А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

– У вас, милейшая, фантастически прямые волосы. Ни вихра, ни одного завитка. Если обрезать их прямо, получаются красивые линии, углами... Почему вы хотите, чтобы я их завил? Вы хотите, чтобы я уничтожил достояние, данное вам природой? – Он многозначительно обвел глазами длинную, заставленную зеркалами комнату, где его брат Пьетро только что закончил накручивать на бигуди тусклые каштановые волосы женщины, украшенной драгоценностями, и помешивал в миске нечто, издающее сильный химический запах.– Мне бы хотелось полагать, что прямые волосы не единственное мое природное достояние, Маркус. А что, если оставить их прямыми, но изменить цвет? Как насчет того, чтобы сделать меня блондинкой?Парикмахер прикусил мизинец.– Вы хотите, чтобы я испортил перекисью водорода эти прекрасные темные волосы и обесцветил их?– Я знаю, вы причесываете Додо. Ей, очевидно, идет быть блондинкой, а мне...– Додо Лоренс натуральная блондинка. А вы, дорогуша, нет. Если бы я мог взмахнуть волшебной палочкой, чтобы показать, как вы будете выглядеть с перманентом и светлыми волосами, я бы это сделал. Мы бы оба похихикали, а затем я вернул бы вас в прежнее состояние. Но хотя я и волшебник, этот номер мне не под силу! Дядюшка Маркус знает свое дело. И я не могу допустить, чтобы вы бегали по городу со страшными волосами, рассказывая всем и каждому, кто сотворил с вами такое!Грейс по-детски надулась, но быстро, увидев себя в зеркале, изменила выражение лица.– Ну ладно. Но подстригите меня короче обычного. Так коротко, как только можете. Короткие стрижки сейчас стоят два пенни, а мне надо выделяться из толпы!– Ну, теперь я узнаю мою девушку! – Маркус со слегка мрачной улыбкой защелкал ножницами.Грейс на минуту представила себе, с какой устрашающей улыбкой он распиливал бы женщину пополам! Маркус крикнул помощнице:– Шампунь для мисс Резерфорд, Пенелопа! – Повернувшись, он положил руку на плечо Грейс. – Дорогуша, вы выбрали самый лучший способ, чтобы понравиться ему еще больше!– Кому понравиться?Маркус пожал плечами:– Ну, ясно же, что вы делаете это ради мужчины. Не отпирайтесь.– Я отправляюсь в поездку. – Грейс нервно потирала руки, лежащие на коленях. – Небольшая увеселительная поездка, но я хочу выглядеть на все сто! Я уезжаю сегодня вечером.Маркус похлопал ее по плечу.– Вам не надо ни для кого меняться, дорогуша. Дядюшка Маркус знает свое дело.
Пока Грейс мыли голову, на полу у ее ног стояла сумочка, где лежали два письма. Одно, в белом конверте, было адресовано мисс Грейс Резерфорд и написано синими чернилами наклонным курсивом. Аккуратное и привлекательное, хотя и трудное для расшифровки. Другое, на светло-голубой бумаге, написанное черными чернилами, было наполнено колкостями и раздражением. Неприятное и гневное, оно все же легче поддавалось пониманию, чем его курсивный сосед.
– Итак, кто же он? Ваш друг? – Маркус прядь за прядью поднимал ее густые волосы расческой и ловко орудовал ножницами.Каждый раз, приходя сюда, она восхищалась скоростью, с которой он это делал. Его ослепительной точностью.– Почему вы так уверены, что я еду с мужчиной?– Ах, Грейс! Дядюшка Маркус не из тех, кто станет тебя за это осуждать. – Понимающая улыбка. Голова, склоненная набок.Его парикмахерские инструменты лежали перед ней на туалетном столике аккуратным рядом. Ножницы, расчески, бритвы, странные маленькие ножички. Тщательно отполированные, с ручками из черепаховых панцирей. Заканчивая работу в конце дня или даже отправляясь пообедать или выпить кофе, он складывал их в специальный футляр из телячьей кожи, а футляр прятал во внутренний карман пиджака, ближе к сердцу. Она видела, как он это делает. Его драгоценные точные инструменты.– Может быть, я сама себя осуждаю!
«19 мая 1927 года. Дорогая Грейс.Я хотел написать и извиниться. Извиниться за то, что нарушил Ваше спокойствие. Впрочем, за то, что поцеловал Вас, я не извиняюсь и сделаю это снова, если Вы мне позволите.Только не пугайтесь. Я джентльмен. Или, по крайней мере, могу им быть, если Вы этого захотите. Фактически это обещание.Поедем со мной в Париж! Я еду завтра, независимо от того, вылетит Линдберг по расписанию или нет. Вы об этом не пожалеете, я тоже.Я буду весь день ждать Вашего ответа дома. Всегда Ваш Джон».
– Я католик. – Маркус подрезал волосы все короче и короче. – Мы любим время от времени заходить в маленькую будочку и каяться в своих грехах. Обычно исповедник – сварливый старик в сутане, заляпанной пятнами от печенки, и пахнущий алкоголем. Такой, с которым вы бы не сели за один стол. Но мы почему-то снова и снова идем к этому человеку и рассказываем ему все, что у нас наболело. Это действительно чудо. Ощущаешь какое-то освобождение.Грейс улыбнулась:– Я не католичка.– Тогда откройте ваши секреты дядюшке Маркусу! Кому же вам еще исповедаться?
«19 мая 1927 года. Дорогая Грейси.Нам с тобой обязательно нужно куда-нибудь уехать на несколько дней.Куда-нибудь подальше от стола Обри Пирсона, моей смятой постели в «Савое», жаркой танцевальной площадки в «Саламандре», трюкаческого виста по средам в клубе «Сильвестр», «Тур Эффель» в автографах, затхлого воздуха библиотеки на Марилебон-роуд, моего беспокойного издателя (который заплатил мне кругленькую сумму в ожидании Великого Романа и теперь ежедневно изводит меня своими телефонными звонками в обеденное время, от чего у меня, наверное, скоро разовьется язва), постоянного немого укора и зловещего присутствия (я чуть не зачеркнул «зловещего», но это очень верное слово) моего бывшего друга Джона Крамера и такой существенной обузы (прекрасной, конечно, но все же обузы), как твоя семья! Ах, давай, ради бога, уедем от жестких бифштексов, которые подают в этих ужасных гриль-барах Уэст-Энда! Куда-нибудь подальше от этого энергичного, пульсирующего, ураганного, захватывающего, оглушительного, умопомрачительного, душераздирающего (не достаточно ли?), потрясающего города под названием Лондон, в котором я не могу жить и без которого тоже не могу, который люблю и ненавижу, и все больше ненавижу, и все больше люблю!Хоть на короткие каникулы, дорогая, отдохни от Дайамонд, Дьявола и их забавных комнатных игр.Давай посмотрим, что это такое, когда есть только ты и я! Наши скромные и простые персоны, которым никто и ничто не мешает.Что скажешь, Грейси? Покрутим руль?Пришли мне ответ сегодня в «Савой».С любовью, твой Д. О'К .».
– Вероятно, я из тех, кто любит невысказанное, – сказала Грейс. – Может быть, я люблю держать свои секреты при себе?– Как это скучно, милочка! Я так надеялся, что вы расцветите мой тусклый день, наполненный стрижками, прическами и завивками. Вы же обычно так хорошо сплетничаете! – Он поднял зеркало в раме из черепахового панциря, чтобы показать ей абсолютно прямые волосы на затылке.– Да, но я всегда сплетничаю о других. И рассказываю что-нибудь несущественное. – Грейс повернула голову в одну сторону, затем в другую, рассматривая свою стрижку «короче некуда».– Значит, есть что-то существенное? – Маркус принялся складывать инструменты в футляр из телячьей кожи. – Есть он, существенный?– Именно это мне и надо выяснить.Новая прическа зрительно удлиняла ее шею и увеличивала глаза. Она ее молодила. В ее лице появилось что-то почти детское.– Поэтому я еду с ним! Глава 2 Сумерки. Полная луна поднимается над аэродромом, не поддаваясь густым пурпурным облакам, угрожающим закрыть ее. Летное поле защищено ограждениями, чтобы сдерживать толпу, и оцеплено плотным кольцом полицейских. С того момента, как Линдберг миновал Ньюфаундленд и летел над Атлантикой, со всех судов поступали телеграммы. Вот его заметили в Голине, в Ирландии, а затем над Корнуоллом. Когда низколетящий самолет появился над Шербуром, многочисленная толпа кинулась к своим машинам и заполонила все шоссе на Фландрию, направляясь из Парижа в Бурже. Лихорадка «Линди» официально началась.Грейс, конечно, была в первых рядах. По мере того как толпа росла, ее толкали то в одну, то в другую сторону. Сейчас, сжатая со всех сторон, приплюснутая к толстому животу жандарма, она, подняв взгляд к небу, ждала вместе со всеми, иногда посматривая на контрольную башню, где американский посол Майрон Т. Херик беседовал по душам с французскими официальными лицами.Ее начал мучить неизбежный вопрос: «Интересно, где тут можно пописать?» – как вдруг неподалеку раздался крик. Кто-то заметил самолет.Все неистово вглядываются в даль. Облака густые, и самолета Линдберга сквозь них не видно. Но... погодите... да: звук! Гул становится все громче.– C'est lui! C'est Lindy! Это он! Это Линди! (фр.).

Через несколько коротких секунд появляется серебристый от лунного света моноплан. Затем он снова исчезает за облаками.Те, что стояли впереди, ждали его здесь весь день. Ожидание стало почти невыносимым. Люди оживились, задвигались, выглядывая друг из-за друга, чтобы не пропустить сенсацию. Рядом с Грейс женщина упала в обморок. Жандармам пришлось нарушить строй, чтобы унести ее в безопасное место.Вот, наконец, самолет! Показывается из-за облаков, кружит прямо над головой. Толпа вопит и ревет.Аэродром освещен яркими прожекторами, и вдоль всей взлетно-посадочной полосы стоят фонари. Пилот не спал сорок часов, но привел свой самолет прямо к цели.Толпа скандирует: «Ли-ин-ди! Ли-ин-ди!» Полицейское оцепление слабеет и больше не в состоянии сдерживать напор. Грейс человеческим водопадом несет вперед. Она не могла бы остаться на месте, даже если бы захотела. Падают все ограждения, толпа затаптывает их и бросается на летное поле. Бежит с поразительной скоростью, совершенно не контролируя себя. Грейс чувствует, как в ее горле клокочет смех, но не слышит себя из-за всеобщего гама. Ее больше не несет, она сама несет себя, стараясь бежать как можно быстрее, чтобы обогнать всех. И вдруг она натыкается на какой-то неподвижный металлический предмет, протягивает к нему руки, чтобы прикоснуться, и запрокидывает голову, чтобы посмотреть на простирающееся над ней крыло. На металле прямо перед ней написано: «Дух Сент-Луиса». Она обводит эти буквы пальцами. Человек в кабине стаскивает шлем и защитные очки, у него оказывается копна рыжих волос и изумительно красивое лицо. Он смотрит на нее, улыбается и говорит:– А, привет, Грейс! Я знал, что ты придешь! Глава 3 – Как ты можешь так долго спать? Раздражающий шорох отодвигаемой занавески.– Смотри! Я принес тебе чай! – Он показал на чашку с ложечкой на столике возле кровати. – Я даже приготовил его так, как ты любишь, хотя одна мысль об этой густой молочной смеси заставляет меня содрогаться. Тебе нужно приучаться пить чай с лимоном. Так пьют чай культурные люди, куколка!Она видела лишь его силуэт на фоне окна, но знала, что он улыбается. Слышала улыбку в его голосе.– Я видела сон. Господи, какой ясный сон! Который час?– Время идти на пляж, пока не скрылось солнце. Как давно я не был на морском побережье! Мы будем строить песочные замки, плавать, а потом ты закопаешь меня в песок по шею, да так и оставишь!– Не искушай меня.– Эй, а может быть, мы пойдем туда вечером и поплаваем голышом? Как же давно я не купался голым! – Он подошел и сел на край постели. Наклонился, чтобы поцеловать ее в губы. Его дыхание было теплым и неглубоким. Маслянистым.– Мне приснилось, будто я прилетела в Париж, чтобы посмотреть, как приземляется Линдберг. – Грейс села, опершись на подушки. – Как ты думаешь, он уже приземлился?– Не знаю. Внизу, наверное, есть газеты. Пойду посмотрю.Грейс хотела заметить ему, что газета там может быть только в том случае, если он купил ее, но он уже исчез, оставив ее пить чай и размышлять о своем сне, таком ясном и подробном, и той эйфории, которую она испытала.
Грейс и О'Коннелл поездом добрались до Дорсета и прошлой ночью приехали в Веймут. На станции их встретил человек в остроконечной шляпе и извилистыми дорогами отвез в дом, стоящий на вершине утеса и предоставленный им английским издателем О'Коннелла.– По-видимому, это довольно малолюдное место, – заметил О'Коннелл. – Но вид на залив, наверное, великолепен.Но полюбоваться видами им не удалось. Когда они приехали, было уже темно. Дул шквалистый ветер, враждебно, несколько угрожающе шумели волны. Орас, человек в шляпе, показал им дом, а на кухне с преувеличенной напыщенностью предложил мясной пирог, накрытый чайным полотенцем, который его жена испекла на обед. Это чудо кулинарного искусства было обложено сереющим вареным картофелем. Она также оставила в буфете буханку хлеба, масло, яйца и кувшин молока.– Завтра в полдень я принесу еще еды.– А вино здесь есть? – осведомилась Грейс.– В погребе полно этого зелья. – Орас сморщил нос. – Хозяин пьет его галлонами. Если вы спросите меня, я скажу, что эти бутылки стоят там с незапамятных времен! Они просто заросли пылью! Я бы на вашем месте его не пил.Ему понадобилась вечность, чтобы научить их пользоваться нагревателем воды. Наконец он удалился, оставив их дать выход подавляемому смеху, и спустился в погреб, чтобы найти хорошую бутылку. Или, как оказалось, две. С половиной.В переднем вестибюле стоял граммофон с несколькими джазовыми пластинками. Они убрали стулья, сбросили туфли и вместе танцевали на ковре, вращаясь и тесно прижимаясь друг к другу. Останавливались только затем, чтобы отхлебнуть вина, и продолжали танцевать. Наконец голод вынудил их отведать пирога; надломив сдобную корочку, они увидели внутри серые куски мяса неопределенного происхождения с горохом, морковкой и каким-то жирным месивом. Стоя босиком на холодном каменном полу перед кухонным столом, они с аппетитом ели, и, как ни удивительно, еда им нравилась. Картофель же они кидали друг в друга, как снежки, все время хохоча и гоняя друг друга по лестнице.Их занятие любовью было пьяным и забавным. Они смеясь катались по постели, пока не наступил необычный покой и нежность. Когда они лежали вместе и ее голова покоилась на его груди, Грейс опять поймала себя на том, что хочет расспросить его о смерти Евы и сравнить его рассказ с версией Крамера. Ведь тот предполагал, что она разделяет его подозрения относительно О'Коннелла. На самом деле, чем больше она об этом думала, тем большую симпатию испытывала к своему любовнику. Он оказался втянутым в историю чужого сумасшествия, в чужую трагедию. И эта трагедия до сих пор преследует его в лице безутешного Крамера. Она даже не могла больше сердиться на него за то, что он рассказал ей странную ложь о сделке, когда она поделилась своей тайной о романе с Джорджем. Скорее всего, он не поддержит разговор и ничего не расскажет ей о том, что произошло в том гостиничном номере. Грейс начинало казаться, что самоубийство Евы сыграло свою роль в пятилетнем уединении О'Коннелла.Сейчас ей хотелось взять его за руку и рассказать все, что ей известно, прижаться к нему тихо и крепко. Сказать ему, что между ними не должно быть недомолвок, что он может доверить ей самые болезненные и личные факты. Но тогда и ей придется рассказать, откуда ей стало известно о самоубийстве Евы: она откровенничала с Крамером, его врагом!В конце концов ее одолела усталость. По-прежнему обнимая друг друга, они заснули. Последней сознательной мыслью Грейс было: «Я правильно поступила, приехав сюда с ним. Правильно». Глава 4 Спускаясь по лестнице в халате, Грейс напевала себе под нос. Она весело предвкушала прогулку по пляжу, купание среди скал, собирание драгоценных камушков и ракушек, о существовании которых мгновенно забываешь, а затем, неделю спустя, находишь их в самый неподходящий момент, например в вестибюле хорошего ресторана, и, вынимая их из кармана, просыпаешь песок на ковер.«Нам нужна собака, – думала Грейс, направляясь в столовую. – Она бы бегала, плавала, обрызгивала нас водой, а мы бы бросали ей в воду палочки. Интересно, а нельзя ли взять собаку напрокат?»Но потом...За столиком вместе с О'Коннеллом сидели еще четверо. Они ели вареные яйца и треугольные тосты с маслом, запивая их чаем.– Это Грейс, – представил О'Коннелл. – Дорогая, кажется, ты уже знакома с Сэмом? – Он указал на их хозяина, Сэмюэла Вултона, который, поглаживая свою эспаньолку, насмешливо смотрел на них.– Не совсем. Впрочем, очень рада познакомиться! Боже, как это отвратительно! Спуститься в столовую в халате!Рядом с Вултоном сидела хрупкая женщина с прозрачной кожей и выпуклыми глазами. Напротив – коренастый лысый мужчина в очках и женщина с вьющимися светлыми волосами, изогнутыми бровями и крошечным носиком.– О, я уверен, мы знакомы. Не были ли вы на довольно утомительной вечеринке в «Сайросе», мисс Резерфорд? – Вултон не мог оставить свою бородку.– Была. – Повернувшись к О'Коннеллу, Грейс чувствовала, как краснеет. В своей колонке она назвала эту вечеринку «тошнотворной». Что еще она писала в этой колонке? – Мы ведь в ту ночь познакомились, не так ли, дорогой?– Какой из тебя замечательный Купидон, Сэмми!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29