— Я не понимаю цели вашего появления здесь?
— Нас интересует, — делает паузу Алекс и плюхает денежную пачку на стол. — Кому ты жаловался на молоденькую стервочку?.. Прости, Маша.
— Ничего, — киваю я.
— Итак?..
— Я жаловался? — изумляется Сопикович. — Зачем?
— Вспомни. Играли, пили, говорили…
— Играли, пили, говорили, — повторяет с обреченностью. — Мне же пить нельзя?
— А играть?
— Играть можно.
— Ну вот, — убедительно заключает Стахов. — Играли и говорили о бабах. С кем? С Зайченко — раз!
— А зачем это все?
— Здесь вопросы задаю я.
— Ну, когда вылечился, то встретился с друзьями…
— Из модельного бизнеса?
— Да. Я не обманывал вас, Маша…
— Фамилии, адреса, телефоны?
Через несколько минут у нас были данные на четырех персон, которые знали о том, что случилось с их приятелем на море. Расчет охотника на людей оказался точным: после выписки из больницы лже-Арнольд учинил мальчишник, где все и узнали о его неудачном походе на юг.
— Но фамилию я не называл, — утверждал. — Маша и Маша. Говорил, что эта… э-э-э… девочка мечтает стать топ-моделью. Зайченко ответил на это: мало мне «его» манекенщиц.
— Но городок-то называл?
— Дивноморск, — признался шулер, — называл.
— Прекрасно, — заключил менхантер. — Картинка как будто складывается. Да, Маша?
Я согласилась. Зачем спорить, если в упомянутой встрече «мальчиков» принимали такие действующие лица, как Всеволод Зайченко, Вениамин Соловейчик, Владимир Зубец, Лёня Бирюков. Выбирай маньяка — не хочу!
Однако, признаться, меня не покидало чувство: мы идем ложным путем. Почему? Ответ — зачем модным кутюрье-модельерам, у которых всяких разных «вешалок» хватит на сто жизней вперед, заниматься пришлой провинциалкой, донимать её сумасшедшими телефонными звонками, угрожать. И после — убить. Как это случилось с Танечкой.
Да, у этих «мальчиков» море разливанное из тех топ-моделей, кто готов на все ради карьеры в Высокой моде. Болезнь? Быть может. Но не убеждает. И самое главное: мне знаком голос Севы Зайченко и Вени Соловейчика. Трудно сказать, какие виды на меня у последнего, однако он приметно не относится к маньяку. Остается двое: Зубец и Бирюков.
Все эти соображения выказала уже в джипе, который мчал по вечернему, утомленному от прошлой жары городу. Чаю с опилками и домашними пирожками мы так и не выпили, оставив лже-Арнольда в глубоком недоумении о цели своего визита.
— Хорошо, — согласился с моими доводами Стахов. — Делаем просто: сейчас же звоним Зубцу и Бирюкову. Если кто-то из них, узнаешь по голосу.
— А что говорить? — спросила.
— Они сами скажут, — недобро ухмыльнулся мой спутник.
— Как-то прямолинейно, — позволила себе заметить. — Хитрости нет.
— А маньяки — народ бесхитростный, — с убеждением проговорил Алекс. Поймал, убил, изнасиловал, разрубил, съел — и порядок!
— Саша, как ты так можешь, — возмутилась.
— Есть такая реклама: съел — и порядок!
— Прекрати! — закричала.
— Прости, чую запах дичи, — признался. — Поймаю, шкуру живьем сдерну.
Бог мой, переживаю, что за времена и что за страна, где мы родились и живем? Не цивилизация — остров антропофагов. И набираю на мобильном телефоне номер известного модельера, хотя не верю в успех нашего эксперимента. А первым подопытным гражданином оказывается Зубец — голос вальяжный, манерный, незнакомый:
— Аллё-аллё? Я вас слушаю? Вы таки говорите? Федя, это ты?! Это ты, я знаю! Приезжай, я простил тебе твою измену. Фу-фу!
Отключив телефон, отрицательно качаю головой. Снова перебираю на панели цифры, диктуемые Стаховым. После сигнала раздается щелчок и голос голос, мне знакомый своим гадким искусственным дребезжанием.
— Да, Маша?
— Ах ты, козел! — неожиданно слышу свой голос. — Я с тебя шкуру сдерну! Убийца-а-а-а-а!
Вот такая благовоспитанная девица, читающая только великую русскую классику, правда, иногда и современную, но не классику. И что же слышу в ответ:
— Машенька! Спокойно. Жду-жду тебя! Надеюсь, ты без трусиков? Вот Танечка оказалась с трусиками, однако не девочкой. Нехорошо. Я её наказал. Ты видела, как я её наказал? Руки и ноги оказались такими нежными, а вот то, что между ножками… ужас… как ведерко…
От этих чудовищных слов со мной случается истерика: рвотные спазмы рвут организм, руки бьют телефон о бардачок, слезы… Омерзительное чувство, будто меня заливают серной кислотой. Она обжигает каждую клеточку, обжигает глаза, обжигает душу…
— Все-все-все! — слышу крик Стахова. — Мы его делаем. Держись, Маша!
Сила инерции вдавливает меня в сидение: наш танковый джип увеличивает скорость, и городские огни города мелькают, как астероиды, сжигающиеся в плотной земной атмосфере.
Затем автомобиль вырывается на тактический простор Садового кольца. Напряженный гул и трассирующие аляповатые пятна света — с такой скоростью я ещё не перемещалась в пространстве. Охотник на людей за рулем целеустремлен и похож на ночную хищную птицу, несущуюся на обреченную жертву.
Боже, думаю я, этот Бирюков все время находился рядом со мной. И, находясь неподалеку, плел свою необъяснимую паутину. Зачем? Сумеем ли получить ответ? Разве этот полоумный подонок не понимает, что я буду не одна. А, если понимает, и готовит западню? Ловушку для простаков? Клетку для доверчивых душ? Почему поступает так открыто и так цинично. Нечего терять? Странно? Нельзя логикой объяснить поступки больного. Да, он нездоров — в этом никаких сомнений. Лечить? Нет, таких надо отстреливать, как бешеных собак!
— Здесь! — кричит Стахов, когда джип вылетает из туннеля.
Я вижу многоэтажный кирпичный дом, нависший скалой над Садовым кольцом и подурневший от времени и постоянных выхлопных газов.
Дальнейшие события выходили за рамки нашей повседневной жизни. Видимо, небесный Демиург, сочиняющий сценарий человеческой жизни, был большим затейником. Не успели мы въехать в грязноватый дворик, как дурные предчувствия…
В освещенной фонарями брюшине двора наблюдалась паника: плакали дураковаляющие малютки в колясках, нервные мамы поспешно увозили их, пронзительно кричала детвора постарше, бабульки на лавочках крестились, радостно суетились бомжоватые пьянчуги, какая-то гражданка на балконе истерично требовала вызвать милицию и «Скорую помощь».
Я и Стахов переглянулись и поняли, что причина этого смятения только одна: господин Бирюков! В чем же дело?
У металлических «ракушечных» гаражей барахолили бесстрашные местные алкашики. В одну из гаражных крыш впечаталось тело. Оно выглядело неприятно изломанным, как большая кукла, выкинутая из-за ненадобности.
— Я глядь: летит, как космонавт, — с поспешной запальчивостью изъяснялся пропитой гномик с всклокоченными немытыми волосами. — Жуть, еть. Плыг — из окошка. Во! Красота небесная!
Охотник на людей приблизился к гаражам, поднял голову на открытые освещенные окна с глазеющими вовсю зрителями; оглянувшись, спросил:
— Знакомая личность, Маша?
— Нет.
— Лет ему сорок, — решил Стахов, вглядываясь в разбитое темное тело, и обратился к зевакам. — Кто его знает?
— А чего знать-то, — выступил вперед «собачник» в спортивном костюме, у его ног деберманил пес с добрыми глазами. — Это мой сосед Бирюков Лёня. Ничего малый… был. Любил выпить да к слабому полу… того… Вот к таким, — указал на меня.
Я сделала вид, что не слышу оскорбительного комплимента: дурак — он везде дурак. Менхантер тоже не обратил внимания на такую «мелочь»: взяв меня под руку, повел в жилой дом.
— Надо успеть глянуть на логово до приезда служб, — объяснил Алекс.
— Зачем?
— Чтобы убедиться: Бирюков наш «маньяк».
А что тут убеждаться: ясно, что модельер оказался крепко больным на голову. Устроив кровавую интригу, прозрел в последний миг или уразумел, что возмездие неизбежно. И поэтому сиганул в вечное…
На лифте мы поднялись на одиннадцатый этаж. На лестничной площадке мельтешили возбужденные жильцы. Их лица были одухотворенные, точно они участвовали в премьере спектакля.
Приняв инициативного Стахова за представителя правопорядка, начали излагать свои версии происшедшего: пьянство, разврат, наркотики.
— Изложите все в письменном виде, — советует охотник на людей и толкает рукой входную дверь квартиры самоубийцы.
Она легко открывается — к моему удивлению.
— Минуточку, — говорит Стахов. — Всем оставаться на местах. — И приказывает мне никого не впускать и не выпускать.
— Хорошо, — пожимаю плечами, заметив, как рука Алекса тянется к кобуре; это меня удивляет — неужели, он считает, что Бирюков прыгнул не сам? Ему кто-то помог? Кто?
Через минуту я приглашена в квартиру. Менхантером, разумеется.
В двухкомнатной квартире, отремонтированной под «евро», плавает удушающий запах парфюмерии. Большая комната буквально завалена дамской одеждой. На столе валяются рваные джинсики и кофточка с ржавыми пятнами крови. Я без труда узнаю одежду Танечки Морозовой. На полу разброшены фотографии топ-моделей. У всех молодые и счастливые лица.
— И твои фотки здесь, — говорит Стахов, оглядывая комнаты. — Понятно, уходим. Не будем мешать беспристрастному ходу расследования, если таковое будет.
По напряженному виду менхантера я догадываюсь, что картина самоубийства его не убеждает. Или, быть может, Стахов не хочет, чтобы официальные органы правопорядка узнали о нашем вторжении на место преступления?
Наш выход из подъезда сопровождается невероятной какофонией звуков: во дворик почти одновременно заезжают карета «Скорой помощи», милицейский «уазик» и машина МЧС. Зеваки ещё более вдохновлены: начинается второй акт бессмертной трагедии под названием «Жизнь и смерть».
Я и Стахов садимся в джип и тихо покидаем подмостки. Странно — у меня нет чувства победы. Все произошло столь стремительно, что я не успела осознать: все закончилось! А пока — усталость и неопределенность.
— Что нос повесила, — ободряет охотник на людей, — мало накуролесила?
Я признаюсь, мол, готовилась к затяжной войне, а выдался короткий бой, в котором я почти не принимала участия. Стахов утешает: ничего, меня ждут другие бои и не менее опасные. Что же касается маньяка, то да, есть вопросы. И самый главный: какая причина падения из окна? Испугался возмездия, совершив ошибку? Понял, что не уйти от правосудия?
— Есть некая театральность во всем этом, — размышляет мой спутник. Будем разбираться, Маша. Процентов восемьдесят, что маньяк «наш». Давай считать, что мы победили? Согласна?
— Согласна.
— Отлично. Тогда отдыхаем перед будущими битвами.
— А с кем биться?
— На наш век мрази хватит, — признается. — Сколько себя помню — все сражаюсь…
— Не с ветряными мельницами ли?
— И с ними тоже, — недобро ухмыляется. — Ничего, Маша, победа будет наша. Всегда!
Будут ли победы? Вопрос спорный. Такое впечатление, что люди, живущие по новым «капиталистическим» законам, утеряли нормальные жизненные ориентиры, и теперь, как слепые, тыкаются в попытках найти высший смысл своего жалкого бытия. Обогащайтесь! — лозунг дня и сегодняшняя национальная идея? Не слишком ли она жалка и ничтожна для нашей широкой и штормовой, как море, души?
— Предлагаю отпраздновать первую викторию, — слышу голос Стахова. — В одном уютном местечке.
— Только не в «Полуночном ковбое».
— А что такое?
Я коротко рассказываю о посещение этого ночного заведения, где произошли всевозможные «кислотные» ЧП. Охотник на людей весело смеется и обещает самое спокойное место в столице: ресторан «Ермак». Там хорошая «деревенская» кухня, народная музыка, и главное, тишина.
Я соглашаюсь — почему бы и нет? Я заслужила торжества с мужчиной, который нравится. По телефону нахожу Евгению и сообщаю последние известия: маньяк выпал из окна, а я вместе с менхантером направляюсь в ресторан, чтобы отдохнуть при свечах.
— Отдохнуть при свечах со Стаховым? — Подчеркнуто переспрашивает. — Ну смотри-смотри.
— Куда смотреть?
— Ты меня понимаешь.
— Прекрати. Я — взрослый человек.
— Ты маленькая и глупенькая.
— А ты, как моя мама, — и отключаю телефон.
Поговорили, черт! Мой спутник понимающе хмыкает, мол, что делать: все мыслят шаблонами, небось, я предупреждена не попадать под его мужественное обаяние?
— Попадают под трамвай, — огрызаюсь. — У меня, может, любовь.
— Любовь? К кому?
— К тебе.
Как мы не врезались в освещенный трамвай на повороте, не знаю. Наверное, нас хранили сахарные ангелочки, летающие в кучевых облаках: они успели вывернуть рулевое колесо и наш джип козликом поскакал по ночной дороге.
Выражение лица водителя было таким, будто увидел цирковую лошадь, умеющую говорить по-человечески.
— Мария, — строго сказал. — Не шути так больше. Я человек нервный и впечатлительный.
— Какие могут быть шутки? — пожала плечами. — Я тебя люблю.
— Прекрати, ты ещё маленькая.
— Я — дылда. У меня рост — метр восемьдесят один. А у тебя?
— Что у меня?
— Рост?
— Отстань. Мало мне проблем.
— Испугался? — рассмеялась. — Ай-яя, такой храбрый мальчик с пистолетом… и…
— Все! — зарычал, проезжая опасный поворот.
Вот странные мужчины, рассуждаю, глядя на мелькающие рекламные огни вечернего города, сами мечтают о неземной любви, готовы на недюжинные подвиги во имя дамы сердца, а когда она сама выказывает доброе отношение к герою, то они начинают нервничать и делать все, чтобы не потерять свободу.
— Мы с тобой друзья, Мария, — осторожно напоминают мне.
— Веришь в дружбу между мальчиком и девочкой?
— Верю, — признается, — но с трудом.
Взглянув в напряженное лицо Стахова, я подумала, наверное, биография героя настолько богата, что он твердо уверен: с молоденькой прелестницей лучше не связываться. Комплекс постаревшего донжуана? Или какая-то иная причина?
— Прости, — сказала. — А нет ли у тебя дочери моих, думаю, лет?
— О, боги! — вновь взревел Алекс. — Маша, ну нельзя так человека доставать. Не-е-ет, теперь я за тебя спокоен.
— И все-таки? Ты не ответил на мой вопрос.
— Черт! — говорит в сердцах и признается, что у него есть и дочь, и сын, и жена — бывшая; и так далее.
— И «так далее» — интересно-интересно?
Я ужасно вредничаю, понимая, что никакого права не имею вторгаться в чужую личную жизнь. Но как не вторгаться! Если очень хочется. Вот такое примитивное объяснение — хочется. И все!
Я ничего не могу с собой поделать. Это сильнее меня. Я чувствую, как в моей душе закипает буря, такая же как на море.
— Я тебе не нравлюсь?
— Нравишься, — устало улыбается Стахов и пытается объясниться: у него собачья работа. Он практически не имеет частной жизни. Обманывать меня не хочет. У нас нет будущего. У него были умные и хорошие девушки, но они расставались. Жизнь диктует свои правила. — Я не хочу и не имею права накладывать лапу на твою жизнь, Маша, — заключает.
— Ты можешь наложить лапу на мою коленку, — замечаю не без колкости. В ресторане. Я разрешаю.
— Маша! — кричит, вскидывая руки над рулем. — Прекрати издеваться. Ведешь себя… как… эти… ну понятно кто!..
А, может, это нервное? После сегодняшних страшных событий, когда поняла: жизнь моя настолько хрупка, что может оборваться в любой миг.
Нет, веду себя так только потому, что влечение к менхантеру становится сильнее меня. Я хочу физического прикосновения его руки к своей, хочу почувствовать его губы, хочу увидеть его глаза — близко-близко, хочу услышать его дыхание, хочу ощутить силу его тела, хочу, чтобы случилось то, что должно случиться. Я хочу испытать радость любви — радость любви души и тела. Я не хочу умирать, не познав всего этого.
Мой любимый ошибся так, как, очевидно, никогда не ошибался. Это я говорю о нашем ночном визите в ресторан «Ермак». Походил он декоративными избами, высокими бревенчатыми заборами и вышками на стрелецкую слободку. Когда вошли в огромный зал, сработанный под русскую избу, то обнаружили: тишина приказала долго жить.
Проходило чествование эстрадного певца Владимира Яхъя, о котором я, надо признаться, слыхом не слыхала, однако из громких здравниц было ясно: он — наш российский соловей.
А что делать нам? Возвращаться несолоно хлебавши? И мы принимаем решение остаться: тишина живет в каждом из нас, не так ли?
Пока мой спутник делает заказ я с любопытством осматриваю празднующих — всех их объединяет искренняя радость и любовь к новорожденному в кумачовой эстрадной рубахе. Это не день рождения г-на Шопина, где именно эта радость и любовь полностью отсутствовала.
О своем наблюдении сказала Стахову, тот согласился и поднял тост:
— За наши победы! Настоящие и будущие!
И мы выпили… апельсинового сока, закусив его рагу из зайчатины. Я не знала, что на моем блюде, — и узнала, спросив, что ем?
— Зайчик? — задумалась.
— Надеюсь, ты не вегетарианка? — не поняли меня.
Нет, отвечала, дело в другом. И рассказываю, что с детства меня преследуют кошмары, где люди не имеют лиц, вместо них — новогодние пластмассовые маски улыбающегося щекастого зайца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Нас интересует, — делает паузу Алекс и плюхает денежную пачку на стол. — Кому ты жаловался на молоденькую стервочку?.. Прости, Маша.
— Ничего, — киваю я.
— Итак?..
— Я жаловался? — изумляется Сопикович. — Зачем?
— Вспомни. Играли, пили, говорили…
— Играли, пили, говорили, — повторяет с обреченностью. — Мне же пить нельзя?
— А играть?
— Играть можно.
— Ну вот, — убедительно заключает Стахов. — Играли и говорили о бабах. С кем? С Зайченко — раз!
— А зачем это все?
— Здесь вопросы задаю я.
— Ну, когда вылечился, то встретился с друзьями…
— Из модельного бизнеса?
— Да. Я не обманывал вас, Маша…
— Фамилии, адреса, телефоны?
Через несколько минут у нас были данные на четырех персон, которые знали о том, что случилось с их приятелем на море. Расчет охотника на людей оказался точным: после выписки из больницы лже-Арнольд учинил мальчишник, где все и узнали о его неудачном походе на юг.
— Но фамилию я не называл, — утверждал. — Маша и Маша. Говорил, что эта… э-э-э… девочка мечтает стать топ-моделью. Зайченко ответил на это: мало мне «его» манекенщиц.
— Но городок-то называл?
— Дивноморск, — признался шулер, — называл.
— Прекрасно, — заключил менхантер. — Картинка как будто складывается. Да, Маша?
Я согласилась. Зачем спорить, если в упомянутой встрече «мальчиков» принимали такие действующие лица, как Всеволод Зайченко, Вениамин Соловейчик, Владимир Зубец, Лёня Бирюков. Выбирай маньяка — не хочу!
Однако, признаться, меня не покидало чувство: мы идем ложным путем. Почему? Ответ — зачем модным кутюрье-модельерам, у которых всяких разных «вешалок» хватит на сто жизней вперед, заниматься пришлой провинциалкой, донимать её сумасшедшими телефонными звонками, угрожать. И после — убить. Как это случилось с Танечкой.
Да, у этих «мальчиков» море разливанное из тех топ-моделей, кто готов на все ради карьеры в Высокой моде. Болезнь? Быть может. Но не убеждает. И самое главное: мне знаком голос Севы Зайченко и Вени Соловейчика. Трудно сказать, какие виды на меня у последнего, однако он приметно не относится к маньяку. Остается двое: Зубец и Бирюков.
Все эти соображения выказала уже в джипе, который мчал по вечернему, утомленному от прошлой жары городу. Чаю с опилками и домашними пирожками мы так и не выпили, оставив лже-Арнольда в глубоком недоумении о цели своего визита.
— Хорошо, — согласился с моими доводами Стахов. — Делаем просто: сейчас же звоним Зубцу и Бирюкову. Если кто-то из них, узнаешь по голосу.
— А что говорить? — спросила.
— Они сами скажут, — недобро ухмыльнулся мой спутник.
— Как-то прямолинейно, — позволила себе заметить. — Хитрости нет.
— А маньяки — народ бесхитростный, — с убеждением проговорил Алекс. Поймал, убил, изнасиловал, разрубил, съел — и порядок!
— Саша, как ты так можешь, — возмутилась.
— Есть такая реклама: съел — и порядок!
— Прекрати! — закричала.
— Прости, чую запах дичи, — признался. — Поймаю, шкуру живьем сдерну.
Бог мой, переживаю, что за времена и что за страна, где мы родились и живем? Не цивилизация — остров антропофагов. И набираю на мобильном телефоне номер известного модельера, хотя не верю в успех нашего эксперимента. А первым подопытным гражданином оказывается Зубец — голос вальяжный, манерный, незнакомый:
— Аллё-аллё? Я вас слушаю? Вы таки говорите? Федя, это ты?! Это ты, я знаю! Приезжай, я простил тебе твою измену. Фу-фу!
Отключив телефон, отрицательно качаю головой. Снова перебираю на панели цифры, диктуемые Стаховым. После сигнала раздается щелчок и голос голос, мне знакомый своим гадким искусственным дребезжанием.
— Да, Маша?
— Ах ты, козел! — неожиданно слышу свой голос. — Я с тебя шкуру сдерну! Убийца-а-а-а-а!
Вот такая благовоспитанная девица, читающая только великую русскую классику, правда, иногда и современную, но не классику. И что же слышу в ответ:
— Машенька! Спокойно. Жду-жду тебя! Надеюсь, ты без трусиков? Вот Танечка оказалась с трусиками, однако не девочкой. Нехорошо. Я её наказал. Ты видела, как я её наказал? Руки и ноги оказались такими нежными, а вот то, что между ножками… ужас… как ведерко…
От этих чудовищных слов со мной случается истерика: рвотные спазмы рвут организм, руки бьют телефон о бардачок, слезы… Омерзительное чувство, будто меня заливают серной кислотой. Она обжигает каждую клеточку, обжигает глаза, обжигает душу…
— Все-все-все! — слышу крик Стахова. — Мы его делаем. Держись, Маша!
Сила инерции вдавливает меня в сидение: наш танковый джип увеличивает скорость, и городские огни города мелькают, как астероиды, сжигающиеся в плотной земной атмосфере.
Затем автомобиль вырывается на тактический простор Садового кольца. Напряженный гул и трассирующие аляповатые пятна света — с такой скоростью я ещё не перемещалась в пространстве. Охотник на людей за рулем целеустремлен и похож на ночную хищную птицу, несущуюся на обреченную жертву.
Боже, думаю я, этот Бирюков все время находился рядом со мной. И, находясь неподалеку, плел свою необъяснимую паутину. Зачем? Сумеем ли получить ответ? Разве этот полоумный подонок не понимает, что я буду не одна. А, если понимает, и готовит западню? Ловушку для простаков? Клетку для доверчивых душ? Почему поступает так открыто и так цинично. Нечего терять? Странно? Нельзя логикой объяснить поступки больного. Да, он нездоров — в этом никаких сомнений. Лечить? Нет, таких надо отстреливать, как бешеных собак!
— Здесь! — кричит Стахов, когда джип вылетает из туннеля.
Я вижу многоэтажный кирпичный дом, нависший скалой над Садовым кольцом и подурневший от времени и постоянных выхлопных газов.
Дальнейшие события выходили за рамки нашей повседневной жизни. Видимо, небесный Демиург, сочиняющий сценарий человеческой жизни, был большим затейником. Не успели мы въехать в грязноватый дворик, как дурные предчувствия…
В освещенной фонарями брюшине двора наблюдалась паника: плакали дураковаляющие малютки в колясках, нервные мамы поспешно увозили их, пронзительно кричала детвора постарше, бабульки на лавочках крестились, радостно суетились бомжоватые пьянчуги, какая-то гражданка на балконе истерично требовала вызвать милицию и «Скорую помощь».
Я и Стахов переглянулись и поняли, что причина этого смятения только одна: господин Бирюков! В чем же дело?
У металлических «ракушечных» гаражей барахолили бесстрашные местные алкашики. В одну из гаражных крыш впечаталось тело. Оно выглядело неприятно изломанным, как большая кукла, выкинутая из-за ненадобности.
— Я глядь: летит, как космонавт, — с поспешной запальчивостью изъяснялся пропитой гномик с всклокоченными немытыми волосами. — Жуть, еть. Плыг — из окошка. Во! Красота небесная!
Охотник на людей приблизился к гаражам, поднял голову на открытые освещенные окна с глазеющими вовсю зрителями; оглянувшись, спросил:
— Знакомая личность, Маша?
— Нет.
— Лет ему сорок, — решил Стахов, вглядываясь в разбитое темное тело, и обратился к зевакам. — Кто его знает?
— А чего знать-то, — выступил вперед «собачник» в спортивном костюме, у его ног деберманил пес с добрыми глазами. — Это мой сосед Бирюков Лёня. Ничего малый… был. Любил выпить да к слабому полу… того… Вот к таким, — указал на меня.
Я сделала вид, что не слышу оскорбительного комплимента: дурак — он везде дурак. Менхантер тоже не обратил внимания на такую «мелочь»: взяв меня под руку, повел в жилой дом.
— Надо успеть глянуть на логово до приезда служб, — объяснил Алекс.
— Зачем?
— Чтобы убедиться: Бирюков наш «маньяк».
А что тут убеждаться: ясно, что модельер оказался крепко больным на голову. Устроив кровавую интригу, прозрел в последний миг или уразумел, что возмездие неизбежно. И поэтому сиганул в вечное…
На лифте мы поднялись на одиннадцатый этаж. На лестничной площадке мельтешили возбужденные жильцы. Их лица были одухотворенные, точно они участвовали в премьере спектакля.
Приняв инициативного Стахова за представителя правопорядка, начали излагать свои версии происшедшего: пьянство, разврат, наркотики.
— Изложите все в письменном виде, — советует охотник на людей и толкает рукой входную дверь квартиры самоубийцы.
Она легко открывается — к моему удивлению.
— Минуточку, — говорит Стахов. — Всем оставаться на местах. — И приказывает мне никого не впускать и не выпускать.
— Хорошо, — пожимаю плечами, заметив, как рука Алекса тянется к кобуре; это меня удивляет — неужели, он считает, что Бирюков прыгнул не сам? Ему кто-то помог? Кто?
Через минуту я приглашена в квартиру. Менхантером, разумеется.
В двухкомнатной квартире, отремонтированной под «евро», плавает удушающий запах парфюмерии. Большая комната буквально завалена дамской одеждой. На столе валяются рваные джинсики и кофточка с ржавыми пятнами крови. Я без труда узнаю одежду Танечки Морозовой. На полу разброшены фотографии топ-моделей. У всех молодые и счастливые лица.
— И твои фотки здесь, — говорит Стахов, оглядывая комнаты. — Понятно, уходим. Не будем мешать беспристрастному ходу расследования, если таковое будет.
По напряженному виду менхантера я догадываюсь, что картина самоубийства его не убеждает. Или, быть может, Стахов не хочет, чтобы официальные органы правопорядка узнали о нашем вторжении на место преступления?
Наш выход из подъезда сопровождается невероятной какофонией звуков: во дворик почти одновременно заезжают карета «Скорой помощи», милицейский «уазик» и машина МЧС. Зеваки ещё более вдохновлены: начинается второй акт бессмертной трагедии под названием «Жизнь и смерть».
Я и Стахов садимся в джип и тихо покидаем подмостки. Странно — у меня нет чувства победы. Все произошло столь стремительно, что я не успела осознать: все закончилось! А пока — усталость и неопределенность.
— Что нос повесила, — ободряет охотник на людей, — мало накуролесила?
Я признаюсь, мол, готовилась к затяжной войне, а выдался короткий бой, в котором я почти не принимала участия. Стахов утешает: ничего, меня ждут другие бои и не менее опасные. Что же касается маньяка, то да, есть вопросы. И самый главный: какая причина падения из окна? Испугался возмездия, совершив ошибку? Понял, что не уйти от правосудия?
— Есть некая театральность во всем этом, — размышляет мой спутник. Будем разбираться, Маша. Процентов восемьдесят, что маньяк «наш». Давай считать, что мы победили? Согласна?
— Согласна.
— Отлично. Тогда отдыхаем перед будущими битвами.
— А с кем биться?
— На наш век мрази хватит, — признается. — Сколько себя помню — все сражаюсь…
— Не с ветряными мельницами ли?
— И с ними тоже, — недобро ухмыляется. — Ничего, Маша, победа будет наша. Всегда!
Будут ли победы? Вопрос спорный. Такое впечатление, что люди, живущие по новым «капиталистическим» законам, утеряли нормальные жизненные ориентиры, и теперь, как слепые, тыкаются в попытках найти высший смысл своего жалкого бытия. Обогащайтесь! — лозунг дня и сегодняшняя национальная идея? Не слишком ли она жалка и ничтожна для нашей широкой и штормовой, как море, души?
— Предлагаю отпраздновать первую викторию, — слышу голос Стахова. — В одном уютном местечке.
— Только не в «Полуночном ковбое».
— А что такое?
Я коротко рассказываю о посещение этого ночного заведения, где произошли всевозможные «кислотные» ЧП. Охотник на людей весело смеется и обещает самое спокойное место в столице: ресторан «Ермак». Там хорошая «деревенская» кухня, народная музыка, и главное, тишина.
Я соглашаюсь — почему бы и нет? Я заслужила торжества с мужчиной, который нравится. По телефону нахожу Евгению и сообщаю последние известия: маньяк выпал из окна, а я вместе с менхантером направляюсь в ресторан, чтобы отдохнуть при свечах.
— Отдохнуть при свечах со Стаховым? — Подчеркнуто переспрашивает. — Ну смотри-смотри.
— Куда смотреть?
— Ты меня понимаешь.
— Прекрати. Я — взрослый человек.
— Ты маленькая и глупенькая.
— А ты, как моя мама, — и отключаю телефон.
Поговорили, черт! Мой спутник понимающе хмыкает, мол, что делать: все мыслят шаблонами, небось, я предупреждена не попадать под его мужественное обаяние?
— Попадают под трамвай, — огрызаюсь. — У меня, может, любовь.
— Любовь? К кому?
— К тебе.
Как мы не врезались в освещенный трамвай на повороте, не знаю. Наверное, нас хранили сахарные ангелочки, летающие в кучевых облаках: они успели вывернуть рулевое колесо и наш джип козликом поскакал по ночной дороге.
Выражение лица водителя было таким, будто увидел цирковую лошадь, умеющую говорить по-человечески.
— Мария, — строго сказал. — Не шути так больше. Я человек нервный и впечатлительный.
— Какие могут быть шутки? — пожала плечами. — Я тебя люблю.
— Прекрати, ты ещё маленькая.
— Я — дылда. У меня рост — метр восемьдесят один. А у тебя?
— Что у меня?
— Рост?
— Отстань. Мало мне проблем.
— Испугался? — рассмеялась. — Ай-яя, такой храбрый мальчик с пистолетом… и…
— Все! — зарычал, проезжая опасный поворот.
Вот странные мужчины, рассуждаю, глядя на мелькающие рекламные огни вечернего города, сами мечтают о неземной любви, готовы на недюжинные подвиги во имя дамы сердца, а когда она сама выказывает доброе отношение к герою, то они начинают нервничать и делать все, чтобы не потерять свободу.
— Мы с тобой друзья, Мария, — осторожно напоминают мне.
— Веришь в дружбу между мальчиком и девочкой?
— Верю, — признается, — но с трудом.
Взглянув в напряженное лицо Стахова, я подумала, наверное, биография героя настолько богата, что он твердо уверен: с молоденькой прелестницей лучше не связываться. Комплекс постаревшего донжуана? Или какая-то иная причина?
— Прости, — сказала. — А нет ли у тебя дочери моих, думаю, лет?
— О, боги! — вновь взревел Алекс. — Маша, ну нельзя так человека доставать. Не-е-ет, теперь я за тебя спокоен.
— И все-таки? Ты не ответил на мой вопрос.
— Черт! — говорит в сердцах и признается, что у него есть и дочь, и сын, и жена — бывшая; и так далее.
— И «так далее» — интересно-интересно?
Я ужасно вредничаю, понимая, что никакого права не имею вторгаться в чужую личную жизнь. Но как не вторгаться! Если очень хочется. Вот такое примитивное объяснение — хочется. И все!
Я ничего не могу с собой поделать. Это сильнее меня. Я чувствую, как в моей душе закипает буря, такая же как на море.
— Я тебе не нравлюсь?
— Нравишься, — устало улыбается Стахов и пытается объясниться: у него собачья работа. Он практически не имеет частной жизни. Обманывать меня не хочет. У нас нет будущего. У него были умные и хорошие девушки, но они расставались. Жизнь диктует свои правила. — Я не хочу и не имею права накладывать лапу на твою жизнь, Маша, — заключает.
— Ты можешь наложить лапу на мою коленку, — замечаю не без колкости. В ресторане. Я разрешаю.
— Маша! — кричит, вскидывая руки над рулем. — Прекрати издеваться. Ведешь себя… как… эти… ну понятно кто!..
А, может, это нервное? После сегодняшних страшных событий, когда поняла: жизнь моя настолько хрупка, что может оборваться в любой миг.
Нет, веду себя так только потому, что влечение к менхантеру становится сильнее меня. Я хочу физического прикосновения его руки к своей, хочу почувствовать его губы, хочу увидеть его глаза — близко-близко, хочу услышать его дыхание, хочу ощутить силу его тела, хочу, чтобы случилось то, что должно случиться. Я хочу испытать радость любви — радость любви души и тела. Я не хочу умирать, не познав всего этого.
Мой любимый ошибся так, как, очевидно, никогда не ошибался. Это я говорю о нашем ночном визите в ресторан «Ермак». Походил он декоративными избами, высокими бревенчатыми заборами и вышками на стрелецкую слободку. Когда вошли в огромный зал, сработанный под русскую избу, то обнаружили: тишина приказала долго жить.
Проходило чествование эстрадного певца Владимира Яхъя, о котором я, надо признаться, слыхом не слыхала, однако из громких здравниц было ясно: он — наш российский соловей.
А что делать нам? Возвращаться несолоно хлебавши? И мы принимаем решение остаться: тишина живет в каждом из нас, не так ли?
Пока мой спутник делает заказ я с любопытством осматриваю празднующих — всех их объединяет искренняя радость и любовь к новорожденному в кумачовой эстрадной рубахе. Это не день рождения г-на Шопина, где именно эта радость и любовь полностью отсутствовала.
О своем наблюдении сказала Стахову, тот согласился и поднял тост:
— За наши победы! Настоящие и будущие!
И мы выпили… апельсинового сока, закусив его рагу из зайчатины. Я не знала, что на моем блюде, — и узнала, спросив, что ем?
— Зайчик? — задумалась.
— Надеюсь, ты не вегетарианка? — не поняли меня.
Нет, отвечала, дело в другом. И рассказываю, что с детства меня преследуют кошмары, где люди не имеют лиц, вместо них — новогодние пластмассовые маски улыбающегося щекастого зайца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34