Друзей у него было немного, и никто не стал особенно близок. Он сам не был слишком силен, чтобы стать забиякой и хулиганом, но и не слишком слаб, чтобы превратиться в жертву. В первую же неделю пребывания в школе он оказался втянутым в две драки и отделал своих противников с такой холодной и бесцеремонной жестокостью, что больше до конца учебы его уже не задирали. Реакция у него была приличная, и силы для своего веса вполне достаточно, но спорт вызывал у него скуку, и он участвовал в соревнованиях только тогда когда это было обязательно. По успеваемости он входил в первую десятку. Но оставался прирожденным одиночкой.
Он никогда не присоединялся к походам в местный публичный дом и не участвовал в случайных развлечениях с охотно шедшими навстречу девицами из города. Однажды он-таки отправился в публичный дом, но ничего не смог. В другой раз его подцепила разбитная девица; она загнала свою машину на берег озера и там его соблазнила - с её точки зрения, весьма успешно. Член у него встал вполне удовлетворительно, но кончить он не смог, что весьма понравилось девице. Был у него и одина гомосексуальный контакт, удовольствия он получил не больше, чем от гетеросексуальных, и после этого исключил секс из своего школьного расписания.
Ничто из военных занятий в школе или учебы в колледже, во время службы рядовым или учебы в офицерской школе не подготовило его к тому открытию, которое он сделал, когда попал в бой. Это произошло во Вьетнаме в те безмятежные счастливые дни, когда американцы были всего лишь советниками и появление более полумиллиона солдат представлялось совершенно невероятным. В чине второго лейтенанта его прикомандировали к вьетнамскому майору, отправившемуся с сотней солдат и какой-то непонятной миссией в деревушку в нескольких милях к северо-западу от Сайгона. На пыльной, устланной листьями проселочной дороге им устроили засаду и перебили бы все до единого, будь противник - вьетконговцы в пропотевших рубахах и камуфляжных шортах - более дисциплинирован. Но когда вьетнамцы отступили (а на самом деле - в панике бежали), сидевшие в засаде покинули укрытия и пустились в погоню.
Майора и ещё одного офицера убило первым же залпом, а оставшиеся растерялись и оказались совершенно беспомощны. С помощью сержанта, который немного говорил по-английски, Райдер собрал своих вояк и организовал оборону. В конце концов, обнаружив, что не испытывает никакого страха, или, точнее говоря, что мысль о смерти не приводит его в ужас и не влияет на способность командовать, Райдер повел их в контратаку. Враг был отброшен или, точнее сказать, рассеян, но осталось достаточно убитых и раненых, чтобы позднее толковать этот эпизод как победу союзной армии.
Позднее он не раз участвовал в боях, командовал небольшими отрядами, выполнявшими ограниченные задачи. Он не испытывал особого удовольствия, убивая противника, но явно получал определенное удовлетворение, демонстрируя свои способности. После окончания срока пребывания во Вьетнаме его вернули в Штаты, назначили инструктором в пехотный лагерь в Джорджии и продержали там до демобилизации.
Райдер вернулся в дом тетки, где произошли некоторые перемены: она стала меньше пить и предпочла мастурбации занятия любовью с пожилым адвокатом с козлиной внешностью и, видимо, такой же доблестью. Скорее от безделья, чем ради истинного интереса или любопытства, Райдер использовал накопившиеся деньги, чтобы прокатиться по Европе. И в Бельгии, в каком-то захудалом антверпенском баре познакомился с громогласным добродушным немцем, завербовавшим его наемником в Конго.
Если не считать короткой службы в Боливии, Африка в разных её частях, на одной или на другой стороне, с той или иной политической партией, стала местом его успехов, и он был этим вполне доволен. Он многое постиг в военном искусстве, научился сражаться в самых разных условиях, командовать подразделениями с самыми разными уровнями воиинской дисциплины и храбрости, трижды был ранен, два раза легко и один - серьезно. Копьем его проткнули, как шашлык, но повезло: жизненно важные органы не пострадали, и через месяц он опять встал в строй.
Когда спрос на наемников упал, какое-то время он провел в Танжере. Там представилась возможность заняться контрабандой (вывоз гашиша, ввоз сигарет), но ему это не понравилось. В то время он проводил четкую грань между войной за деньги и уголовщиной. Там он повстречал иорданца, который обещал устроить на службу к королю Хуссейну, но ничего из этого не вышло. В конце концов Райдер вернулся в Штаты, где обнаружил, что его тетка с адвокатом освятили свою связь законным браком. Пришлось собирать скудные пожитки и отправляться на Манхеттен.
Несколько недель спустя он начал торговать ценными бумагами и оказался втянутым в дела с некоей дамой. Та делала вид, что намерена купить у него акции, а на самом деле лишь стремилась затащить его в постель. Партнершей она была жадной, даже хищной, а он, хотя и научился кое-каким штучкам, половым гигантом не был. Женщина делала вид, что влюблена в него, возможно, так оно и было, но он не испытывал особого удовольствия от проникновения в различные её отверстия. В тот же день, когда его уволили с работы, он перестал встречаться с дамой. Ни то, ни другое его особенно не взволновало.
Райдер не мог бы объяснить, почему подружился с Лонгменом. Разве что дружба была ему предложена, и не стоило тратить сил, чтобы от неё отказаться. Он не смог бы объяснить даже самому себе, почему, отказавшись от уголовщины в Танжере, охотно пошел на неё на Манхеттене. Может быть, виною тому стали возникшие проблемы. Может быть, его заела скука, чего в Танжере не было. Почти наверняка это случилось потому, что надоело зарабатывать на жизнь гнусными способами. И ещё наверняка из-за того, что ему нравился риск. Но, в конце концов, мотив особой роли не играл, важно было только само действие.
Глава 9
Клайв Прескот
Начальник лейтенанта Прескота капитан Дургин позвонил в центр управления, чтобы сообщить новость насчет Доловича. Прескот перегнулся через плечо Коррела и взял телефонную трубку. Коррел прикрыл глаза рукой и со стоном откинулся в кресле.
- Я собираюсь перебраться на ту сторону реки к Двадцать Восьмой улице, - сказал капитан. - Не думаю, что нам оставят слишком большое поле действий. Я имею в виду полицию. Настоящую полицию. Они все взяли в свои руки.
Коррел неожиданно выпрямился и патетически воздел руки к небесам, словно призывая их на помощь.
- Все строго по инстанциям, - поправил капитан. - Мы получаем команды от шефа Костелло и председателя. Они подчиняются комиссару, тот слушает мэра... И что тут поделаешь...
Коррел, обращаясь к потолку, хрипло и взволнованно сыпал проклятьями на головы убийц Казимира Доловича, обращался с мольбой к Господу, чтобы тот отомстил, и сам поклялся отомстить, причем проделывал все это одновременно.
- Это начальник дистанции, - пояснил Прескот. - Полагаю, Долович был его приятелем.
- Скажи ему, чтобы заткнулся. Я ничего не слышу.
Из дальних закутков центра управления люди потянулись к Коррелу, который как-будто успокоился, потом скорчился в кресле и разрыдался.
- Оставайся там, Клайв, - велел капитан. - Поддерживай связь с поездом, пока мы не придумаем ещё какой-то способ связи. Они что-нибудь говорят?
- Последних несколько минут молчат
- Скажи им, что мы пытаемся связаться с мэром. Скажи, что нам нужно время. Господи, что за город! У тебя есть ещё вопросы?
- Да, - сказал Прескот. - Мне хотелось бы самому принять участие в операции.
- Это не обсуждается. Оставайся там, где ты есть, - капитан повесил трубку.
Постепенно прибывал народ из других отделов центра управления начальники дистанций и диспетчеры других отделений. Перекатывая сигары из угла в угол рта, они окружили пульт управления и с интересом смотрели на Коррела. Коррел, чьи настроения, как успел понять Прескот, проявлялись очень бурно, но быстро менялись, перестал плакать и принялся в ярости колотить кулаком по столу.
- Джентльмены, - вмешался Прескот. - Джентльмены. - Дюжина физиономий повернулась в его сторону, теперь сигары уставились на него. - Джентльмены, за этим пультом теперь будет работать полиция, так что попрошу освободить место.
- Каз умер, - трагическим голосом произнес Коррел. - Погиб в расцвете сил.
- Джентльмены... - повторил Прескот.
- Толстяк Каз ушел от нас, - не унимался Коррел.
Прескот строго посмотрел на группу людей у пульта управления. Ему ответили пустые взгляды, сигары продолжали перекатываться из угла в угол, но потом со все такими же непроницаемыми лицами люди начали расходиться.
- Френк, попробуйте связаться с поездом, - попросил Прескот.
Настроение Коррела снова изменилось. Его жилистое тело напряглось, и он закричал:
- Я отказываюсь пачкать руки и вступать в разговоры с этими черными подонками.
- Как вы смогли по радио узнать, какого цвета у них кожа?
- Цвета? Я имел в виду, что у них черные сердца, - поправился Коррел.
- Очень хорошо, - кивнул Прескот. - А теперь освободите место, чтобы я мог работать.
Коррел вскочил.
- И вы рассчитываете, что я смогу руководить движением, если вы займете мой пульт?
- Воспользуйтесь пультами диспетчеров. Френк. Я понимаю, это неудобно, но ничего не поделаешь, - Прескот скользнул в кресло Коррела, подался перед и включил микрофон. - Центр управления вызывает ПелхэмЧас Двадцать Три. Центр управления вызывает ПелхэмЧас Двадцать Три.
Коррел хлопнул себя по лбу.
- Никогда не думал, что доживу до такого дня, когда увижу, что разговор с убийцами важнее управления железной дорогой, от которой зависит жизнь города. Господи, где же справедливость на этом свете!
- Ответьте, Пелхэм Час Двадцать Три, ответьте... - Прескот выключил микрофон. - Речь идет о жизни шестнадцати пассажиров. Вот что важнее всего, Френк.
- Плевать я хотел на пассажиров! Какого черта они хотят за свои паршивые тридцать пять центов - жить вечно?
Он неплохо играет роль, - подумал Прескот, - но все-таки не совсем. Он настоящий фанатик своего дела, но как все фанатики мыслит слишком узко. За спиной Коррела он видел диспетчеров отделения А, отчаянно пытавшихся справиться с морем звонков от растерянных машинистов: поезда стали по всей линии, и они даже не делали вид, что регистрируют звонки в журнале.
- Если бы командовал я, - заявил Коррел, - то немедленно отправил бы на штурм полицейских с винтовками и слезоточивым газом...
- Слава Богу, что вы не командуете, - осадил его Прескот. - Почему бы вам не заняться возникшей пробкой и не предоставить полиции заниматься своей работой?
- Это совсем другое дело. Мне нужны распоряжения вышестоящего начальства. Они сейчас консультируются. Хотя какого черта тут консультироваться? Нужно развести поезда к северу и югу от запертого участка. Но по-прежнему останется разрыв в милю длиной, где выведены из строя все четыре пути, причем в самом центре города. Если бы вы мне разрешили дать питание на два пути, даже на один...
- Ничего мы разрешить не можем.
- Вы хотите сказать, что эти убийцы не позволяют восстановить питание? И вы терпите приказы от банды мерзких пиратов? Это же чистой воды пиратство!
- Постарайтесь успокоиться, - посоветовал Прескот. - Вы получите свою дорогу примерно через час, с точностью до нескольких минут... или нескольких жизней.
- Целый час, - воскликнул Коррел. - Вы понимаете, что приближается час пик? Час пик - а у нас вышел из строя целый участок. Сумасшедший дом!
- Пелхэм Час Двадцать Три, - произнес Прескот в микрофон. - Вызываю Пелхэм Час Двадцать Три.
- Откуда вы знаете, что эти подонки не блефуют? С чего вы взяли, что они не ожидают, что мы будем бороться за жизни пассажиров?
- Бороться за жизни, - повторил Прескот. - А вы штучка, Коррел, ещё какая штучка.
- Они сказали, что начнут убивать пассажиров, но, может быть, это просто блеф?
- Как блеф с Доловичем?
- О, Господи! - Настроение Коррела снова резко изменилось, глаза его наполнились слезами. - Толстяк Каз... Он был замечательным человеком. Белым человеком.
- Коррел, вам следует очень внимательно следить за своим языком.
- Старина Каз. Он был настоящим путейцем, как в старое время. Пат Бердик мог бы им гордиться.
- Если он полез под пули, то просто дурака свалял, - заметил Прескот. - А кто такой Пат Бердик?
- Пат Бердик? Это легенда. Величайший из старых начальников дистанций. О нем ходит множество историй. Могу рассказать целую дюжину.
- Может быть, в другой раз.
- Однажды, - продолжал Коррел, - поезд остановился без десяти пять. Представляете, за десять минут до пяти! Буквально перед самым часом пик!
- Я хочу попробовать вызвать их снова, - заметил Прескот.
- Машинист позвонил по телефону, - это было задолго до появления двусторонней радиосвязи, - и сказал, что на путях прямо перед поездом лежит мертвец. Пат спрашивает: "Вы уверены, что он мертв?" "Конечно уверен", отвечает машинист. - Он твердый, как бревно." - Тогда Пат кричит: "Тогда, черт тебя подери, прислони его к колонне и езжай дальше. Мы заберем его, когда пройдет час пик!"
- Центр управления вызывает Пелхэм Час Двадцать Три...
- Вот такого сорта путейцем был Каз Долович. Знаете, что сказал бы сейчас Каз? Он бы сказал: "Не думай обо мне, дружище Френк, думай, как наладить движение". Каз захотел бы, чтобы все шло именно так.
- Пелхэм Час Двадцать Три вызывает центр управления. Пелхэм Час Двадцать Три вызывает лейтенанта Прескота в центре управления.
Прескот нажал на кнопку передатчика.
- Прескот слушает. Говорите, Пелхэм Час Двадцать Три.
- Лейтенант, я смотрю на часы. На них два тридцать семь. У вас осталось тридцать шесть минут.
- Сволочи, - буркнул Коррел. - Мерзкие убийцы.
- Заткнитесь, - отрезал Прескот. Потом произнес в микрофон: - Будьте же благоразумны. Мы готовы с вами сотрудничать. Но вы не даете нам времени все подготовить.
- Тридцать шесть минут. Вы меня поняли?
- Я вас понял, но этого слишком мало. Вы же имеете дело с властями. А они слишком медленно поворачиваются.
- Пора научиться вертеться быстрее.
- Все вертится. Но вы же понимаете, у нас нет наготове миллиона.
- Вы ещё не подтвердили, что заплатите. Достать деньги не так трудно, если отнестись к этому всерьез.
- Я простой полицейский, и не слишком хорошо разбираюсь в таких вещах.
- Тогда найдите того, кто разбирается. Время идет.
- Я свяжусь с вами, как только будут новости, - заверил Прескот. Проявите терпение. Просто больше никого не убивайте.
- Больше никого? Что вы имеете в виду,
Какая грубая ошибка, - ужаснулся Прескот, - ведь они не знают, что кто-то был свидетелем смерти Доловича.
- Люди, которые вернулись на станцию, слышали стрельбу. Мы предположили, что стреляли вы. Это был один из пассажиров?
- Нет, мы кого-то пристрелили на путях. И убьем любого, кто сюда сунется. Пассажиров тоже. Имейте это в виду. Любая провокация - и одному заложнику конец.
- Пассажиры ни в чем не виноваты, Не трогайте их!
- Осталось тридцать пять минут. Свяжитесь со мной, когда получите известие о деньгах. Поняли?
- Понял. Я снова ва прошу - не трогайте людей.
- Мы тронем столько, сколько понадобится.
- Я скоро с вами свяжусь, - пообещал Прескот. - Конец связи. - Он откинулся в кресле, изнемогая от сдерживаемой ярости.
- Господи! - воскликнул Коррел. - Слушая, как вы упрашиваете этого подонка, я стыжусь, что я - американец.
- Пошли к черту! - рявкнул Прескот. - Забавляйтесь со своими поездами.
Его Честь, господин мэр.
Его честь, господин мэр, лежал в постели в своей квартире на втором этаже особняка Грейси. У него текло из носа, страшно болела голова, ныли все кости и температура достигала 103, 50 по Фаренгейту. Этого было вполне достаточно, чтобы обвинить его многочисленных врагов как в городе, так и вне его, в заговоре, жертвой которого он стал. Но мэр понимал, что было бы чистой паранойей подозревать Другую Сторону в том, что они, скажем, подсадили вирус гриппа на край его бокала с мартини, - у них просто не хватило бы воображения придумать такой трюк.
Пол у кровати был усеян бумагами, отброшенными в приступе раздражения, на которое, как ему казалось, мэр имел полное право. Он неловко лежал на спине, небритый и дрожащий в ознобе, время от времени постанывая от жалости к самому себе. Мэр не затруднял себя мыслями о том, что какая-то городская проблема останется нерешенной - все решит кто-нибудь другой. Он прекрасно знал, что с самого утра в двух больших служебных комнатах на первом этаже над делами трудятся его помощники, они постоянно связываются с городской мэрией, где их работе помогает (а в некоторых случаях и дублирует ее) другая группа помощников. Телефон у постели мэра также был подключен, но он отдал команду не соединять, разве только в случае какого-то невероятного несчастья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32