня.
– Вы, наверное, нежились под душем, как римлянин, если так запоздали.
– Возможно, не помню. Кажется, я действительно долго простоял под холодным душем, вода была такая приятная. Теперь я чувствую себя гораздо лучше.
Сеньор Трехо прервал чтение Omnibook, чтобы поздороваться с ними вежливо, но прохладно, что, как отметила Паула, было весьма кстати в такую жару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Скромное появление Норы было встречено с живым интересом, прикрытым христианским сочувствием. Дамы наперебой старались подбодрить Нору; черные круги у нее под глазами красноречиво свидетельствовали о перенесенных страданиях. Да и как же иначе, ведь бедняжка совсем недавно вышла замуж, а ее мотылек уже не прочь упорхнуть в темноту с другой и заниматься там невесть чем. Жаль только, что Нора не слишком была расположена к откровенности: понадобилось все диалектическое искусство дам, чтобы постепенно втянуть ее в беседу, сначала упомянув о превосходном сливочном масле, поданном к завтраку, а затем об устройстве и убранстве кают и изобретательности матросов, соорудивших плавательный бассейн прямо посреди палубы, затем о фигуре и стати молодого Косты, о том, что утром у учителя Лопеса был немного печальный вид и что муж Норы молодо выглядит, по странно, что она не пошла с ним купаться. Возможно, ее немного укачало, дамы тоже не испытывали желания плавать в бассейне, по, разумеется, у них и возраст другой…
– Мне сегодня совсем не хочется купаться, – сказала Нора. – Чувствую я себя неплохо, но я мало спала и… – Она густо покраснела, потому что донья Росита посмотрела на сеньору Трехо, которая в свою очередь посмотрела на донью Пепу, а та на донью Роситу. Дамы все прекрасно понимали, сами были молодыми, но, так или иначе, Лусио должен был, как джентльмен, сопровождать юную супругу, чтобы вместе принимать солнечные ванны или купаться. Ах, эти молодые люди, все они одинаковые, очень требовательны, особенно сразу после женитьбы, зато потом им вдруг нравится гулять одним или с друзьями, рассказывать неприличные истории, а супруга сидит вяжет где-нибудь в уголке. Донье Пене тем не менее казалось (это, конечно, было ее сугубо личное мнение), что молодая супруга пи за что не должна позволять мужу оставлять ее одну, так она лишь распускает его, и в конце концов он зачастит в кафе играть с друзьями в карты, а потом, глядишь, забредет один в кино, начнет поздно являться с работы, а уж потом и вовсе не известно, до чего докатится.
– Мы с Лусио очень независимые, – слабо оправдывалась Нора. – Каждый из нас имеет право жить своей собственной Жизнью, потому что…
– Вот она нынешняя молодежь, – сказала донья Пепа, оставаясь при своем мнении. – Каждый тянет в свою сторону и в один прекрасный день обнаруживают, что… Конечно, это я Не про вас говорю, деточка, вы же сами понимаете, вы такие славные, но уж поверьте моему опыту, я вот воспитала Нелли, и если только рассказать, чего мне это стоило… Да вот за примерами ходить недалеко, если вы и сеньор Коста не будете глядеть как следует, я не удивлюсь, если… Но я не хочу быть нескромной.
– Это не называется быть нескромной, – поспешила заметить сеньора Трехо. – Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду, и полностью с вами согласна. Я тоже, поверьте, должна следить за своими детьми.
Нора начала понимать, что весь этот разговор относится к Пауле.
– Мне тоже не очень нравится поведение этой сеньориты, – сказала она. – Правда, это не мое дело, но у нее такая странная манера кокетничать…
– Мы как раз об этом и толковали, когда вы пришли, – сказала донья Росита. – Буквально то же самое. Настоящая бесстыдница.
– Ну, я этого не говорила… По-моему, она просто рисуется своим легкомыслием… и конечно, вы, сеньора…
– Ну, разумеется, деточка, – сказала сеньора Трехо. – Я не потерплю, чтобы эта девица, или как ее там, продолжала приставать к моему мальчику. Он сама невинность, вы только представьте, ему всего шестнадцать лет. Да разве только это… Она, конечно, не удовольствуется одним флиртом, выражаясь по-английски. Да что далеко ходить…
– Закрути она только с учителем, это бы еще куда ни шло, – заявила донья Пена. – Хотя тоже не очень хорошо, раз уж обвенчалась перед богом, так не заглядывайся на другого мужчину. Но сеньор Лопес, кажется, такой воспитанный, может, они действительно только разговаривают.
– Настоящая вамп, – сказала донья Росита. – Муж у нее очень симпатичный, но если бы мой Энцо увидал, как я болтаю с другим мужчиной, хоть он у меня и не грубиян, но наверняка так просто это не обошлось. Женитьба – дело серьезное, я всегда это говорю.
– Я знаю, о чем вы думаете, – сказала Нора, опуская глаза. – Она пыталась приставать к моему… к Лусио. Так вот, ни он, ни я всерьез этого не принимаем.
– Понятно, деточка, по все же следует быть осторожной, – сказала донья Пепа, чувствуя с неудовольствием, как рыбка срывается у нее с крючка. – Очень легко сказать, что вы всерьез этого не принимаете, но женщина всегда женщина, а мужчина – мужчина, как говорил, уж не помню, в каком обозрении, Монтгомери.
– О, не надо преувеличивать, – сказала Нора. – Что касается Лусио, то я совершенно спокойна, а вот поведение этой девушки…
– Этой потаскушки, – поправила донья Росита. – Выскочить за полночь на палубу с чужим мужем, когда законная супруга, простите за выражение, как невинный ангелочек, остается смотреть…
– Ну, это вы слишком, – сказала сеньора Трехо. – Не надо преувеличивать, донья Росита. Сами видите, девочка относится к происшедшему философски, а ведь она заинтересованное лицо.
– А как еще я должна относиться? – удивилась Нора, чувствуя, как маленькая цепкая рука начинает сдавливать ей горло. – Такое больше не повторится, вот все, что я могу сказать.
– Да, возможно, – сказала сеньора Трехо. – И все же я ни за что не позволю кружить голову мальчику. Я уже сказала мужу все, что думаю, и, если эта девица снова начнет свои приставания, я и ей все выскажу начистоту. Бедный мальчик считает своим долгом оказывать ей любезность, потому что, когда ему вчера стало нехорошо, сеньор Коста помог и даже сделал подарок. Представьте, какое затруднительное положение. Но вы только посмотрите, кто к нам идет…
– Не солнце, а божья кара, – провозгласил дон Гало, отсылая шофера жестом циркового фокусника. – Ну и жарища, сеньоры! Так вот я перед вами с почти полным списком, который и представляю на ваш снисходительный суд.
XXXV
– Tiens, tiens Ну-ну (франц.).
профессор, – сказала Паула. Лопес сел с ней рядом на краю бассейна.
– Дайте мне, пожалуйста, сигарету, я оставил свои в каюте, – сказал он, почти не глядя на нее.
– Этого еще не хватало! Кажется, я швырну в океан эту проклятую зажигалку. Ну ладно, а как мы почивали?
– Более или менее сносно, – ответил Лопес, все еще думая о снах, которые оставили у него привкус горечи. – А вы?
– Пинг-понг, – сказала Паула.
– Пинг-понг?
– Да. Я вас спрашиваю, как вы себя чувствуете, вы мне отвечаете, а потом спрашиваете, как я чувствую себя. Теперь я вам отвечаю: прекрасно, Ямайка Джон, прекрасно, несмотря ни на что. Светский пинг-понг так же приятен и глуп, как выкрики «бис» на концертах, открытки с поздравлениями и миллион подобных вещей. Восхитительная мазь, которая идеально смазывает колеса мировых машин, как говаривал Спиноза.
– Из всего сказанного мне больше всего понравилось, что меня назвали моим настоящим именем, – пошутил Лопес. – И я крайне сожалею, что не могу сказать «большое спасибо», выслушав ваши умозаключения.
– Настоящим именем? Ну что ж, Лопес, согласитесь, оно звучит довольно-таки ужасно. Так же, впрочем, как и Лавалье, хотя последнее… Да, герой стоял за дверью и получил целую обойму – как не вспомнить этого яркого эпизода из истории.
– Ну если мы обратились к истории, то Лопес был не менее ярким тираном, дорогая.
– Когда говорят «дорогая» таким тоном, каким вы только что изволили сказать, меня просто тошнит, Ямайка Джон.
– Дорогая, – повторил он, понизив голос.
– Вот так лучше. И все же, кабальеро, позвольте напомнить вам, что дама…
– Ну хватит, – сказал Лопес, – Довольно паясничать. Или поговорим серьезно, или я уйду. С какой стати мы со вчерашнего вечера подпускаем друг другу шпильки? Сегодня утром я встал с намерением никогда больше на вас не смотреть или сказать вам в лицо, что ваше поведение… – Он рассмеялся. – Ваше поведение… Впрочем, кто я такой, чтобы говорить о вашем поведении. Идите переоденьтесь, а я вас подожду в баре, здесь я вам ничего не скажу.
– Вы станете читать мне мораль? – спросила Паула кокетливо.
– Да. Идите переоденьтесь.
– Вы очень, очень, очень рассердились на бедненькую Паулу?
Лопес снова рассмеялся. Они посмотрели друг на друга, словно встретились впервые. Паула глубоко вздохнула. Давно уже она не испытывала желания подчиняться, и оно показалось ей странным, но почти приятным. Лопес ждал.
– Согласна, – сказала Паула. – Пойду переодеваться, профессор. Всякий раз, как вы возьмете менторский топ, я буду звать вас профессором. Но мы могли бы остаться и здесь, юный Лусио только что вышел из бассейна, никто нас не слышит, и если вы желаете сделать мне важное сообщение…
С какой стати она должна ему подчиняться?
– Бар всего лишь предлог, – сказал Лопес по-прежнему тихо. – Есть вещи, о которых уже нельзя говорить, Паула. Вчера, когда я дотронулся до вашей руки… Вот о чем надо говорить.
– Как вы прекрасно изъясняетесь, Ямайка Джон. Мне приятно слушать такие речи. Приятно, когда вы злитесь, но и приятно видеть, когда вы смеетесь. Не сердитесь на меня, Ямайка Джон.
– Вчера вечером, – сказал он, глядя ей в лицо, – я возненавидел вас. Из-за вас я видел дурные сны, из-за вас у меня во рту горько, и я чуть было не испортил себе утро. Я пошел в парикмахерскую, хотя мне это было совсем не нужно, просто чтобы чем-то занять себя.
– Вчера вечером, – сказала Паула, – вы вели себя очень глупо.
– А разве вам так необходимо было пойти с Лусио на палубу?
– А почему я не могу пойти с ним или с кем-то другим?
– Мне бы хотелось, чтобы вы догадались об этом сами.
– Лусио очень симпатичный молодой человек, – сказала Паула, гася сигарету. – В конце концов, я собиралась лишь посмотреть на звезды, и я их видела. И он тоже их видел, уверяю вас.
Лопес ничего не ответил, но посмотрел на нее так, что Паула опустила глаза. Она подумала (скорее, даже не подумала, а почувствовала), что непременно должна отплатить ему за этот взгляд, но тут раздался крик Хорхе, а за ним и крик Персио. Они обернулись. Хорхе прыгал по палубе, показывая на капитанский мостик.
– Глицид! Глицид! Я же говорил, что видел там глицида. Медрано и Рауль, беседовавшие у тента, прибежали на крик.
Лопес спрыгнул на палубу и посмотрел наверх. Несмотря на ослепительные лучи солнца, он различил на капитанском мостике силуэт худого офицера с седым ежиком волос, который разговаривал о ними накануне. Лопес сложил ладони рупором и крикнул так громко, что офицеру пришлось посмотреть в его сторону. Потом сделал знак рукой, приглашая его спуститься на палубу. Офицер по-прежнему смотрел на него, и Лопес снова повторил свой жест, но так энергично, словно делал отмашку сигнальным флажком. Офицер исчез.
– Что с вами, Ямайка Джон? – спросила Паула, тоже спрыгивая вниз. – Для чего вы его позвали?
– Я позвал его, – сказал Лопес сухо, – потому что мне так захотелось.
Он направился к Медрано и Раулю, которые, по-видимому, одобряли его намерение, и показал им наверх. Лопес был так возбужден, что Рауль посмотрел па него с веселым удивлением.
– Вы думаете, он спустится?
– Не знаю, – ответил Лопес. – Может, и не спустится, но я хочу предупредить вас, что, если он не явится через десять минут, я швырну вот эту ганку в стекло.
– Превосходно, – сказал Медрано. – Это самое малое, что можно сделать.
Но офицер вскоре появился, как всегда немного нахмуренный и сдержанный, словно уже заранее отрепетировал свою роль и приготовил ответы па возможные вопросы. Оп спустился по трапу правого борта, извинился, проходя мимо Паулы, которая насмешливо поздоровалась с ним. И только тут Лопес заметил, что стоит почти голый и что ему в таком виде предстоит разговаривать с офицером; и это почему-то разозлило его еще больше.
– Добрый день, сеньоры, – сказал офицер, отвесив полупоклон в сторону Медрано, Рауля и Лопеса.
Стоя чуть поодаль, Клаудиа и Персио наблюдали за этой сценой, не принимая в ней участия. Лусио с Норой куда-то исчезли, а почтенные дамы, смеясь и кудахча, продолжали болтать с Атилио и доном Гало.
– Добрый день, – сказал Лопес. – Вчера, если не ошибаюсь, вы сказали, что нас посетит корабельный врач. Но он не пришел.
– О, весьма сожалею. – Офицер, казалось, был поглощен пушинкой на рукаве своего белого кителя. – Надеюсь, ваше здоровье в полном порядке.
– Не будем говорить о нашем здоровье. Почему не пришел врач?
– Полагаю, он был занят с нашими больными. Вы обнаружили что-нибудь… симптомы, которые вас обеспокоили?
– Да, – мягко сказал Рауль. – Вокруг нас чума, как в экзистенциалистском романе. И между прочим, вам не следовало давать обещания, раз вы их не выполняете.
– Врач обязательно придет, можете быть спокойны. Я но хотел бы говорить об этом, но по соображениям безопасности – надеюсь, вы понимаете – необходимо, чтобы вы и… мы, скажем так, как можно меньше вступали в контакт… хотя бы в эти первые дни.
– А, тиф, – сказал Медрано. – Но если кто-нибудь из нас, я например, готов рискнуть, почему бы не пойти вместе с вами па корму к врачу?
– Но затем вам надо будет вернуться назад, и в этом случае…
– Ну вот, опять все сначала, – сказал Лопес, проклиная Медрано и Рауля за их вмешательство. – Послушайте, я уже сыт по горло, понимаете, что это значит? Мне осточертело это путешествие и вы, да-да, вы и все остальные глициды, начиная с вашего капитана Смита. А теперь слушайте: может, у вас там, на корме, в самом деле что-то неладно, не знаю, тиф или какие-то крысы, я только хочу предупредить: если двери по-прежнему будут заперты, я готов пойти на все, лишь бы их открыть. И когда я говорю, что готов на все, так оно и есть. Учтите.
У Лопеса от гнева дрожали губы (Раулю даже стало жаль его), но Медрано, казалось, разделял его негодование, и офицер понял, что Лопес говорил не только от своего имени. Отступив на шаг, он с холодной любезностью поклонился.
– Я не желаю отвечать на ваши угрозы, сеньор, – сказал он, – но обо всем доложу начальству. Со своей стороны я глубоко сожалею, что…
– Полно, полно, оставьте ваши сожаления, – сказал Медрано, вставая между офицером и Лопесом, который сжал кулаки. – Лучше ступайте и, как вы правильно сказали, доложите обо всем начальству. Да поскорее.
Офицер вперил в Медрано глаза, и Раулю показалось, что он даже побледнел. Правда, на таком ярком солнце и при таком загаре это было довольно трудно определить. Офицер сухо отдал честь и повернулся. Паула пропустила его, освободив на ступеньке место, куда едва можно было поставить ногу, и затем подошла к мужчинам, которые растерянно переглядывались.
– Бунт на корабле, – сказала Паула. – Прекрасно, Лопес. Мы полностью на вашей стороне, безумие куда заразительней тифа 224.
Лопес посмотрел на нее, словно пробуждаясь от кошмарного сна. Клаудиа подошла к Медрано, слегка коснулась его руки.
– Мой сын в вас души не чает. Посмотрите, какое у него восторженное лицо.
– Я иду переодеться, – резко сказал Рауль, для которого происходящее, казалось, вдруг потеряло всякий интерес. Паула продолжала улыбаться.
– Я очень послушна, Ямайка Джон. Мы встретимся в баре.
Почти касаясь друг друга, они взбежали по трапу, оставив позади Бебу Трехо, которая притворилась, будто читает журнал. Полутьма в коридоре показалась Лопесу чернее ночи, не хватало только сновидений, где кто-то незаслуженно завладевал высоким постом. Он чувствовал себя одновременно и возбужденным и усталым. «Лучше бы я набил ему морду», – подумал Лопес, но теперь ему было почти все равно.
Когда он поднялся в бар, Паула уже заказала два пива и докуривала сигарету.
– Непостижимо, – сказал Лопес – Впервые вижу, чтобы женщина переоделась раньше меня.
– Вы, наверное, нежились под душем, как римлянин, если так запоздали.
– Возможно, не помню. Кажется, я действительно долго простоял под холодным душем, вода была такая приятная. Теперь я чувствую себя гораздо лучше.
Сеньор Трехо прервал чтение Omnibook, чтобы поздороваться с ними вежливо, но прохладно, что, как отметила Паула, было весьма кстати в такую жару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44