- У вас же, бледнолицых, Пища Богов должна всего лишь
немного прояснить зрение, и поэтому она для вас безвредна.
Ройланду показалось, что он знает, о чем это толкует старик.
Нахатаспе часто любил шутить, утверждая, что дети индейцев племени хопи
начинают разбираться в теории относительности Эйнштейна сразу же, как
только научатся разговаривать - и в этом была определенная доля истины. В
языке хопи - так же, как и в их мышлении - отсутствовали времена глаголов
и соответственно не было понятия времени как чего-то реально
существующего. В нем не было ничего похожего на подлежащее и сказуемое,
как в индоевропейских языках, и поэтому в их мышлении отсутствовала
присущая этим языкам причинно-временная связь. В языке хопи и в их образе
мыслей все было навечно скреплено в одном всеобъемлющем взаимоотношении,
представлявшем из себя выкристаллизованную структуру
пространственно-временных событий, которая существовала просто потому, что
была как таковая. Вот что означали слова Нахатаспе о "ясном видении" его
соплеменников. Однако Ройланд был твердо убежден в том, что и он, и любой
другой физик обладает столь же ясным видением, когда приходится работать
над проблемой четырехмерного пространства, в котором икс, игрек и зэт
являются пространственными координатами, а Т - временной.
Он мог бы лишить эту шутку старика всякой прелести, указав на это,
но, разумеется, этого не сделает. Нет, нет, он отведает это народное
зелье, пусть даже от него потом будет страшно болеть голова, а затем
отправится к себе домой, в свою клетушку с так и неразрешенной собственной
проблемой: Быть или Не Быть.
Старик начал бормотать что-то на языке хопи, затем прикрыл дверь в
свою хижину рваным одеялом. Оно перекрыло последние лучи заходящего
солнца, вытянувшегося и выкрасившего пустыню и неказистые глинобитные
кубики индейского поселка в багрово-красный цвет.
Прошло не менее минуты, прежде чем глаза Ройланда адаптировались к
мерцающему огню очага и темно-фиолетовому квадрату дымового отверстия в
потолке хижины. Теперь Нахатаспе "танцевал", шаркая ногами по голому полу
хижины, держа перед собою на вытянутых руках накрытое блюдо. Не сбиваясь с
ритма, всего лишь уголком рта, он бросил Ройланду:
- Выпей сейчас горячей воды.
Ройланд отпил немного из одного из стоявших на очаге горшков. Пока
что ритуал был такой же, как и при употреблении пейота, однако чувствовал
он себя намного спокойнее.
Нахатаспе издал громкий клич, добавив к нему тут же извинение:
"Прости, Эдвард", и склонился перед ним, одновременно быстрым жестом сняв
полотенце с блюда, как хорошо вышколенный официант. Пища Богов оказалась
сушенными черными грибами - жалкой и сморщенной мелочью.
- Проглоти это все и запей горячей водой, - велел Нахатаспе.
Ройланд послушно протолкнул себе внутрь грибы и запил водой из
кувшина. Старик снова принялся причитать, пританцовывая.
Старый добрый маленький самогипноз, подумал с горечью Ройланд.
Впадаешь в искусственный сон и забываешь, насколько это удастся, обо всей
этой 56-с. Сейчас он мог бы увидеть это гнусное творение, огромный
огненный шар адского пламени, может быть, над Мюнхеном или Кельном, Токио
или Осака. Зажаренные живьем люди, расплавившиеся камни собора, льющаяся
как вода бронза изваяния Будды. Он не увидел бы гаммы-излучения, но оно
обязательно должно быть, этот невидимый дождь, производящий нечто гнусное
и немыслимое, холодным огнем сжигающий половые клетки мужчин и женщин,
подрезающий ростки будущей жизни в самом изначальном месте их
возникновения. Стадия 56-с могла стереть с лица Земли всю семью Бахов и
пять поколений Бернулли или уничтожить саму возможность появления новых
Дарвинов и Гексли.
Огненный шар угрожающе рос прямо на глазах, пурпурный,
кроваво-красный, окаймленный ядовито-зеленым контуром...
Началось действие грибов, смутно подумал Ройланд. Он почти реально
видел перед собой ужасный атомный взрыв. Нахатаспе, пригнувшись, прошел
сквозь этот огненный шар, прошел точно так же, как и в тот раз, так же,
как и в другие разы до этого. Только теперь он был необычайно силен,
почувствовал Ройланд, когда индеец обхватил его за плечи. Гораздо сильнее,
чем когда-либо раньше. Однако Ройланду все это было уже знакомо, и он
четко представлял себе, что будет дальше. Слова едва не сорвались с
кончика языка...
Вокруг него заплясали огненные шары, и он неожиданно ощутил, что силы
полностью его покидают. Ему показалось, что он стал легким, как перышко;
любой порыв ветра мог бы унести его далеко прочь; его могло как пылинку
швырнуть внутрь круга, образованного вертящимися огненными шарами. И все
же он еще понимал, что все должно было бы быть совершенно иначе. Собрав
последние силы, чуя каким-то особым чувством, что он вот-вот выпадет из
этой Вселенной, Ройланд отрывисто крикнул:
- Чарли! Помоги!
Продолжая соскальзывать все глубже в небытие, последним проблеском
сознания он почувствовал, что старик волочит его по полу, держа подмышки,
пытаясь вытащить его из хижины. Словно - откуда-то издалека в его сознание
медленно проник смысл крика старика-индейца:
- Тебе следовало предупредить меня о том, что ты ничего не видишь
из-за дыма, Эдвард! Что у тебя тоже ясное зрение! Ведь я ничего не знал об
этом! Не догадывался даже о том, что...
После чего он провалился в черное безмолвие.

Ройланд пробудился, испытывая головокружение и сильную слабость. Уже
было утро. Нахатаспе в хижине не было. Так и быть. Если только старику не
удалось добраться до телефона и позвонить в лабораторию, то как раз сейчас
джипы прочесывают пустыню в поисках его, и среди агентов безопасности и
военного персонала царит страшная суматоха. По его возвращении ему
чертовски крепко достанется и спасти его может только новость относительно
времени соединения...
Только теперь он заметил, что хижина начисто лишена каких-либо
пожитков Нахатаспе, включая даже дверное одеяло. От страшной мысли,
мелькнувшей у него в голове, Ройланд едва не потерял сознание снова. Нет,
не может такого быть, чтобы старик умер именно сегодня ночью!
Пошатываясь, он вышел из хижины и стал искать глазами погребальный
костер и толпу плакальщиков. Вокруг никого не было, глинобитные кубики
хижин казались необитаемыми, ярко светило солнце, а улица, насколько он ее
помнил, еще больше заросла травой. Джипа, который вчера вечером он
поставил прямо у входа в хижину, теперь не было.
Исчезла также и колея от колес, а там, где еще вчера стояла машина,
росла высокая трава.
Пища Богов, которую ему дал Нахатаспе, явно была могучим средством.
Ройланд нерешительно провел рукой по лицу. Нет, бороды не было.
Он внимательно осмотрелся, напрягаясь, чтобы не пропустить каких-либо
даже малейших подробностей. С первого взгляда улица показалась примерно
такою же, что и всегда, как будто она была вечной и неизменной.
Присмотревшись же повнимательнее, он повсюду стал обнаруживать перемены.
Ранее острые углы хижин закруглились, торчавшие из-под крыши стропила
побелели так, будто солнце пустыни работало над ними многие годы.
Деревянные переплеты искрошились. У третьего от него дома вокруг окон
виднелась копоть, а стропила обуглились.
Он подошел к этому дому, все еще плохо соображая, что к чему. Со
стадией 56-с давно все уладилось. В нынешние времена Рип-Ван-Винкля из
меня не получится - меня, как я полагаю, тут же распознают по отпечаткам
пальцев. Сколько же лет прошло? Год? Десять? Трудно сказать.
Сгоревший дом хранил следы настоящей бойни. В одном из его углов была
сброшена в кучу гора высохших человеческих костей. У Ройланда подкосились
ноги, он прислонился к косяку - из под пальцев посыпались обуглившиеся
головешки. Черепа принадлежали индейцам - он в достаточной мере был
антропологом, чтобы понять это. Индейцам - мужчинам, и женщинам... и
детям! Убитым и сваленным в одну кучу! Кто убил их? Ведь должны быть
какие-то остатки одеял, обгоревшего тряпья... Но их не было. Кто же это
раздел индейцев донага, а затем убил?
Следы жуткой резни были видны по всему дому. Углубления от пуль в
стенах как высоко, так и низко. Беспощадные зарубки на костях, оставленные
штыками - и мечами? Темные пятна крови. Она хлестала, судя по всему, на
высоту двух дюймов и оставила широкие подтеки. В другом конце комнаты
сверкнуло что-то металлическое в грудной клетке. Шатаясь, он подошел к
груди костей и запустил в нее руку. На ощупь показалось, что это лезвие
бритвы. Стараясь не глядеть на свою находку, он выудил это лезвие и вынес
на пыльную улицу. Повернувшись спиной к сожженному дому, он тщательно
обследовал найденный кусочек металла. Это был кусок лезвия меча длиной в
шесть дюймов, заточенного вручную почти до совершенства, с несколькими
зарубками на нем. У него были жесткие ребра и обычные канавки для сока
крови. Легко ощутимая кривизна свидетельствовала о том, что такую форму
может иметь только один вид холодного оружия - японский самурайский меч.
Независимо от того, сколько лет длилась война, она, очевидно, давно
уже закончилась.
Подойдя к деревянному колодцу, он обнаружил, что там полно пыли.
Увидев это, он впервые ощутил, что испытывает страх. Внезапно все обрело
подлинную реальность. Он уже больше не был сторонним наблюдателем, он стал
напуганным, томимым жаждой человеком. Он обшарил десяток домов поселка, но
нигде не нашел того, что искал. В одном из домов был скелет ребенка, в
другом - несколько гильз.
Осталось только одно - дорога! Та самая грунтовая дорога, какою она
была всегда, достаточно широкая для одного джипа или фургона, когда-то
имевшегося в этом индейском поселке. Паника понуждала его бежать куда
глаза глядят, но он крепился и не поддавался ей. Он присел на обрамление
колодца, разулся, тщательно разгладил складки своих армейских цвета хаки
носков, затем одел ботинки и не туго завязал шнурки, чтобы было легче
шагать, и на мгновение замер в нерешительности.
Затем ухмыльнулся, придирчиво отобрал два валявшихся в пыли камешка и
сунул их себе в рот. "Патруль, шагом марш", скомандовал он сам себе и
пустился в путь.
Да, жажда его действительно мучила. А вскоре к ней добавятся
усталость и голод. Ну так что из этого? Через три мили грязная дорога
выведет его на трассу, где должно быть движение и его подвезут. Если им
сильно захочется, то пусть вволю повозятся с его отпечатками пальцев.
Японцы добрались, по меньшей мере, до Нью-Мексико, не так ли? Ну что ж,
тогда им оставалось надеяться только на божью помощь после нанесения
ответного удара. Американцы - народ свирепый, когда дело доходит до
нарушения границ их государства. Скорее всего, в живых не осталось ни
одного японца.
Шагая по дороге, он стал на ходу сочинять свою историю. Большей
частью она состояла из повторяющихся "Не знаю". Вот, что он, например, им
скажет: "Я не жду от вас, что вы мне поверите. Поэтому меня совсем не
обидит, если вы не поверите ни единому моему слову. Только постарайтесь
выслушать меня до конца, воздерживать от каких-либо действий, и подождите,
пока ФБР не проверит отпечатки моих пальцев...". И все дальнейшее в таком
же роде.
Солнце поднялось уже довольно высоко - до шоссе оставалось рукой
подать. Обоняние его, обостренное голодом, различало добрый десяток
запахов, принесенных ветерком пустыни: пряный аромат шалфея, характерный
для гремучей змеи, вздремнувший в холодке под камнем, слабый душок
ацетилена, саднящую горло асфальтовую вонь. Значит, шоссе уже совсем
близко, возможно, что дух от недавней заплаты на одной из выбоин. Затем
неожиданно нахлынуло острое зловоние двуокиси серы, забив все остальные
запахи и так же быстро исчезло, оставив резь в ноздрях и учащенное
дыхание. Он потянулся за носовым платком, но его не оказалось. Откуда
могло здесь появиться такое зловоние, от чего. Не сбавляя шага, он
внимательно осмотрел горизонт и обнаружил далеко к западу затемнявший небо
дым. Похоже, что это чад небольшого города или завода, загрязнившего
атмосферу. В его время - мысль эта не без труда сформировалась в его мозгу
- в здешних местах такого города или завода не было.
И вот он на шоссе. Оно стало намного лучше. Хотя, как и раньше, на
нем были только две полосы, теперь оно было заасфальтировано гораздо
аккуратнее, поднялось выше прежнего уровня почти на три дюйма за счет
подсыпки гравия и добавки асфальта и было щедро снабжено кюветами с обеих
сторон.
Куда идти? Будь у него монета, он бы подбросил ее, но в лаборатории в
Лос-Аламосе можно было жить неделями, не расходуя ни цента. Дядя Сэм взял
на себя заботы обо всем - от сигарет до надгробных плит. Он повернул
налево и побрел на запад, в направлении темного пятна на небе.
Я - животное, обладающее разумом, не переставал он твердить себе, и я
должен воспринимать все, что произойдет, не теряя здравого смысла. Я
должен обернуть себе на пользу все, что удастся, а остальное попытаюсь
понять...
Позади него послышался отдаленный вой сирены, затем он стал все
громче и громче. Обладающее разумом животное отпрыгнуло в кювет и, дрожа
за свою драгоценную жизнь, старалось держаться подальше. Вот сирена уже
совсем рядом, и послышалось урчание моторов. Когда от их рева едва не
полопались барабанные перепонки, Ройланд приподнял голову, чтобы хотя бы
разок взглянуть на дорогу, и сразу же нырнул назад, вглубь кювета, будто
сраженный гранатой, взорвавшейся у него внутри.
Прямо по центру двухстороннего шоссе мчался конвой, подминая под себя
белую разграничительную линию. Сначала мимо него пронеслись три
разведывательные бронемашины со спаренными пулеметами. В каждой из них
виднелись только головы японских солдат в касках. Затем проследовал
высокий трехосный бронетранспортер, у которого чисто для видимости в
кормовой части была установлена пулеметная башенка - никелированные стволы
пулеметов были явно непригодны для употребления. В открытом люке
располагался японский адмирал в пилотке, рядом с ним сидел офицер СС,
одетый во все черное, с лицом, будто вырубленным топором. Затем, в
арьергарде, шли еще два броневика...
- Мы потерпели поражение, - задумчиво произнес Ройланд, сидя в
кювете. - Пригодные только для парада ткани со стеклянными окнами -
значит, мы проиграли войну давным-давно.
Были ли на самом деле на адмиральской форме знаки Восходящего Солнца
или это ему только почудилось?
Он вылез из кювета и снова побрел по модернизированному шоссе на
запад. Он просто был неспособен на то, чтобы вот так запросто сейчас
заявить: "Я отвергаю этот мир", испытывая такую жажду, которую испытывал
сейчас Ройланд.
Он даже не повернулся, когда его догнала направляющаяся на запад
какая-то очень странная, методично полыхающая машина и остановилась с ним
рядом.
- Зиг хайль! - раздался удивленный голос. - Что это вы здесь делаете?
Машина была столь же нелепой, как и тот танк для парада. Это была
просто самодвижущаяся повозка, детские санки на колесах, приводимые
небольшим шумным открытым моторчиком с воздушным охлаждением. Водитель
восседал на узеньком сидении вроде велосипедного седла, а позади него,
занимая всю заднюю часть крохотной платформы, были расположены два
десятикилограммовых мешка с мукой. У водителя было высохшее лицо,
характерное для уроженцев Юго-Запада. На нем была мешковатая синяя роба,
которая очевидно была хоть и формой, но не военной. На груди чуть выше
непонятного ряда поблекших полосок к материи была пришита ленточка с
именем: Мартфилд Е., 121884, П-7, НКОТД 43. Увидев, что Ройланд смотрит на
ленточку, незнакомец любезно произнес: - Меня зовут Мартфилд. Я - платный
мастер седьмого разряда, но нет никакой необходимости обращаться ко мне в
соответствии с моим чином. Все ли у вас в порядке, милейший?
- Очень хочу пить, - сказал Ройланд. - А что означает это НКОТД 43?
- Вы умеете читать? - изумился Мартфилд. - Ваша одежда...
- Что-нибудь попить, пожалуйста, - взмолился Ройланд.
В это мгновение все остальное не имело для него ровно никакого
значения. Он плюхнулся на платформу, как кукла, у которой подрезали
веревочки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9