Женевьева разглядывала свои ноги, поворачивала их то так, то эдак. Они выглядели как ноги настоящей взрослой женщины. Девочка взглянула на себя в зеркало и подумала, что ей совсем недалеко до настоящей леди. Однажды она станет такой же, как ее мать, и будет вальсировать в легком, струящемся шифоновом платье. Станет такой же прекрасной, как мама, только куда более счастливой…
– Ну как тебе, мамочка? – Она резко обернулась, чтобы увидеть, какое впечатление произвела на леди Тикстед.
Но мама не смотрела на нее, она разговаривала с каким-то мужчиной.
– Мамочка? – позвала она снова, на этот раз громче.
– О, они очень милы, дорогая. – Леди Тикстед выглядела взволнованной.
– Хороша, как картинка, – воскликнул мужчина, и в его голосе послышался странный акцент. – Не пожелают ли леди выпить со мной по чашечке чая у Фортнума?
Мистер Слэттери, а именно так звали мужчину, оказался «джентльменом из Нью-Йорка». Тот факт, что он приехал из Нью-Йорка, придавал ему невероятный шик. Женевьева никогда раньше не встречала американцев. Ее потряс его рассказ о том, как он плыл на корабле по Атлантическому океану, ее удивили его странный акцент и ширина его плеч. Ко всему прочему, он заказал огромное блюдо пирожных, и она успела съесть три штуки, прежде чем мать заметила, как она запихивает их в себя, и приказала остановиться.
– Где вам нравится больше, в Нью-Йорке или в Лондоне? – спросила Женевьева.
– Мне трудно ответить на этот вопрос. – Мистер Слэттери потер рукой массивный подбородок. – И тот и другой – замечательные города. В Лондоне есть ощущение многовековой истории, а что касается Нью-Йорка, нигде не царит такого оживления, как в этом шумном и веселом городе.
– Что за нелепый вопрос! – Леди Тикстед продолжала разглаживать волосы. В ее движениях сквозило застенчивое девичество, чего Женевьева никогда раньше не замечала в поведении матери. И хотя она в основном смотрела на букет цветов на столе, время от времени искоса странно посматривала на мистера Слэттери. – Ведь, в конце концов, Нью-Йорк – родной город мистера Слэттери.
– О, теперь я не очень в этом уверен. – Его щеки порозовели. – Больше не уверен.
– Вы женаты, мистер Слэттери? – поинтересовалась Женевьева.
– Женевьева!
Но американец, похоже, ничуть не смутился.
– Нет, милая, я не женат. Но надеюсь, когда-нибудь у меня будет семья. Жена, дочь, сын и чудесный дом. Разве не об этом мечтают люди?
– И вы все будете жить в Америке?
– Возможно.
– Думаю, мне понравилось бы жить в Америке, – воскликнула Женевьева. – Я поселилась бы в фургоне, какие показывают в фильмах, а мой муж был бы шерифом. А вы не шериф, мистер Слэттери?
По пути в дамскую комнату Женевьева незаметно бросила взгляд через плечо на мать и того мужчину. Они беззаботно смеялись, как старые друзья. Леди Тикстед казалась помолодевшей. А что касается мистера Слэттери, он вполне мог оказаться шерифом. Или кинозвездой. Женевьева никогда раньше не встречала такого красивого мужчины. И ее мать, кажется, тоже.
– Вы сочтете меня ужасно невежественной. – Мать повысила голос. – Я не могу вспомнить, когда в последний раз читала книгу. Журналы – да, но книги…
Женевьева относилась к тем детям, которые постоянно загадывают желания. Она загадывала их, задувая свечи на свои дни рождения, бросала монеты в фонтаны и колодцы, мечтала о сокровенном, когда выпадали молочные зубы.
– Что ж, вам следует прочесть эту книгу, – заявил мистер Слэттери. – Даже если вы никогда не прочтете ничего другого.
Теперь, стоя в новеньких восхитительных туфлях и наблюдая, как мать смеется в обществе красивого незнакомого американца, Женевьева вдруг подумала, что никогда в ее жизни не было столь замечательного дня. Она закрыла глаза, поджала пальцы в глубине новых туфелек Мери Джейн и загадала желание.
Кроме них двоих в кафе с зелеными стенами не осталось других посетителей. Антон, официант с впалой грудью и меланхоличными усиками, собирал стулья и подметал пол. Время от времени он поглядывал на часы, висящие над барной стойкой, и вздыхал. Вздохи были исключительно громкими, но парочка, сидящая за столиком у окна, или не слышала их, или им просто не было до них никакого дела.
– Итак, этот мистер Слэттери… Он был любовником вашей матери? – спросил Закари.
– Я не знаю. – Женевьева водила пальцем по рассыпанным на столе сахарным крупинкам. – Они могли быть просто друзьями. Возможно, в тот день они вообще только познакомились. Но их влекло друг к другу, в этом я не сомневаюсь. Ну а что касается всего остального… ведь мне было всего девять лет.
– Неужели вы действительно думаете, что такая красивая женщина, как ваша мать, и такой мужчина, как он, могли остаться «просто друзьями»?
– Ну, если все рассматривать с такой точки зрения… – Она уперлась взглядом в веснушку у него на шее, не смея посмотреть ему в глаза. – Я надеюсь, что они все-таки стали любовниками. Мне бы хотелось думать, что она была счастлива, хотя и недолго. Моя мать была… есть… остается… очень несчастливой женщиной. Отец ужасный зануда. И к тому же задира…
В тот вечер, когда мы вернулись из Лондона, между ними произошла ссора. Я должна была лежать в постели, но услышала их голоса, пробралась на лестничную площадку и, свесившись с перил, пыталась разобрать, о чем они говорят. Все было ужасно. Я не могла расслышать слов, он орал на нее, она плакала и пронзительно что-то выкрикивала в ответ. Затем она вдруг замолчала, теперь кричал только он один. – Ее ногти царапали поверхность стола. – На следующее утро она не вышла к завтраку, целый день провела в своей комнате. Прием по случаю дня рождения пришлось отменить. Мама так никогда и не надела то прекрасное платье и атласные туфли.
– Вы думаете, ваш отец что-то узнал?
– Возможно. Когда мы возвращались из Лондона, она уже начала меняться. Превращаться в такую, какой всегда была. Мы вместе сели на заднее сиденье «даймлера», я видела, каким отчужденным делается ее лицо. Это все равно что наблюдать, как кто-то умирает. – Она глотнула коньяк. – В те времена мою мать окружали сплошные пустота и безмолвие. Холод и отчуждение. Она почти никогда не играла со мной и редко разговаривала. Я гримасничала и не слушалась, вытворяла все, что взбредет в голову, просто чтобы она заметила меня. Бывали моменты, когда она словно оживала. Несколько таких минут за все мое детство, вот и все. И тот единственный день в Лондоне.
Женевьева снова поднесла стакан к губам, но стакан был пуст.
– Сейчас она совсем другая. Мама привыкла прятаться в пустоте и безмолвии, но сейчас это пугает ее. Она заполняет пустоту непрестанной, бессмысленной болтовней, превратилась в сплошной комок нервов и пытается успокоиться при помощи алкоголя. – Неожиданно Женевьева нахмурилась и подняла на него глаза. – Но я ушла в сторону от темы своего рассказа. Я рассказывала о туфлях. О причине, по которой я так серьезно отношусь к туфлям.
– Ваши изумительные туфли Мери Джейн, купленные в тот чудесный день, когда мама была счастлива.
Теперь она пристально смотрела в его глаза, в его бездонные глаза.
– Ваше желание не сбылось, ведь так? – спросил он. – Ваша мать так и осталась несчастной, тот мужчина никогда не вернулся.
Туфли, обшитые шелковыми цветочными лепестками. Туфли, сотканные из обрывков мечты. Туфли, которые лопаются, словно мыльные пузыри, когда вы хотите прикоснуться к ним.
Его ладонь накрыла ее руку. Она вздрогнула от прикосновения и отдернула руку, в голове неожиданно всплыли мысли обо всей этой чепухе вроде «занятий любовью без любви». Она немедленно должна была вернуться домой.
– Простите, – сказал он. – Я не хотел…
– Все в порядке. – Женевьева положила руки на колени, нервно потерла ладони.
Закари кивнул официанту:
– Уже поздно. Нам пора идти.
Куда пора идти? – подумала она. Домой? Но вместо этого произнесла:
– Так как насчет моих туфель, мистер Закари?
– Приходите утром в магазин, – ответил он. – В одиннадцать.
Когда, наконец, Женевьева вернулась домой, в квартире было темно и тихо. Но в камине в гостиной все еще тлели красные угольки.
10
Ее наряд был рассчитан до мелочей. На этот раз она превзошла саму себя. Шифоновое платье от Поля Пуаре с шарфом из меха рыси. Ее изумительные, изготовленные на заказ лайковые туфли с завязками и витиеватым узором в виде аппликации на дубленой телячьей коже и остроконечными каблуками казались эфемерными. Дизайнер, некий Уилфред Харгривз из Лондона, отличавшийся флегматичностью и абсолютным безразличием к славе в мире моды, не сможет представлять ощутимой угрозы самолюбию Закари и заставить его возмущаться. Словно в качестве компенсации за неяркие туфли, Женевьева была усыпана бриллиантами, камни яркими каплями сверкали на ее пальцах, в ушах, на запястьях, на шее.
Роберт оторвался от утренней газеты, чтобы взглянуть на жену, когда она вышла в холл и встала перед зеркалом, поправляя шарф; забывшись на мгновение, он громко присвистнул.
Женевьева в изумлении посмотрела на него. Муж покраснел. Тогда краска начала медленно заливать и ее щеки. Затем они оба захихикали.
– Полегче, парень! – воскликнула она.
– Ты выглядишь ослепительно, – признался он. – Куда собираешься?
Она начала весело рассказывать о примерке туфель, с каждым словом ее уверенность возрастала, она точно знала, что между ними все будет хорошо. Роберт никогда не узнает, что она натворила. А у нее никогда не возникнет соблазна рассказать ему о случившемся. Его свист спас их обоих.
– Вы вернулись, мадам? – Ассистентка Закари, распахнувшая дверь, показалась ей еще более суровой и неприветливой, чем прежде. Она начала закрывать дверь прямо перед носом у Женевьевы, и на ее лице возникло тихое удовольствие оттого, что она имеет на это полное право.
Но вдруг из глубины магазина раздался голос. Женевьева услышала, как Закари крикнул: «Ольга!» Женщина остановилась, не успев полностью закрыть дверь, и, повернув голову, стала ожидать дальнейших указаний.
– Полагаю, вы сейчас убедитесь в том, что мне назначено, – заявила Женевьева.
– Доброе утро, мадам. – Закари простер руку, приглашая ее в пурпурную глубину магазина. Сегодня в нем чувствовалось что-то официальное. Словно и не было вчерашнего вечера в зеленом кафе. «Ну что ж, – подумала Женевьева, – меня это вполне устраивает».
Ольга по-прежнему маячила за своей конторкой, и Женевьева ощущала, как ее ледяные глаза пристально и оценивающе следят за каждым ее движением. Затем, к ее великой радости, Закари приказал ассистентке отправляться вниз и ждать там, пока не закончится примерка.
– Итак, мистер Закари, как я уже рассказывала вам, я устраиваю костюмированную вечеринку в стиле кубизма. Она состоится примерно через шесть недель, и мне хотелось бы…
– Снимите, пожалуйста, туфли и чулки, миссис Шелби Кинг. – Не обращая внимания на ее слова, Закари взял ее под руку и настойчиво увлек к одной из пурпурных кушеток.
Она не сводила глаз со своих ступней, снимая туфли и мрачно наблюдая, как он проходит по комнате, чтобы закрыть дверь. Странное нервное волнение пронзило ее, когда она принялась стягивать чулки. Женевьева не предполагала, что понадобится их снимать, но, если их действительно надо снять, разве не должна была она пройти в комнату для переодевания? Черт ее подери, если она собирается стесняться из-за этого. И с Вайолет де Фремон наверняка обходились таким же образом. А то, что хорошо для графини…
Женевьева не знала, наблюдает ли Закари за ней, и была вынуждена довериться исключительно его профессионализму. Она приподняла юбку и расстегнула подвязку на правом бедре. Медленно стянув правый чулок, аккуратно отложила его в сторону, а затем взялась за левый. Деревянный пол холодил ступни. Она смущалась, словно не только ноги под платьем от Поля Пуаре были обнажены. Женевьева бессознательно поджала пальцы.
– Вам холодно? – послышался голос Закари. Она уловила легкий аромат дыма и, подняв глаза, увидела, что он сидит в другом конце комнаты в кресле эпохи Наполеона III и курит сигарету. Его официальность как ветром сдуло, он вел себя свободно, балансируя на грани дерзости. Закари непринужденно развалился в кресле, склонив голову набок, а его правая нога свешивалась с подлокотника кресла.
– Не то чтобы очень… – В комнате стоял ужасный холод. – Я готова к примерке.
– Я хочу, чтобы вы прошлись по комнате. – Закари взмахнул правой рукой, не выпуская из пальцев сигарету и показывая, что она должна дойти до зеркала в дальнем конце комнаты, а потом пройти обратно. – Перестаньте поджимать пальцы.
Женевьева взглянула на кончики пальцев и изо всех сил попыталась расслабиться. Поднявшись, она вдруг почувствовала, что ужасно боится разочаровать его. Направившись к зеркалу, ощущала себя так, словно ступает по натянутой над землей проволоке. Плечи назад, голова прямо, она вспоминала, как в пансионе ее учили держать правильную осанку, необходимо было представить, будто на голове лежит книга, и, чтобы удержать ее, нужно сохранять идеальное равновесие. Подойдя к зеркалу, женщина увидела свои раскрасневшиеся щеки, белые как снег ноги и выражение легкого смущения на лице. Затем она повернулась и пошла обратно. Закари лениво улыбнулся:
– А теперь сделайте это еще раз, но более естественно. Вам словно кол в спину воткнули.
Женевьева почувствовала, как все внутри закипает от гнева, ей пришлось приложить немалые усилия, чтобы сосредоточиться на походке.
– Еще раз, – потребовал он, когда она вернулась обратно. – Просто продолжайте ходить по комнате, пока я не скажу вам остановиться.
Она ходила туда и обратно, снова и снова, мрачно размышляя, не придумал ли он все это специально, чтобы унизить ее. Таким непостоянным оказался этот Закари. Женевьева понятия не имела, что он в действительности о ней думает, и очень хотела, чтобы ей не было до этого дела. Но пока она ходила, смущение, раздражение, неловкость постепенно начали улетучиваться, в голове не осталось никаких мыслей. Только гладкие, прохладные половицы, шероховатая мягкость ковра расцветки зебры, скольжение и приятные прикосновения юбки к босым ногам. И присутствие Закари, безмолвно наблюдающего за ней… Пристальный взгляд сосредоточен на ее ступнях…
– Отлично. – Его голос прозвучал резко. – А теперь садитесь.
Она присела на кушетку, он подошел и склонился над ней, поставив напротив длинную, обитую бархатом скамеечку для ног, указал, что она должна поставить на нее одну ногу, сам пристроился рядом. Закари вытащил небольшую рулетку, такую же, какими пользовались другие сапожники. Она поставила ногу, он скользнул маркером к кончикам ее пальцев. Затем при помощи ленточки в трех местах измерил ширину ее ступни. После ее странного дефиле по комнате все это выглядело прозаично и банально. Женевьева почувствовала разочарование.
– Я могу произвести расчеты на глаз, но все-таки лучше как следует проверить. – Он словно прочитал ее мысли.
– И что, вы не ошиблись в первоначальных расчетах? Он только улыбнулся в ответ.
Женевьева начала медленно убирать ногу со скамеечки, но он протянув руку, остановил ее. Его ладонь коснулась ее ступни, а затем переместилась к лодыжке. Женевьева вдруг вспомнила, как прошлым вечером он коснулся ее руки. У него были очень сильные пальцы, вероятно от работы.
Закари приподнял ее ногу и осторожно положил одну ладонь под изгиб ее ступни, а другую под кончики пальцев. Женевьева представила, как его руки вырезают форму из кожи, забивают гвоздики. Широкие ладони. Руки под рубашкой, вероятно, налиты твердыми мускулами. Она расслабила ступню, сделала ее мягкой и уступчивой.
И тут ее захлестнуло невероятно сильное ощущение, словно жар перетекал из его ладоней в ее ступню, раскаленные иголочки пробегали по всей ноге. Он медленно ощупывал ладонями ступню, нажимая то там, то здесь большими пальцами, ощущая выпуклости ее костей, разделяя и перебирая пальцы и надавливая между ними. Он поглаживал, надавливал, исследовал ее ступню до тех пор, пока Женевьева не вздохнула от удовольствия. Она позволила ему провести рукой по задней части икры, чтобы ощутить упругую мышцу.
Когда Закари аккуратно опустил ее ногу обратно на скамеечку, Женевьева ощутила, как ей не хватает его прикосновения, но, к счастью, у нее имелась еще одна ступня…
– Не останавливайся, – пробормотала она, не задумываясь, что делает, когда он, наконец, закончил.
Закари расхохотался.
– Я не массажист, миссис Шелби Кинг. – Он поднялся и направился через комнату, унося скамеечку для ног. – Теперь вы можете надеть чулки и туфли.
Подняв глаза, она вдруг заметила Ольгу. Та поднялась до половины лестницы и наблюдала за ней. Женевьева быстро повернулась к женщине спиной. Сколько она там стоит? Ей стало нехорошо при одной мысли, что Ольга могла видеть, как Закари ласкал ее ступни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
– Ну как тебе, мамочка? – Она резко обернулась, чтобы увидеть, какое впечатление произвела на леди Тикстед.
Но мама не смотрела на нее, она разговаривала с каким-то мужчиной.
– Мамочка? – позвала она снова, на этот раз громче.
– О, они очень милы, дорогая. – Леди Тикстед выглядела взволнованной.
– Хороша, как картинка, – воскликнул мужчина, и в его голосе послышался странный акцент. – Не пожелают ли леди выпить со мной по чашечке чая у Фортнума?
Мистер Слэттери, а именно так звали мужчину, оказался «джентльменом из Нью-Йорка». Тот факт, что он приехал из Нью-Йорка, придавал ему невероятный шик. Женевьева никогда раньше не встречала американцев. Ее потряс его рассказ о том, как он плыл на корабле по Атлантическому океану, ее удивили его странный акцент и ширина его плеч. Ко всему прочему, он заказал огромное блюдо пирожных, и она успела съесть три штуки, прежде чем мать заметила, как она запихивает их в себя, и приказала остановиться.
– Где вам нравится больше, в Нью-Йорке или в Лондоне? – спросила Женевьева.
– Мне трудно ответить на этот вопрос. – Мистер Слэттери потер рукой массивный подбородок. – И тот и другой – замечательные города. В Лондоне есть ощущение многовековой истории, а что касается Нью-Йорка, нигде не царит такого оживления, как в этом шумном и веселом городе.
– Что за нелепый вопрос! – Леди Тикстед продолжала разглаживать волосы. В ее движениях сквозило застенчивое девичество, чего Женевьева никогда раньше не замечала в поведении матери. И хотя она в основном смотрела на букет цветов на столе, время от времени искоса странно посматривала на мистера Слэттери. – Ведь, в конце концов, Нью-Йорк – родной город мистера Слэттери.
– О, теперь я не очень в этом уверен. – Его щеки порозовели. – Больше не уверен.
– Вы женаты, мистер Слэттери? – поинтересовалась Женевьева.
– Женевьева!
Но американец, похоже, ничуть не смутился.
– Нет, милая, я не женат. Но надеюсь, когда-нибудь у меня будет семья. Жена, дочь, сын и чудесный дом. Разве не об этом мечтают люди?
– И вы все будете жить в Америке?
– Возможно.
– Думаю, мне понравилось бы жить в Америке, – воскликнула Женевьева. – Я поселилась бы в фургоне, какие показывают в фильмах, а мой муж был бы шерифом. А вы не шериф, мистер Слэттери?
По пути в дамскую комнату Женевьева незаметно бросила взгляд через плечо на мать и того мужчину. Они беззаботно смеялись, как старые друзья. Леди Тикстед казалась помолодевшей. А что касается мистера Слэттери, он вполне мог оказаться шерифом. Или кинозвездой. Женевьева никогда раньше не встречала такого красивого мужчины. И ее мать, кажется, тоже.
– Вы сочтете меня ужасно невежественной. – Мать повысила голос. – Я не могу вспомнить, когда в последний раз читала книгу. Журналы – да, но книги…
Женевьева относилась к тем детям, которые постоянно загадывают желания. Она загадывала их, задувая свечи на свои дни рождения, бросала монеты в фонтаны и колодцы, мечтала о сокровенном, когда выпадали молочные зубы.
– Что ж, вам следует прочесть эту книгу, – заявил мистер Слэттери. – Даже если вы никогда не прочтете ничего другого.
Теперь, стоя в новеньких восхитительных туфлях и наблюдая, как мать смеется в обществе красивого незнакомого американца, Женевьева вдруг подумала, что никогда в ее жизни не было столь замечательного дня. Она закрыла глаза, поджала пальцы в глубине новых туфелек Мери Джейн и загадала желание.
Кроме них двоих в кафе с зелеными стенами не осталось других посетителей. Антон, официант с впалой грудью и меланхоличными усиками, собирал стулья и подметал пол. Время от времени он поглядывал на часы, висящие над барной стойкой, и вздыхал. Вздохи были исключительно громкими, но парочка, сидящая за столиком у окна, или не слышала их, или им просто не было до них никакого дела.
– Итак, этот мистер Слэттери… Он был любовником вашей матери? – спросил Закари.
– Я не знаю. – Женевьева водила пальцем по рассыпанным на столе сахарным крупинкам. – Они могли быть просто друзьями. Возможно, в тот день они вообще только познакомились. Но их влекло друг к другу, в этом я не сомневаюсь. Ну а что касается всего остального… ведь мне было всего девять лет.
– Неужели вы действительно думаете, что такая красивая женщина, как ваша мать, и такой мужчина, как он, могли остаться «просто друзьями»?
– Ну, если все рассматривать с такой точки зрения… – Она уперлась взглядом в веснушку у него на шее, не смея посмотреть ему в глаза. – Я надеюсь, что они все-таки стали любовниками. Мне бы хотелось думать, что она была счастлива, хотя и недолго. Моя мать была… есть… остается… очень несчастливой женщиной. Отец ужасный зануда. И к тому же задира…
В тот вечер, когда мы вернулись из Лондона, между ними произошла ссора. Я должна была лежать в постели, но услышала их голоса, пробралась на лестничную площадку и, свесившись с перил, пыталась разобрать, о чем они говорят. Все было ужасно. Я не могла расслышать слов, он орал на нее, она плакала и пронзительно что-то выкрикивала в ответ. Затем она вдруг замолчала, теперь кричал только он один. – Ее ногти царапали поверхность стола. – На следующее утро она не вышла к завтраку, целый день провела в своей комнате. Прием по случаю дня рождения пришлось отменить. Мама так никогда и не надела то прекрасное платье и атласные туфли.
– Вы думаете, ваш отец что-то узнал?
– Возможно. Когда мы возвращались из Лондона, она уже начала меняться. Превращаться в такую, какой всегда была. Мы вместе сели на заднее сиденье «даймлера», я видела, каким отчужденным делается ее лицо. Это все равно что наблюдать, как кто-то умирает. – Она глотнула коньяк. – В те времена мою мать окружали сплошные пустота и безмолвие. Холод и отчуждение. Она почти никогда не играла со мной и редко разговаривала. Я гримасничала и не слушалась, вытворяла все, что взбредет в голову, просто чтобы она заметила меня. Бывали моменты, когда она словно оживала. Несколько таких минут за все мое детство, вот и все. И тот единственный день в Лондоне.
Женевьева снова поднесла стакан к губам, но стакан был пуст.
– Сейчас она совсем другая. Мама привыкла прятаться в пустоте и безмолвии, но сейчас это пугает ее. Она заполняет пустоту непрестанной, бессмысленной болтовней, превратилась в сплошной комок нервов и пытается успокоиться при помощи алкоголя. – Неожиданно Женевьева нахмурилась и подняла на него глаза. – Но я ушла в сторону от темы своего рассказа. Я рассказывала о туфлях. О причине, по которой я так серьезно отношусь к туфлям.
– Ваши изумительные туфли Мери Джейн, купленные в тот чудесный день, когда мама была счастлива.
Теперь она пристально смотрела в его глаза, в его бездонные глаза.
– Ваше желание не сбылось, ведь так? – спросил он. – Ваша мать так и осталась несчастной, тот мужчина никогда не вернулся.
Туфли, обшитые шелковыми цветочными лепестками. Туфли, сотканные из обрывков мечты. Туфли, которые лопаются, словно мыльные пузыри, когда вы хотите прикоснуться к ним.
Его ладонь накрыла ее руку. Она вздрогнула от прикосновения и отдернула руку, в голове неожиданно всплыли мысли обо всей этой чепухе вроде «занятий любовью без любви». Она немедленно должна была вернуться домой.
– Простите, – сказал он. – Я не хотел…
– Все в порядке. – Женевьева положила руки на колени, нервно потерла ладони.
Закари кивнул официанту:
– Уже поздно. Нам пора идти.
Куда пора идти? – подумала она. Домой? Но вместо этого произнесла:
– Так как насчет моих туфель, мистер Закари?
– Приходите утром в магазин, – ответил он. – В одиннадцать.
Когда, наконец, Женевьева вернулась домой, в квартире было темно и тихо. Но в камине в гостиной все еще тлели красные угольки.
10
Ее наряд был рассчитан до мелочей. На этот раз она превзошла саму себя. Шифоновое платье от Поля Пуаре с шарфом из меха рыси. Ее изумительные, изготовленные на заказ лайковые туфли с завязками и витиеватым узором в виде аппликации на дубленой телячьей коже и остроконечными каблуками казались эфемерными. Дизайнер, некий Уилфред Харгривз из Лондона, отличавшийся флегматичностью и абсолютным безразличием к славе в мире моды, не сможет представлять ощутимой угрозы самолюбию Закари и заставить его возмущаться. Словно в качестве компенсации за неяркие туфли, Женевьева была усыпана бриллиантами, камни яркими каплями сверкали на ее пальцах, в ушах, на запястьях, на шее.
Роберт оторвался от утренней газеты, чтобы взглянуть на жену, когда она вышла в холл и встала перед зеркалом, поправляя шарф; забывшись на мгновение, он громко присвистнул.
Женевьева в изумлении посмотрела на него. Муж покраснел. Тогда краска начала медленно заливать и ее щеки. Затем они оба захихикали.
– Полегче, парень! – воскликнула она.
– Ты выглядишь ослепительно, – признался он. – Куда собираешься?
Она начала весело рассказывать о примерке туфель, с каждым словом ее уверенность возрастала, она точно знала, что между ними все будет хорошо. Роберт никогда не узнает, что она натворила. А у нее никогда не возникнет соблазна рассказать ему о случившемся. Его свист спас их обоих.
– Вы вернулись, мадам? – Ассистентка Закари, распахнувшая дверь, показалась ей еще более суровой и неприветливой, чем прежде. Она начала закрывать дверь прямо перед носом у Женевьевы, и на ее лице возникло тихое удовольствие оттого, что она имеет на это полное право.
Но вдруг из глубины магазина раздался голос. Женевьева услышала, как Закари крикнул: «Ольга!» Женщина остановилась, не успев полностью закрыть дверь, и, повернув голову, стала ожидать дальнейших указаний.
– Полагаю, вы сейчас убедитесь в том, что мне назначено, – заявила Женевьева.
– Доброе утро, мадам. – Закари простер руку, приглашая ее в пурпурную глубину магазина. Сегодня в нем чувствовалось что-то официальное. Словно и не было вчерашнего вечера в зеленом кафе. «Ну что ж, – подумала Женевьева, – меня это вполне устраивает».
Ольга по-прежнему маячила за своей конторкой, и Женевьева ощущала, как ее ледяные глаза пристально и оценивающе следят за каждым ее движением. Затем, к ее великой радости, Закари приказал ассистентке отправляться вниз и ждать там, пока не закончится примерка.
– Итак, мистер Закари, как я уже рассказывала вам, я устраиваю костюмированную вечеринку в стиле кубизма. Она состоится примерно через шесть недель, и мне хотелось бы…
– Снимите, пожалуйста, туфли и чулки, миссис Шелби Кинг. – Не обращая внимания на ее слова, Закари взял ее под руку и настойчиво увлек к одной из пурпурных кушеток.
Она не сводила глаз со своих ступней, снимая туфли и мрачно наблюдая, как он проходит по комнате, чтобы закрыть дверь. Странное нервное волнение пронзило ее, когда она принялась стягивать чулки. Женевьева не предполагала, что понадобится их снимать, но, если их действительно надо снять, разве не должна была она пройти в комнату для переодевания? Черт ее подери, если она собирается стесняться из-за этого. И с Вайолет де Фремон наверняка обходились таким же образом. А то, что хорошо для графини…
Женевьева не знала, наблюдает ли Закари за ней, и была вынуждена довериться исключительно его профессионализму. Она приподняла юбку и расстегнула подвязку на правом бедре. Медленно стянув правый чулок, аккуратно отложила его в сторону, а затем взялась за левый. Деревянный пол холодил ступни. Она смущалась, словно не только ноги под платьем от Поля Пуаре были обнажены. Женевьева бессознательно поджала пальцы.
– Вам холодно? – послышался голос Закари. Она уловила легкий аромат дыма и, подняв глаза, увидела, что он сидит в другом конце комнаты в кресле эпохи Наполеона III и курит сигарету. Его официальность как ветром сдуло, он вел себя свободно, балансируя на грани дерзости. Закари непринужденно развалился в кресле, склонив голову набок, а его правая нога свешивалась с подлокотника кресла.
– Не то чтобы очень… – В комнате стоял ужасный холод. – Я готова к примерке.
– Я хочу, чтобы вы прошлись по комнате. – Закари взмахнул правой рукой, не выпуская из пальцев сигарету и показывая, что она должна дойти до зеркала в дальнем конце комнаты, а потом пройти обратно. – Перестаньте поджимать пальцы.
Женевьева взглянула на кончики пальцев и изо всех сил попыталась расслабиться. Поднявшись, она вдруг почувствовала, что ужасно боится разочаровать его. Направившись к зеркалу, ощущала себя так, словно ступает по натянутой над землей проволоке. Плечи назад, голова прямо, она вспоминала, как в пансионе ее учили держать правильную осанку, необходимо было представить, будто на голове лежит книга, и, чтобы удержать ее, нужно сохранять идеальное равновесие. Подойдя к зеркалу, женщина увидела свои раскрасневшиеся щеки, белые как снег ноги и выражение легкого смущения на лице. Затем она повернулась и пошла обратно. Закари лениво улыбнулся:
– А теперь сделайте это еще раз, но более естественно. Вам словно кол в спину воткнули.
Женевьева почувствовала, как все внутри закипает от гнева, ей пришлось приложить немалые усилия, чтобы сосредоточиться на походке.
– Еще раз, – потребовал он, когда она вернулась обратно. – Просто продолжайте ходить по комнате, пока я не скажу вам остановиться.
Она ходила туда и обратно, снова и снова, мрачно размышляя, не придумал ли он все это специально, чтобы унизить ее. Таким непостоянным оказался этот Закари. Женевьева понятия не имела, что он в действительности о ней думает, и очень хотела, чтобы ей не было до этого дела. Но пока она ходила, смущение, раздражение, неловкость постепенно начали улетучиваться, в голове не осталось никаких мыслей. Только гладкие, прохладные половицы, шероховатая мягкость ковра расцветки зебры, скольжение и приятные прикосновения юбки к босым ногам. И присутствие Закари, безмолвно наблюдающего за ней… Пристальный взгляд сосредоточен на ее ступнях…
– Отлично. – Его голос прозвучал резко. – А теперь садитесь.
Она присела на кушетку, он подошел и склонился над ней, поставив напротив длинную, обитую бархатом скамеечку для ног, указал, что она должна поставить на нее одну ногу, сам пристроился рядом. Закари вытащил небольшую рулетку, такую же, какими пользовались другие сапожники. Она поставила ногу, он скользнул маркером к кончикам ее пальцев. Затем при помощи ленточки в трех местах измерил ширину ее ступни. После ее странного дефиле по комнате все это выглядело прозаично и банально. Женевьева почувствовала разочарование.
– Я могу произвести расчеты на глаз, но все-таки лучше как следует проверить. – Он словно прочитал ее мысли.
– И что, вы не ошиблись в первоначальных расчетах? Он только улыбнулся в ответ.
Женевьева начала медленно убирать ногу со скамеечки, но он протянув руку, остановил ее. Его ладонь коснулась ее ступни, а затем переместилась к лодыжке. Женевьева вдруг вспомнила, как прошлым вечером он коснулся ее руки. У него были очень сильные пальцы, вероятно от работы.
Закари приподнял ее ногу и осторожно положил одну ладонь под изгиб ее ступни, а другую под кончики пальцев. Женевьева представила, как его руки вырезают форму из кожи, забивают гвоздики. Широкие ладони. Руки под рубашкой, вероятно, налиты твердыми мускулами. Она расслабила ступню, сделала ее мягкой и уступчивой.
И тут ее захлестнуло невероятно сильное ощущение, словно жар перетекал из его ладоней в ее ступню, раскаленные иголочки пробегали по всей ноге. Он медленно ощупывал ладонями ступню, нажимая то там, то здесь большими пальцами, ощущая выпуклости ее костей, разделяя и перебирая пальцы и надавливая между ними. Он поглаживал, надавливал, исследовал ее ступню до тех пор, пока Женевьева не вздохнула от удовольствия. Она позволила ему провести рукой по задней части икры, чтобы ощутить упругую мышцу.
Когда Закари аккуратно опустил ее ногу обратно на скамеечку, Женевьева ощутила, как ей не хватает его прикосновения, но, к счастью, у нее имелась еще одна ступня…
– Не останавливайся, – пробормотала она, не задумываясь, что делает, когда он, наконец, закончил.
Закари расхохотался.
– Я не массажист, миссис Шелби Кинг. – Он поднялся и направился через комнату, унося скамеечку для ног. – Теперь вы можете надеть чулки и туфли.
Подняв глаза, она вдруг заметила Ольгу. Та поднялась до половины лестницы и наблюдала за ней. Женевьева быстро повернулась к женщине спиной. Сколько она там стоит? Ей стало нехорошо при одной мысли, что Ольга могла видеть, как Закари ласкал ее ступни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35