Наконец те же три королевы пришли к нему в Священный лес и, прибегнув к чарам Белисамы, вновь сделали Грациллония своим любовником. Освободившись от чар, он с отвращением и стыдом вспоминал свое падение, однако его неприязнь к королевам уменьшилась, а со временем он завоевал и поддержку аристократов.
Что же касается конфликта Грациллония с богами Иса, тот лишь усугублялся. Король не желал приносить им жертвы; вместо этого он отправился в поездку по Арморике, чтобы переговорить с другими префектами и убедить их сохранять нейтралитет в разгоравшейся гражданской войне, одновременно укрепляя позиции против варваров. Тем самым, уклонившись от исполнения ритуальных обязанностей, Грациллоний вновь оскорбил Троих.
Благодаря стараниям Дахилис королева Иннилис также понесла от Грациллония. В общем-то все королевы так или иначе заботились о своем супруге. Форсквилис видела колдовской сон, который открыл ей, что грехи Грациллония можно искупить деяниями королев, прежде всего той, которая, ожидая ребенка, отправится на Бдение на остров Сен в канун зимнего солнцеворота, когда обычно все собираются в Исе на совет. Поскольку Дахилис вот-вот должна была родить, отправляться на Сен выпало Иннилис.
Между тем умер христианский священник Эвкерий. Грациллоний, привязавшийся к старику, пообещал посодействовать в приглашении нового священника — и покинул город по делам.
Беременность Иннилис протекала крайне тяжело. Едва Грациллоний вернулся из своей поездки, у королевы случился выкидыш. Было решено, что вместо нее на Сен отправится Дахилис. Узнав об этом решении, Грациллоний попытался воспрепятствовать, однако все его усилия оказались тщетными. А увести Дахилис силой означало разрушить все, что он с таким усердием создавал; более того, она сама стремилась на остров, чтобы спасти любимого.
Он настоял на том, что будет сопровождать ее. Вообще-то мужчинам было запрещено ступать на остров, но Грациллоний сказал, что будет ждать у причала, готовый помочь. Священный челн доставил их на остров и оставил вдвоем.
Пока Дахилис исполняла то, что от нее требовалось, на море разыгрался шторм. Ночью она не вернулась в Обитель Стражи, и Грациллоний нарушил запрет и кинулся на поиски. Несколько часов спустя он нашел Дахилис под скалой, с которой та упала, почти без сознания, замерзшую до полусмерти — и начавшую рожать. Он перенес ее в Обитель, но спасти не сумел. Сразу после смерти жены он своим мечом вырезал ребенка из ее чрева.
Форсквилис, обладавшая даром предвидения, заставила Маэлоха, обожавшего «малютку Дахилис», поутру отвезти ее на Сен. Днем они вернулись в Ис с телом Дахилис, с ребенком и с Грациллонием.
Поскольку мать умерла, лишь король мог совершить обряд наречения имени в храме Белисамы. Вопреки традиции, в память об умершей жене он назвал дочь Дахут. А затем, оглушенный горем, был вынужден сочетаться браком с новой Избранной — Сэсай, миловидной глупышкой, получившей королевское имя Гвилвилис. Оба они во время церемонии казались смятенными и несчастными, однако воля Белисамы свела их воедино.
Галликены и суффеты полагали, что своей смертью Дахилис искупила все прегрешения Грациллония перед богами. После похорон Дахилис аристократы во главе с Сореном Картаги принесли королю присягу на верность до тех пор, пока он не начнет вновь пренебрегать древними установлениями.
Позже, ночью, невидимая рука постучала в дверь Перевозчиков Мертвых, как велось на протяжении столетий: им полагалось доставить на Сен души вновь умерших, чтобы те предстали перед богами. Что происходило потом, не знал никто из живых. Впрочем, горожане верили, что некоторые умершие, в особенности королевы, возвращаются на время в обличье тюленей, чтобы заботиться о тех, кого они любили при жизни. По этой причине тюлень считался священным животным, и никто из исанцев не осмеливался поднять на него руку.
Глава первая
I
Девочка сознавала лишь одно: она в море. И осознание это наполняло ее восторгом. Все прочее — и то, что в городе отмечали Праздник Флота, и слова отца: «Не торопись, малышка», — не имело никакого значения. Но вот отец подхватил ее, поднял в воздух. Какие сильные у него руки, как гулко отдается в груди его смех!
Она уже стала забывать все те чудеса, которые произошли в порту: всех этих людей в пышных нарядах, загадочные слова, сопровождавшиеся музыкой, что лилась, текла, окатывала, захлестывала с головой, пока торжественная процессия двигалась по улицам. Седобородый мужчина во главе процессии внушал страх, потому что в руке он сжимал длинную палку с тремя острыми зубцами на макушке, но за ним шли мамы — все девять; девочка знала, что они идут все вместе, хоть и была еще слишком мала, чтобы уметь считать. Некоторые несли зеленые ветки и окунали их в горшки в руках у других и кропили водой носы кораблей. У первой мамы была чаша на золотых цепях, и над чашей этой курился дым — сладковатый дым, разносимый ветерком. Девочка с отцом стояли в стороне, наблюдая. Отец выглядел внушительно: парадное одеяние, огромный молот в руке, на груди золотой ключ; впрочем, всех этих слов девочка, конечно же, не знала, ей просто очень нравилось смотреть на папу.
Вот он снова подхватил ее и перенес на корабль, который немедленно отошел от причала. Морские ворота были распахнуты настежь, и вода у бортов плескалась под ветром, будто живая. Едва корабль миновал ворота, как палуба покачнулась под ногами. Девочка обрадовалась новой игре. Дышалось удивительно легко. На губах оседали соленые брызги, а нагретые солнцем доски под босыми ногами пахли смолой.
Радовались все — мужчины, женщины, дети, которых взяли с собой и среди которых не было никого младше девочки. С кормы доносился мерный рокот барабана, отбивавшего ритм для гребцов, а весла скрипели в уключинах. Гребцы еще успевали перебрасываться друг с другом словечками и смеяться своим шуткам. Корпус корабля тоже поскрипывал, веревки гудели, алый вымпел на мачте пощелкивал на ветру. Над кораблем с криками носились сотни чаек, самая настоящая птичья буря; множество птиц сидело на крепостной стене или кружило поодаль, и ветер порой доносил и их крики.
Корабли, вышедшие из гавани следом, выстроились полумесяцем. Многие были крупнее королевского челна, многие, наоборот, меньше. Их было не перечесть — приземистые и узкие, высокие и круглобокие, ярко раскрашенные и совсем тусклые… На некоторых подняли паруса, прочие продолжали идти на веслах. А позади кораблей высилась городская стена, отливавшая алым, а над стеной возносились башни и шпили, и сверкали в бойницах, амбразурах и окнах медь, стекло и позолота. По обе стороны от стены громоздились утесы, под которыми ярился прибой, а вдалеке, подернутые зеленой дымкой, виднелись окрестные холмы.
Но больше всего девочку привлекало море. Поначалу она захлопала в ладоши и засмеялась. Потом притихла и впилась взглядом в морскую воду, которая беспрерывно играла цветами и оттенками, словно дразня и приманивая к себе.
На бледном небе, у самого горизонта, виднелись разрозненные облака. Волны обегали корабль, плескались у бортов, высокие, длинные, с пенными гребнями, словно подернутые инеем. И каждая несла с собой буйство красок — синяя, как небо, становилась зеленой, как трава, чернела, будто ночное небо… Накатываясь на прибрежные камни, волны принимались рычать и выбрасывали в воздух целые фонтаны пены. У берега трепыхались в воде обрывки водорослей. При желании можно было разглядеть, как шныряют близ поверхности рыбы — и не только рыбы: порой мелькали на солнце изящные силуэты тюленей или выпрыгивали из воды дельфины. Мимо борта проплыли какие-то деревяшки — девочка, разумеется, не догадывалась, что это следы кораблекрушения.
Время исчезло, растворилось в этой зелено-сине-черной воде, в этом чуде, словно предназначенном только для девочки. Она очнулась, лишь когда корабль развернулся и направился обратно к гавани. Парад завершился.
Большинство кораблей последовало примеру королевского челна, а оставшиеся двинулись на юго-восток, к прибрежным рыбацким деревушкам. Девочка вдруг поняла, что игра заканчивается. Она не заплакала — это было бы не в ее духе, — но встала у самого борта, чтобы смотреть на море, пока еще можно.
Она стояла на надстройке над скамьями гребцов. Поручень шел слишком высоко, чтобы она могла через него упасть за борт. Мимо корабля проплыл тюлень — светлый промельк в радужном многоцветье воды. Девочка оглянулась: неподалеку возвышалось что-то круглое, вокруг чего была обернута цепь с большим крюком на конце. Недолго думая, она взобралась на это сооружение и вновь устремила взгляд на море.
За кормой виднелась узкая полоска земли с одним-единственным зданием, мрачным и приземистым, увенчанным невысокой башенкой. Но девочка смотрела совсем в другую сторону: она выглядывала тюленя.
Тот, будто заметив это, приблизился и поплыл рядом с кораблем, легко подстроившись под его скорость. Вблизи его лоснящаяся от воды шкура казалась янтарно-золотистой. И вел он себя как-то странно: не торопился куда-то, как его сородичи, а плыл и плыл рядом и порой будто посматривал наверх, на палубу. Глаза у него были большие, как у овечки. Девочка невольно загляделась…
Кто-то из взрослых заметил, куда она забралась, окликнул ее и поспешил было снять, но слишком поздно. Челн резко накренился — накатила очередная волна, — девочка не удержалась на своем «насесте» и свалилась за борт.
Когда она падала, крики, доносившиеся с корабля, казались ей какими-то далекими, едва различимыми за дружеским, обволакивающим плеском воды. Море приняло ее как родную, заключило в свои объятия. Одежда потянула девочку вниз, в манящую желто-зеленую пучину. Она не испытывала страха, у нее было такое чувство, будто она вернулась домой. Море подбрасывало ее точно так же, как это делал отец. В ушах загудело…
Прежде чем она успела раскрыть рот, чтобы вдохнуть, что-то подхватило ее и повлекло вверх. Она глотнула соленой пены и ветра — и поняла, что ее крепко держат тюленьи ласты. А в следующий миг среди волн показался отец, рассекавший воду могучими гребками. Он подхватил девочку, поднял над водой, крикнул, чтобы бросили канат. Мгновение — и они оба очутились на палубе. Только теперь девочка позволила себе заскулить…
Отец обнял ее, прижал к себе. Она чувствовала, как бьется под железным ключом на груди его сердце.
— С тобой все в порядке, хорошая моя? Ответь же мне, моя Дахут.
II
На третий год своего пребывания в Исе римский префект и король Иса Гай Валерий Грациллоний получил письмо из столицы империи. Прочитав его, он велел подыскать достойное помещение для имперского курьера — письмо требовало обдумывания, отвечать на него сразу префект не собирался. Поразмыслив, он послал за Бодилис и Ланарвилис.
Первой прибыла Бодилис. Грациллоний ожидал ее в Зале советов, где разожгли жаровню; светильники отбрасывали зыбкие тени, благодаря чему пасторальные фрески на стенах казались какими-то призрачными, как воспоминания о минувшем лете. Бодилис скинула плащ — на улице моросило — на руки подбежавшему служке. Несмотря на капюшон, в ее волосах сверкали капли воды, по виску стекала тоненькая серебристая струйка. В два шага Грациллоний очутился рядом с королевой, взял ее за руки и улыбнулся, глядя в ее иссиня-черные глаза.
— Как я рад снова тебя видеть, — проговорил он и на миг прикоснулся к ее губам своими; поцелуй был кратким, но отнюдь не мимолетным. — Как твои дела? Как девочки? — он говорил на латыни, и Бодилис отвечала ему на том же языке, как у них было заведено между собой — королева не упускала случая попрактиковаться в чужом наречии.
— О, с ними все в порядке. Керна ждет не дождется праздника в честь окончания девичества, а Семурамат обзавидовалась сестре и все твердит, что восемь лет, которые ей осталось ждать, — это целая вечность, — Бодилис усмехнулась. От Хоэля она прижила трех дочерей; старшая, Талавнир, отслужила положенный срок в храме Белисамы, вышла замуж и уже ждала ребенка. — А Уна спала, когда явился твой гонец, — Уной звали дочь Бодилис от Грациллония.
Король вздохнул.
— Я бы с удовольствием заглянул к тебе…
— Не обманывай, — фыркнула Бодилис. Грациллоний задумчиво кивнул. Будь Дахилис менее любима сестрами, предпочтение, которое он ей оказывал, могло бы вызвать ненужные конфликты. После ее смерти он старался никого не обидеть и поровну делил свои ночи между семью королевами, с которыми жил, как положено супругам, — а свои дни со всеми девятерыми. Впрочем, королевам доставалось гораздо меньше времени, чем отнимали королевские обязанности и мужские заботы, физические упражнения.
— Знаешь, давай встретимся завтра, если тебе позволит луна. Не возражаешь?
— Ничуть, — улыбнулась Бодилис. — А зачем ты позвал меня сегодня?
— Давай подождем Ланарвилис… Хотя нет, прочти, пожалуйста. — Он указал на свиток папируса на столе. Бодилис разгладила свиток обеими руками, поднесла поближе к светильнику, прищурилась, разбирая первые строки, и пробормотала:
— Ланарвилис, значит? Будем обсуждать, как детишек воспитывать? Тогда что же ты Гвилвилис не позвал?
Шутка пропала впустую.
— Понимаешь, дело вовсе не в том, что вы двое — вы трое, извини — родили мне дочек, — пустился в объяснения Грациллоний. — Хотя и это, наверное, тоже… Вы с Ланарвилис больше других заботитесь о будущем. Вы обе после… того, что случилось с Дахилис… сказали мне, что чем больше у меня будет дочек, тем тверже станет мое положение в Исе.
— И обе мы немолоды, — заметила Бодилис. — Время наступает нам на пятки.
— Короче говоря, мне нужен ваш совет. Ты мудрая и ученая, она начитанная и сведущая в городских делах. Без вашей помощи я не рискну справиться с этим делом.
— А бедная Гвилвилис не мудра и не сведуща, — печально заметила Бодилис. — Ей нечего предложить тебе, кроме беззаветной любви.
С языка рвались обидные слова насчет собаки, которая тоже любит беззаветно, однако Грациллоний сдержался. Эти слова были бы жестоки и несправедливы. Он не должен винить новенькую в смерти Дахилис — ведь она вступила в число Девяти вовсе не по собственному желанию. Да, Гвилвилис глуповата, зато она тихая, скромная и заботливая, а ее первенец Сэсай родилась вполне здоровой и как будто умненькой. Теперь-то она носит уже второго…
— Читай, — коротко сказал Грациллоний.
Пока Бодилис читала, прибыла и Ланарвилис. Голубое платье и высокий головной убор доказывали, что наступила ее очередь быть жрицей в храме Белисамы. Ничто другое, кроме призыва короля, не могло оторвать ее от служения богине, и лучше бы король призвал ее по действительно неотложному делу.
Грациллоний вежливо приветствовал высокую блондинку. Между ними не было ни той теплоты, которая присутствовала в его отношениях с Бодилис, ни страсти, озарявшей отношения с Форсквилис. Даже в постели Ланарвилис держалась несколько отстранено. Тем не менее они с Грациллонием были друзьями и вместе трудились на благо Иса.
— Что все это значит? — отрывисто спросила Ланарвилис на родном языке.
— Сейчас объясню, — ответил Грациллоний на том же языке. — Как Юлия? — шестая и, вероятно, последняя дочь Ланарвилис родилась слабенькой и часто болела. Порой случалось, что король посещал Ланарвилис, когда та присматривала за Дахут; и рядом с Юлией дочь Дахилис выглядела разодетой в шелка красавицей в компании нищенки-дурнушки, в ней даже словно проявлялось что-то нечеловеческое…
— Вчера лихорадка замучила, пришлось пригласить Иннилис. Она наложила руки, потом дала Юлии лекарство. Сегодня уже гораздо лучше.
— Хорошо. Присаживайся, — Грациллоний указал на стул. По прошествии двух с половиной лет в Исе он совсем привык к этому предмету мебели и начисто позабыл, что во многих областях империи стул показался бы диковинкой.
Ланарвилис послушно села. Он пристроился рядом. Бодилис закончила читать, передала письмо сестре и тоже села. На некоторое время в зале установилась тишина, нарушаемая лишь шелестом дождя за окном.
Наконец Ланарвилис, которая читала, шевеля губами и водя пальцем по строчкам, опустила папирус.
— Оказывается, я изрядно подзапустила свою латынь. Насколько могу понять, август приказывает тебе явиться к нему и доложить о том, что здесь происходит. Но ведь ты регулярно извещаешь его о наших делах.
— Он хочет, чтобы я доложил лично, — пояснил Грациллоний.
— И куда он тебя вызывает? — спросила Ланарвилис со вздохом.
— В Августу Треверорум. Помнишь, рассказывали, как он в начале года вступил в этот город?
— Да, Магна Клеменция Максима приняли с почестями, после того как он разгромил императора Грациана, который погиб в сражении; соправитель последнего Валентиниан поспешил заключить с Максимом перемирие и отказался от своих притязаний на Британию, Галлию и Испанию, но сохранил пока за собой Италию, Африку и часть Иллирики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Что же касается конфликта Грациллония с богами Иса, тот лишь усугублялся. Король не желал приносить им жертвы; вместо этого он отправился в поездку по Арморике, чтобы переговорить с другими префектами и убедить их сохранять нейтралитет в разгоравшейся гражданской войне, одновременно укрепляя позиции против варваров. Тем самым, уклонившись от исполнения ритуальных обязанностей, Грациллоний вновь оскорбил Троих.
Благодаря стараниям Дахилис королева Иннилис также понесла от Грациллония. В общем-то все королевы так или иначе заботились о своем супруге. Форсквилис видела колдовской сон, который открыл ей, что грехи Грациллония можно искупить деяниями королев, прежде всего той, которая, ожидая ребенка, отправится на Бдение на остров Сен в канун зимнего солнцеворота, когда обычно все собираются в Исе на совет. Поскольку Дахилис вот-вот должна была родить, отправляться на Сен выпало Иннилис.
Между тем умер христианский священник Эвкерий. Грациллоний, привязавшийся к старику, пообещал посодействовать в приглашении нового священника — и покинул город по делам.
Беременность Иннилис протекала крайне тяжело. Едва Грациллоний вернулся из своей поездки, у королевы случился выкидыш. Было решено, что вместо нее на Сен отправится Дахилис. Узнав об этом решении, Грациллоний попытался воспрепятствовать, однако все его усилия оказались тщетными. А увести Дахилис силой означало разрушить все, что он с таким усердием создавал; более того, она сама стремилась на остров, чтобы спасти любимого.
Он настоял на том, что будет сопровождать ее. Вообще-то мужчинам было запрещено ступать на остров, но Грациллоний сказал, что будет ждать у причала, готовый помочь. Священный челн доставил их на остров и оставил вдвоем.
Пока Дахилис исполняла то, что от нее требовалось, на море разыгрался шторм. Ночью она не вернулась в Обитель Стражи, и Грациллоний нарушил запрет и кинулся на поиски. Несколько часов спустя он нашел Дахилис под скалой, с которой та упала, почти без сознания, замерзшую до полусмерти — и начавшую рожать. Он перенес ее в Обитель, но спасти не сумел. Сразу после смерти жены он своим мечом вырезал ребенка из ее чрева.
Форсквилис, обладавшая даром предвидения, заставила Маэлоха, обожавшего «малютку Дахилис», поутру отвезти ее на Сен. Днем они вернулись в Ис с телом Дахилис, с ребенком и с Грациллонием.
Поскольку мать умерла, лишь король мог совершить обряд наречения имени в храме Белисамы. Вопреки традиции, в память об умершей жене он назвал дочь Дахут. А затем, оглушенный горем, был вынужден сочетаться браком с новой Избранной — Сэсай, миловидной глупышкой, получившей королевское имя Гвилвилис. Оба они во время церемонии казались смятенными и несчастными, однако воля Белисамы свела их воедино.
Галликены и суффеты полагали, что своей смертью Дахилис искупила все прегрешения Грациллония перед богами. После похорон Дахилис аристократы во главе с Сореном Картаги принесли королю присягу на верность до тех пор, пока он не начнет вновь пренебрегать древними установлениями.
Позже, ночью, невидимая рука постучала в дверь Перевозчиков Мертвых, как велось на протяжении столетий: им полагалось доставить на Сен души вновь умерших, чтобы те предстали перед богами. Что происходило потом, не знал никто из живых. Впрочем, горожане верили, что некоторые умершие, в особенности королевы, возвращаются на время в обличье тюленей, чтобы заботиться о тех, кого они любили при жизни. По этой причине тюлень считался священным животным, и никто из исанцев не осмеливался поднять на него руку.
Глава первая
I
Девочка сознавала лишь одно: она в море. И осознание это наполняло ее восторгом. Все прочее — и то, что в городе отмечали Праздник Флота, и слова отца: «Не торопись, малышка», — не имело никакого значения. Но вот отец подхватил ее, поднял в воздух. Какие сильные у него руки, как гулко отдается в груди его смех!
Она уже стала забывать все те чудеса, которые произошли в порту: всех этих людей в пышных нарядах, загадочные слова, сопровождавшиеся музыкой, что лилась, текла, окатывала, захлестывала с головой, пока торжественная процессия двигалась по улицам. Седобородый мужчина во главе процессии внушал страх, потому что в руке он сжимал длинную палку с тремя острыми зубцами на макушке, но за ним шли мамы — все девять; девочка знала, что они идут все вместе, хоть и была еще слишком мала, чтобы уметь считать. Некоторые несли зеленые ветки и окунали их в горшки в руках у других и кропили водой носы кораблей. У первой мамы была чаша на золотых цепях, и над чашей этой курился дым — сладковатый дым, разносимый ветерком. Девочка с отцом стояли в стороне, наблюдая. Отец выглядел внушительно: парадное одеяние, огромный молот в руке, на груди золотой ключ; впрочем, всех этих слов девочка, конечно же, не знала, ей просто очень нравилось смотреть на папу.
Вот он снова подхватил ее и перенес на корабль, который немедленно отошел от причала. Морские ворота были распахнуты настежь, и вода у бортов плескалась под ветром, будто живая. Едва корабль миновал ворота, как палуба покачнулась под ногами. Девочка обрадовалась новой игре. Дышалось удивительно легко. На губах оседали соленые брызги, а нагретые солнцем доски под босыми ногами пахли смолой.
Радовались все — мужчины, женщины, дети, которых взяли с собой и среди которых не было никого младше девочки. С кормы доносился мерный рокот барабана, отбивавшего ритм для гребцов, а весла скрипели в уключинах. Гребцы еще успевали перебрасываться друг с другом словечками и смеяться своим шуткам. Корпус корабля тоже поскрипывал, веревки гудели, алый вымпел на мачте пощелкивал на ветру. Над кораблем с криками носились сотни чаек, самая настоящая птичья буря; множество птиц сидело на крепостной стене или кружило поодаль, и ветер порой доносил и их крики.
Корабли, вышедшие из гавани следом, выстроились полумесяцем. Многие были крупнее королевского челна, многие, наоборот, меньше. Их было не перечесть — приземистые и узкие, высокие и круглобокие, ярко раскрашенные и совсем тусклые… На некоторых подняли паруса, прочие продолжали идти на веслах. А позади кораблей высилась городская стена, отливавшая алым, а над стеной возносились башни и шпили, и сверкали в бойницах, амбразурах и окнах медь, стекло и позолота. По обе стороны от стены громоздились утесы, под которыми ярился прибой, а вдалеке, подернутые зеленой дымкой, виднелись окрестные холмы.
Но больше всего девочку привлекало море. Поначалу она захлопала в ладоши и засмеялась. Потом притихла и впилась взглядом в морскую воду, которая беспрерывно играла цветами и оттенками, словно дразня и приманивая к себе.
На бледном небе, у самого горизонта, виднелись разрозненные облака. Волны обегали корабль, плескались у бортов, высокие, длинные, с пенными гребнями, словно подернутые инеем. И каждая несла с собой буйство красок — синяя, как небо, становилась зеленой, как трава, чернела, будто ночное небо… Накатываясь на прибрежные камни, волны принимались рычать и выбрасывали в воздух целые фонтаны пены. У берега трепыхались в воде обрывки водорослей. При желании можно было разглядеть, как шныряют близ поверхности рыбы — и не только рыбы: порой мелькали на солнце изящные силуэты тюленей или выпрыгивали из воды дельфины. Мимо борта проплыли какие-то деревяшки — девочка, разумеется, не догадывалась, что это следы кораблекрушения.
Время исчезло, растворилось в этой зелено-сине-черной воде, в этом чуде, словно предназначенном только для девочки. Она очнулась, лишь когда корабль развернулся и направился обратно к гавани. Парад завершился.
Большинство кораблей последовало примеру королевского челна, а оставшиеся двинулись на юго-восток, к прибрежным рыбацким деревушкам. Девочка вдруг поняла, что игра заканчивается. Она не заплакала — это было бы не в ее духе, — но встала у самого борта, чтобы смотреть на море, пока еще можно.
Она стояла на надстройке над скамьями гребцов. Поручень шел слишком высоко, чтобы она могла через него упасть за борт. Мимо корабля проплыл тюлень — светлый промельк в радужном многоцветье воды. Девочка оглянулась: неподалеку возвышалось что-то круглое, вокруг чего была обернута цепь с большим крюком на конце. Недолго думая, она взобралась на это сооружение и вновь устремила взгляд на море.
За кормой виднелась узкая полоска земли с одним-единственным зданием, мрачным и приземистым, увенчанным невысокой башенкой. Но девочка смотрела совсем в другую сторону: она выглядывала тюленя.
Тот, будто заметив это, приблизился и поплыл рядом с кораблем, легко подстроившись под его скорость. Вблизи его лоснящаяся от воды шкура казалась янтарно-золотистой. И вел он себя как-то странно: не торопился куда-то, как его сородичи, а плыл и плыл рядом и порой будто посматривал наверх, на палубу. Глаза у него были большие, как у овечки. Девочка невольно загляделась…
Кто-то из взрослых заметил, куда она забралась, окликнул ее и поспешил было снять, но слишком поздно. Челн резко накренился — накатила очередная волна, — девочка не удержалась на своем «насесте» и свалилась за борт.
Когда она падала, крики, доносившиеся с корабля, казались ей какими-то далекими, едва различимыми за дружеским, обволакивающим плеском воды. Море приняло ее как родную, заключило в свои объятия. Одежда потянула девочку вниз, в манящую желто-зеленую пучину. Она не испытывала страха, у нее было такое чувство, будто она вернулась домой. Море подбрасывало ее точно так же, как это делал отец. В ушах загудело…
Прежде чем она успела раскрыть рот, чтобы вдохнуть, что-то подхватило ее и повлекло вверх. Она глотнула соленой пены и ветра — и поняла, что ее крепко держат тюленьи ласты. А в следующий миг среди волн показался отец, рассекавший воду могучими гребками. Он подхватил девочку, поднял над водой, крикнул, чтобы бросили канат. Мгновение — и они оба очутились на палубе. Только теперь девочка позволила себе заскулить…
Отец обнял ее, прижал к себе. Она чувствовала, как бьется под железным ключом на груди его сердце.
— С тобой все в порядке, хорошая моя? Ответь же мне, моя Дахут.
II
На третий год своего пребывания в Исе римский префект и король Иса Гай Валерий Грациллоний получил письмо из столицы империи. Прочитав его, он велел подыскать достойное помещение для имперского курьера — письмо требовало обдумывания, отвечать на него сразу префект не собирался. Поразмыслив, он послал за Бодилис и Ланарвилис.
Первой прибыла Бодилис. Грациллоний ожидал ее в Зале советов, где разожгли жаровню; светильники отбрасывали зыбкие тени, благодаря чему пасторальные фрески на стенах казались какими-то призрачными, как воспоминания о минувшем лете. Бодилис скинула плащ — на улице моросило — на руки подбежавшему служке. Несмотря на капюшон, в ее волосах сверкали капли воды, по виску стекала тоненькая серебристая струйка. В два шага Грациллоний очутился рядом с королевой, взял ее за руки и улыбнулся, глядя в ее иссиня-черные глаза.
— Как я рад снова тебя видеть, — проговорил он и на миг прикоснулся к ее губам своими; поцелуй был кратким, но отнюдь не мимолетным. — Как твои дела? Как девочки? — он говорил на латыни, и Бодилис отвечала ему на том же языке, как у них было заведено между собой — королева не упускала случая попрактиковаться в чужом наречии.
— О, с ними все в порядке. Керна ждет не дождется праздника в честь окончания девичества, а Семурамат обзавидовалась сестре и все твердит, что восемь лет, которые ей осталось ждать, — это целая вечность, — Бодилис усмехнулась. От Хоэля она прижила трех дочерей; старшая, Талавнир, отслужила положенный срок в храме Белисамы, вышла замуж и уже ждала ребенка. — А Уна спала, когда явился твой гонец, — Уной звали дочь Бодилис от Грациллония.
Король вздохнул.
— Я бы с удовольствием заглянул к тебе…
— Не обманывай, — фыркнула Бодилис. Грациллоний задумчиво кивнул. Будь Дахилис менее любима сестрами, предпочтение, которое он ей оказывал, могло бы вызвать ненужные конфликты. После ее смерти он старался никого не обидеть и поровну делил свои ночи между семью королевами, с которыми жил, как положено супругам, — а свои дни со всеми девятерыми. Впрочем, королевам доставалось гораздо меньше времени, чем отнимали королевские обязанности и мужские заботы, физические упражнения.
— Знаешь, давай встретимся завтра, если тебе позволит луна. Не возражаешь?
— Ничуть, — улыбнулась Бодилис. — А зачем ты позвал меня сегодня?
— Давай подождем Ланарвилис… Хотя нет, прочти, пожалуйста. — Он указал на свиток папируса на столе. Бодилис разгладила свиток обеими руками, поднесла поближе к светильнику, прищурилась, разбирая первые строки, и пробормотала:
— Ланарвилис, значит? Будем обсуждать, как детишек воспитывать? Тогда что же ты Гвилвилис не позвал?
Шутка пропала впустую.
— Понимаешь, дело вовсе не в том, что вы двое — вы трое, извини — родили мне дочек, — пустился в объяснения Грациллоний. — Хотя и это, наверное, тоже… Вы с Ланарвилис больше других заботитесь о будущем. Вы обе после… того, что случилось с Дахилис… сказали мне, что чем больше у меня будет дочек, тем тверже станет мое положение в Исе.
— И обе мы немолоды, — заметила Бодилис. — Время наступает нам на пятки.
— Короче говоря, мне нужен ваш совет. Ты мудрая и ученая, она начитанная и сведущая в городских делах. Без вашей помощи я не рискну справиться с этим делом.
— А бедная Гвилвилис не мудра и не сведуща, — печально заметила Бодилис. — Ей нечего предложить тебе, кроме беззаветной любви.
С языка рвались обидные слова насчет собаки, которая тоже любит беззаветно, однако Грациллоний сдержался. Эти слова были бы жестоки и несправедливы. Он не должен винить новенькую в смерти Дахилис — ведь она вступила в число Девяти вовсе не по собственному желанию. Да, Гвилвилис глуповата, зато она тихая, скромная и заботливая, а ее первенец Сэсай родилась вполне здоровой и как будто умненькой. Теперь-то она носит уже второго…
— Читай, — коротко сказал Грациллоний.
Пока Бодилис читала, прибыла и Ланарвилис. Голубое платье и высокий головной убор доказывали, что наступила ее очередь быть жрицей в храме Белисамы. Ничто другое, кроме призыва короля, не могло оторвать ее от служения богине, и лучше бы король призвал ее по действительно неотложному делу.
Грациллоний вежливо приветствовал высокую блондинку. Между ними не было ни той теплоты, которая присутствовала в его отношениях с Бодилис, ни страсти, озарявшей отношения с Форсквилис. Даже в постели Ланарвилис держалась несколько отстранено. Тем не менее они с Грациллонием были друзьями и вместе трудились на благо Иса.
— Что все это значит? — отрывисто спросила Ланарвилис на родном языке.
— Сейчас объясню, — ответил Грациллоний на том же языке. — Как Юлия? — шестая и, вероятно, последняя дочь Ланарвилис родилась слабенькой и часто болела. Порой случалось, что король посещал Ланарвилис, когда та присматривала за Дахут; и рядом с Юлией дочь Дахилис выглядела разодетой в шелка красавицей в компании нищенки-дурнушки, в ней даже словно проявлялось что-то нечеловеческое…
— Вчера лихорадка замучила, пришлось пригласить Иннилис. Она наложила руки, потом дала Юлии лекарство. Сегодня уже гораздо лучше.
— Хорошо. Присаживайся, — Грациллоний указал на стул. По прошествии двух с половиной лет в Исе он совсем привык к этому предмету мебели и начисто позабыл, что во многих областях империи стул показался бы диковинкой.
Ланарвилис послушно села. Он пристроился рядом. Бодилис закончила читать, передала письмо сестре и тоже села. На некоторое время в зале установилась тишина, нарушаемая лишь шелестом дождя за окном.
Наконец Ланарвилис, которая читала, шевеля губами и водя пальцем по строчкам, опустила папирус.
— Оказывается, я изрядно подзапустила свою латынь. Насколько могу понять, август приказывает тебе явиться к нему и доложить о том, что здесь происходит. Но ведь ты регулярно извещаешь его о наших делах.
— Он хочет, чтобы я доложил лично, — пояснил Грациллоний.
— И куда он тебя вызывает? — спросила Ланарвилис со вздохом.
— В Августу Треверорум. Помнишь, рассказывали, как он в начале года вступил в этот город?
— Да, Магна Клеменция Максима приняли с почестями, после того как он разгромил императора Грациана, который погиб в сражении; соправитель последнего Валентиниан поспешил заключить с Максимом перемирие и отказался от своих притязаний на Британию, Галлию и Испанию, но сохранил пока за собой Италию, Африку и часть Иллирики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39